8
Осенью 1888 года серия зверских преступлений — в общей сложности пять — вызвала панику в Лондоне. Уайтчепелский убийца, называвший себя Джеком, убивал уличных женщин, обезображивая их тела и извлекая органы с таким мастерством, что полиция заподозрила, что это мог быть врач с опытом хирурга.
Кровь у меня стыла в жилах. Доктор Блюм не летучий призрак. Он жив.
Я нисколько не сомневалась, что Джек и мой доктор Блюм — одно и то же лицо. Я обязана ехать в Лондон и заняться расследованием. Пулитцер не разделял моего энтузиазма. Но когда я сказала, что буду ходить по улицам пресловутого — и опасного — лондонского района Уайтчепел одетая как проститутка, чтобы привлечь внимание Потрошителя, он согласился. Он наверняка подумал, что если меня убьют, то я буду канонизирована как святой журналист, а он станет продавать еще больше газет.
Но мама среагировала совсем иначе. Бедняжка, она так расстроилась, когда я рассказала ей, что собираюсь сделать; пришлось вызывать врача, и он дал ей успокоительное.
Она была права. Вся идея казалась нелепой, особенно то, что я смогла бы избежать ножа Потрошителя в Лондоне или где-нибудь еще. Она не могла понять одного: нечто более важное пересиливало мой страх — испытываемое мной чувство вины в смерти Джозефины. Его нужно поймать, чтобы он больше никогда не убивал женщин.
С полицейским свистком и длинной шляпной булавкой мамы, которую по ее настоянию я должна всегда носить с собой как оружие, я отправилась в Лондон. Никому бы не призналась, особенно себе, какой страх владел мной.
По прибытии в Лондон я встретилась с инспектором Абберлайном из Скотленд-Ярда, который вел расследование по делу Потрошителя. Он сразу же заявил, что не позволит, чтобы женщина выставляла себя приманкой для убийцы. Это, как он выразился, «полнейшая дурость». Но когда я рассказала о себе и подчеркнула, что пересекла океан не для того, чтобы мне вставляли палки в колеса, он неохотно согласился.
Он привез меня в район Уайтчепел, помог мне найти место, где стоять, и представил совершающему обход полицейскому, чтобы он не арестовал меня за проституцию. Перед тем как расстаться, мы договорились о времени встреч, и он дал мне полицейский свисток, сказав, что мой — игрушка. Если кто-нибудь вызовет у меня подозрения, я должна громко свистеть.
Я поблагодарила его и заверила, что буду трубить как иерихонская труба.
После того как я две ночи бродила по улицам, инспектор Абберлайн сообщил мне о враче, попавшем в их поле зрения. Иностранного происхождения, то ли немец, то ли русский, то ли выходец из какой-то восточноевропейской страны, он имел лабораторию в многоквартирном доме в самом центре района Уайтчепел. Мой энтузиазм побудил инспектора к действию, и он разрешил мне сопровождать его к месту жительства этого человека — а вдруг я узнаю в нем доктора Блюма.
Волнение переполняло нас, когда мы неслись туда во весь опор. Атмосфера накалялась еще от того, что кучера нещадно хлестали кнутами, подгоняя лошадей. В полицейском фургоне инспектор барабанил пальцами по коленкам. Мне не верилось. Я ехала опознавать человека, который зверски убил Джозефину и пытался разделаться со мной.
Инспектор запланировал наше прибытие вскоре после полудня, основываясь на анонимной информации, что доктор будет работать в своей лаборатории. В квартале от здания полицейский фургон замедлил ход, чтобы не поднимать шума.
Едва мы вышли из фургона, как взрыв потряс здание и вспыхнул пожар. Не знаю, слезы из глаз потекли у меня от дыма и копоти или от отчаяния и гнева, что все свидетельства исчезают в огне. Как тогда во время пожара в хижине на пирсе.
Потерпев поражение, я вернулась в Нью-Йорк подавленная, без убийцы и без репортажа.
Пулитцер дал мне ясно понять, что мое расследование по делу доктора Блюма прекращается:
— Вопреки голосу разума я дал вам возможность съездить в Лондон, чтобы поймать Потрошителя. У вас ничего не вышло.
Как ни прискорбно, но он был прав.
Дело могло бы застрять в мертвой точке, если бы не случайное замечание Стивена Джоунса, недавно вернувшегося парижского корреспондента «Нью-Йорк уорлд». Услышав о моей попытке поймать Потрошителя в Лондоне, он подумал, что мне будет интересно узнать о зверских убийствах в Париже.
— Зверские убийства в Париже? Ты уверен? Пулитцер только что вернулся с Всемирной выставки и ничего не говорил об этом.
— По-видимому, он не хочет отпускать тебя в Париж. Кроме того, французское правительство держит в строгой тайне эту резню, чтобы не возникла паника. Только представь себе, что произойдет на Всемирной выставке, если разнесется весть, что кто-то убивает женщин и кромсает их тела.
— Убийства происходят в каком-то определенном районе? В Лондоне он расправлялся с проститутками в районе Уайтчепел.
— На Монмартре. Это богемный район города, известный скандальным поведением обитателей, многие из которых — художники и писатели. Не говоря уже о том, что там счета нет проституткам.
— Ты точно знаешь, что женщин кто-то убивает так же, как Потрошитель?
— Да, но должен предупредить тебя: если задумаешь отправиться туда, не говори шефу, что это я проболтался, не обращайся в парижскую полицию. Хорошо, если никто не будет знать, что ты охотишься за маньяком-убийцей.
— Почему?
— В Париже и так проблем хоть отбавляй. Терроризм возник в Париже сто лет назад во время Царства террора. Сейчас он возродился. Анархисты, у которых в политической борьбе один аргумент — пистолет и бомба, подстрекают народ к революции. Экономика Франции переживает не лучшие времена. Всемирная выставка приносит миллионы франков, и правительство не допустит, чтобы скандал поставил под угрозу доходы. Вот почему полиция держит в секрете эту историю. Если ты скажешь им, что по улицам разгуливает безумец, убивающий женщин, тебя арестуют.
Деньги дороже жизни людей? В каком мире я живу?
— В довершение всего начинается эпидемия «черной лихорадки».
— Что это такое?
— Смертоносный грипп. Говорят, что его вызывают вредные испарения из канализации, он приводит к гниению тела до полного разложения, сопровождаемого зловонием.
Десять дней в сумасшедшем доме начинали казаться более спокойными, чем поездка в Город света.
Я ходила по улицам Манхэттена, переваривая сказанное мне Джоунсом. Доктор Блюм снова появился, на этот раз в Париже. Резня во французской столице — дело рук того, кто зверствовал в Нью-Йорке и Лондоне. Я была в этом уверена — снова. Я не стану сидеть сложа руки. Нужно только убедить Пулитцера, чтобы он послал меня в Париж.
После моей неудачи в Лондоне и понесенных расходов он едва ли захочет слушать меня. Я это знала. Переубедить его можно было бы, только предъявив достоверные факты. Пока же, кроме интуитивных догадок, мне козырять нечем.
— Нелли, я не устану повторять, что ты хороший репортер. — Пулитцер постучал карандашом по столу. — Но в последний раз у тебя ничего не вышло. Нужно ли тебе напоминать, что Париж находится в иностранном государстве, а ты даже не знаешь французского языка.
— Я неплохо говорю по-французски.
— Это слишком опасно.
— Есть французская поговорка: «Qui craint le danger ne doit pas aller en mer», — сказала я, решив прихвастнуть. — «Кто боится опасности, не должен выходить в море».
— Мне нет дела до того, что говорят французы.
— А как насчет барда с берегов Эйвона: «Я выхожу опасности навстречу, чтоб не подвергнуться ей как-нибудь, когда я буду меньше подготовлен».
— Во-первых, Шекспир не продает газеты. Во-вторых, вся идея сумасбродная. Нет никаких сообщений о парижском маньяке.
— Полиция держит это в секрете. Если разнесется весть, что Потрошитель там убивает женщин, выставка будет обречена на провал, а экономика Франции окажется в глубоком кризисе.
— Нонсенс.
— Что бы там ни было, я должна ехать.
— Разговор окончен. — Он показал мне на дверь.
Чтобы смягчить его гнев, прежде чем сесть на пароход в Нью-Йорке, я отослала ему коробку его любимых кубинских сигар с хвастливой запиской, что скоро не только вернусь, но и привезу репортаж еще лучше, чем мой разоблачительный материал о сумасшедшем доме.
Что касается мамы, то я сказала ей, что еду в Париж освещать Всемирную выставку. Было бы жестоко заставлять ее снова переживать за меня и настолько же эгоистично, насколько это звучит: мне нужна была ясная голова, свободная от тревожных мыслей о ее здоровье, потому что она беспокоится обо мне.
Я снова пересекала океан, чтобы охотиться за сумасшедшим, который с готовностью берет в руки нож и кромсает самую сущность женщины. Только на этот раз я должна избегать полиции и остерегаться невидимого убийцы из канализации.
* * *
В первое время казалось, что эпидемия протекает вяло.
Доктор Бруардель, которому власти поручили проверить ситуацию, доложил, что симптоматика несущественная и что никакого особого лечения не требуется — достаточно провести несколько дней дома в тепле.
Газеты благодушно сообщили об этом, дав повод для постоянных шуток. «Ну как, вы уже заразились?» — «Нет еще». — «Ничего, заразитесь, мы ведь все должны заразиться».
В кабаре распевали: «Дружно все болеем инфлю-эн-цей!»
Но вскоре начали понимать, что дело нешуточное. Смертность тревожно росла, и люди запаниковали. Бесполезно было печатать в газетах успокаивающие заявления — публикуемые ими некрологи уличали их во лжи. Нарушилось функционирование государственных ведомств, закрылись театры, празднества отменили, судебные заседания отложили. В атмосфере всеобщего страха и депрессии закончился 1889 год. И наступившая зима не прибавила надежд на изменения к лучшему.
Жюль Берто, Париж
