Глава 53

В пятницу, первого января 1904 года, рыцарь английского театра сэр Генри Ирвинг, остановившийся в отеле «Вашингтон», получил письмо. Исполнительный директор Брэм Стокер, всегда проверявший корреспонденцию, вскрыв конверт, извлек оттуда листок бумаги, прочитал текст и передал письмо своему шефу. Оно содержало приглашение в Белый дом, где в тот день, ближе к обеду, президент устраивал прием.

В течение века президенты США сохраняли традицию — на Новый год приглашать всех находящихся в столице правительственных чиновников, послов иностранных государств и оказавшихся под рукой представителей простого люда, прославившихся своими достижениями, дабы все они смогли отдать дань уважения руководителю страны. В приглашении указывалось, что Ирвингу следует воспользоваться входом для гостей, расположенным с тыльной стороны здания. Оттуда его и Стокера провели в Голубую комнату, где Ирвингу отвели место в конце шеренги, возглавляли которую офицеры корпуса морской пехоты.

Прием, открывающий сезон торжеств и великосветских балов, заканчивался пожатием самим президентом семисот рук наиболее отличившимся гражданам и гостям, символизировавшим надежность страны и лично ее главы. Белый дом наводнили агенты службы безопасности и полицейские. Никому не разрешалось подходить к главе государства, держа руки в карманах или прикрывать их какими-либо предметами.

Увидев Ирвинга и Стокера, президент Рузвельт задержался возле них и удостоил непродолжительным разговором. Стокер крайне удивился и несказанно обрадовался, когда президент вспомнил его имя, хотя с тех пор как они делили скамью присяжных на заседаниях полицейского дисциплинарного суда, прошло немало времени.

Кое-кто из приглашенных полагал, что президент намеренно испытывает их терпение, другие же видели в поведении старого лиса Рузвельта очередную хитрость — затягивая прием, он показывал свою отличную физическую форму. Каждая лишняя минута, уделенная чиновнику или иностранному послу, могла быть истолкована как предвзятость, но Ирвинг считан себя выше социальных предрассудков.

Закончив разговор, глава предложил Ирвингу и Стокеру пройти за красный бархатный канат и присоединиться к особому обществу — личным друзьям президента и членам его семьи.

Ирвинг и Стокер пробыли на приеме примерно час. Ирвинг блистал, как обычно. Участие в подобного рода торжествах помогает человеку возвыситься и забыться. Ирвингу нужно было отвлечься, его восьмое турне по Америке заканчивалось провалом. Публика видела в нем уже не блистательного актера, а бледный призрак минувшей эпохи. Пока Ирвинга чествовали и жали руки на приеме, он почти уверовал в то, что ему удастся превратить провал в триумф. На самом деле его авантюрная поездка заканчивалась полным фиаско, финансовые потери от дорогостоящей постановки «Данте» погребли под собой все радужные ожидания.

Мужественный Стокер, непоколебимо веривший в талант Ирвинга, до последнего момента не желал взглянуть в глаза реальности. Только когда они за пять месяцев объехали со спектаклем тридцать три города и везде шестидесятишестилетний актер играл роли, созданные им тридцать с лишним лет назад и отгремевшие тогда же, Стокера начали одолевать приступы уныния. Он даже подумывал, не расплата ли это за его чувство высокомерия, испытанное им тогда, на далекой станции, во время разговора с управляющим театром Эдмунда Уитлока.

Просматривая наутро свежие газеты, Стокер обнаружил отчет о президентском приеме в середине газеты, центральные же их страницы заполнили сообщения о катастрофическом пожаре в Чикаго, в огне которого сгорел не только знаменитый театр «Ирокез», но и почти шестьсот зрителей. Трагедия произошла по вине сотрудников театра, оказавшихся не подготовленными к чрезвычайным ситуациям, а также из-за ошибок в конструкции сцены. Многотонную асбестовую противопожарную плиту заклинило в деревянных направляющих, а двери театра, отворявшиеся внутрь, то ли примерзли от холода, то ли просто не открылись. В возникшей панике многие были раздавлены. Часть тех, кто не поддался массовому безумию и остался в своих креслах, погибли от удушья. Акробат, пытавшийся спастись вверху, на трапеции, сгорел живьем, запутавшись в страховке. Стокер, завидев пожар, всегда останавливался и смотрел на языки огня и зарево со смешанным чувством ужаса и восторга. Подумалось ему и о том, не отразится ли самым отрицательным образом пожар на их гастролях. Многие театры закрывались для проверки систем противопожарной безопасности.

Среди прочей корреспонденции Стокер наткнулся на объемистый конверт, адресованный лично ему, который, прежде чем попасть к нему в руки, переадресовывался по крайней мере трижды.

Он вскрыл его и нашел внутри с десяток желтоватых листков, с обеих сторон исписанных таким убористым почерком, какого никогда не видел. Похвастать отличным зрением он уже не мог, поэтому, чтобы прочитать их, был вынужден воспользоваться лупой. Письмо было неподписанным, но Стокер без труда узнал автора.

На час театральные дела отошли в сторону, он забыл об Ирвинге, читая и перечитывая изложенный рассказ.

Покончив наконец с письмом, Стокер взял путевой дневник с расписанием гастролей по март и принялся думать, как бы ему выкроить пару дней из плотного графика.

Задача была тяжелая. Стокер отвечал за каждую мелочь во время переездов театра — ведь он являлся самым доверенным лицом Ирвинга. Однако присущая ему смекалка, помогавшая уплотнять программы, выручила и на этот раз, сумев выполнить противоположную задачу — ему удалось найти время там, где любой другой бессильно опустил бы руки.

Днем позже Брэм Стокер приехал в небольшой городок Ибервиль, штат Луизиана, и, наняв экипаж, попросил отвезти его на перекресток, откуда виднелось желтое здание одинокой церквушки. Дорога к ней оказалась перепаханной. Стокер оставил кучера ждать, а сам через тростник направился к церкви.

Еще на подходе он услышал гудение мух, тучей висевших над телом женщины. Она лежала футах в тридцати от входа в церковь, уткнувшись лицом в грязь, поэтому Стокер не узнал ее. Проходя мимо, он вытянул из кармана платок и прикрыл рот и нос. На обнаженных руках женщины зияли рваные раны, оставленные дикими животными, кое-где они были объедены до самых костей.

Дверь церкви оказалась открытой. Внутри было прохладней, чем на улице, по нефу плавал легкий белый туман. Возле лестницы находилось еще одно тело, мужчины, скрюченное, с раскинутыми руками и ногами, напоминавшее обтрепанную матерчатую куклу. Кто-то, видимо, пытался отволочь его и бросить рядом с телом женщины, но передумал и швырнул у колонны, привалив спиной к ней. Голова мужчины упала на грудь, но, бросив на него беглый взгляд, Стокер успел заметить впалые глаза, перекошенное лицо и искривленный рот психически нездорового человека, отвалившиеся от зубов десны. Казалось, он вот-вот поднимется и заговорит.

— Идите сюда, Брэм, — услышал Стокер голос, обращенный к нему с хоров, со стороны органных труб.

Стараясь не дышать глубоко, Стокер поднялся по лестнице. В комнате за органом он нашел Тома Сэйерса. Тот сидел на скамейке, за обшарпанным столом, на котором лежат тяжелый самовзводный «бульдог», любимый револьвер полицейских.

— Слушаю вас, Том, — сказал Стокер, косясь на револьвер. — Что стряслось?

— Не могу точно выразить, Брэм. Странно, но его присутствие здесь меня успокаивает.

— Есть какие-то планы на его будущее использование? — Стокер кивнул в сторону револьвера.

— Не знаю, — пожал плечами Сэйерс. — Вот сижу, решаю.

Стокер внимательно посмотрел на Сэйерса, пытаясь по лицу и глазам угадать его намерения. Тот старательно отводил взгляд, что облегчало Стокеру задачу. Кожа на лице экс-боксера стала серой, на ней поблескивали капельки пота. Он выглядел так, словно годами не выходил на солнечный свет. Стокер никак не мог заставить себя поверить, что Сэйерс целыми днями сидит здесь, ждет, когда кто-нибудь войдет и заговорит с ним, и тем не менее это было так. Все увиденное заставило Брэма подумать о комнате как о приемной ада, преддверии вечности.

— Я видел внизу тела мужчины и женщины, — сказал Стокер.

— Они доставляли слишком много хлопот одной даме. Мне пришлось защитить ее.

Стокер пододвинул к столу еще один стул, опустился на него.

— Я выполнил вашу просьбу, навел кое-какие справки. Здешняя полиция продолжает искать Мари Д’Алруа. На прошлой неделе Луиза Портер села на корабль, отплывавший в Англию. — Стокер вздохнул. — Том…

— Продолжайте, я не сплю, — резко перебил его Сэйерс. — Есть я тоже не хочу. Постоянно думаю о Страннике. Вы знаете, Брэм, имеется во всем этом деле некая суть, которую вы не можете себе представить.

— Ну а если просто…

— Отрицать его реальность? — перебил Сэйерс. — Нет. Я пробовал, но не получилось. Вы же сами понимаете, нельзя сначала заставить себя верить во что-то, а потом разувериться. С верой приходят и обязательства. Убежденность либо проникнет внутрь, либо вырвется наружу. Одно из двух обязательно произойдет. Странник — образ, созданный собственным воображением, который вскоре становится властелином того, кто его породил. Пусть даже мысленно.

Стокер не спускал глаз с револьвера. Сэйерс явно не собирался брать его в руки, но и не отодвигал от себя. Ствол револьвера указывал на Стокера. Револьвер был заряжен, Брэм ясно видел пули в его барабане.

— Вам нужны деньги? — спросил он Сэйерса.

— Нет.

— Врач?

Сэйерс покачал головой.

— Тогда как я могу вам помочь? Расскажите, зачем вы вызвали меня сюда? Вы же не будете и дальше вот так сидеть здесь? Вы собираетесь предпринимать какие-то действия?

Теперь в глаза ему посмотрел Сэйерс.

— Вам претит смотреть на зло? — спросил он. — Вы знаете, как избавиться от подобного зрелища. Выбросить его из мира.

Стокер начал понимать его.

— Значит, вы хотите уйти, — произнес Стокер. — Унести зло с собой. — Не отрывая взгляда от лица Сэйерса, он быстрым движением оттолкнул револьвер в сторону. — Нет, Том.

— Если Странник — всего лишь игра ума, то он умрет с последним человеком, разум которого создал его.

— Вы готовы отправить собственную душу в ад?

— Я уже нахожусь в аду, Брэм. Помогите мне. Окажите последнюю любезность.

Только теперь Стокер понял, почему Сэйерс так спокойно отнесся к тому, что он отшвырнул револьвер. У Тома и в мыслях не было самому воспользоваться им.

Он все время ждал момента, когда Стокер прикоснется к оружию.

— Я впечатлен вашим мужеством, Том, но мне отвратительно ваше предложение, — отчеканил Стокер. — Просить человека стать убийцей, отойти от Бога? Нет. И слушать не желаю.

Сэйерс поднялся со стула.

— Для меня все происходящее — игра, Брэм, но игра с предсказуемым результатом. — Он двинулся вокруг стола. Собака, вскинув голову, с любопытством посмотрела на него. — Она не любит меня. Я знаю. Но ей следует знать, что я для нее сделал. Пройдет время, сердце ее оттает, на многие вещи она взглянет совсем иначе, и память обо мне вызовет у нее радость. Где бы в тот день ни находился, я буду об этом знать.

Они стояли друг против друга. Сэйерс вложил в ладонь Стокера револьвер, не отнимая рук, снял его с предохранителя.

— Клянусь вам, Брэм, если мы не закончим сегодня, то завтра зло придет в город, и принесу его я.

Он прижал ствол револьвера к своей груди.

Подобного поворота Стокер попросту не ожидал. Сэйерс не оставлял ему выбора. Брэму не оставалось ничего другого, кроме как сжимать оружие.

— Благослови вас Господь, Том, — сказал он.

— Еще одна просьба, Брэм. Перевезите меня потом на родину.