Глава сорок третья
Через неделю после происшествия в Хрустальном дворце я вернулась в Бедлам. В Лондоне стояло на редкость чудесное летнее утро, без малого восемь часов. Небо было синим, воздух освежал прохладный ветерок. Голуби, маша белыми в солнечных лучах крыльями, летали над куполом сумасшедшего дома. Пережитые мною здесь ужасы все еще снились мне по ночам, но сегодня я не испытывала страха, вступая на территорию Бедлама. Рядом со мной был Слейд. Он еще прихрамывал после ранения и опирался на трость, но, к счастью, пуля прошла навылет, не причинив серьезного вреда, если не считать катастрофической потери крови. То, что он не умер, свидетельствовало о его крепкой конституции и воле к жизни.
Мы вместе прошли под тенистыми деревьями. Я несла подарок — красиво обернутую коробку из кондитерского магазина. Поднявшись по широкой лестнице вместе с другими посетителями, мы проследовали дальше в отделение для душевнобольных преступников. Перед железной дверью, этими воротами в ад, я вдруг заколебалась, сердце забилось тревожно.
— Не бойся, — сказал мне Слейд, уверенно сжав мою руку. — Никого из тех, кто работал на Штайбера, здесь больше нет.
— Я знаю.
Полиция арестовала врача, который истязал нас. Вагнер погиб — я сама случайно убила его. Фридрих повесился в Ньюгейтской тюрьме. Это мы узнали от сотрудника Министерства иностранных дел, который навестил нас в отеле, где мы остановились. И все же мне пришлось усилием воли взять себя в руки, когда пожилая медсестра впустила нас в отделение для преступников и повела по зловещим коридорам. Отперев одну дверь и заглянув внутрь, она сказала:
— К вам посетительница.
Слейд остался ждать снаружи, а я вошла в палату. Джулия Гаррс скромно сидела на кровати. Она улыбнулась, и ее фиалковые глаза засветились от удовольствия.
— Шарлотта! Вы пришли навестить меня! Мне говорили, что вы не придете, но я знала, что увижу вас.
— Привет, Джулия. — У меня защипало глаза от слез, потому что она снова болезненно напомнила мне Анну. — Я принесла вам гостинец.
Она разорвала обертку.
— О! Я обожаю конфеты. Большое спасибо.
— Я хотела поблагодарить вас, — сказала я. — Вы спасли мне жизнь.
Когда лорд Пальмерстон послал в Бедлам солдат, именно Джулия указала им, где меня искать. Если бы не она, Штайбер меня бы убил.
Она кивнула, словно понимала, о чем речь, хотя я не могла объяснить ей, что случилось.
— Если я могу что-нибудь для вас сделать, пожалуйста, только скажите.
— Вы можете найти моего ребенка? — спросила она. — И сказать ему, что я скоро к нему вернусь?
Что я могла ей ответить? Пообещала, что постараюсь. Мне было жалко ее, и я возблагодарила Бога за то, что Анна пребывала теперь в вечном покое. Попрощавшись с Джулией, я вышла к Слейду в коридор.
— Ты уверена, что хочешь это сделать? — спросил он.
— Да.
Я породила эту цепь событий и чувствовала себя обязанной увидеть последствия.
Медсестра проводила нас к другой палате. Мы заглянули в дверное окошко. Найал Кавана лежал, скорчившись, на полу, одетый в пижаму, со всклокоченными волосами, в очках, съехавших на кончик носа. В руке у него было перо, и он лихорадочно строчил что-то на разбросанных листах бумаги. Его записи и чертежи производили впечатление полного бреда.
— Он занимается этим все дни напролет, — сказала медсестра.
Солдаты привезли Кавана в Бедлам прямо из Хрустального дворца. Врачи удалили пулю из плеча, куда ранил его Слейд, и зашили рану. Они также определили, что он страдает тяжелой формой пневмонии, а вовсе не болезнью сортировщиков шерсти. Он отнюдь не умирал.
— Вчера его навещали отец и мать, — сообщила медсестра. — И он так разбушевался, увидев их, что пришлось надеть на него смирительную рубашку.
Я мысленно посочувствовала сэру Уильяму и леди Кавана. Интересно, какие новые ужасные идеи он разрабатывает? В тот момент, когда я подумала об этом, Кавана поднял голову. Лицо у него было опухшим, взгляд затуманенным. Похоже, он меня даже не увидел. И тут же, склонившись над бумагами, застрочил снова. У меня сжалось сердце — я увидела в нем Бренуэлла. Утешением служило мне то, что мой брат перед смертью пришел в себя и покаялся в своих грехах, а вот Кавана — нет.
— Что с ним будет? — спросила я Слейда.
— Вероятно, он проведет остаток жизни здесь.
— Но разве его не будут судить и не накажут за то, что он сотворил? — В конце концов, он убил трех женщин в Уайтчепеле и чуть не убил королеву, не говоря уж о том, что он намеревался погубить миллионы людей.
— Заключение в Бедламе — уже достаточное наказание, — сказал Слейд. — Кавана нельзя судить. Его вообще нельзя показывать публике, даже на эшафоте. Одному Богу известно, что он может наговорить. Ему придется оставаться в Бедламе, где его бред никто не станет воспринимать всерьез и доктора могут регулировать его поведение с помощью наркотиков. Иначе вся эта история может выйти наружу. А правительство этого не желает.
* * *
Королева Виктория с восхитительной, пусть не слишком деликатной эффективностью навела порядок после бурных событий в Хрустальном дворце. Она вызвала солдат, чтобы восстановить мир на Великой выставке, а Слейду, Джорджу Смиту, мистеру Теккерею и мне приказала следовать за ней, принцем Альбертом и всей королевской свитой в Букингемский дворец. По прибытии нам были предоставлены гостевые комнаты. Личный врач королевы удалил пулю из бедра Слейда и наложил повязку на рану. Все то время, что Слейд спал после операции, я дежурила у его постели.
Наутро, после завтрака, слуга препроводил меня в комнату, где за огромным, до блеска отполированным столом под хрустальной люстрой уже сидели Джордж и мистер Теккерей. По темным кругам под глазами можно было догадаться, что они спали не больше моего. У них был ошеломленный вид людей, забредших на незнакомую территорию и не уверенных в том, что удастся вернуться домой. Когда я вошла, они встали. Так мы и стояли втроем, пока не появились королева и лорд Пальмерстон.
Мы поклонились; королева ответила едва заметным кивком, села за стол напротив нас, жестом пригласила нас тоже садиться и сказала:
— Я собрала вас здесь, чтобы поговорить о достойном сожаления происшествии на Великой выставке.
Лорд Пальмерстон, стоявший возле нее, улыбнулся, однако не так радушно, как всегда.
— Мы вынуждены просить вас не обсуждать его ни с кем посторонним и даже между собой, — сказал он.
Я подозревала, что он сожалеет о пропущенном развлечении. Вероятно, он полагал к тому же, что смог бы удачнее уладить ситуацию, чем это сделали мы.
— Нечего жеманничать, — нетерпеливо перебила его королева. — Мы не просим. Это приказ.
— Прошу прощения, Ваше Величество, — извинился лорд Пальмерстон.
— Если народ Британии узнает, что чуть было не случилось, ничего хорошего это ему не принесет, — продолжила королева. — Это только напугает людей и подорвет их веру в правительство.
Ни Джордж, ни мистер Теккерей, ни я не рискнули высказать предположение, что, поскольку угроза безопасности Британии возникла по вине одного из высокопоставленных лиц страны, быть может, правительство и заслуживает утраты доверия граждан. И когда королева потребовала ответа на вопрос, клянемся ли мы держать события минувшего вечера в секрете, мы все торжественно произнесли: «Клянусь».
— Тогда вы свободны, — сказал лорд Пальмерстон, — если у вас нет вопросов.
— Надеюсь, у доктора Крика не будет неприятностей? — спросила я.
— К счастью для него, никто не пострадал от взрыва аэростата, — ответил Пальмерстон. — Я отправил его домой. Он не понесет никакого наказания.
— Единственная его вина состоит в том, что он принял неверное решение, связавшись с вами, мисс Бронте, — добавила королева, полоснув меня взглядом.
В разговор вступил мистер Теккерей:
— А что будет с доктором Кавана?
— Это еще предстоит решить, — ответила королева.
— А как насчет его исследований? — спросил Джордж.
— Ее Величество объявила их государственной тайной, — сказал Пальмерстон. Я догадалась, что это была его идея. — Мы соберем все бумаги и оборудование доктора Кавана и поместим их в надежное место.
— Его работа не будет продолжена? — поинтересовался мистер Теккерей.
— Ведь ее результаты могли бы послужить на благо человечеству, — подхватил Джордж. — Более того, они могли бы произвести революцию в науке.
— Может быть, — сказала королева, — но его теория происхождения болезней слишком радикальна, чтобы вывалить ее на человечество вдруг.
— А его технология выращивания микроорганизмов слишком опасна, чтобы позволить ей попасть в руки наших врагов в столь тревожное время, — добавил Пальмерстон. — Его работа должна быть законсервирована до тех пор, пока не наступит подходящее время для ее обнародования.
Мне трудно было представить себе, когда такое время может наступить.
— Но Вильгельм Штайбер знает об исследованиях доктора Кавана, и он расскажет о них царю, — сказала я.
Улыбка Пальмерстона стала жесткой:
— Только в том случае, если мы ему это позволим.
— Ваше Величество, могу ли я поинтересоваться состоянием здоровья мистера Слейда? — глядя на меня, спросил Джордж.
— Мой врач утверждает, что мистер Слейд полностью оправится. Но об этом лучше спросить мисс Бронте. — Королева одарила меня многозначительно-неприязненным взглядом. — Позволю себе предположить, что она знает о мистере Слейде больше, чем кто бы то ни было.
Чтобы скрыть смущение, я поспешно спросила:
— А что слышно о лорде Истбурне?
— Его арестовали сегодня утром в его доме, где он собирал вещи и деньги, чтобы покинуть страну, — просветил меня Пальмерстон.
— И что с ним будет? — спросил мистер Теккерей.
— Он получит по заслугам. Можете не сомневаться, — заверила королева.
— А пока мы хотели бы поблагодарить вас за службу, которую вы сослужили короне, — сказал Пальмерстон, обращаясь к Джорджу, мистеру Теккерею и ко мне. — Мне очень жаль, что из соображений секретности мы не можем наградить вас медалями, но будьте уверены, что вы числитесь среди самых почетных граждан страны.
— Да, — подтвердила королева. — Мистер Смит и мистер Теккерей, вы — истинные герои. А вы, мисс Бронте, — героиня. — Последние слова она произнесла так, что было ясно: думает-то она совсем другое.
Мы поблагодарили королеву и лорда Пальмерстона, после чего всех нас вывели из дворца к каретам, ожидавшим, чтобы развезти нас по домам.
— Да уж, это было настоящее светопреставление, не так ли, мисс Бронте? — сказал мистер Теккерей. Я обратила внимание на то, что он больше не называет меня Джейн Эйр, и подозревала, что больше никогда не будет. — Я имел бы колоссальный успех с этой историей на всех званых вечерах лет десять, если бы не поклялся хранить тайну.
— Вы позволите? — Джордж протянул руку, чтобы помочь мне сесть в карету.
— Благодарю вас, но я еще не еду. — Я хотела дождаться Слейда.
Рука Джорджа безвольно упала.
— Понимаю. — Он чувствовал себя отвергнутым. Я вспомнила, что прошлым вечером он видел, как я целовала Слейда, и, видимо, догадался, что ему нет места в моем сердце. — Что ж, тогда надеюсь увидеть вас в ваш следующий приезд в Лондон, — сказал он, попытавшись улыбнуться.
Маша рукой вслед отъезжающим друзьям, я почувствовала, что между нами уже пролегла дистанция. Накануне вечером они увидели меня с совершенно новой стороны, и это их напугало. Из-за меня они оказались втянутыми в чуть не разразившуюся катастрофу. Наша дружба уже никогда не будет такой, как прежде. Глядя, как кареты выезжают из дворцовых ворот, я пожалела об этом. Но, хоть нечто ценное и оказалось теперь для меня потеряно, я обрела то, к чему повело меня сердце в день первого посещения Бедлама. Повернувшись, я направилась обратно во дворец, к Слейду.
* * *
Колокола на башне церкви святой Пульхерии пробили восемь. Огромная толпа собралась у ворот Ньюгейтской тюрьмы, чтобы посмотреть, как будет вершиться правосудие. Мужчины, женщины, дети теснились у ограды, установленной вокруг эшафота — помоста высотой и длиной в десять футов, примыкавшего к тюремной стене. На помосте находилась виселица, сооруженная из двух параллельных брусьев, поддерживавшихся двумя деревянными столбами. Под навесом на самом эшафоте стояли две скамьи. Мы со Слейдом сидели на галерее, предназначенной для привилегированных зрителей, среди государственных чиновников, придворных и их гостей. В преддверии жуткого зрелища меня подташнивало.
Мне никогда еще не доводилось присутствовать при повешении, хотя публичные казни были в Лондоне популярным развлечением.
— Тебе не обязательно на это смотреть, — сказал Слейд, из-за меня чувствовавший себя неуютно. — Мы можем уйти прямо сейчас.
— Я должна. Останемся.
Я знала, что для него важно увидеть завершающий этап своего расследования, и сама считала долгом стать свидетельницей итога, наступившего отчасти и моими стараниями. Это было моим долгом и как писательницы, чтобы суметь достоверно, не из вторых рук, рассказать эту историю читателям. Наблюдая за дамами и джентльменами, сидевшими вместе с нами, а еще пуще — за толпой внизу, я изумлялась тому, как весело они болтали и смеялись. Ни в ком не было ни малейшего признака печали, страха или хотя бы сдержанности, приличествующей событию, — сплошные сквернословие, веселье и пьяные дебоши.
— Это больше напоминает карнавал, — заметила я.
— Или римлян, явившихся поглазеть на бои гладиаторов, — согласился Слейд. — Кровавый спорт во славу закона.
Из ворот тюрьмы показались два шерифа и заняли места на скамьях непосредственно на эшафоте. Толпа немного притихла, теперь ее оглашал лишь ровный гул ожидания. Следующим вышел палач и встал возле виселицы. Затем появился пастор, сопровождавший лорда Истбурна.
Народ оживился, зашикал, мальчишки засвистели; многие, сняв шляпы, стали размахивать ими. Дамы и девочки зааплодировали. Мое внимание сосредоточилось на лорде Истбурне. Он был в официальном черном сюртуке; руки связаны за спиной; зубы плотно стиснуты; обычно красное лицо — мертвенно бледно. Поднимаясь по ступеням к виселице, он смотрел прямо перед собой. Казалось, толпа для него просто не существовала, он не слышал ее насмешек. Я сжалась, боясь, что он заметит меня, что мы встретимся взглядами, что я увижу ненависть и гнев, которые он должен испытывать по отношению ко мне из-за той роли, что я сыграла в его разоблачении.
Но лорд Истбурн игнорировал и галереи. Если он и заметил нас со Слейдом, то ничем этого не выдал. Он стоически занял место на крышке люка в центре помоста, под виселицей.
Толпа почти замолкла. Теперь тишину, установившуюся вокруг эшафота, нарушали лишь редкое покашливание, плач младенца да издали доносившийся приглушенный городской шум. Сердце у меня выскакивало из груди; я почти не могла дышать. Пастор спросил, хочет ли лорд Истбурн сказать свое последнее слово.
Он мог бы сказать, что виновен только в том, что не справился со своими амбициями и позволил себе действовать за спиной у королевы. Он мог бы напомнить, что пытался вывести Найала Кавана из игры и исправить то зло, которое сам породил. Он мог бы добавить, что, оставив меня гнить в тюрьме и позволив правительству считать Слейда предателем, не совершил преступления, заслуживающего смертной казни. Он мог бы выразить протест по поводу того, что его приговорили к смерти лишь потому, что кто-то должен был ответить за катастрофу, чуть не случившуюся на Великой выставке. И все это было бы правдой. Но никакие аргументы не могли изменить его судьбу.
Лорд Истбурн отрицательно покачал головой. Он не желал унижаться перед отбросами общества. Он стоял прямо и гордо, пока пастор читал молитву, но я сидела достаточно близко, чтобы видеть, как он дрожит. Палач надел ему на голову белый хлопчатобумажный колпак и завязал лицо муслиновым платком, который колыхался в такт его дыханию. Потом накинул веревку ему на шею и затянул петлю, после чего наклонился и вытащил штырь, удерживавший крышку люка.
Крышка откинулась внутрь, под лордом Истбурном разверзлось прямоугольное отверстие.
И он провалился в него фута на два.
Петля мгновенно затянулась. Я вздрогнула, услышав, как он издал свой последний хрип и как хрустнула его шея.
Голова в белом колпаке склонилась набок, тело дернулось в предсмертной конвульсии и застыло. Одежда свободно повисла на нем, словно внутри нее внезапно образовалась пустота. С перекладины свисал труп.
Толпа пришла в неистовство. Люди орали, топали ногами и завывали. Полиция стала оттеснять их от ограды. Я почувствовала такую слабость, что буйная сцена волнами поплыла перед моими глазами.
Слейд взял меня под руку.
— Пойдем отсюда.
Когда мы уже ехали в карете между двумя потоками расходившихся от Ньюгейтской тюрьмы людей, я немного пришла в себя и сказала:
— Я думала, почувствую удовлетворение от того, что лорд Истбурн получил по заслугам за свои деяния. Но я его не почувствовала. — В сердце у меня были пустота и ощущение скорее незавершенности дела, чем возданной справедливости. — У меня такое чувство, будто смерть — недостаточное наказание и будто я тоже совершила злодейство, потому что участвовала в лишении человека жизни, на что, как мне начинает казаться, никто не имеет права, даже если речь идет о предателях и убийцах.
— Я знаю, — ответил Слейд. — Каждый раз, присутствуя на казни, я чувствую то же самое. Казнь — это осуществление принципа «глаз за глаз», но это не всегда утоляет жажду мести. Она может терзать тебя даже после смерти преступника, когда он уже — вне пределов досягаемости. — Суровость омрачила черты его лица, изможденного пережитыми испытаниями. — А в данном случае лорд Истбурн — не единственный виновный и не больше всех заслуживавший наказания.
Я согласно кивнула, расстроенная не меньше, чем он: Вильгельм Штайбер оставался на свободе.
— Кстати. У меня есть кое-какие новости о Штайбере, — сказал он, доставая из кармана письмо, полученное утром, и вскрывая конверт, — из Министерства иностранных дел. Они искали Штайбера, прочесывая Уайтчепел и расспрашивая иностранцев-беженцев. Один из их информаторов видел Штайбера на борту корабля, направлявшегося в Касабланку. Его упустили. — Я была разочарована, но не удивлена. — Лучше бы я убил негодяя! — с горечью воскликнул Слейд.
— Ты стоял перед трудной дилеммой и сделал правильный выбор, — напомнила я ему. Любовь ко мне заставила его пожертвовать своей местью, а кроме того, он предпочел благо многих людей собственному желанию получить долгожданное удовлетворение.
— Да… — задумчиво согласился Слейд.
Я знала, что он снова и снова обдумывает события прошлого вечера, пытаясь решить, мог ли он поступить по-другому, и добавила с глубокой убежденностью:
— Сделай ты один неверный шаг — все могло бы обернуться иначе. Если бы ты убил Штайбера, вероятно, ты не сумел бы спасти всех нас.
Выражение лица у Слейда было скептическим, но в конце концов он смирился.
— Может, и сумел бы. Но какой смысл обсуждать это? Теперь мы уже никогда этого не узнаем. Все кончено.
— Да, — облегченно подтвердила я. — Если Англия и Россия когда-нибудь вступят в войну, мы сможем с удовлетворением сказать, что оружие Кавана не будет в ней использовано ни той, ни другой стороной. Пусть Штайберу и удалось улизнуть, но мы теперь должны подумать о своем будущем. — Этот вопрос мы обсуждали всю предыдущую неделю и решили: первое, что мы обязаны сделать, это лично рассказать о нашем браке моему отцу. Более того, я хотела настоящей свадьбы, венчания у меня дома, в нашей церкви. — Давай сегодня же отправимся в Гаворт.
Но Слейд не слушал. Он читал распечатанное письмо, и странное выражение радости, смешанной с тревогой, все отчетливей обозначалось на его лице.
— Что там? — спросила я.
— Я восстановлен в должности. Теперь я снова — агент Министерства иностранных дел.
— Но это же хорошая новость! Правда? — воскликнула я радостно, потому что знала: это то, о чем он мечтал; ему возвращены честное имя и доверие короны.
Отложив письмо, он обхватил руками мои ладони. Я поняла все по муке, затаившейся в его взгляде. Из моих глаз брызнули слезы:
— О нет!
— Да, как бы горестно ни было мне говорить это. Плохая новость состоит в том, что меня посылают на выполнение очередного задания.
Я прижалась к нему в тщетной попытке удержать подле себя, но его звал долг. Он обязан был дать ответ, и я знала, каким он будет. Работа была у него в крови, как у меня — сочинительство. Я не могла требовать, чтобы он отказался от своего призвания. Три года тому назад, прося выйти за него замуж, он предложил это, но я не приняла такой жертвы; сама же я не могла покинуть Гаворт. Единственным возможным компромиссом было — жить врозь, что не устраивало ни меня, ни его. Теперь, когда мы поженились, я была обязана перенести разлуку.
— Очередного задания — где? — слабым голосом спросила я. — И какого?
— Этого я не могу тебе сказать, — ответил он. — Это государственная тайна. Я и сам не узнаю этого, пока не взойду на корабль.
— И когда это должно случиться?
Слейд горестно вздохнул:
— Завтра утром.
Я запаниковала:
— Но ты ранен! Как они могут снова впрягать тебя в работу так скоро?!
— Моя рана несерьезна. Она заживет, пока я буду добираться до места, где бы оно ни находилось.
— Неужели после всего того, что претерпел ради Англии, ты не заслужил передышки? — с негодованием сказала я. — Ты не можешь попросить о ней?
— Боюсь, что нет.
— Может, если мы сообщим твоим начальникам, что мы молодожены, они подарят нам немного времени побыть вместе?
— Не подарят. Сама королева приказала, чтобы я немедленно отправлялся на выполнение этой миссии.
Я припомнила колкое замечание королевы относительно моего бдения у постели раненого Слейда в ту ночь в Букингемском дворце. Она не сомневалась в нашей любовной связи, хоть и не знала, что мы женаты. А еще я вспомнила, как она разозлилась, когда я явилась к ней с известием о Найале Кавана, Вильгельме Штайбере и лорде Истбурне, стоявшем во главе всего, хотя, не сделай я этого, все могло обернуться куда хуже. Она винила меня в едва не случившейся на Великой выставке катастрофе и не могла простить моей невольной причастности к тому, что три года назад ее дети оказались в опасности. Она была вынуждена снова объявить меня героиней, но и нашла очень личный способ наказать.
— Она отсылает тебя за границу, чтобы разлучить нас! — Я была так разгневана, что забыла обо всяком почтении, которое должна была испытывать к королеве. — Жестокая, мелочная, злобная гарпия!
Слейд отпрянул, пораженный моей вспышкой.
— Я не верю, что она на это способна.
— Конечно, не веришь. Ты — мужчина. А я — женщина и знаю, на что способны женщины по отношению к другим женщинам, которых они ненавидят.
— Пусть так, тебе виднее, — сказал Слейд, явно желавший избежать спора. — Но в любом случае я не могу ослушаться приказа Ее Величества.
Я тоже не могла. Я помешала осуществить злодейский план Вильгельму Штайберу, я разоблачила лорда Истбурна и обезвредила бомбу Найала Кавана, но перед лицом королевы я была бессильна. Весь гнев, все отчаяние и вся сердечная боль, накопившиеся во мне за время этого приключения, — все разрядилось рыданиями.
— Я только что нашла тебя и тут же теряю снова!
— Я уезжаю не навсегда, — возразил Слейд, хотя вид у него был не менее несчастный, чем у меня.
— А что, если ты не вернешься? — Этот страх не давал мне жить три года.
— Я вернусь. Обещаю. — Слейд обнял меня, положил мою голову себе на грудь и заговорил нежно и страстно: — Мы — муж и жена. И никакая судьба не сможет разлучить нас навечно. — Пока карета несла нас через Лондон в последний раз и я беспрерывно рыдала, он целовал мои волосы. — Но сейчас ведь я здесь. И мы сделаем наш последний день и нашу последнюю ночь такой, чтобы запомнить ее на всю жизнь.
