Глава тридцать первая
В город мы добирались кружным путем. Было, наверное, около девяти часов, когда мы достигли главной улицы; никого поблизости видно не было. Дома стояли темными, хотя небо светилось оранжевым сиянием от горящего работного дома. Неподалеку от «Розы и короны» Слейд остановился:
— Здесь мы распрощаемся.
Меня охватила паника, такая же, как тогда, когда мы оказались в огне.
— И куда вы направляетесь?
— Обратно в лабораторию, — ответил Слейд, — чтобы найти Штайбера. Я нужен ему больше, чем вы. Выманю его и его людей из Тонбриджа и отдам в руки правосудия. Вам ничто не будет угрожать.
— А что должна делать я?
— Оставаться здесь, — сказал Слейд. — Я сам справлюсь со Штайбером и сниму подозрения с нас обоих. Вам незачем больше об этом беспокоиться.
Это было вполне в его духе: единолично брать на себя решение всех мировых проблем. За отвагу я его и любила. Но он поставил меня на какой-то недосягаемый пьедестал, потому что думал, будто я слишком хороша для него, и от этого я чувствовала себя очень неловко. Меня злило, что я буду сидеть сложа руки, пока он будет сражаться за меня, к тому же события прошлых лет показали, что вместе мы можем достичь большего, чем по отдельности.
Я искала предлог, чтобы задержать Слейда.
— У вас на рубашке кровь, вы ранены?
Слейд бросил взгляд на свое плечо:
— Это просто царапина.
Я обошла его вокруг, пристально осматривая, и воскликнула:
— Да у вас вся спина в крови!
Его рубашка и впрямь выглядела так, словно ее покрасили в алый цвет и порвали на лоскуты. Он обернулся, чтобы посмотреть.
— Должно быть, поранился осколками от взрыва и даже не заметил этого.
— Вам следует показаться врачу, — сказала я.
— Нет времени. Ничего со мной не случится.
— Позвольте мне, по крайней мере, осмотреть ваши раны.
— Не стоит. — По выражению его лица можно было догадаться, что ему претит сама мысль о том, что я увижу его раздетым, раненым, уязвимым и слабым.
— Но вы не можете ходить с кровоточащими ранами, — сказала я. — Они могут воспалиться. К тому же вы будете привлекать внимание.
С последним доводом не мог не согласиться даже он, поэтому позволил мне завести его в гостиницу. Я была рада, что зарегистрировалась под вымышленным именем как замужняя дама: теперь любой, видя нас, принял бы Слейда за моего мужа, и никто не заподозрил бы, на что в действительности способна знаменитая писательница, старая дева Каррер Белл. Мы со Слейдом незаметно проскользнули в мой номер с роскошной кроватью под балдахином. Неприличие ситуации смущало, ее интимный характер одновременно и волновал, и беспокоил меня. Но по-другому я поступить не могла: Слейд нуждался в помощи.
Пока он стягивал с себя рубашку, я отправилась искать управительницу, которая снабдила меня махровой мочалкой, бинтами и бутылочкой спирта. Я сказала ей, что мой муж попал в небольшую аварию, ранен и его рубашка безнадежно испорчена. Она выдала мне чистую рубашку, забытую кем-то из прежних постояльцев. Когда я вернулась, Слейд сидел на стуле, обнаженный по пояс. Несмотря на стыд, испытанный при виде его наготы, я не удержалась и вздрогнула: его спина представляла собой кровавое месиво с торчавшими из него осколками стекла. Пока я наливала в таз воду из кувшина, ни один из нас не проронил ни слова. Мы не смотрели друг на друга. Я осторожно вынула осколки из ран. К счастью, кое-какой медицинский опыт у меня сохранился с тех пор, как я ухаживала за своими сестрами и братом, а раны оказались неглубокими. Промывая их, я заставляла себя не обращать внимания ни на его эластичные сильные мускулы, ни на жар, исходивший от его тела, старалась не смотреть поверх плеча на его обнаженную грудь, но не могла избавиться от желания приласкать его, от разливавшегося по всему телу острого чувства. Промокая раны спиртовым тампоном, я тщилась представить себя медсестрой, а Слейда — своим пациентом.
Что мне позорно не удавалось.
— Ну вот, кровотечение прекратилось, — сказала я, накладывая повязку. — Скоро все заживет.
Он надел чистую рубашку. Выражение его лица оставалось холодным и тяжелым; он запечатал от меня свою душу. Мне хорошо было известно чувство, которое испытываешь в присутствии того, кто тебя отверг. Придется отпустить Слейда. Но внезапно эмоции захлестнули меня. Его признание, лорд Истбурн, пожар, Вильгельм Штайбер, смерть Оливера Хелда и то, как мы едва унесли ноги, да еще после убийства Катерины, моего ареста и испытания, через которое пришлось пройти в Бедламе, — все это оказалось слишком для меня. Я разрыдалась.
Слейд вел себя отстраненно, словно находился за миллион миль от меня.
— Вы почувствуете себя лучше, когда окажетесь дома, в кругу семьи, — сказал он.
— Моей семьи больше нет, — выдавила я между всхлипами. — Пока вы находились в России, Эмилия, Анна и Бренуэлл умерли от чахотки.
— Боже милостивый! — Слейд был потрясен и смущен. — Простите. Я не знал.
Он обнял меня, но я заплакала еще пуще: хотя Слейд пока был со мной, я чувствовала, что потеряла и его.
Поколебавшись, он произнес:
— Вижу, вы расстроены из-за Оливера Хелда. Он был вашим близким другом?
Я догадалась, что хочет знать Слейд: были ли у нас с мистером Оливером Хелдом романтические отношения. Мне было интересно, ревнует ли он меня, но даже если так, какое это имело значение? У меня было достаточно других доказательств его любви, а я его отвергла. На миг я даже испытала мимолетное искушение сказать, что любила мистера Хелда, чтобы отомстить Слейду за его выходку с Катериной, но это было бы проявлением неуважения к покойному и неправдой, а я не имела склонности к подобным лукавым играм, поэтому ответила:
— Нет. Он просто был поклонником моего романа. Мы встречались всего несколько раз. — Я сбивчиво рассказала, как мистер Хелд ходил за мной по пятам. — Но он был хорошим человеком, а я вела себя по отношению к нему злобно. Как бы мне хотелось исправить это, но увы… Он спас мне жизнь и умер из-за меня.
Я рыдала, зарывшись лицом в грудь Слейда, а он стоял, напрягшись, будто я была осиротевшей незнакомкой, искавшей у него утешения. Моя взаимная любовь к нему была столь же безнадежна, сколь безнадежной бывает любовь безответная. Но порой тело не приемлет того, что понимает разум. Я невольно подняла лицо, наши глаза встретились. Из моих текли слезы, в его застыла тревога. Я чувствовала, что он хочет отстраниться от меня, но не может. Меня охватила эйфория, какую испытывает человек, переживший катастрофу, и с ней пришла инстинктивная жажда наслаждаться жизнью. Я знала, что Слейд чувствует то же самое. Его тело расслабилось, он склонил голову и впился губами в мои губы с силой, не уступавшей силе пожара в работном доме. Он целовал меня с жаждой и страстью, равными моим собственным.
Я всегда презирала романы, в которых героиня видит звезды или слышит музыку, когда целуется с героем, но теперь поняла, насколько правдиво это клише. Я не видела звезд и не слышала музыки, но под моими закрытыми веками полыхали молнии, и обоих нас сотрясало, словно громом. Желание одержало верх над моими скромностью и понятием о приличиях, я пила Слейда, как женщина, умирающая от жажды, пьет долгожданную воду, и ощущала привкус крови, дыма и огня. Тело мое таяло в его объятиях. Отвердевшая сердцевина его чресел властно прижалась ко мне, и я поняла: если бывшие любовники вновь обретают любовь, они не могут начинать с самого начала — с невинных поцелуев в щеку. Они вмиг погружаются в самую глубину отношений, когда-то существовавших между ними. Мне хотелось большего, нежели то, что случилось между нами три года назад в лесу, в Шотландии. Прочь стыд и мысли о грехе — я хотела полного и безоговорочного слияния, какого никогда еще не испытывала, но о каком всегда мечтала.
Мы начали медленно двигаться к кровати, но вдруг Слейд отпрянул от меня. Тяжело дыша, с лицом, искаженным желанием и ужасом, он сказал:
— Я не должен был этого делать. — То ли он не сознавал, что я сама спровоцировала его на поцелуй, то ли решил взять всю вину на себя. — Простите.
Я ужаснулась собственному опрометчивому поведению и мысли о том, какие последствия оно могло иметь, будь Слейд более слабым и менее благородным человеком. Пока он шел к двери, я стояла, мучительно страдая от безнадежной страсти.
— Прошу вас, не покидайте меня! — крикнула я.
— Мне пришлось бы уйти, даже если бы мы… — Слейд тряхнул головой. — Мне нужно разобраться со Штайбером, а потом — с Кавана. А когда я покончу с ними, настанет черед лорда Истбурна.
— Вы не уйдете без меня, — я подбежала к двери и загородила ее спиной.
Рассерженный от неудовлетворенного желания, Слейд нетерпеливо сказал:
— Мы же договорились, что осмотр работного дома будет последним действием, в котором вы участвуете.
— Это было тогда. Теперь все изменилось. — Я старалась забыть о том, как на меня нахлынуло желание, успокоиться и рассуждать здраво. — Я тоже хочу отомстить Штайберу. Он не только пытал меня в Бедламе, он убил моего самого преданного поклонника, человека, спасшего мне жизнь. Я в моральном долгу перед мистером Хелдом. Кроме того, у меня свои счеты с лордом Истбурном, и я должна заставить обоих негодяев заплатить за все.
— И как, господи прости, вы намерены это сделать? — взмолился Слейд, заслоняясь от меня раздражением и гневом.
— Что-нибудь придумаю. А как вы собираетесь найти Найала Кавана?
— Что-нибудь придумаю.
— Я могу сберечь вам время и силы.
Слейд подозрительно прищурился.
— О чем вы говорите?
— Когда мистер Хелд появился, чтобы спасти нас, вы спросили, есть ли еще что-нибудь, что я должна вам рассказать. Тогда у меня не было возможности ответить.
— И что же это?
— Я знаю, куда мог отправиться Найал Кавана, — сказала я.
— Куда? — требовательно спросил Слейд.
Я сложила руки на груди.
— Не скажу, если вы не пообещаете взять меня с собой.
Слейд застонал:
— Опять шантаж! Почему, скажите на милость, меня это уже не удивляет? Ладно, говорите, куда, по вашему мнению, отправился Кавана. Я только схожу к себе за вещами — и встретимся на вокзале через час.
Я представила себе, как приезжаю на вокзал и обнаруживаю, что он давным-давно уехал.
— Нет. Я не скажу вам, куда мы направляемся, до тех пор, пока мы не будем в пути.
Выражение лица Слейда сделалось зловещим, но он понимал, что я не отступлю.
— Прекрасно. Но это будет наша последняя совместная вылазка. И еще… — Он запнулся в поисках подходящих слов, потом закончил: — Насчет того, что здесь случилось. Обещаю, что это больше никогда не повторится.
* * *
Я почти ждала, что Слейд не появится на вокзале, но он уже ждал меня с чемоданом в руке.
— А теперь рассказывайте, куда мы едем, — потребовал он, когда мы подошли к кассе.
— Два билета до Лондона, — сказала я кассиру.
— Зачем? — удивился Слейд. — Разве мы не обшарили город вдоль и поперек и не знаем наверняка, что Кавана там нет?
— Лондон — лишь первая наша остановка.
— Могу ли я поинтересоваться, какой будет конечная?
Если это стало бы ему известно, он мог сбежать от меня по дороге.
— Поинтересоваться можете, но скажу я вам лишь то, что готовиться надо к долгому путешествию.
Слейд продемонстрировал свои дедуктивные способности:
— Мы едем в Ирландию, не так ли? Чтобы охотиться на Кавана на его территории?
Это мне пришлось в конце концов признать.
— Но нельзя же рассчитывать, что мы наткнемся на него, просто слоняясь по Ирландии, — сказал Слейд. — Полагаю, у вас есть соображения относительно того, где именно искать?
— Есть.
Прибыв в Лондон, мы пересели на поезд, шедший в северном направлении, и ехали на нем всю ночь. Перевал через горный хребет Сноудонии я проспала и проснулась, лишь когда поезд с грохотом переезжал через залив Менай по мосту Британия. Восход солнца превратил поверхность воды в рябь расплавленного золота. Вскоре мы были уже на Англси — большом острове у побережья Уэльса. Мы плавно скользили мимо зеленеющих кукурузных полей к Хилхеду, порту, откуда отправлялись паромы через Ирландское море. Сойдя с поезда и позавтракав в вокзальном буфете, мы направились к причалу, где пароходы брали на борт пассажиров. На протяжении всего путешествия мы почти не разговаривали друг с другом, молчали мы и теперь. Ни мне, ни Слейду не хотелось пока возвращаться к неприятным темам, к которым в конце концов все же предстояло вернуться. Мы купили билеты на пароход до Дублина. Я расплатилась за них из фонда, субсидированного лордом Пальмерстоном; у Слейда не осталось почти ничего из тех денег, которые он припрятал где-то в Англии, прежде чем отправиться в Россию, и забрал по возвращении.
Во время нашего плавания разыгрался шторм, и вместо положенных четырех часов оно продлилось восемь. Будучи предрасположена к морской болезни, я не решалась спуститься в помещение под палубой, где качка чувствовалась сильнее всего и где было полно страдавших от нее пассажиров. Сдерживать тошноту я могла, лишь сидя с закрытыми глазами в шезлонге на палубе, невзирая на дождь. На мое счастье при подходе корабля к суше море успокоилось. Почувствовав себя лучше, я стояла у палубных перил, глядя на приближавшиеся зеленые холмы Ирландии, окутанные туманом.
Это было место, где сходились два разных мира. Один — земля мифов и фантазий, воздушных призраков, играющих на скрипках, арфах и свирелях; гномов, подмененных эльфами детей и магических заклинаний; кельтских воинов, бродячих бардов и крепкого виски. Другой — родина моих предков. Мой отец, один из десяти детей в семье, вырос на скромной ферме в графстве Даун. Его братья так там и остались, а папа уехал из Ирландии в 1802 году в Кембридж, в Сент-Джонз колледж, учиться. Уже будучи посвященным в духовный сан, он предпринял поездку в Ирландию, чтобы встретиться с родными, и больше никогда туда не ездил.
Я же вообще не бывала в Ирландии и считала себя до мозга костей англичанкой. Но когда корабль причалил в Кингстоне, невольно почувствовала родство с этой землей, хотя на первый взгляд она показалась, мягко выражаясь, непривлекательной. День был серым, пирсы заброшенными, увеселительный парк уныло скучал в грязно-серой пелене дождя. Единственными ирландцами, которых я увидела, были докеры, разгружавшие суда. Но когда они перекрикивались, в модуляциях их голосов я улавливала знакомые папины интонации — папа так никогда полностью и не избавился от ирландского акцента. На станции, куда мы наконец добрались, я попросила в кассе два билета до Дублина, и Слейд с удивлением посмотрел на меня:
— Не верю своим ушам: у вас прорезался ирландский акцент. — Его собственное произношение было безупречным; полиглот и мастер перевоплощений, он казался сейчас стопроцентным ирландцем.
— В детстве я разговаривала с ирландским акцентом: у папы переняла, — припомнила я. — Наверное, сейчас он вернулся.
Пять миль пути на север, до Дублина, мы ехали в дилижансе мимо затянутых сеткой дождя пригородных доходных домов, и я размышляла о том, что существует еще и третья Ирландия — мир, сотворенный англичанами. В 1541 году Генрих Восьмой провозгласил себя королем Ирландии и отнял земли у ирландских феодалов. Елизавета Первая и Иаков Первый завершили завоевание. Протестанты-англичане колонизовали Ирландию и составили ее новый правящий класс. В 1641 году ирландские католики восстали, и католическое мелкопоместное дворянство ненадолго вернуло себе контроль над страной, пока Оливер Кромвель снова не завоевал Ирландию в 1653 году. Последовал самый кровавый период ирландской истории. Треть ирландцев-католиков была истреблена. Большая часть их земель перешла к британским колонистам. Согласно законам против папистов и нонконформистов, католикам было запрещено служить в государственных учреждениях и приобретать определенные профессии, они были лишены права собственности и права голоса, а также была ограничена деятельность католической церкви.
Французская революция снова воспламенила бунтарский дух в Ирландии. В 1791 году «Союз объединенных ирландцев» восстал против английского господства. На стороне бунтарей сражался брат тогдашнего папы римского. Но восстание было подавлено ценой кровавой резни, которая унесла жизни многих его участников, а также мирных жителей; уцелевших подвергли пыткам и казнили — через сожжение на костре или повешение. В результате ирландского восстания 1798 года погибло около пятидесяти тысяч человек. Его результатом стал принятый в 1801 году «Акт об унии», упразднивший ирландский парламент и сделавший Ирландию частью Соединенного королевства. В июле 1848 года — года, когда революция пронеслась по всей Европе, — организация националистов под названием «Молодая Ирландия» сделала попытку поднять восстание в Типперэри, но оно без труда было подавлено силами полиции. Англия по-прежнему твердо держала Ирландию под своим каблуком.
Я — непоколебимая патриотка Англии, но, наполовину происходя из дождливой туманной страны, которую видела сейчас из окна, не могла не сочувствовать побежденной стороне, Ирландии. Здесь, на ирландской земле, во мне боролись две крови.
На станции в Дублине я сказала:
— Сегодня уже поздно ехать в родовое поместье Найала Кавана. Нужно найти ночлег.
— У меня здесь есть друзья, — сказал Слейд. Он имел друзей во всех уголках мира, это были люди, с которыми он знакомился, колеся по свету в силу своей шпионской службы. — Они выделят мне постель. А для вас у меня есть идеальное место.
Хотя мне не хотелось разлучаться с ним, я не возразила, полагая, что теперь, когда мы заехали так далеко, он меня не бросит. К тому же я не сомневалась, что Вильгельм Штайбер уже выследил, куда мы направились. Более того, ночевать в одном месте было для нас более опасно, чем провести ночь врозь.
Слейд нанял кэб, и мы поехали через старый город. Вечерний воздух был наполнен торфяным дымом, который окутывал серые каменные дома и поднимался до самых соборных шпилей. Запустение, тишина и безысходность — таково было мое первое впечатление о Дублине. Вдоль главных артерий города, в общественных местах и элегантных особняках на фешенебельных площадях горели газовые фонари, но чуть подальше в глубину царила кромешная тьма. Когда я поделилась своим наблюдением со Слейдом, он сказал:
— Это последствие голода.
Великий Голод начался в 1845 году, когда погибли все картофельные посадки в Ирландии. Болезнь, сводившая на нет урожай картофеля в течение нескольких лет подряд, превращала сотни акров картофельных полей в гниющее черное месиво. Между тем именно картофель был основной пищевой культурой Ирландии, поэтому страдало население всей страны. В прессе я ничего об этом не читала, но из писем своих ирландских корреспондентов-священников папа по крупицам собрал ужасающую картину: ослабев от голода, люди ползали вдоль обочин, моля подать им хоть какой-нибудь еды, их губы были зелеными от травы, которую они ели. Тут же, в придорожных канавах, несчастные умирали. Матери поедали плоть своих мертвых детей. Города наполнились ходячими скелетами. По всей стране поднялся гневный протест, потому что зерно и живой скот в огромных количествах кораблями вывозили из страны к выгоде ирландских землевладельцев и английских потребителей, в то время как население самой Ирландии вымирало от голода, а английское правительство не оказывало ему необходимой помощи. Теперь, шесть лет спустя, мор, напавший на картошку, прошел, и она снова стала давать хорошие урожаи, но для миллионов людей, умерших от голода и болезней, было слишком поздно. Еще миллион ирландцев эмигрировали, оставив полупустыми города и деревни. В тени деревьев вповалку лежали темные фигуры — это были бездомные, вынужденные спать на улицах. Нищие в лохмотьях облепляли наш кэб при каждой остановке. Я услышала звон стекла и увидела, как трое мужчин ворвались в магазин через разбитую витрину. Раздались пронзительные свистки, и полицейские ринулись к магазину, чтобы предотвратить мародерство.
Мы остановились у небольшого дома с белеными стенами. Посреди маленького мощенного булыжником дворика стояла статуя Непорочной Девы Марии. Слейд помог мне выйти, взял мой дорожный саквояж, велел извозчику подождать, подвел меня к двери и постучал. Шторка на дверном окошке сдвинулась в сторону, открыв железную решетку, за которой показалось лицо старой женщины, обрамленное накрахмаленным белым апостольником.
— Добрый вечер, мать Агнесса, — сказал Слейд, с поклоном улыбаясь.
— О, да это Джон Слейд, не сойти мне с этого места! — Ее суровое лицо озарилось радостным удивлением. — Что привело вас сюда, скажите ради бога?
— Я привел вам гостью. — Слейд представил меня. — Не приютите ли вы ее на одну ночь?
— С удовольствием. — Монахиня открыла дверь, улыбнулась мне и кивком пригласила внутрь.
Значит, Слейд пристроил меня в католический монастырь!
— Я заеду за вами утром, — сказал он.
