Глава 1
Сумерки сгущались. Сквозь темнеющий лес не выбирая дороги бежал окровавленный мужчина в разорванном офицерском мундире. За его спиной среди деревьев мелькали темные силуэты преследователей, лаяли собаки, слышались азартные голоса:
– Вон он, шельма! Вон, я его вижу! Ату его! Окружай, мужики! Слева заходи, Игнат! Василий, Прошка, Ибрагим, отсекайте его от реки. А то снова ускользнет, ловкач! Да не шибко его калечьте, кто первый споймает. Живьем брать голубчика! Ему еще на дыбе повисеть надобно, смоляного кнута со свинцовыми хвостами испробовать.
Время от времени сзади хлопали выстрелы. Но палили не прицельно, только чтобы добычу попугать, а более дабы себе добавить храбрости. Ведь дворовые люди, пущенные грозной хозяйкой поместья по следу беглеца, знали, как он опасен.
Впрочем, были в этой своре и матерые волкодавы. Один из них – бритый наголо кавказец в черкеске с газырями и при кинжале – сумел обойти беглеца и вышел ему наперерез. Ступал он неслышно, потому что с детства был обучен походке крадущегося барса, а вместо сапог носил поршни из буйволиной кожи. Все рассчитал джигит – и то, что ветер дует не от него и что нет у беглеца иного пути, кроме как через прогалину к пограничной речке, за которой заканчиваются владения помещицы.
Одного не учел многоопытный абрек. Судьба свела его уже не с тем худосочным крестьянским пареньком, которого он когда-то мог сбить с ног одним ударом. Теперь против него стоял ровня – ничуть не менее опасный боец, прошедший войну, плен и множество других испытаний. Записавшийся в действующую армию под фамилией купеческого сына, беглый крестьянин состоял в охотниках-пластунах – добровольцах на смертное дело. Мало кому из этих отчаянных парней довелось вернуться на родину. За охотниками из пластунских команд турки охотились специально. Взятых в плен разведчиков башибузуки резали живьем, как баранов, им отрубали головы. Однако беспаспортному бродяге, обман которого мог в любой момент раскрыться, терять было нечего. Поэтому он вызывался на самые рискованные вылазки…
Зато жилось в охотниках намного вольнее и веселее, чем в строевых полках, где царила палочная дисциплина. Командиром над охотниками был поставлен поручик Лешев – такой же бесшабашный искатель приключений, как и его люди. Трижды его размалывали в рядовые за дуэли, пьяные загулы и прочие «подвиги» и каждый раз снова производили в офицеры за боевые отличия. На черкеске поручика кроме двух солдатских крестов белел офицерский Георгий. С таким ротным «вольные стрелки» особого подразделения не знали никакой муштры. Зато кормили их отменно. Охотникам – пластунам, часто вступавшим в рукопашные схватки, а иногда по полдня проводившим в секретах, требовалась большая физическая сила и выносливость. Поэтому интенданты отпускали им на котел усиленную порцию мяса, каши не впроед. Каждый получал двойную порцию спирта, да такого, что бил в голову наповал.
В такой среде деревенский паренек быстро превратился в головореза. Его прирожденные таланты к авантюризму и сомнительным похождениям пробудились и расцвели. С такими же оборванцами и удальцами, для которых жизнь, что своя, что чужая, совсем невеликая ценность, он ночью подкрадывался к врагу. Пластунскими приемами они бесшумно брали часового, а если везло, то и офицера и живьем волокли его к своим для допроса. Не раз турки устраивали им засады, вырываться из которых приходилось, орудуя только кулаками и кинжалами. Отнюдь не гренадерского роста и силы, но от природы быстрый мыслью и телом, в таких рейдах молодой солдат стал настоящим зверем, опасным даже для самого искушенного противника.
Вот и теперь он вовремя заметил опасность и затаился. Из кустов беглец некоторое время наблюдал за приближающимся горцем. Еще окончательно не стемнело, а разделяли их какие-то тридцать шагов, так что можно было в малейших деталях рассмотреть врага.
Хоть кавказец постарел и отпустил бороду, бывший крепостной узнал личного палача хозяйки по особой отметине – рваному уху. В руках горец держал старинное, богато украшенное кремневое ружье, которое получил в наследство. Враг был так близко, что бывшему солдату был виден крупный серебряный перстень с золотой поперечной насечкой на большом пальце правой руки горца. У кремневых ружей были такие маленькие и тугие курки, что без кольца их было очень трудно взвести.
Похожий на старого горного тура, такой же темный и осторожный, кавказец часто останавливался и прислушивался. Хрустнет ли валежник под чужой стопой, прокричит ли потревоженная кем-то лесная птица – он тут же бесшумно поворачивался на звук и всматривался в сумрачную чащу. Постоит, послушает, удерживая дыхание, и вновь сделает несколько шагов. Однако своей смерти горец так и не почувствовал…
Подпустив противника почти вплотную, недавний фронтовой разведчик несколько раз выстрелил в него из револьвера. Раненый джигит скривился от боли, пошатнулся и выронил ружье. Не издав ни звука, он выхватил кинжал и бросился на обхитрившего его парня. Грянули еще два выстрела, и черкес повалился в высокую траву.
– Ну вот и посчитались, Рваное Ухо! – удовлетворенно прошептал победитель.
На его спине до сих пор остались рубцы в память о первом побеге. Тогда его поймали, и барыня велела своим конюхам нещадно избить поганого щенка. Но особо усердствовал Рваное Ухо. Тогда беглец едва выжил, но зато в следующий раз удрал так, чтобы пущенная по его следу стая ловчих уже не смогла настигнуть. Было это семь лет назад…
…А справа появились еще семеро. Беглец несколько раз выстрелил в них из револьвера, успевая перезарядить барабан. В ответ прилетело две пули. Отчаянно лаяли собаки, предвкушая добычу. Это были особые псы – крупные, широкогрудые, с могучими шеями и мощными челюстями. Их специально натаскивали на поиск беглых господских крестьян. Один из псов, не сдержавшись, кинулся на беглеца.
– Ату его, драчун! – прокричал кто-то из дворовых, впрочем, оставаясь на месте.
Беглец вскинул руку с револьвером и снова нажал на спуск. Пораженная пулей в шею, псина с визгом отлетела в густой папоротник. Некоторое время оттуда доносилось жалобное поскуливание, рычание и сопение, а потом стихло.
После этого охотники уже не спешили спускать остальных собак, боясь потерять еще одно ценное животное, за которое придется отвечать перед хозяйкой. Ведь каждая такая специально выведенная и натренированная гончая стоила прорву денег… На породистую забаву увлеченные охотой господа тратились не задумываясь; иногда за собак отдавали небольшие деревни.
– Эй, Митька, бросай баловать! Все равно тебе не уйти! – раздался чей-то знакомый голос. – А барыня справедлива, авось простит. Ты только покайся перед ней.
– Знаем мы ее справедливый суд – хомут на шею да в пруд! – весело крикнул охотникам тот, кого назвали Митькой. – А вы, землячки, прежде чем хвастать, сперва возьмите меня. Я же вам по старой дружбе свинцовых пилюль для кишок заготовил – а то, чую, вы со страху животами маетесь.
Словесная перепалка продолжалась еще с минуту. Потом погоня возобновилась.
Когда беглец достиг реки, уже окончательно стемнело. Спеша скорее переправиться на другой берег, он, не разведав безопасного спуска, сразу полез к воде. Была надежда, что это та самая тропа, по которой он мальчишкой часто ходил рыбачить. Но с тех пор прошли годы, все изменилось, и ноги уже не чувствовали натоптанных земляных ступенек. В какой-то момент земля ушла из-под ног Митьки, все замелькало перед глазами, а затем и вовсе исчезло.
Он очнулся от того, что в лицо ему выплеснули ведро ледяной воды. Была уже глубокая ночь, но в окнах огромного барского дома горел свет. Митьку окружали дворовые с факелами. Удачный итог ночной охоты переполошил всех.
Связанный по рукам и ногам, весь в крови, пойманный молодой человек лежал на земле, а рядом стояли довольные охотники, ожидая заслуженной награды от хозяйки. Сама барыня в окружении чад и домочадцев восседала на крыльце своего дома в вынесенном для нее кресле. Она была толстой, старой и удивительно безобразной. Ее морщинистое злое лицо покрывали многочисленные мушки, скрывающие бородавки, а над верхней губой сквозь толстый слой пудры упорно пробивались черные усики. Вообще барыня была изрядно мужиковата – в том числе и деспотичным своим характером. Несмотря на старость, она была чрезвычайно темпераментна и нередко собственноручно порола провинившихся мужиков, получая от этого удовольствие.
– Очухался! – злорадно усмехнулась барыня, увидав, что беглец зашевелился и разлепил глаза. – Зловреден стал. Настоящий разбойник! Ибрагимку, верного пса, загубил. И собаку…
В голосе старухи звучало сожаление о потерянном полезном имуществе и опасливое восхищение. Она крутила в руках офицерский эполет, сорванный ее людьми с плеча пленника.
Так как захваченный смутьян не спешил выказывать почтение барыне, здоровенный детина с плечами кузнеца подошел к нему и беззлобно ткнул Митьку в лицо:
– Проси милости у благодетельницы нашей, Варвары Игнатьевны!
Из ноздрей связанного потекла кровь. Задрав голову, он произнес:
– Мне просить нечего, я свободный человек!
Это заявление страшно возмутило помещицу.
– Ты мой раб! – взвизгнула она, вскакивая с кресла и потрясая кулаками. – Да как ты посмел, смерд чумазый, назваться благородным именем! За такое с тебя шкуру снять мало. Живьем закопать, раскаленное олово в горло лить – все недостаточно!
Помещица обвела злыми глазами безмолвную толпу крепостных. На лицах крестьян был написан страх. Подозрительно сузив веки, она зашипела:
– Я знаю, что некоторые из вас считают его чуть ли не героем. Этаким баловнем судьбы, хитрецом, сумевшим обвести меня вокруг пальца. Но я вам покажу свой крутобой. Чтобы другим не было…
Хозяйка имения и сама уже не надеялась вновь увидеть беглого крепостного. Но однажды, заехав в гости к своему соседу, уездному предводителю дворянства графу Богуславскому, она встретила там человека, который как две капли воды был похож на ее сбежавшего холопа. Правда, объявить об этом вслух старуха не посмела, ибо молодой офицер был представлен ей как драгунский майор Басаргин, долгое время находившийся в плену у турок, но чудом спасшийся из неволи и вернувшийся в Россию. К тому же при знакомстве майор не выказал и тени страха или смущения. Напротив, за обедом он живо расспрашивал помещицу о жизни в деревне. При этом глядел на уродливую собеседницу откровенно язвительно. А на прощание уже возле кареты дерзко назвал барыню «тетушкой», подмигнул и интимным баритоном осведомился: нет ли у нее хорошеньких дочерей на выданье или хотя бы воспитанниц, чтобы он мог нанести визит. Этим наглец окончательно смутил старуху.
Несколько дней после этого барыня сомневалась, опасаясь конфуза. Да и страшно было вызвать гнев приезжего, о котором в губернской газете писали как об участнике лихих набегов против янычар. Соседка, помещица Мохова, рассказывала Варваре Игнатьевне, что своими фрондерскими выходками и кровожадностью приезжий офицер успел запугать самых отъявленных местных повес и вызвать нешуточный переполох среди дам:
– На балу у Львовских даже почтенные матери семейства удостоились его комплиментов, и никто не посмел приструнить волокиту. Чуть что не так, так он сразу начинает грозить: «Стреляемся насмерть!» Кто ж с таким бретером связываться станет!
Слушая подругу, Варвара Игнатьевна соглашалась с ней: такого блестящего злодея надобно умаслить и поскорей выпроводить обратно в столицы под каким-нибудь приличным предлогом, пока он не разбил чьего-ни будь наивного сердца или не убил кого-нибудь на дуэли. А про себя думала: «Уж больно этот хват похож на моего беглого Митьку Крапивина!» И все-таки трудно было поверить в то, что чумазый землепашец, не получивший никакого образования, может так ловко выдавать себя за дворянина, блестящего офицера и непринужденно общаться с аристократами.
После долгих колебаний барыня все же собралась ехать к уездному исправнику, но в последний момент снова передумала, благоразумно рассудив, что если ее подозрение верно, то Митька не зря в этих краях объявился и обязательно навестит невесту, с которой его разлучили семь лет назад. И приказала своим лучшим охотникам на всякий случай организовать засаду. И как в воду глядела! Вот он, голубчик, и попался!
– Не так уж ты и хитер, – самодовольно, но уже без прежней злобы, даже с некоторым снисхождением усмехнулась помещица. – Как сохатый к приготовленной кормушке пришел. Дурашка! Только напрасно ведь башкой рисковал. Девку твою я еще в позапрошлом году замуж за своего стремянного выдала. Осчастливила дуру! И тебя могу… если в ножки мне поклонишься и туфельку поцелуешь.
Подбоченясь, старая барыня кокетливо выставила носок туфли из-под длиннополой юбки. На желтых щеках ее заиграл румянец, дряблая грудь взволнованно вздымалась. Нетерпеливым жестом она приказала подвести молодца к ней. Воспоминание о встрече с дерзким офицером на обеде у соседа-помещика разогревало ее кровь. Пусть все это было обманом, спектаклем, но почему бы не продолжить игру. Давно овдовевшей барыне порядком наскучило алчное раболепие слуг, которые заслуживали не более слов, чем лошадь или собака. А этот и молод, и хорош собой, и несомненно умен. Такой способен развлечь ее надолго.
Мужики подтащили пленника и силой поставили его на колени перед хозяйкой.
– Ну! – сурово потребовала помещица. – Целуй! Вымаливай прощение. К благородству и щедрости моей уповай.
Один из охранников сгреб заскорузлой пятерней волосы на темени Крапивина и силой начал гнуть его голову к земле. Неожиданно собравшийся на дворе народ услышал громкий и веселый голос непокорного земляка:
– Наша барыня Варвара – благородна и щедра. Держит сына в черном теле, плеткой лечит от греха.
Сильнее обидеть барыню было трудно. Владея огромным состоянием и пятью сотнями душ, она при этом была патологически скупа и действительно ничего не посылала единственному сыну, служившему во флоте. Из-за этого он давно прекратил с матерью какие-либо отношения. Старуху это сильно огорчало, но что-то изменить в себе она не желала, во всем обвиняя неблагодарное чадо. В доме если и вспоминали о молодом барине, то лишь для того, чтобы пожалеть его бедную матушку, невинно страдающую от сыновней черствости. Всю накопившуюся обиду помещица вымещала плетью на своей челяди.
Поэтому собравшиеся во дворе господского дома люди похолодели от ужаса, услышав то, о чем часто перешептывались между собой, но не смели даже думать в присутствии барыни и ее приближенных. Все понимали, что насмешка очень дорого обойдется острослову.
В первую секунду помещица опешила от неожиданности. Затем, побагровев лицом, выдавила с ненавистью:
– Закопайте его в землю. Живьем!
– И все-таки мы, Крапивины, не рабы! – прокричал приговоренный без страха, с веселостью успевшего хорошо погулять смертника.
Старуха ушла в дом. Не зная, на ком еще сорвать злобу, она приказала дать кнута также брату и отцу оскорбившего ее мерзавца:
– Все они подлое семя! Дед его Федор Крапивин был неисправимым беглецом – три года числился в бегах, еле поймали. Отец его Фрол тоже два раза убегал. Думала, хоть сын – тщедушный Митька – хозяев почитать станет. Так нет, сколько его ни били, все равно дурь из башки не выбили. Вон в какого мерзавца вырос. Видно, поганая кровь Крапивиных только такие ядовитые всходы дает. Ну ничего, сегодня я положу конец сорняковому роду! Всех с глаз долой – кого в солдаты сдам, а кого продам. Чтобы воспоминания о них не осталось. А этого Митьку надо так наказать, чтобы всем неповадно было. Бейте его, ребятки, до полусмерти, а потом закопайте возле дороги, по которой мужики на сенокос ходят, чтобы каждый знал и помнил мой суд.
Четверо здоровых мужиков из тех, что ловили его в лесу, долго били Крапивина палками и топтали его ногами на виду у всех. Потом палачи притомились и решили пойти отдохнуть. Барыня поставила им за службу бочонок пива и велела своему управляющему отпустить закуски. Окровавленное же тело палачи бросили возле конюшни – Митька давно потерял сознание. Всех деревенских тоже отпустили по дворам, только двоим велели сперва выкопать могилу на краю заболоченной низины возле дороги.
Когда все разошлись, погасли факелы и в доме постепенно смолкли голоса, к конюшне, озираясь, прокралась девушка. С собой она несла кувшин родниковой воды и узелок с бабушкиными снадобьями. Разрезав путы на руках и ногах возлюбленного, девушка положила его голову себе на колени и принялась омывать его раны и смазывать их особым бальзамом. От этих прикосновений – нежных и очень болезненных – Дмитрий и очнулся.
– Неужели это ты, Настенька? – прохрипел он, пытаясь подняться. – Наконец-то! А то я уж, грешным делом, решил, что не суждено нам свидеться… Сейчас, подожди, немного соберусь с силенками, и пойдем. Главное – до реки добраться. А на том берегу меня верный человек с лошадьми дожидается… За тобой ведь я шел, ненаглядная ты моя. Тобою одной, мечтой о нашей встрече в солдатах выжил и в неволе у басурман уцелел. Ради тебя этот офицерский мундир нынче надел.
– Не надо было тебе сюда возвращаться, сокол мой ясный! Что же ты наделал! – заплакала Настя. – Эх, Митя, меня барыня насильно за Гришку Воронина выдала замуж. Венчанная я мужняя жена. Так что не могу я с тобой бежать! Не по – христиански это! Но тебе уйти помогу.
– Значит, ты теперь его любишь?
– Да разве ж я бы сюда пришла, если б так! Но уж, видно, такова наша доля – врозь доживать.
– Ну тогда никуда я без тебя не пойду! – с мрачной решимостью пресек причитания любимой Крапивин. – Ты моя, только моя! Перед Богом, перед чертом, перед небом и землей – только моя!
Дмитрий нежно и одновременно властно притянул к себе Настю и начал страстно ее целовать. И, увидев, как загораются страстью глаза самого желанного мужчины на свете, Настя после короткого сопротивления уступила и с упоением, забыв про все на свете, стала отвечать на его ласки. На грязной соломе под безлунным небом влюбленные тела прильнули друг к другу с той жадностью, с которой путники, пересекшие безводную пустыню, устремляются к воде…
Среди ночи к конюшне вернулись пьяные палачи. Услышав их, Крапивин заставил Настю спрятаться, а сам схватил вилы.
– Ишь ты, какой живучий! – удивились мужики.
На глазах Насти они убили Дмитрия после короткой ожесточенной схватки. Бросив окровавленное тело на телегу, повезли его хоронить.
Когда голоса и скрип колес затихли вдали, Настя вновь вернулась туда, где рассталась с возлюбленным. Упав на землю, убитая горем женщина прорыдала до рассвета. Здесь ее утром и нашла Матрена, ключница хозяйки, белолицая румяная баба.
– Ты что это возле барского дома делаешь? – удивленно спросила экономка.
– Мужа моего Григория Воронина барыня третьего дня с поручением в город отрядила. Так я пришла узнать, когда мне его назад ждать, – нашлась Настя.
– В такую-то рань? – недоверчиво прищурилась на крестьянку домоправительница.
Сама крепостная, Матрена была на особом положении, которого добилась благодаря умению всегда угодить престарелой хозяйке, и была доверенным лицом барыни. В иерархии дворовой аристократии Матрена была главной после хозяйки. Хлопоты по хозяйству прирожденная интриганка умудрялась совмещать с должностью камеристки – личной горничной барыни. Помогая хозяйке утром одеться, поднося ей кофе или раздевая ее вечером перед сном, Матрена обычно пересказывала ей самые последние новости, которые получала от многочисленных доносчиков.
Матрена единственная в доме, кроме немногочисленных наемных слуг-французов, управляющего и телохранителей – кавказцев, получала жалованье за свою работу. К тому же должность экономки и выгодная роль любовницы управляющего приносили ей немалые барыши. Неудивительно, что одевалась Матрена по последней парижской моде, даже лучше хозяйки. В отличие от прочей дворни, ютившейся где попало, она жила в отдельной комнате и, когда в доме не было гостей, питалась за одним столом с хозяйкой.
С пренебрежением разглядывая девушку, одетую в простой сарафан, ключница завидовала ее молодости и красоте. Матрена давно положила глаз на мужа Насти – чернявого, похожего на цыгана Гришку Воронина. Убрав с дороги помеху, сластолюбивая баба рассчитывала скорее уложить красавца в свою постель. И вот представился удобный случай.
У Матрены учащенно забилось сердце в груди от предчувствия удачи, когда она заметила, что Настя что-то прячет в руках за спиной. Ее подозрение укрепилось. Нет, неспроста бывшая подружка этого злодея Крапивина оказалась здесь в эту ночь.
– Завтра твой Гришка возвернется, – притворившись добродушной, сообщила Матрена. – Так что иди себе с Богом.
Настя благодарно кивнула и попятилась, не решаясь повернуться к собеседнице спиной. Тогда экономка сама демонстративно развернулась, делая вид, что намерена идти по своим делам. Но как только Настя бросилась бежать, интриганка развернулась и внимательно посмотрела вслед девушке. Сомнений быть не могло: Настя уносила с собой зеленый мундир Крапивина…
Прошло девять месяцев. Настя родила мальчика. Пока шли роды, муж ее сидел в сенях – переживал за жену. Несмотря на то что не было меж ними настоящей любви, Григорий был рад наследнику.
Когда повитуха пеленала младенца, в горницу со двора с важным видом вошла Матрена. Оттолкнула повитуху, стала придирчиво рассматривать новорожденного.
– Ты чего это? – спросил Воронин, недолюбливавший прилипчивую бабу.
– Хочу порадоваться твоему празднику, Гришенька. Все-таки не чужие мы с тобой.
– Ближняя собака скорее укусит, – враждебно ответил хозяин дома и выпроводил незваную гостью в сени.
Здесь между ними произошел короткий разговор. Подбоченившись, разряженная в шелка и кружева соблазнительница с укором передразнила отвергающего ее мужчину:
– Эх, Гаврила! Богатому – телята, бедному – ребята. Да кабы еще свои…
– Пошла отсель! А то не погляжу, что барская любимица, так нагайкой по голому крупу отделаю, неделю на животе отлеживаться будешь! – вполголоса, чтобы не потревожить спящую за стенкой жену, пригрозил телохранитель помещицы.
– Лапоть ты простодушный, – усмехнулась экономка на прощание, – дурят тебя, а ты и рад. Ты сперва на дне женкиного сундука пошукай, прежде чем байстрюка своим признавать…
В этот же день вечером, помогая барыне раздеться перед сном, Матрена поведала ей страшную новость: Настька-то, подлая змея, родила не от ее верного стремянного. Совсем не воронинский цыганенок получился. Ребенок сероглазый, ну вылитый Митька Крапивин! Одна ямочка на подбородке чего стоит.
Не забывшая нанесенной ей казненным беглецом обиды, барыня впала в бешенство. Затопала ногами, завопила сбежавшимся слугам:
– Не бывать на моей земле этого отродья!
Посланные в деревню слуги привезли на суд помещицы едва живую после тяжелых родов Настю с младенцем. Причем ребенка доставили спящим, не вынув его из деревянной подвесной люльки, а просто сняв ее с потолочного крючка. И только теперь от громких голосов малыш проснулся и поднял страшный крик, словно понимая, что решается его судьба.
Едва взглянув на выглядывающее из тряпок крохотное лицо, мстительная старуха взвизгнула:
– Крапивинское семя! Утопить, как котенка!
После этих слов мать издала вопль, полный отчаяния и тоски. Вцепившись в колыбель, бедная женщина пыталась вырвать ее из чужих рук. Но ее оттащили в сторону. После недолгой отчаянной борьбы женщина сникла. И вдруг неожиданно вскинула голову, обвела всех безумным взглядом и захохотала.
– В монастырь блудницу, – поморщившись, бросила помещица, – пусть грех свой замаливает, – и обернулась на своего стремянного: – А тебе, Гришка, новую жену найду. Не кручинься.
– Премного благодарен вам, барыня, – поклонился хозяйке Воронов.
Лицо его с остановившимися в дикой злобе черномутными глазами было полно решимости отомстить. В руке обманутый муж держал окровавленный мундир Крапивина, найденный в сундуке жены.
– Дозволь мне самому крапивинского ублюдка утопить, – попросил Воронов.
Барыня было задумалась, но Матрена наклонилась к ней и что-то зашептала на ухо. Старуха слегка кивнула на слова советницы и сделала небрежный жест рукой:
– Хорошо, дозволяю.
По наказу своей хозяйки Григорий должен был кинуть крохотное тельце с высокого берега в речной омут. Подойдя к указанному месту, Воронов оглянулся – не послали ли за ним соглядатаев проверить, как будет выполнено поручение хозяйки. Вокруг не было ни души. Некоторое время Григорий задумчиво глядел на плод чужой любви. Злость, ненависть, обида жгли его изнутри. Неожиданно малыш открыл глаза, агукнул и улыбнулся – и мужчина понял, что не сможет утопить того, кого еще недавно считал собственным сыном. Вместо того чтобы швырнуть живой сверток с кручи в темную глубину, он спустился по тропе вниз, аккуратно пристроил колыбель на воду, несильно оттолкнул от ее берега и перекрестил уносимый течением необычный кораблик.
– Пущай Божья воля сама тобой распорядится… Кому судьба сгореть, тот не утонет.
