Сумерки сгустились очень быстро, наступил вечер. Лейтенант Пон-Бриан находился в состоянии какой-то раздвоенности. Он вновь обрел свою речистость и теперь развлекал общество рассказами и новостями, которые принес из Новой Франции.

Лицо его раскраснелось, он словно снова вернулся к жизни. Он разглагольствовал о Квебеке, где недавно побывал, о бале, что был дан там, о театральной пьесе, которую сыграли в коллеже иезуитов.

Анжелика слушала его, от любопытства приоткрыв рот, потому что рассказывал он хорошо, и ко всему, о чем он вспоминал, особенно к городам, трем северным городам – Квебеку, Труа-Ривьеру и Монреалю, – она испытывала неутолимый интерес.

Она без конца смеялась, увлеченная его веселыми историями, и Пон-Бриан не мог удержаться, чтобы не бросить на нее влюбленный взгляд, хотя и старался притушить в нем пламя страсти, ибо к нему вернулось элементарное благоразумие. Он только вспоминал про себя, что и раньше, когда он слышал этот ее гортанный смех, у него по всему телу пробегала дрожь. Граф де Пейрак больше не спрашивал о цели его прихода, то есть именно о том, что ему очень трудно было бы объяснить. И вот сейчас лейтенант словно бы раздвоился: с одной стороны, он непринужденно беседовал в приятной компании, а с другой – в мрачных терзаниях вновь переживал те смертные муки, что одолевали его в последние месяцы, с того самого дня, когда он решил, что она погибла, и жизнь тогда показалась ему настолько опустошенной, что он не получал наслаждения даже от табака.

Никогда еще время не тянулось так тягуче медленно, как в те дни. Он видел себя бродящим по земляным валам форта, со взглядом, устремленным к горизонту, словно там могла возникнуть женская фигура, или погруженным в созерцание застывшей реки, шепот которой заглушил ледяной панцирь.

Он грубо выгнал из своего дома молоденькую индианку, жившую с ним последние два года, а поскольку она была дочерью вождя племени, расположившегося по соседству с фортом, это решение увеличило число его врагов.

Но ему было наплевать.

А потом вдруг, он и сам не знает откуда, появилась новость, что чужаки из Катарунка не погибли от ножей ирокезов. Все они спаслись, живут в горах… А женщины?.. Да и женщины тоже… О, несомненно, им покровительствует дьявол, если они избежали мести ирокезов… И тогда существование Пон-Бриана стало еще более невыносимым. Он попытался вернуться к прежней жизни, вновь обрести себя, попытался найти утешение с другими индейскими женщинами… Молодыми, бесстыдными. Но и этих он прогнал. Его воротило от их жирной, лоснящейся кожи. Он грезил о коже чистой и свежей, с нежным, возбуждающим ароматом, который вдруг обволакивает вас, проникает в ваши ноздри, опьяняет.

Даже то, что ему очень понравилось у маленьких индианок, когда он приехал в Канаду – у них на теле не было волос, – теперь отталкивало его, словно в этом было что-то противоестественное. А вдруг она тоже выщипала волосы на своем теле, как положено знатной даме? Но смогла ли она остаться ею в дикости лесов, куда завел ее сомнительный супруг? Ведь в этих дебрях никогда не бывало белых женщин. Она – первая женщина, которая отважилась на такое, и это уму непостижимо. Это безнравственно. Об этом говорит весь Квебек, об этом говорят по всей реке вплоть до самого Монреаля.

И сколько мессир де Ломени ни напоминал всем, что в свое время, когда мессир де Мезоннев прибыл со своими людьми, чтобы обосноваться на острове Монреаль и положить там начало Виль-Мари, мадемуазель Мане, которая сопровождала его, оказалась в аналогичной, даже, пожалуй, более сомнительной ситуации, чем госпожа де Пейрак сейчас, его не слушали. Нет, возражали ему, это не то же самое, ибо с мессиром де Мезонневом была целая когорта ангелов и святых, да еще его сопровождали два священника, эти уж во плоти и крови, и он собственноручно водрузил крест на горе Мон-Руаяль, в то время как этот де Пейрак окружил себя безбожниками, развратниками и еретиками, среди которых, разумеется, графиня выбирает себе любовников.

Пон-Бриан знал об этих разговорах. Во время своего пребывания в Квебеке, куда он вынужден был приехать, он предстал перед Главным советом и был допрошен монсеньером Лавалем, иезуитами и – в уединенной беседе – губернатором Фронтенаком. Он всем твердил, что эта женщина – самая прекрасная женщина в мире, что да, верно, он не может этого скрывать, она пленила его сердце. Он пел ей все более и более хвалебные гимны, и это в конце концов породило атмосферу какой-то истерии вокруг незнакомой женщины. Когда он проходил по улицам, на него глазели с ужасом, к которому примешивалась зависть. «Посмотрите, да чего она довела его!.. Бог мой! Возможно ли это?.. Одним лишь взглядом!..»

Его тоска не излечивалась. Он мечтал об Анжелике. Он бредил ею. Иногда в его памяти всплывал ее голос, иногда – ее округлое калено, которое ему мельком удалось увидеть, когда он, не постучавшись, вошел в ее каморку.

Он представлял себе это колено, гладкое, белое, словно мраморный шар, мысленно гладил его, сдавливал, чтобы приоткрыть прелестную ножку дальше… и, стеная, вертелся на своем ложе.

И вот теперь он в Вапассу, в двух шагах от нее, и он еще острее чувствует, как смешиваются в нем желание и страх, которые так долго неотступно преследовали его.

Пот каплями выступал на его лбу. Он много разговаривал в этот вечер, проявил себя блестящим собеседником, но его чарка была пуста и ему больше не предложили наполнить ее. Мужчины начали расходиться на ночлег …

Решение идти в Вапассу и встретиться с ней пришло к Пон-Бриану после одного визита, который нанесли ему в его форте Сент-Анн. Дотоле он и не помышлял об этом, ибо отправиться в путь зимой, уже суровой даже вначале, было бы безрассудством, к тому же на его обязанности лежало охранять форт. Но тот, кто пришел тогда к нему, отбросил не только все его сомнения, но и страх предстать одному, безоружным перед этими подозрительными людьми…

И вот сейчас, когда он остался за деревянным столом один, он особенно ясно осознал, что находится среди врагов, среди чужих. Он сразу же отметил: нигде не видно распятия, не было общей молитвы, снаружи, над входом в жилище, нет креста. Он слышал, как здесь разговаривали по-английски, по-испански. Святой отец был прав! Пусть они не опасные еретики, но уж нечестивцы и безбожники – наверняка. Он еще раз огляделся вокруг.

Анжелики уже не было в зале. Она ушла. За закрытой дверью этой комнаты она сейчас ляжет в постель рядом с этим «меченым»…

Пон-Бриана терзали жестокие муки ревности. Нет, его приход сюда – безумие. Она ускользнет от него. Она из другой породы… она недоступна…

И он снова словно услышал голос, который убеждал его: «Вырвать эту женщину из безнравственной жизни – богоугодное дело, оно зачтется вам во спасение. Вы один можете привести ее к добру».

Тогда он, помнится, вдруг сказал:

– А если она демон?.. Настоящий?..

– Мои молитвы защитят вас.

Тот, кто приходил к нему, носил черную сутану и деревянное с медью распятие на груди. В верхней части распятия, над изображением Христа, сверкал вделанный в дерево рубин. Человек немного сутулился, потому что у него еще не зажила рана на боку, полученная недавно от ирокезов во время неожиданной стычки. У него были необыкновенно красивые синие глаза, глубоко сидящие под кустистыми бровями, и курчавая, каштановая с золотистым отливом бородка, под которой скрывался несколько женственный рот.

Он был среднего роста, крепкий. Пон-Бриан не любил его. Он его боялся, как, впрочем, боялся всех иезуитов – уж слишком они кичатся своим умом и готовы к тому же лишить вас всех земных радостей.

Руки гостя, изувеченные пытками ирокезов, внушали лейтенанту отвращение, хотя он никогда не испытывал подобного чувства, глядя на изуродованные ирокезами руки своих друзей, канадских трапперов; кстати, Л'Обиньер, например, подвергся точно таким же пыткам, как и тот, кто пришел к нему.

Он удивился визиту отца д'Оржеваля. Ведь, как подозревал лейтенант, почтеннейший отец презирал его за невежество. Но в тот день отец д'Оржеваль был с ним весьма любезен.

Да, он знает, что Пон-Бриан безумно влюблен в странную женщину, которую он встретил в верховьях Кеннебека. Однако это отнюдь не шокирует его, даже наоборот. Возможно, сам Бог внушил такое чувство достойному мужчине, христианину и к тому же еще французу, чтобы помочь отвратить опасности, которые нависли над Акадией и Новой Францией с появлением в этих местах графа де Пейрака, отступника и предателя, состоящего на службе у англичан.

– Но вы-то знаете, отец мой, кто он и откуда пришел?

– Скоро узнаю. Я разослал своих людей во все концы страны и даже в Европу.

– Не вы ли, святой отец, побудили Модрея скальпировать ирокезских вождей в Катарунке?

– Модрей дал обет совершить это. Он непорочное дитя. В награду за его победу ему явилась Богородица.

– Но как де Пейрак избежал мести этих дьяволов?

– Дьявольскими происками, дьявольскими происками, сын мой. Иного объяснения нет. Теперь-то вы понимаете, что его нужно сокрушить, иначе он испоганит наши земли.И вы можете помочь нам в этом…

Потом он сказал:

– Я знаю, он выдает эту женщину за свою жену, но весьма и весьма сомневаюсь, что она воистину является таковой перед Богом. Скорее всего, это какая-то несчастная, которую он обольстил и развратил. Если его одолеют, женщина будет вашей…

Этих последних слов отец д'Оржеваль, конечно, не произносил, но Пон-Бриан в течение всего разговора совершенно явственно улавливал их в каждой его фразе, в каждом его жесте.

– А если она демон?.. Настоящий?..

– Мои молитвы защитят вас.

Спокойная уверенность иезуита сделала свое дело – лейтенант согласился. Доверив форт своему сержанту, он в сопровождении одного лишь гурона взял путь на юго-восток.

Если сказать по правде, то вообще-то у него и в мыслях не было, что она демон, но иногда, в минуты, когда на него обрушивался любовный шквал, в душу его закрадывалось подозрение, уж не порча ли это.

Поскольку в его миссии ему покровительствовали небесные силы, Пон-Бриан временами даже тешил себя мыслью, что, если уж на то пошло, заниматься любовью с демоном… в этом должно быть нечто пикантное.

Он бросился ничком на ложе, которое отвели для него, но сон долго не шел к нему.

«Поверьте мне, она встретит вас как спасителя. По слухам, которые до меня дошли, тот, кто называет себя ее супругом, ведет – да и всегда вел! – жизнь развратника. Он заставил одну семью из небольшого индейского племени поселиться в окрестностях Вапассу, чтобы иметь в своем распоряжении туземок, и, хотя у него под боком белая женщина и, как я слышал, обворожительная женщина, он часто наведывается к индианкам и развращает их. Говорят, в подобных вопросах этот флибустьер всегда думает только о собственном удовольствии… Несчастные, что связались с ним, заслуживают сострадания…»

Отец д'Оржеваль всегда был прекрасно осведомлен о всех событиях, узнавал о них мгновенно и, несмотря на то, что жил в уединении, вдали от всех, имел о каждом самые точные сведения. В основе его опасной осведомленности лежало все: и доносы, и догадки, и знание человеческой психологии. Его взгляд прямо-таки вырывал из души человека самые сокровенные тайны. Не раз случалось, что он останавливал кого-нибудь на улице со словами: «Покайтесь скорее! Вы только что совершили плотский грех…»

Когда знали, что он в Квебеке, те, кто выходил от своих любовниц, принимали все меры предосторожности, чтобы из-за угла не наскочить на него на улице. Больше того, про него говорили, будто ему покровительствует папа римский и король Франции и что даже отец Мобеж, главный среди иезуитов Квебека, сам иногда вынужден склоняться перед его решениями.

Заручившись благословением такого человека, мог ли Пон-Бриан бояться за свою душу, за свою карьеру, мог ли сомневаться в том, что в любви его ждет успех? Ведь с ним были Бог и Церковь.

Он уснул измученный, но полный решимости одержать победу.