Анжелика медленно поднималась на холм, на каждом шагу обходя торчащие из земли пни.

Скоро вырубки кончились, и она стала взбираться по склону, густо поросшему травой. Вот наконец и ручей. Она тут же поняла, что, так же как и тогда, здесь кто-то есть, хотя он невидим и ничем не выдает своего присутствия. Кругом все было спокойно.

И однако, ирокез был тут.

Она знала, что отступать уже некуда, и сон должен сбыться.

Нервное возбуждение, владевшее ею, незаметно улеглось. Она почувствовала, как в ней поднимается хорошо знакомая сила, овладевавшая ею перед каждой битвой. Она уже множество раз испытала это ни с чем не сравнимое состояние духа, но особенно сильным оно было в те дни, когда с кинжалом в руках ей приходилось защищать своих детей. То были минуты полнейшего внутреннего спокойствия, и только потом, переживая их в своей памяти, она понимала, что в жизни ей не пришлось испытать большего напряжения и большего ужаса, чем в эти самые мгновения.

Зажав в руке нож Флоримона, она спрятала его в складках юбки, затем подошла к берегу ручья и опустилась там на колени.

Тот, кто подстерегал ее, был уверен, что она ничего не подозревает, и потому меньше всего ожидал, что она так стремительно повернется к нему в тот самый миг, когда он прыгнет.

Она заметила черную тень индейца, мелькнувшую в свете заходящего солнца, с поднятым томагавком в руке и торчащим хохолком волос, делавшим его похожим на громадную хищную птицу, беззвучно падавшую на нее сверху. Ловким движением Анжелика уклонилась от удара. Промахнувшись, ирокез качнулся всем телом и, так как она с молниеносной быстротой схватила его за лодыжку, тяжело рухнул в кусты. Томагавк вылетел у него из рук, в ту же секунду острие ножа коснулось его горла. Все произошло с невероятной быстротой и совершенно бесшумно, не слышно было даже их прерывистого дыхания. Она уже готова была сделать последнее движение рукой и вдруг почему-то заколебалась. Всей тяжестью своего тела она навалилась на индейца. Сквозь косые щели век с невыразимым изумлением на нее смотрели блестящие черные глаза.

Ирокез не мог понять, каким образом он, такой сильный, такой ловкий, такой неустрашимый воин, мог оказаться побежденным женщиной, и к тому же женщиной белой! Он начал понемногу приходить в себя, только когда его осенила мысль, что это не обыкновенная женщина, а высшее, конечно, божественное существо. Тогда он перевел дух. Такое поражение он мог принять. Это уже не было бесчестьем.

Откуда-то из глубины прозвучал его низкий голос:

– Женщина, оставь мне жизнь!

Он мог бы воспользоваться тем мгновением, когда рука ее, готовая его убить, вдруг дрогнула, мог бы сбросить ее, но, казалось, он покорился своей судьбе.

– Оставить тебе жизнь, чтобы ты взял мою?

Ее мелодичный, нежный, чуть дрогнувший голос проник в душу индейца.

– Нет, – сказал он с решимостью. – Клянусь Высшим Духом. Твоя жизнь священна. Отныне ничто не может ей угрожать.

До сознания Анжелики вдруг дошло, что они говорят по-французски.

– Ты вождь могавков, Уттаке?

– Да!

Тогда она медленно поднялась и освободила его. Ирокез, не спуская с нее глаз, повернулся на бок и затем с кошачьей ловкостью вскочил на ноги. Он даже не стал поднимать свой топор. Неподвижный и безоружный, он стоял, разглядывая Анжелику.

– А ты супруга Текондероги?

И так как Анжелика не поняла, он пояснил:

– Человека Грома, того, по чьей воле взлетают в воздух горы и кому принадлежит Катарунк?

Она утвердительно кивнула.

– Тогда веди меня к нему! – сказал Уттаке.

Люди, бросившиеся на помощь Анжелике, с оружием в руках быстро поднимались на холм; вдруг сквозь мрак, который уже начал окутывать горы, они заметили две приближавшиеся к ним фигуры. Все почувствовали огромное облегчение, когда в одной из них узнали Анжелику. Но тут же все насторожились, разглядев, кто шел рядом с ней. Видимо, в эту минуту в груди у многих поднялось то смутное чувство страха и растерянности, которое, должно быть, некогда испытывали те, кто смотрели, как спускается с гор одна из легендарных святых, ведя за собой закованное в цепи страшное огнедышащее чудовище, наконец усмиренное и ставшее безопасным. Впрочем, сейчас было отчего испугаться и растеряться, ибо тот, кого вела за собой Анжелика, был существом необыкновенным. Жаркое, прерывистое дыхание раздувало его татуированную грудь, а расширенные зрачки сверкали, словно горящие угли. От него исходил запах звериного логовища. Уттаке выглядел еще более свирепым и могучим рядом с изящной фигурой женщины, которая шла впереди него. Кое-кто из людей де Пейрака, хотя все это были видавшие виды моряки, попятились. Металлаки во весь дух бросились за оружием, собираясь устроить засаду. Они предупредили об опасности своих жен, и те, снова взвалив на плечи детей, котлы и всякую снедь, потащились в лес.

– Это Уттаке, вождь могавков, – представила его Анжелика. – Он один и хочет вести с вами переговоры. Я обещала сохранить ему жизнь.

Все молча смотрели на непримиримого вождя могавков. Уттаке желал вести переговоры… Это было невероятно! Тот, кто встречал его раньше, конечно, тут же узнал его крепкую фигуру, словно сжигаемую изнутри затаенным диким пламенем, которое и придавало ему эту силу.

Да, это был он.

И от одного его присутствия всем становилось не по себе. Барон де Модрей что-то спросил у него по-ирокезски, и Уттаке коротко ответил ему. Модрей так и подскочил на месте.

– Он говорит, что Сваниссит недалеко… Я это знал. Я шел по его следу. Запах этой старой лисицы не обманул меня. Наконец-то эти проклятые варвары в наших руках.

– Замолчи, – оборвал его Никола Перро. – Ты забываешь, что послов не оскорбляют.

– Это посол?! Это злейший враг, господа, который проник в наш лагерь. Я не верю ни единому слову, вылетающему из его глотки.

Ирокез не дрогнул. Потом он заговорил и все были поражены тем, что он почти безукоризненно владеет французским языком.

– Где Текондерога, Человек Гром? Это ты? – спросил он, обращаясь к де Пейраку. – Да! Я тебя узнал. И приветствую тебя. Я Уттаке – вождь могавков. Сваниссит, сенека, верховный вождь союза ирокезских племен, хочет мира с тобой. Я пришел от его имени предложить тебе союз и попросить твоего посредничества при переговорах с французами, чтобы они разрешили нам переправиться через Кеннебек.

Граф де Пейрак поднес руку к шляпе, на которой вечерний ветер развевал черные и красные перья. Он снял ее и очень низко склонился перед индейцем, как перед желанным и высокочтимым гостем.

«Я знал, – рассказывал после Уттаке, – что белые склоняются так только перед королем. И когда этот белый человек поприветствовал меня таким низким поклоном, я почувствовал, как вспыхнуло мое сердце, это зажегся в нем огонь дружбы».

Несколько часов спустя Уттаке возвращался в лес, он нес Сванисситу условия перемирия. Французы разрешат ирокезам беспрепятственно переправиться через реку, если их вожди обязуются не тронуть ни одно из племен абенаков и алгонкинов, которое им может встретиться во время их долгого пути в родные места.

– Почему вас так волнует судьба этих красных лисиц? – с презрением спросил могавк.

Модрей негодовал, он не мог примириться с тем, что с ирокезами ведут переговоры, и оба лейтенанта, Пон-Бриан и Фальер, его поддерживали.

– Они, конечно, согласятся на любые условия, но им и в голову не придет выполнять их!

Вожди союзнических племен тоже были недовольны.

– Мы пришли сюда воевать, – сказал вождь гуронов, – и теперь, когда враг совсем рядом, только и говорят о мирном сговоре с ним… Что скажут нам дома, увидев, что мы возвращаемся без единого скальпа?

Но де Ломени был непоколебим. Он считал, что разрешить ирокезам вернуться к себе, взяв с них слово, что они не устроят никакой новой резни, было бы лучше, чем одержать над ними легкую победу, развязывающую вновь кровавые войны, которых так старается избежать губернатор Канады.

– Не забывайте, что томагавк войны между французами и Союзом пяти племен зарыт, – повторил полковник.

– Мы не выбываем, – ответил ирокез. – Мы уже давно не нападаем на французов.

– Но вы нападаете на дружественные нам племена…

– Мы не зарывали с ними томагавка, – ответил хитрый индеец. – Зачем французы вмешиваются в наши дела?

Когда начались переговоры, Анжелика хотела уйти, но вождь могавков удержал ее:

– Пусть она останется!

Голос его звучал властно. И никто не мог догадаться, какие чувства руководили им, когда он потребовал, чтобы белая женщина присутствовала на совете. Над ними витала тайна. Каждый думал о том, что же произошло на холме, и все взгляды невольно с тревогой обращались к Анжелике.

Анжелика же думала о том, что все вокруг слишком сложно и было бы лучше, если бы она занималась только кухней и хозяйством. У нее раскалывалась голова, она сидела с отсутствующим видом, потирая виски. Она не представляла себе, как сможет вразумительно объяснить мужу встречу с ирокезским вождем.

Минутами ее взгляд останавливался на томагавке, опять висевшем на поясе Уттаке, и, глядя на это жуткое оружие, она содрогалась от страха, который не чувствовала там, на холме.

Как только ирокез вышел из форта, Анжелика, не вступая ни с кем в разговоры, вернулась к себе, бросилась на кровать и тут же уснула мертвым сном.

Утром она проснулась как ни в чем не бывало. Она видела, что Жоффрей ночевал дома, но, должно быть, уже давно встал. Она не слышала, ни когда он вернулся, ни когда ушел. Анжелика снова задумалась над тем, что же все-таки она скажет мужу, и решила, что попросит его помочь ей разобраться во всех этих тревожащих ее таинственных событиях. Почему могавк, решив убить ее, вдруг покорно пошел за ней и захотел говорить с белыми о союзе и мире?

Одевшись, Анжелика вышла из дома и побежала к маленькой угловой башенке, с которой хорошо было видно далеко вокруг.

Ворота форта были закрыты, но едва о скором появлении ирокезов известили вспыхнувшие на соседних холмах костры, они открылись, и граф де Пейрак вместе с полковником де Ломени вышли на эспланаду; за ними выстроились французские солдаты и вооруженная свита де Пейрака.

Из леса – они прятались там со вчерашнего вечера – появились индейцы-союзники, вооруженные луками и томагавками, и, как красный морской прибой, молча затопили все подступы к форту. Супруги Жонас с детьми поднялись на смотровую площадку к Анжелике. Все с любопытством смотрели в просветы между заостренными бревнами палисада.

Наконец из ивовой рощицы, что тянулась у самой реки, появились ирокезы. Их было шестеро. Шестеро полуголых людей, внешне совершенно безразличных к тому, что рядом собралось столько вооруженных врагов, не спеша шли вдоль каменистого берега; остановившись напротив форта, они встали в ряд лицом к нему. Это были ирокезские вожди. Среди них Анжелика без труда узнала могавка Уттаке по болтающимся в его ушах алым подвескам.

Рядом с ним стоял старый индеец. Его волосы, украшенные орлиными перьями, были совсем белые. Он был очень худ. Его тело, казалось, состояло из одних сухожилий и мышц, обтянутых желтой кожей. А высокомерное длинное лицо, изрезанное у глаз и вокруг рта глубокими морщинами, внушало страх. Его грудь, бока, ключицы и плечи покрывала замысловатая татуировка.

Анжелика догадалась, что это и есть Сваниссит, сенека, великий вождь Союза ирокезских племен. Ирокезы сделали несколько шагов вперед и опустились прямо на песок на берегу реки, все, кроме Уттаке, который медленно направился к форту, где его ждали белые.

Остановившись перед де Пейраком и де Ломени, он протянул им на вытянутых руках что-то похожее на узкий шарф с бахромой, плотно расшитый мелким сиреневым жемчугом по белому фону.

Затем он опустил его на землю, неторопливо достал из-за пояса трубку из красного камня, украшенную черными перьями, и положил ее рядом с шарфом. Затем, отступив на два шага, скрестил на груди руки и, устремив свой взгляд куда-то поверх собравшейся толпы, застыл как изваяние.

И сразу все успокоились: даже гуроны, даже абенаки, даже Модрей, – он стоял, чуть заметно улыбаясь, и его белокурые волосы развевались на ветру.

Никола Перро приступил к своей обязанности переводчика. Он вел переговоры, строго следуя принятому у индейцев ритуалу. Торжественным тоном он переводил долгие периоды речи индейца, величественными жестами указывал на землю, на небо, на ирокезских вождей, на того или другого участника переговоров, терпеливо повторял вопросы и ответы. Анжелика была поражена, с какой ловкостью и изворотливостью индеец запутывал своего собеседника. Но провести Никола Перро было делом нелегким. Он знал все племена, живущие в районе Великих озер, все их диалекты, он бессчетное число раз выполнял роль толмача и посредника между ними во время их междоусобных войн и во время военных экспедиций французов. Кроме того, он целый год был пленником ирокезов. Он улавливал малейшие нюансы в речи Уттаке.

Вдруг в бесстрастно торжественном тоне могавка послышалась более живая интонация, которая тут же вызвала бурный взрыв веселья у Никола Перро.

– Он говорит, что никогда не пришел бы сюда, знай, что встретит меня, а предпочел бы сразу схватиться за томагавк.

Переговоры заканчивались. Уттаке спустился на берег реки к своим братьям, а европейцы вошли в форт, чтобы посовещаться. Солнце уже стояло высоко в небе, и, кроме всего, было самое время подкрепиться.

Анжелике показалось, что французские офицеры возвращаются в форт с довольно унылыми минами. Она подошла поздороваться с ними.

– Ну как идут переговоры? – спросила она у де Ломени. – Вы согласны с графом де Пейраком, что можно избежать сражения с ирокезами?

– Что вам сказать? С ирокезами всегда одно и то же, – ответил полковник.

– Будь они даже в десять раз слабее противника, они считают, что оказывают ему величайшую милость, договариваясь с ним о мире, они считают, что мы должны пойти им на всяческие уступки. Сейчас они уже отказываются дать обещание не трогать другие племена, возвращаясь в свою долину. Если мы на это согласимся, то все будут считать, что мы потерпели поражение, а ирокезы будут кичиться и высмеивать нас.

– Что мы с ними церемонимся! Пока они здесь, совсем рядом, уничтожим их!

– с жаром воскликнул молодой Модрей.

Пон-Бриан молчал. Он смотрел на Анжелику, не в силах отвести от нее глаз.

Молчал и Жоффрей де Пейрак, он переводил свой взгляд с одного лица на другое и не мог уловить, что думают канадцы. Де Ломени вдруг обратился к нему:

– А что скажете вы, мессир граф? Вы же боитесь ловушки со стороны ирокезов? Что если их уверения в желании союзничать с нами окажутся лживыми?.. И стоит только нам уйти отсюда, как они нападут на ваш форт и разграбят его. Что же касается вас и ваших…

– Я иду на этот риск.

– Мы не знаем точно, сколько их… Ясно только одно: им не одолеть нас, пока мы вместе. Но когда вы останетесь только со своим отрядом…

– Пусть моя судьба не беспокоит вас, – ответил ему де Пейрак, и чуть заметная ирония мелькнула в его глазах. – Допустим, что я делаю неудачную ставку, веря в честные намерения индейцев… Что ж, пусть заранее торжествуют те, кто еще вчера хотел моей гибели! Сейчас мне кажется важнее другое. Надо думать о том, чтобы снова не вспыхнула вражда между Новой Францией и Союзом пяти племен. Вы решитесь взять на себя ответственность за действия, которые смогут привести к новым кровопролитиям?

– О! Посмотрите-ка, кто к нам пришел! – удивленно воскликнул Фальер.

В дверях стоял вождь могавков. Было ясно, что он вернулся сюда не для того, чтобы еще до конца переговоров ответить согласием на все условия белых.

– Ты забыл нам сообщить что-то важное? – спросил его Перро.

– Ты угадал, – ответил Уттаке. – Мой брат Сваниссит поручил мне передать тебе, что в лесу, неподалеку отсюда, у наших воинов находится ребенок белой расы. Это сын твоей сестры, твой родной племянник, – сказал он, обращаясь к Л'Обиньеру. – Наш великий вождь готов вернуть вам ребенка, если французы и их союзники разрешат нам вернуться в Священную долину, не чиня нам препятствий.

От неожиданности у всех даже вытянулись липа.

– Маленький Марселен, мой племянник! – вскричал Л'Обиньер. – Значит, он жив?

– Подлец! – прошипел Модрей. – Почувствовал, дело плохо! Вот и бросил свой последний козырь.

Глядя на полковника де Ломени, Л'Обиньер умоляющим голосом проговорил:

– Мессир граф, мы должны сделать все, чтобы спасти этого ребенка! Вырвать его из рук дикарей, которые воспитают его в ненависти к предкам и к нашему Богу!..

Де Ломени торжественно кивнул головой.

– Я думаю, нам следует согласиться… – промолвил он, взглянув на де Пейрака. И затем обратился к ирокезу:

– Пусть будет так. Как только вернете ребенка, вы сможете уйти за реку.

При Уттаке барон де Модрей пытался сдерживаться, но стоило тому выйти, как он мгновенно взорвался:

– Нет, это немыслимо! Не могут же они уйти из-под самого нашего носа, не получив по заслугам! Стыдно будет даже сказать после, что Сваниссит был совсем рядом, и я не снял с него скальп!..

– Значит, тебя не касается спасение души моего племянника, тебе безразлично, останется он в живых или нет? – в бешенстве вскричал Л'Обиньер, хватая его за воротник.

– Что говоришь ты! Ведь Сваниссит вырезал мою семью. Он рядом, и я не могу отпустить его живым. Я обещал его скальп Богородице.

– Успокойтесь же! – старался привести их в чувство де Ломени.

Как безумный, сверкая глазами, Модрей бросился складывать свои вещи. Молодые люди были слишком вспыльчивы, и недаром Анжелика с каждым днем все больше восхищалась де Ломени, который, прожив столько лет в Канаде, сумел сохранить выдержку и мягкие манеры обхождения.

Полковник, понимая, что Модрея необходимо удалить отсюда, не противился его отъезду. Его безрассудному поступку он решил придать вид официальной миссии. Он вызвал его к себе, пожурил по-отечески и поручил ему передать послание отцу д'Оржевалю, а затем отправиться к барону де Сен-Гастину, коменданту форта Пентагоет, расположенному в самом устье Пенобскота. Долгое путешествие, которое Модрей вынужден будет совершить, охладит его горячую голову.

– Форт Пентагоет находится по соседству с Голдсборо, где граф де Пейрак основал поселение гугенотов. Мне необходимо дать Сен-Гастину некоторые инструкции по этому поводу. Если вы еще застанете там парусник нашей корабельной компании, который рассчитывает вернуться в Квебек до заморозков, садитесь на него, если нет – перезимуйте с Сен-Гастином. Еще один совет: не берите с собой гуронов. Вы только будете разжигать друг у друга свою ненависть к ирокезам. Я дам вам в попутчики своего верного Утануиса.