ПОСЛЕСЛОВИЕ
Год 1897-й отмечен во Франции тремя важными событиями: пожаром на Благотворительном базаре, новым поворотом в деле Дрейфуса и премьерой «Сирано де Бержерака».
14 февраля закончено строительство улицы Реомюр между улицей Тампль и Биржевой площадью. Длина ее составила 1400 м, ширина проезжей части — 12 м, тротуары с обеих сторон — по 4 м. Улица оснащена электрическим освещением, а под ней предусмотрено пространство для прокладки подземной железной дороги. Проект метрополитена будет подкреплен декретом об общественной пользе, за который парламент проголосует в 1898 г. Настало время перебираться под землю: движение в столице парализовано заторами, пешие парижане рискуют жизнью всякий раз, пересекая авеню или бульвар, поскольку не существует ни правил, ни специально оборудованных переходов. Ежедневно по Парижу разъезжают 570 омнибусов на конной тяге, функционируют 32 трамвайные линии и линия окружной железной дороги, пассажиров перевозят 100 речных трамваев и 10 000 фиакров. И это не считая участия в трафике ландо, тильбюри, прочих экипажей, а также мебельных фургонов, ручных тачек, груженых повозок и всадников. В суете и хаосе на улицах постоянно подвергают себя риску велосипедисты; довольными своим видом транспорта они бывают лишь на тихих пустынных улочках. Двое министров — внутренних дел и общественных работ — в октябре направляют префектам циркуляр с предложением ввести запрет на появление лошадей, иных животных и телег на обустроенных в последнее время для велосипедистов обочинах некоторых улиц.
21-го числа Сена выходит из берегов между Пюто и мостом Нейи. Затоплены острова на участке от Пюто до Курбевуа.
В начале апреля двое эксцентричных предпринимателей, господа Бертран и Гайар, устраивают концерт в Парижских катакомбах. Камиль Сен-Санс хоть и известен тонким художественным вкусом, однако же соглашается исполнить свою «Пляску смерти» перед толпой скелетов и с оркестром под управлением дирижера, одетого в костюм служащего похоронного бюро. Это очень «современно». Впрочем, идея понравилась бы и лорду Байрону — он наверняка не отказался бы выпить верескового меда, использовав в качестве кубка череп. «Записные парижские снобы, не приглашенные послушать „Похоронный марш“ Шопена в оссуарии, рвут на себе волосы», — комментирует «Иллюстрасьон».
В воскресенье 18 апреля французы получают возможность полюбоваться новой монетой в пять франков по эскизу медальера Оскара Роти: на аверсе изображена Сеятельница (символ простой и знакомый каждому), на реверсе — факел, обвитый лавровой ветвью, символом мира. И неудивительно: Франция — едва ли не единственное место в мире, где уже несколько лет не было ни войн, ни массовых убийств.
Двумя месяцами раньше, в феврале 1897 г., Греция и Османская империя вступили в конфликт по поводу острова Крит, населенного турецким меньшинством и греческим христианским большинством. Островные греки требовали воссоединения с исторической родиной; турки, вопреки Константинопольскому соглашению 1806 г., ответили резней в Ханье. Греция выслала к острову флот, османцы объявили мобилизацию. В марте вспыхивает война, и за месяц греки разгромлены. За них вступаются европейские державы — за исключением Австро-Венгрии и Германии — и принуждают Османскую империю к подписанию мира. В июне Крит провозглашен автономией под протекторатом Европы, но с Грецией он так и не воссоединился — остался под верховной властью османского султана, а возглавил автономное государство второй сын греческого короля принц Георгий.
В апреле Феликс Мезгиш, кинооператор братьев Люмьер, задержан в Чикаго под предлогом, что он не имеет разрешения на съемку, — вступила в силу протекционистская политика, на которой настаивал Эдисон. Компания Люмьеров вынуждена прекратить деятельность на территории Соединенных Штатов.
Месяцем позже кинематограф во Франции окажется на скамье подсудимых. Обвиняемый — целлулоид.
На пустыре возле улицы Жана Гужона, неподалеку от Елисейских полей, возвели огромную деревянную конструкцию, рабочие завершили внешнюю отделку — штукатурка под мрамор, папье-маше, расписные ткани, — и взорам публики явлена была средневековая улица 80 м в длину и 10 м в ширину. Здесь должен был вскоре открыться ежегодный Благотворительный базар — продажа всевозможных товаров в пользу обездоленных. Ожидалось, что на базаре, как всегда, соберется вся женская половина парижской аристократии. Барон де Мако, один из организаторов, для полноты ощущения праздника придумал отвести небольшое помещение под киносалон, где дети и юные барышни смогут посмотреть фильмы. Глава дома «Норманден и Ко», на которого было возложено проведение киносеанса, категорически возражал против этой затеи, поскольку помещение оказалось слишком тесным и без единого окна: «Где, скажите на милость, я поставлю осветительные приборы и бидоны с эфиром для лампы? — вопрошал он. — И потом, здесь нет перегородки между киномехаником и публикой — свет ослепит зрителей!» Барон де Мако предложил ему повесить просмоленную ткань вокруг проекционного аппарата и заявил, что бидоны с эфиром вполне можно поставить вне помещения, на пустыре.
На следующий день, во вторник 4 мая, установили проектор. Электричество тогда было не слишком широко распространено, поэтому в качестве источника света для проекционных аппаратов использовали эфирные лампы. Месье Беллак, киномеханик, нанятый месье Норманденом, приступил к наладке оборудования.
А за стеной, на тротуаре улицы Жана Гужона, уже толпились зеваки, пришедшие поглазеть на прибытие знаменитостей. В ворота средневекового Парижа в тот день вошли более тысячи человек.
Импровизированный киносалон заполнялся несколько раз. За 50 сантимов почтенной публике показывали семь коротких фильмов, каждый на 20 м пленки. В помощь месье Беллаку был отряжен месье Баграшов, возглавлявший кинолабораторию в «Норманден и Ко». В четыре часа пополудни начался новый сеанс. Месье Беллак уже взялся за рукоятку проектора, когда лампа начала гаснуть. Он окликнул месье Баграшова, сидевшего среди зрителей, и пожаловался, что ему не хватает света. Тот заглянул в отделенную занавесом «аппаратную».
— Света, говорю, не хватает, — развел руками месье Беллак.
— Так, где коробок? — пробормотал месье Багрошов.
«Я не сразу понял, что он имел в виду спички», — сокрушался потом киномеханик.
Слишком поздно! Месье Баграшов чиркнул спичкой — пары эфира воспламенились, и целлулоидная кинопленка мгновенно вспыхнула.
На средневековой парижской улице пока никто еще не подозревал об опасности. В тесных проходах между прилавками было не протолкнуться.
Месье Беллак, размахивая обожженными руками, выскочил в зал:
— Я не могу потушить пожар! Людей нужно срочно выводить!
Удалось вывести из помещения три десятка зрителей. «Аппаратная» была охвачена огнем, от просмоленной ткани валил черный дым. Вдруг из-под занавеса вырвался язык пламени, взлетел до потолка — полыхнул весь павильон, и огненная лавина покатилась дальше по базару, пожирая деревянные конструкции, обивочный материал, ленты, кружева…
Толпу охватила паника. Первые добежавшие к закрытым воротам люди, обезумев от страха, начали дергать створки, вместо того чтобы толкать их от себя, не удержались на ногах и повалились на землю, перегородив выход. Благотворительный базар превратился в огненную ловушку.
Внутри рабочие, конюхи, повара из «Отель дю Палэ» самоотверженно бросались в огонь — им удалось спасти несколько женщин и детей.
В половине пятого все было кончено. Погибли сто двадцать пять человек, более сотни получили травмы и ожоги. Среди погибших лишь пятеро принадлежали к мужскому полу: трое стариков, в том числе один генерал, а также врач — доктор Фулар, и двенадцатилетний мальчик из прислуги. Между тем, на Благотворительном базаре в тот день присутствовали сто с лишним молодых и зрелых мужчин, и почти у всех были дворянские частицы при фамилиях.
Северин писала в «Журналы»:
В числе этих господ можно назвать двоих, проявивших себя героически, и около десятка таких, кто честно выполнил свой долг. Остальные позорно бежали, не только не попытавшись никого спасти, но еще и расталкивая по пути женщин, пробивая себе дорогу ногами и кулаками.
Марсель Пруст возмущался:
Бойтесь того, что ждет вас в день, когда вы услышите крик «Пожар!» не в деревянном павильоне, где собралась светская публика, но в ветхом, трухлявом, готовом рухнуть здании под названием «государство». Среди всеобщего бегства под лозунгом «Спасайся кто может!» не рассчитывайте на господ, сведущих в современных теориях.
Год 1897-й — год «современный».
Комик Жан Коклен из «Комеди-Франсез» претендовал на звание глашатая этой «непреходящей современности», когда с каменным лицом читал иронические монологи, принадлежавшие перу Жана Мезена:
Дабы прослыть современным в политике, надобно обещать народу реформы… те, которых народ ждет. Голосовать за них не надобно — народ ведь ждет, и еще подождет, потому о них надлежит часто говорить и неустанно думать… или по крайней мере делать вид, что думаешь. Кроме того, необходимо громко возмущаться теми, кто о них не думает, клеймить таковых продажными… или объединяться с ними. Это называется «правильный курс». Это очень современно.
Год 1897-й — «современнее» некуда. Между социальными классами — пропасть. Между полами — тоже. В среднем за выполнение одной и той же работы в промышленном секторе жалованье мужчин составляет 6,15 франков, женщин — 3 франка. Телефонистки получают 800 франков в год, просиживая с утра до ночи в наглухо закрытых помещениях, где летом температура воздуха превышает отметку в 30 °C. Продавщицы обязаны стоять за прилавком с 8 утра до 10 вечера, лишь в 1901 г. они добьются права выполнять свои обязанности сидя.
Ничто не препятствует прогрессу. В сентябре в журнале «Натюр» опубликована рекламная статья о новых утюгах. Старые утюги слишком сильно нагреваются, их невозможно держать за рукоятку, потому, дескать, некий месье Рено во избежание сего неудобства придумал делать рукоятки из асбеста и снабжать утюги подставками из того же материала. Отныне гладильщицы могут работать без опаски. Асбестовые рукоятки и подставки предлагалось заказывать у изобретателя по адресу: Париж, Страсбургский бульвар, д. 43.
В британской Индии — голод и мор, несколько недель земли опустошает чума. В январе зафиксировано 3394 случая заболевания, 2356 смертей, но эта статистика обманчива: многие случаи скрыты или зарегистрированы как другие болезни. Домашние животные, свиньи, птицы, крысы тоже погибают.
В Бомбее есть обычай класть тела умерших на решетки, венчающие высокие башни, — хищные птицы склевывают мясо, а кости падают вниз, в оссуарий. К январским трупам не притронулся ни один гриф. Местные власти начали опасаться еще и эпидемии холеры. Доктор Йерсен из Института Пастера, год назад проводивший успешные опыты по вакцинации, прибыл в Аннам, где бубонная чума свирепствовала с особой лютостью. Вести об этой заразной болезни всполошили и французское правительство — чума могла попасть в Европу вместе с грузами из Индии. И правда, в Лондоне взяли в карантин двоих зараженных чумой членов экипажа с корабля, прибывшего из колонии. Тотчас были приняты строжайшие профилактические меры, и больше никто не заболел — по крайней мере, об этом не сообщалось.
В области медицины совершает открытие британский врач сэр Роналд Росс: он установил, что комары определенного вида передают малярию птицам. Спустя некоторое время итальянский ученый Джованни Баттиста Грасси доказал, что переносчиком возбудителя малярии у человека являются комары рода анофелес.
Американский врач Джон Келлогг впервые включает в рацион питания своих пациентов в санатории Бэттл-Крик (Мичиган) кукурузные хлопья. Вскоре Kellogg’s corn-flakes суждено завоевать всю планету.
Во Франции количество велосипедов к 1 января достигает 329 816, владельцы 62 892 из них — жители департамента Сена. Налог на велосипеды, введенный министром финансов в 1893 г., принес государству за 1896 г. 2 720 339 франков.
13 июля в Париже состоялось открытие моста Мирабо, соединившего XV и XVI округа.
Таможенное управление вводит применение рентгеновских лучей для проверки багажа и пассажиров. Преимущество нового метода — в скорости и в том, что нет необходимости открывать саквояжи и обыскивать их владельцев. Однако просветить рентгеновскими лучами можно лишь небольшие чемоданчики, а на снимке различимы только силуэты, по которым не всегда удается установить, о каком предмете идет речь. К тому же, если виден силуэт бутылки, нельзя определить, что в ней — флердоранжевая вода или коньяк.
В Соединенных Штатах построен новый вокзал в Монтгомери для Луисвиллской и Нэшвиллской железной дороги. Наряду с главным залом ожидания там есть отдельное изолированное помещение для цветных — выйти оттуда можно только на улицу и на перрон.
В августе Теодор Герцль организовал в Базеле первый сионистский конгресс и на базе собственных теорий, изложенных в труде «Еврейское государство», основал Всемирную сионистскую организацию, имевшую целью вернуть евреев на родину — в Палестину. Герцль, свидетель всплеска антисемитских настроений после разжалования капитана Дрейфуса, предвидел драматические последствия в форме того, что писатель Жюль Ренар определил как «общественное мнение, эта липкая косматая масса». Неожиданный поворот в деле Дрейфуса подтвердил его предчувствия.
Капитан Альфред Дрейфус, осужденный в 1894 г. за шпионаж в пользу Германии и приговоренный к пожизненной ссылке военным трибуналом, отбывает наказание на Чертовом острове во Французской Гвиане. К 1897 г. о нем позабыли все, кроме родственников, в том числе брата Матьё, который продолжает сражаться, пытаясь доказать, что Альфред стал жертвой судебной ошибки.
Дело было возобновлено стараниями одного военного, подполковника Жоржа Пикара — он участвовал в процессе 1894 г. и в ту пору был убежден в виновности Дрейфуса. С 1 июля 1895 г. Пикар возглавил службу разведки, а в 1896 г. в его руки попало письмо, предназначенное для пересылки пневматической почтой, но так и не отправленное, — скомканное послание нашел в здании немецкого посольства, в корзине для мусора, агент французской контрразведки. Оно было написано германским военным атташе фон Шварцкоппеном и адресовано майору Эстерхази, проживающему в доме 27 по улице Бьенфезанс в Париже. Германский атташе просил майора предоставить сведения «по вопросу, который нас тревожит». Заинтригованный полковник Пикар решил выяснить, кто такой Эстерхази.
В настоящий момент Фердинанд Вальсен-Эстерхази, называвший себя графом Эстерхази, числился в полку инфантерии, расквартированном в Руане. До этого он был офицером австрийской армии, затем служил во французских колониальных войсках и в Иностранном легионе. Расследование, проведенное Пикаром, показало, что человек этот пользуется дурной репутацией, водит сомнительные знакомства, известен как дебошир, живет игрой и мошенничеством.
Пикар сравнил почерк Эстерхази с тем, которым был написан сопроводительный документ — бордеро, — ставший главной уликой против капитана Дрейфуса. Почерк совпал. То есть истинным автором бордеро, поставленного в вину Дрейфусу, был не кто иной как Эстерхази, корреспондент германского атташе фон Шварцкоппена.
3 сентября 1896 г. Пикар проинформировал об этом своего начальника, генерала Гонза. И услышал в ответ:
— Какое вам дело до того, где обретается этот еврей Дрейфус? Пусть сидит на Чертовом острове.
— Но он же невиновен! — воскликнул Пикар.
— Вот и незачем об этом знать никому, кроме вас.
— Господин генерал, это гнусно! Не знаю, что я сделаю, но я точно не намерен унести тайну невиновности Дрейфуса с собой в могилу! — возмутился подполковник.
От него быстро отделались. Подполковник Пикар был переведен на южную границу Туниса — командование надеялось, что он оттуда не вернется.
Дело было улажено, в Генеральном штабе вздохнули с облегчением.
Пикар же оказался перед сложным выбором. Убежденный патриот, верно отслуживший отечеству двадцать пять лет, он не мог обнародовать доказательства невиновности Дрейфуса, не скомпрометировав тем самым французскую армию. Он испросил разрешения связаться со своим адвокатом, мэтром Леблуа, и передал ему письмо, в котором излагал все раздобытые сведения по делу капитана Дрейфуса. В случае смерти Пикара мэтр Леблуа должен был передать этот документ президенту Республики.
Однако адвокат рассудил, что не имеет права хранить молчание, и решил обо всем рассказать порядочному и влиятельному человеку, который сумеет открыть истину обществу. Речь шла об Огюсте Шерер-Кестнере — заместителе председателя Сената, эльзасце, протестанте, родном дяде Жюля Ферри. Помимо прочего, он всегда был республиканцем и дружил с Гамбетта. К несчастью, мэтр Леблуа взял с него слово не выдавать источник информации, поскольку это означало бы смертный приговор для Пикара.
В начале октября Шерер-Кестнера принял Феликс Фор, президент Французской Республики. Их беседа окончилась безрезультатно, поскольку связанный словом заместитель председателя Сената не смог предоставить никаких доказательств и вынужден был удалиться ни с чем.
После этого сенатор пытался одного за другим убедить в невиновности Дрейфуса военного министра Бийо, министра иностранных дел Аното и председателя Совета министров Мелина. Тщетно. Генеральный штаб тоже вступил в игру и всеми силами противостоял любым попыткам обвинить майора Эстерхази. На кону стояла честь французской армии — и речи быть не могло о пересмотре дела. Аното, министр иностранных дел, лично заверил Шерер-Кестнера, что Дрейфус виновен.
Одна из бывших любовниц Эстерхази, мадам де Буланси, обманутая им и брошенная, решила отомстить. Она передала своему адвокату, мэтру Жюлемье, письма тринадцатилетней давности, компрометирующие Эстерхази. Мэтр Жюлемье в свою очередь при личной встрече вручил их Шерер-Кестнеру. Эстерхази писал:
Немцы поставят всех этих людей [французов] на их истинное место, и очень скоро <…> На эту страну [Францию] и патроны тратить жалко <…> Сам я и мухи не обижу, но с удовольствием пошлю на смерть сотню тысяч французов <…> Париж, взятый штурмом и отданный на растерзание сотне тысяч пьяных солдат, — вот о чем я мечтаю. Да будет так.
9 ноября Феликс Фор заявил на Совете министров: «Дрейфус был обвинен справедливо и в полном соответствии с законом».
Матьё Дрейфус, брат разжалованного капитана, и не подозревал об этих маневрах, пока счастливый случай не помог выйти всей истории на свет. Произошло это благодаря неофициальному биржевому маклеру месье де Кастро. Однажды осенним днем 1897 г. он ждал фиакр на Больших бульварах, вокруг выкрикивали заголовки разносчики газет, и он, чтобы занять время, купил выпуск, в котором как раз было опубликовано факсимиле бордеро. Месье де Кастро узнал почерк одного из своих клиентов — Эстерхази — и сообщил об этом Матьё Дрейфусу. Отныне мэтр Леблуа, Шерер-Кестнер и Пикар, считавшие себя не вправе обнародовать доказательства, получили свободу действий.
15 ноября Матьё Дрейфус написал военному министру:
Господин министр, единственная улика, послужившая в 1894 году поводом для вынесения обвинительного приговора моему несчастному брату, — это сопроводительное послание без подписи и даты, в коем говорится, что некие конфиденциальные военные документы переданы агенту иностранной державы. Имею честь сообщить Вам, что автором данного бордеро является г-н граф Вальсен-Эстерхази, майор от инфантерии, временно выведенный за штат по состоянию здоровья прошлой весной.
Дело, которое очень скоро расколет Францию надвое и станет причиной нового всплеска ненависти и насилия, только начинается. Призыв к битве «до первой крови», брошенный охотниками за сенсациями, лишь подстегнет низменные инстинкты читательской аудитории их газет.
31 октября газетчики отвели душу, известив общественность о чудовищных злодеяниях некоего Жозефа Вашэ, бродяги-потрошителя. Попался он на попытке изнасилования, был арестован и препровожден в участок города Турнона (департамент Ардеш). Там месье Гарсен, следователь, добился от него признания в многочисленных преступлениях. Гражданин Вашэ 1869 года рождения оказался мономаном, два раза попадавшим в больницы для умалишенных. Во второй раз вышел он оттуда в 1894-м. По обвинению в одиннадцати доказанных убийствах юношей, девушек и женщин Вашэ был приговорен к гильотинированию.
В армии на вооружение вскоре должен был поступить пулемет «Гочкисс». Его скорострельность составляла до 500 патронов в минуту. Пулемет был снабжен треногой и сиденьем для стрелка. Позднее его оснастили также регулятором темпа стрельбы, и скорость составила от 100 до 600 выстрелов в минуту.
«Надо быть современным, — декламировал Жан Коклен очередной монолог. — Если вы не современны, не идете в ногу со временем, стало быть, вы плететесь в хвосте, и это всем заметно. А если кто отстает от жизни, тот, считайте, умер, не родившись».
Это однако же не помешало одному из репортеров «Журналь иллюстрэ» заявить, что «современные научные открытия угрожают личной свободе человека». Взять хотя бы телефон — телефонные линии сетью опутали, связали, скрутили чиновников и служащих! А что уж говорить о другом дьявольском изобретении — фонографе, из-за которого многие готовы наложить на себя руки? Это же невыносимая мука — вы собираетесь мирно отойти ко сну, а у соседей за стеной вдруг начинает громыхать ужасающая фортепианная соната, увековеченная на цилиндре фонографа в исполнении какой-нибудь учительницы музыки! Или романс в интерпретации тещи. Или звуки флейты, гобоя, гитары, арфы. Добавьте к тому трели телефонных звонков и грохот трехколесных велосипедов, на которых раскатывают детишки в квартире над вами. Решительно, это превосходит границы разумного. Может, пора ставить памятники тишине?..
А во Дворце правосудия много шума наделала мадемуазель Жанна Шовен, бакалавриатка по гуманитарным и естественным наукам. Будучи также докторессой юриспруденции, она потребовала принять ее в коллегию адвокатов и права выступать в суде. В судейском сословии притязания барышни, покусившейся на мужские прерогативы, вызвали волну негодования, и господа юристы решили во что бы то ни стало воспрепятствовать женскому вторжению в их ряды. Репортер «Иллюстрасьон» писал:
Либо мадемуазель Шовен, изучавшая правоведение, обнаружит, выступая истицей, полнейшую недееспособность, присущую ее полу и общеизвестную, либо она окажется на высоте и проявит себя достойной звания, на кое претендует.
И Жан Коклен к тому добавил:
Дабы прослыть современным в отношениях с женщинами, надобно забыть, что перед вами женщины. В конце концов, женщины — такие же люди, как мы… просто это люди женского пола.
Год 1897-й подходит к концу. На суд книгочеев за эти двенадцать месяцев были представлены: «Ивовый манекен» и «Под городскими вязами» Анатоля Франса, «Яства земные» Андре Жида, «Рамунчо» Пьера Лоти, «Лишенные почвы» Мориса Барреса, «Собор» Жориса Карла Гюисманса. Французские полиглоты открыли для себя «Дракулу» ирландца Брэма Стокера, «Увенчанного снами» немца Райнера Марии Рильке, «Отважных капитанов» англичанина Редьярда Киплинга и «Человека-невидимку» еще одного англичанина — Герберта Дж. Уэллса.
Театралы побывали на премьерах «Серьезного клиента» Жоржа Куртелина и «Сирано де Бержерака» Эдмона Ростана.
Куда вы, сударь? Без проказ!
Так будет шишка на затылке.
Ведь я предупреждал же вас,
Что попаду в конце посылки!
Вечером 27 декабря в театре «Порт-Сен-Мартен» состоялась генеральная репетиция новой пьесы в пяти актах, вышедшей из-под пера молодого драматурга, уже известного публике комедией «Романтики» и драмами «Самаритянка» и «Принцесса Грёза». Его звали Эдмон Ростан, и ему было двадцать девять лет.
Последние репетиции «Сирано де Бержерака» не обошлись без досадных инцидентов. Перед началом одной из них у Марии Лего, исполнявшей роль Роксаны, пропал голос. Об отмене репетиции не могло быть и речи — в зале в тот день присутствовал сам Вальдек-Руссо с супругой. Актрису в спешном порядке заменила поэтесса Роземонда Жерар, жена Ростана.
На репетиции в костюмах, предшествовавшей генеральной, оставляло желать лучшего поведение массовки в первом акте. На следующий день Эдмон Ростан сам оделся в театральный костюм, втайне от актеров и зрителей в зале присоединился к толпе статистов и лично направлял их действия.
Многие пьесы в стихах потерпели фиаско на сцене «Порт-Сен-Мартен», и убедить дирекцию театра согласиться на постановку «Сирано де Бержерака» было непросто. Пять актов в стихах! Дата премьеры постоянно откладывалась. Театр экономил на костюмах и декорациях. Да, у «Сирано де Бержерака» почти не было шансов завоевать публику, но все же сколько усилий, сколько времени и труда вложил в него автор, сочинявший эту пьесу у себя за столом в доме на улице Фортюни целых десять месяцев! Фортюни — Фортуна… Он не мог не уповать на богиню судьбы.
В вечер премьеры за кулисами царила напряженная атмосфера, все были настроены пессимистично. Мандраж перед выходом на сцену, сомнения, неуверенность… Один из друзей сказал Ростану еще на репетиции: «Эта тирада про носы никуда не годится, слишком длинная — сократи ее». В конце концов драматург не выдерживает и, бледный, со слезами на глазах, бросается к Констану Коклену — актеру, известному как Коклен-старший, исполнителю главной роли в его пьесе, — с криком: «Простите! Ах простите, друг мой, что я втянул вас в эту печальную авантюру!»
В зрительном зале, в бельэтаже и в партере, присутствовали в тот вечер все, от кого зависел провал или успех спектакля. Распорядитель три раза ударил колотушкой. Занавес поднялся. Начался первый акт.
Публика пока еще рассеянно переговаривается, листает программки, забавляясь нововведением — фотографиями артистов на страницах буклета. Многие снисходительно посмеиваются над подписью к фотографии драматурга: «Зрелость таланта не зависит от возраста человека».
«Провал, провал, это будет провал», — бормочет молодой человек со зрелым талантом, стоя в кулисе.
И вдруг раздаются рукоплескания — публика встречает выход Сирано. Провожают его уже громом аплодисментов. После первого акта артистов вызывают на поклон девять раз, лишь тогда удается опустить занавес. После третьего акта зал неистовствует от восторга. «Автора! Автора!» — скандируют театралы.
В антракте за кулисами не протолкнуться. Катулл-Мендес, плодовитый автор фривольных романов, поэт-лирик из группы парнасцев и драматург, пробился к Ростану: «Позвольте мне, человеку преклонных лет (ему было пятьдесят девять), смиренно назвать вас отцом, как назвал Корнеля Ротру в вечер премьеры „Сида“!»
Спектакль продолжился. Когда Коклен в конце пятого акта произнес последние слова: «В субботу убит поэт де Бержерак!» — зал ответил оглушительным ревом и овацией. Исполнителей вызывали на поклон больше сорока раз, уже было два часа ночи, а зрители отказывались покидать зал. Драматургу наконец-то удалось улизнуть. Констан Коклен, осыпанный похвалами, принимая чествования, сказал: «Это была моя самая длинная роль. Тысяча четыреста строф! У Рюи Блаза всего тысяча двести!»
Пройдет меньше века, и Максим Лефорестье споет:
Утром чудесным рождается жизнь,
А миру пока невдомек…
В 1897 г. родились кинематографисты Жан Эпштейн, Дуглас Серк и Франк Капра, актеры Фернан Леду, Пьер Фресней, Ноэль-Ноэль, Фредрик Марш, писатели Жорж Батай, Уильям Фолкнер, Луи Арагон и всем известная Энид Блайтон (кто из французов не читал под одеялом при свете карманного фонарика «Клуб пятерых» или «Клан семерых»?), увидели свет художник Поль Дельво и Джованни Баттиста Монтини — будущий папа Павел VI. А для иных свет этого мира померк — умерли композитор Иоганн Брамс, святая Тереза из Лизьё, София-Шарлотта де Бавьер, герцогиня Алансонская (она погибла в пожаре на Благотворительном базаре) и Альфонс Доде.
По сути же год 1897-й мало чем отличается от прочих прошедших и грядущих лет, ибо, как утверждал Жан Мезен устами Коклена-младшего:
Деньги — вот самая что ни на есть современная штука! Получать деньги, зарабатывать их по мере сил, но главное — владеть ими, распоряжаться целой кучей денег! И еще важно не терять их. Когда у тебя нет денег — ты не существуешь. Когда теряешь их — считай, что никогда и не существовал…
notes
