На этот раз Анжеликой овладел неудержимый гнев, который потряс и опустошил ее, как ураган, и ей казалось Даже временами, что она просто ненавидит Пейрака.

Удар был нанесен в самое сердце фразой «я знаю, я был на острове», произнесенной с иронической усмешкой. Ее горестного оцепенения как не бывало.

Отвернувшись от них, граф сделал повелительный знак отправляться в Голдсборо.

Он не захотел заметить выражения смятения на лице Анжелики, которое ей не удалось полностью скрыть после его поразительного признания. В тягостном молчании группа двинулась по извилистой тропинке вдоль берега моря. Пейрак, с высоко поднятой головой и в развевающемся плаще, шел по своей привычке быстрым шагом впереди, не удостаивая вниманием ни пленника, которого вели, подталкивая, испанские солдаты, ни молодую женщину, которая шла в глубокой задумчивости, иногда спотыкаясь на неровностях тропинки.

Загляни он тогда в ее глаза, он увидел бы в них лишь выражение бессильной женской ярости, которая захватила ее целиком, ярости, порожденной жгучим унижением, чувством стыда, источник которого она и не пыталась анализировать.

Потрясенная, она не понимала, что более всего страдает из-за целомудрия своих чувств. «Он видел проявления ее дружбы с Коленом, ее нежности по отношению к этому человеку! Он видел, как она положила руку на лоб Колена, как смеялась вместе с ним, но ведь на это он не имел права. Это принадлежит только ей, это ее тайный сад. Муж, даже самый любимый, не имеет права все видеть, все знать. Впрочем, для нее он уже не обожаемый муж, а враг».

Потрясенная неожиданным открытием, она вернулась к привычному для нее когда-то образу мужчины. Это враг женщины, ненавидимый еще глубже потому, что он не оправдывает надежд и обманывает ожидания.

Волна гнева и горечи помогла ей взять себя в руки. Теперь и она шла с высоко поднятой головой.

Если б он ее оскорбил или ударил, она бы приняла это, склонилась перед взрывом справедливого гнева. Однако низость его макиавеллиевской западни разрушила в глазах Анжелики образ мужа, взорвала ее слепое доверие и безмерное уважение к нему. Все уничтожено! Все! Он решил поиграть сердцем своей жены, ее чувствами, хрупкость которых ему хорошо известна, он толкнул ее в объятия другого мужчины.., чтобы посмотреть!., проверить!., чтобы позабавиться!.. А может быть, в порыве дикой ревности и раненого самолюбия он хотел, подвергнув ее новому искушению, получить предлог для ее убийства!.. УБИЙСТВА!.. Ее! Своей жены! Которая считала, что занимает главное место в его жизни, в его сердце!.. О! О! Рыдания душили Анжелику. Нечеловеческим усилием ей удалось все же сдержать их, остановить поток слез, готовых хлынуть из-под век, и с вызовом вскинуть голову…

Таков был ее внутренний приговор, принятый без оглядки на то, что должно было случиться. Оставит ли он ее под надзором в форте? Выгонит ли? Отправит ли в изгнание? Во всяком случае, с ней не так легко будет справиться, и на этот раз она сумеет постоять за себя. Напротив, судьба Колена казалась ей безысходно трагичной, и когда с приближением к поселению послышался гул толпы, напоминавший шум грозового ветра, ее собственные переживания отошли на второй план, уступив место опасению за жизнь Колена. Она собралась с силами, готовая защищать его против всех словом и делом, не заботясь о собственной безопасности. Она не могла допустить, она этого просто не вынесла бы, чтобы у нее на глазах Колен был растерзан и повешен, чтобы из-за нее оборвалась жизнь Колена Патюреля.

Она прикрыла бы его своим телом, она защитила бы его, как одного из своих детей. Ведь и он спас ее, вынеся на своих плечах при переходе через пустыню.

Крики в лесу напоминали рев стаи, готовой растерзать свою добычу.

Предупрежденное слухами, которые в этих диких местах переносятся, похоже, ветром, все население Голдсборо, удваивавшееся летом за счет иностранных матросов, путешествующих акадийцев и торговцев из индейских племен, сбегалось к месту события, спускаясь с окрестных холмов, пересекая бухту, открытую отливом. Белые чепцы женщин мелькали, как чайки, над темными пестрыми волнами мужских голов. К местным жителям и матросам присоединились английские беженцы и индейские зеваки, очень быстро перенимавшие симпатии и антипатии своих новых друзей.

— Золотая Борода! Взят в плен!..

И «она» с ним. И это уже известно. Она провела с ним ночь на острове Старого Корабля. «Их» ведут скованными.

Крики, вопли, ругательства сливались в грозный гул, который, все нарастая, катился им навстречу и, когда группы людей, высыпавшие из леса и поднявшиеся от берега, окружили эскорт, испанские солдаты вынуждены были спешно перестроиться, чтобы пленник не попал в руки разъяренной толпы.

— Смерть ему! Смерть! — кричали ослепленные яростью люди. — Ты попался наконец. Золотая Борода! Бандит! Безбожник! Ты хотел захватить наше добро! И получил наручники! А где твои изумруды? И твой корабль?.. Пришла наша очередь! Ха! Ха! Не спасет тебя твоя золотая борода. Мы тебя на ней и повесим!

В неистовстве разбушевавшихся корабельных экипажей и колонистов сказалась ненависть к тому, кто вчера еще был грозным противником, напавшим на их маленькое поселение, пережившее такую трудную зиму, готовым уничтожить и разорить их. Сегодня он стал колоссом, повергнутым после вчерашнего жестокого боя, где пали многие их товарищи, и их крики ненависти, их жажда отмщения несли в себе все: и торжество победы, и чувство облегчения, и печаль. Слишком дорогой ценой далась победа. Горе больно отдавалось даже в их суровых сердцах.

Рядом с Золотой Бородой была она. Первая Дама Голдсборо, Дама Серебряного озера. Фея с исцеляющими руками. Значит, правду рассказывали о ее связи с пиратом! И как же больно знать, что это подтвердилось.

Этот мерзкий разбойник разрушил то, что давало им силу и высоко ценилось в их жизни, полной лишений: естественное чувство преклонения перед двумя высшими существами — графом и графиней де Пейрак.

В гамме проклятий и враждебных выкриков Анжелика не уловила тот, может быть, единственный за все утро взгляд, который бросил на нее Жоффрей.

Если б она это заметила, терзавшая ее боль могла бы смягчиться. Ведь это был взгляд, полный беспокойства: достаточно ли надежно она была защищена копьями испанцев.

— Безбожник! Похититель женщин! Подлец! Залпами сыпались брань, оскорбления, летели плевки. Колен со связанными руками, под градом ругательств и тычков с трудом продвигался, окруженный солдатами.

Ветер шевелил его длинные волосы и спутанную бороду. Его мрачный взгляд из-под мохнатых бровей был направлен вдаль, поверх беснующейся толпы; он был похож на Прометея, сына Титана, прикованного к скале и отданного на растерзание орлу.

У въезда в поселение группе пришлось еще раз остановиться под натиском толпы, которую не могли утихомирить ни призывы д'Урвилля, ни угрозы Ванерека, ни устрашающий вид испанской охраны.

Вдруг просвистел камень, ударивший Колена в висок, еще один упал у ног Анжелики; откуда-то раздался крик:

— Дьявол!

Долго еще в утреннем воздухе звучали проклятия. Вдруг, словно испуганная собственным неистовством, толпа смолкла.

Они услышали голос графа, спокойствие которого и поднятая в знак мира рука мгновенно подействовали на сверхвозбужденные нервы людей.

— Успокойтесь, — воззвал хрипловатый, но спокойный, твердый и чуть торжествующий голос. — Ваш враг, Золотая Борода, пленен! Не трогайте его. Оставьте его на мой суд!

Многие склонили головы, толпа подчинилась и отступила.

Форт был уже близок.

Анжелика услышала команду отправить пленника в караульное помещение и запереть его там под двойной охраной.

Что касается Анжелики, ее ждала квартира в главной башне замка.

Она остановилась и, резко повернувшись, оказалась лицом к лицу с плотной, упрямой толпой следовавших за ней колонистов. Впереди шли протестанты из Ла-Рошели.

Анжелика поняла, что если сейчас она смирится с положением виновной и спрячет свой страх во внутренних покоях форта, она никогда больше не сможет выйти из крепости без риска быть побитой камнями.

Она знала непреклонный характер ларошельцев, суеверную предвзятость, свойственную всем морякам, а особенно англичанам. Дай только волю сплетням насчет нее и ее мужа, и каждый из этих людей вооружился бы в соответствии с его верой либо святой водой, либо, что куда более опасно, мушкетом, как это уже произошло во время бунта на борту корабля в океане.

Был лишь один способ успокоить их подозрительность: нужно было заставить уважать себя, доказать, что все их пересуды беспочвенны, что ее совесть чиста, лишить всякого правдоподобия приписываемый ей образ женщины, изменившей мужу. Если же это окажется невозможным, иметь смелость не прятать свое бледное лицо с кругами под глазами и печальными следами сведения супружеских счетов.

Она освободилась от поддерживавшей ее руки; возможно, это был Хуан Альварес, который хотел проводить ее во внутренние покои. Нет, она не согласится ни на суд, ни на заключение: для этого им пришлось бы применить силу, и ей бы очень хотелось посмотреть, решится ли Жоффрей добавить еще одно оскорбление к тем, которые он уже нанес ей.

Женщина, изменившая мужу! Ладно! А как должна вести себя женщина, которая хочет отмести поток клеветы, оградить свою честь и честь своего мужа, спасти то, что еще можно спасти? Действовать в открытую, так, будто ничего не произошло, будто никто ничего не знает, быть «как раньше».

— Я хотела бы сегодня же проверить, как себя чувствуют вчерашние раненые,

— сказала она громко, своим обычным спокойным тоном, обращаясь к женщине, стоявшей ближе других. — Куда положили раненых с «Бесстрашного»?

Женщина сердито отвернулась, но Анжелика спокойно двинулась дальше, полная решимости доказать, кто она есть, какой она хотела бы остаться в глазах людей.

По знаку графа два испанских охранника пошли за нею следом. Казалось, она не обратила на это внимания, продолжая идти с таким достоинством, что при ее приближении стихали все пересуды. Более всего Анжелика не хотела, чтобы сплетни потревожили мальчишечьи ум и сердце ее любимого Кантора.

Эта мысль не оставляла ее ни на миг; голова ее кружилась от голода и усталости, но она не позволила себе передохнуть, переходя от одного раненого к другому.

Большинство раненых с «Бесстрашного» вернулись на свой корабль, и только самые тяжелые, а также раненые с «Голдсборо», были размещены у жителей. Анжелика входила в дома, требовала воды, полотна для перевязок, бальзама и.., содействия, а ларошельцы, хотели они того или нет, вынуждены были ей помогать.

Раненые встречали ее с нетерпением и надеждой; занимаясь перевязками и разматывая испачканные кровью и сукровицей тряпки, она постепенно приходила в себя. Зияющие раны, в излечении которых она видела свое предназначение, возвращали ей чувство собственного достоинства.

Для этих небритых и страдающих людей всякого рода слухи, касающиеся прекрасной и благородной дамы, встретившейся им в день сражения в забытых богом местах Америки, значили гораздо меньше, чем облегчение, которое приносило ее присутствие.

— Мадам, спасете ли вы мой глаз?.. Мадам, я не спал всю ночь из-за этой мошкары…

Раненые пираты с «Сердца Марии» были помещены вместе со здоровыми пленниками в кукурузной риге под надежной и хорошо вооруженной охраной. Кроме того, строение это находилось под дулами пушек одного из угловых бастионов форта. Предосторожности эти не были лишними, так как, по словам одного из часовых, узнав о поимке Золотой Бороды, пленные заволновались, и входить к ним стало опасно.

Два сопровождавших ее матроса хотели войти вместе с Анжеликой в ригу с мушкетами наготове, но она остановила их.

— Я хорошо знаю этих людей и совершенно не боюсь их.

Она предложила своим испанским стражникам остаться снаружи и сделала это таким повелительным тоном, что бедняги не посмели ослушаться. Необходимость выбирать между священной для них властью Пейрака и обаянием Анжелики доставила Луису и Педро в этот злосчастный день неслыханные мучения.

Она не боялась оказаться наедине с пиратами. Напротив, ей даже лучше было с ними, поскольку сегодня эти люди, как и она, были несчастны и подвергались страшной опасности.

Измученные неизвестностью раненые были рады проявленной о них заботе и надеялись получить хоть какое-то облегчение из ее ловких и, как им казалось, спасительных рук. Что касается здоровых пленных, они старались спрятать тревогу о той незавидной судьбе, которая надвигалась на них, как лавина. Может быть, это их последнее утро? Накануне их посетил властитель Голдсборо, победитель, чей взгляд не сулил им ничего хорошего.

— Месье, — осмелился спросить шевалье де Барсампюи, — какую судьбу вы нам уготовили?

— Веревка всем, — ответил свирепо Пейрак, — рей на кораблях на всех хватит.

— Несчастная наша судьба, — жаловались пираты. — Мы попали в руки кровожадного убийцы, он будет похлеще Моргана!

Сами в большинстве своем убийцы, имевшие за душой немало пыток, отрубленных рук, повешенных или заживо сожженных пленных, — ведь карибское солнце разжигает в душах людей склонность к изощренному злу, — они не могли рассчитывать на какую-либо снисходительность. Даже лучшие из них не тешили себя надеждой «завязать».

— А мы так мечтали стать колонистами и отцами семейств! Увы, последняя кампания принесла нам гибель.

После стольких метаний между непроглядной ночью отчаяния и серыми сумерками смирения они вдруг увидели в появлении Анжелики свет надежды. Мир мужчин жесток. Мир морских пиратов — тем более. Никаких трещин, никаких щелей в твердом панцире прожитой жизни: сабля или кинжал — в руке, жажда золота — в сердце, жажда рома — в глотке. И вдруг женщина заполняет пустоту в их сердцах, появляется среди них, но совсем не в качестве трофея или шлюхи. Не давая им времени спросить себя, что же она такое, она берет их в руки, подчиняет себе, оставляя им только один выход: уважать ее и беспрекословно слушаться.

Этим утром после известия о пленении Золотой Бороды ее появление в риге с сумкой для корпии и лекарств для всех них было нечаянной радостью. Она, не раздумывая, принялась ухаживать за ранеными и больными и перевязывать их. Кто-то из них предложил захватить ее в качестве заложницы и попытаться спасти свои шкуры в обмен на ее жизнь. Тогда можно будет вступить в переговоры с этой сволочью из Голдсборо и при неблагоприятном исходе послать ее мужу, этому кровопийце, который хочет всех их убить, палец, глаз или грудь красавицы. И тогда один только дьявол сможет помешать их бегству. Разве не позволительно прибегнуть к этому приему в столь бедственном положении? Такое уже не раз бывало. Однако на этом все и остановились. Блестящими глазами несчастные следили за Анжеликой, которая деловито двигалась в дурно пахнущей полутьме. Никто не попытался и пальцем пошевельнуть. Только юный Барсампюи осмелился прервать молчание и спросить:

— Правда ли, мадам, что Золотая Борода схвачен? Анжелика молча кивнула.

— Что же с ним сделают? — спросил лейтенант обеспокоенным голосом. — Не может быть, чтобы его казнили, мадам… Это совершенно удивительный человек. Мы все любим нашего вожака, мадам.

— Его судьба зависит от решения месье де Пейрака, — сухо ответила Анжелика. — Он хозяин положения.

— Да! Но вы его хозяйка, — воскликнул своим крикливым скрипучим голосом Аристид Бомаршан. — Как говорят…

Он тут же осекся, встретив негодующий взгляд Анжелики, и съежился, охватив руками живот, как это делают, страшась ударов, беременные женщины, защищая свою драгоценную ношу.

— Ты лучше уж помолчи, ладно, — а то я рассержусь.

Все засмеялись, почувствовав облегчение. Закончив работу, она вышла. У нее не было никакого желания шутить с этими канальями, но как только дверь за ней захлопнулась, гнев ее утих.

Как бы она ни рассуждала, как бы ни оправдывала себя, она в конце концов смягчалась по отношению к раненым и побежденным. Разбойники и солдаты, охотники и матросы… Начиная их лечение, она не могла не любить их. Эта неодолимая привязанность возникала в ней от сознания, что, склоняясь над их ранами, она многое получала и от этих людей.

Больной человек легко уязвим. Он охотно отдается в добрые руки, а если и сопротивляется, то его легко провести. Даже встречая людей с озлобленными, жестокими, малоподатливыми, но обезоруженными страданием характерами, Анжелика в конце концов открывала в них по-детски простые сердца. Поднимаясь на ноги, они становились преданными ей и даже боялись ее иногда, чувствуя, что Анжелика знает их лучше, чем они сами.

Выйдя, она распорядилась принести пленным доски для трик-трака, игральные карты и табак, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить их пребывание в плену.