В Голдсборо было множество детей. Они бегали веселой босоногой стайкой. Девочки с волосами, выбивавшимися из-под круглых шапочек или белых чепцов, растрепанные мальчишки. Юбочки подвернуты, а штанишки закатаны, чтобы легче было шлепать по лужам, залезать в лодки, прыгать по песчаному берегу, гоняться за тюленями, которых тут называли «морскими волками»… Они носились здесь и там, в компании голых индейских детишек, на ходу засовывая в рот то моллюска из раковины, то яйцо чайки, то какой-нибудь цветок.

Прижимаясь мордашками к доскам сарая, они с любопытством разглядывали в щелочку взятых в плен пиратов, и неслись к гавани, чтобы полюбоваться живописным зрелищем: осевшим па корму кораблем «Сердце Марии», захваченным этим утром. Потом, сбегав за водой к лесному источнику, они, встав на коленки, поили раненых.

Этот день в Голдсборо закончился поражением пирата Золотая Борода.

Утром Анжелику разбудил отдаленный грохот пушечных выстрелов.

Она чувствовала боль и в душе, и во всем теле, не понимала, что с ней произошло, и долго не могла сообразить, что находится в Голдсборо. Глянув в зеркало, она увидела в нем свое распухшее лицо. Одна сторона его представляла собой сплошной синяк, губы вздулись. Она с трудом могла повернуть голову. Анжелика осмотрела комнату и, обнаружив в сундуках белье и одежду, которые уложила туда перед тем, как покинуть форт, оделась и причесалась, по-прежнему плохо соображая. Нужно было найти какую-нибудь мазь или бальзам, чтобы смазать изуродованное лицо.

Открыв окно, она увидела внизу бегущие под ветром на полных парусах корабли. На фоне серого дождливого неба изредка там и сям загорались красные всполохи. Потом докатывался выстрел. Перед Голдсборо шло морское сражение, три или четыре корабля преследовали убегавшего противника, который ловко увернулся от атаки, и развернув паруса, исчез из поля зрения. Чей-то голос окликнул ее из глубины дома:

— Мадам Анжелика! Мадам Анжелика!.. Где вы? А, вот вы где! Слава Создателю! Пойдемте! Пойдемте скорее, моя дорогая! Столько раненых! Столько крови!

Анжелика узнала в этой взывающей к ней женщине маленькую госпожу Каррер из Ла-Рошели, эмигрировавшую в Новый Свет в прошлом году вместе со своим мужем-адвокатом и десятью детьми.

— Что происходит? Откуда раненые?

— Они рассчитались наконец с этим проклятым Золотой Бородой!

— Кто это «они»?

— Граф, флибустьер Ванерек, английский адмирал, ну, словом, все, кто поклялся расправиться с этим негодяем! Утром узнали, что он снова появился у островов. Господин граф тут же погнался за ним. Его вынудили принять сражение. Господин д'Урвилль только что принес сообщение о победе. Но похоже, что при абордаже произошла настоящая резня… Корабли вернулись в порт с добычей, и там полно раненых. Господин де Пейрак послал за вами, чтобы вы оказали помощь всем этим несчастным.

— Вы.., вы уверены, что об этом просил мой муж?

— Ну, конечно! Что можно сделать без вас? Говорят, хирург с «Бесстрашного» сам ранен, и не может выполнять свои обязанности. А нашего врача, Парри, вы знаете. От него мало толку, когда идет такая бойня… Господи! А с вами-то что случилось, бедняжка?.. Вы ранены!

— Это пустяки!

Анжелика поднесла ладонь к щеке.

— Я.., я попала в кораблекрушение у берегов острова Монеган, и меня ударило о скалы… Подождите, я сейчас пойду с вами. Только возьму сумку и положу в нее несколько необходимых инструментов… Есть у вас запас корпии? ..

Двигаясь как автомат, она тщательно собрала все необходимое, в то время как в голове ее теснились мучительные мысли.

Колен… Колен погиб от руки Жоффрея де Пейрака… Если бы она сказала вчера вечером… Если бы у нее хватило смелости сказать… А теперь Жоффрей де Пейрак убил Золотую Бороду… И зовет ее помочь раненым… Значит, он вспомнил о ее существовании. Но почему? Замышляет какую-то новую месть? А вдруг он бросит ей под ноги труп Колена? Этого она не вынесет. Она не сможет удержаться, упадет на колени и, плача, обхватит голову Колена руками.

— Господи! — молилась она. — Помешай Жоффрею совершить этот ужасный поступок. О, Господи, как могло случиться, что мы с Жоффреем вдруг стали такими врагами?..

Вслед за мадам Каррер она спустилась по лестнице, и они побежали к площади, куда обитатели Голдсборо стаскивали тюфяки, набитые водорослями, кожаные ведра с пресной водой, покрывала. С баркасов начали носить первых раненых и укладывать их прямо на землю. Одни из них стонали, другие изрыгали громкие проклятия.

Утро это стало для Анжелики сплошным кошмаром. Она уже ни о чем больше не могла думать. Она резала по живой плоти, зашивала, промывала раны, делала перевязки, перебегая от одного раненого к другому, требовала помощи, организовывала лазарет, гоняла ребятишек то за травами, то за полотном, водой, ромом, маслом, нитками, иголками, ножницами.

Закатав рукава, с руками в крови по локти, она в течение многих часов оказывала раненым срочную помощь, определяла, насколько серьезно ранение, давала распоряжения по уходу за ранеными и по составлению нужных лекарств. Очень быстро вокруг нее возникла прежняя атмосфера. Она узнавала многих из тех женщин, что принялись ей помогать. Абигель, подвижная и ловкая, несмотря на свою беременность. Энергичная мадам Каррер. Проворные и послушные девушки, по примеру старших смело смотрящие в лицо страданиям и смерти. Вдруг около нее появилась, подавая ей хирургические инструменты, тетушка Анна, аккуратная и внимательная. Она увидела старую Ребекку, склонившуюся над умирающим.

Один из мальчиков повсюду носил за ней большой медный таз, постоянно меняя в нем воду, чтобы она могла вымыть руки или намочить полотно для перевязок. Прошло какое-то время, прежде чем она узнала в нем Марсьяла, старшего сына мадам Берн.

Она тут же заняла среди них свое прежнее место. Но, предаваясь делу со своей обычной энергией, она тем не менее почувствовала, благодаря своей проницательности, что их отношение к ней изменилось. Проскользнувшее в голосе легкое презрение, поджатые губы, враждебный взгляд… Может быть, ей это только казалось… Нет! Жители Голдсборо все знали… Все все знали.

Только мадам Каррер держала себя просто и сердечно. Но мадам Каррер никогда не была сплетницей и не хотела верить слухам о том, что графиня де Пейрак изменила своему мужу с пиратом… В то время, как Анжелика усердно, забыв об усталости, помогала раненым, за ней украдкой следили все утро, пытаясь отгадать, верны ли были эти слухи… И самое ужасное было то, что ведь это были не сплетни, это была правда… Во всяком случае, почти правда. Она действительно была в объятиях Золотой Бороды и отвечала на его ласки. Ей хотелось крикнуть им всем в лицо, что она невиновна. Убедить в этом саму себя. Стать «такой как раньше». И она склонялась над ранеными с бесконечной нежностью и состраданием, так как сама словно носила в себе кровоточащую рану, причинявшую ей с каждым мгновением все больше страданий, и ей так хотелось чьего-нибудь сочувствия. Но ей никто не поможет.

— О, сударыня, спасите меня, — умоляли тяжелораненые.

Но самой ей некого было молить о помощи.

Ее страдание не могло вызвать ничьего сочувствия. Иногда оно пронзало ее с такой силой, что у нее готовы были опуститься руки.

«Жоффрей меня больше не любит… Как я могла так поступить с ним? Он такой чудесный, такой добрый, а я так унизила его перед всеми!.. Он никогда меня не простит… Но почему он попросил меня помочь раненым? Просто он нуждался во мне. Прежде всего его товарищи, а потом уже его чувства… Это так похоже на него… А потом он снова прогонит меня, отвергнет. Он не захочет меня больше видеть… Он так и крикнул: „Не хочу больше вас видеть!“

Несмотря на все это, ей казалось, что если она трудится вот так для него, и почти рядом с ним, произошло нечто вроде перемирия. Он позвал ее, и это давало, пусть неясную, но надежду.

Он позвал ее. Он помнил о ней. Значит, она для него еще что-то значила. И она с еще большим пылом принималась за работу.

Она склонялась над несчастными, кричащими от боли успокаивая их и подбадривая, и им казалось, что это ангел спустился к ним с небес, и они успокаивались, стоило ей прикоснуться к ним.

— Это мадам де Пейрак? — спрашивали те, кто не знал ее.

— Это она, — кричали им. — Увидишь, она тебя вылечит.

Такое доверие придавало Анжелике мужества, постепенно смягчая ее душевные муки, и помогало ей гордо держать голову, несмотря на то, что она не забывала о своем распухшем, а теперь еще и вспотевшем лице.

Она прислушивалась, стараясь уловить обрывки разговоров о ходе сражения.

Но никто не говорил о смерти Золотой Бороды.

Говорили только о той ужасной и кровавой схватке, что завязалась между экипажами на палубе «Сердца Марии» после того, как корабль был взят на абордаж. «И мессир де Пейрак прыгнул первым».

Утро было в разгаре, когда корабли, окружая свою добычу, вошли в гавань.

Корабль Золотой Бороды, накренившийся, со сломанными мачтами, над которыми медленно расплывалось, словно тяготеющее проклятие, облако дыма, пристал к одному из островов посреди залива.

Теперь на баркасах начали подвозить пленников, и они выходили на берег в окружении матросов с «Голдсборо» и солдат гарнизона.

Г-н д'Урвилль приказал поместить их в крытое гумно для маиса. Это грубое деревенское строение было достаточно просторным и имело только один выход, что облегчало работу стражников.

Один из пленников отбивался как сумасшедший от тащивших его солдат.

— Пустите меня, олухи, убийцы. Я ранен. Поймите вы, что я тяжело ранен!.. Я сдохну из-за вас.

Вслушавшись в этот орущий голос, Анжелика узнала неповторимый Дырявый живот, которому она делала операцию в заливе Каско.

Она пошла к ним навстречу.

— Этот негодяй говорит правду. Ему нельзя ходить. Положите его вот сюда.

— А, вот и вы наконец, лучше поздно, чем никогда! — заскулил Бомаршан. — Куда же вы подевались, сударыня? Не очень-то красиво бросать меня, с этим швом поперек пуза.

— Молчите, негодник! Вы заслуживаете того, чтоб вас черти унесли за ту злую шутку, что вы сыграли со мной.

Однако, она внимательно осмотрела его, и с удовлетворением отметила, что ужасный шрам на теле Аристида Бомаршана выглядел довольно сносно, и дело, казалось, шло к выздоровлению. Это было просто чудом, так как похоже, на «Сердце Марии» о нем не очень заботились.

— Как мне вас не хватало, сударыня! Ах, как мне вас не хватало! — твердил он. — Они меня бросили подыхать в каком-то крысином углу, как собаку!..

Она сменила ему компрессы, туго, как новорожденного младенца, перебинтовала и оставила лежать на песке.

Чуть позже Анжелика, стоя на коленях, оказывала помощь раненному ножом в плечо де Барсампюи, ближайшему помощнику Золотой Бороды, тому самому, что похитил ее в Макуа. Его изможденное лицо было черным от пороха.

— Что с вашим капитаном? — тихо спросила она. — С Золотой Бородой? Где он? Что с ним? Ранен? Или убит?..

Он с горечью посмотрел на нее и отвернулся. И она так и осталась в тревожном неведении. Солнце уже стояло над головой. И ко всем мукам и усталости добавился еще и палящий зной.

Тем временем, за Анжеликой прислали с борта пиратского судна, чтобы она осмотрела находившихся там раненых и определила, каких из них можно перетащить на берег, а каких лучше оставить спокойно умирать на борту.

Она отправилась туда на баркасе, в сопровождении Марсьяла, по-прежнему тащившего за ней ее сумку, бочонок с пресной водой и медный таз. У трапа их встретил человек в разодранном черном камзоле, порыжевшем от пороха, и в забавно съехавшем набок изъеденном молью парике. Прихрамывая, он повел ее к стоящим на палубе пушкам.

— Я Нессенс, хирург господина Ванерека. Ядро попало прямо в камбуз, где я делал операции… А моего коллегу с «Сердца Марии» нашли мертвым среди горы трупов. Если бы вас не оказалось в Голдсборо, сударыня, положение раненых было бы ужасным. Они очень взбодрились, узнав, что вы находитесь на берегу, и я распорядился перенести на берег как можно больше людей, чтобы поручить их вашим заботам, так как здесь мне трудно с ними справляться. Слава о вас разносится повсюду. А я сегодня уже осмотрел три судна. Тут есть несколько несчастных парней, с которыми я не знаю, как быть…

Палуба корабля угрожающе накренилась, так что по ней трудно было передвигаться. Из продырявленных бочонков с сидром текло ручьями вино, смешиваясь с потоками крови. Приходилось ступать по этой зловонной смеси, скользя и цепляясь за поручни, чтобы не упасть.

Но был отдан приказ не дать судну потонуть, и до них доносились возгласы занятых работой людей.

— Это судно пострадало больше других, — объяснил Нессенс. — Мы его атаковали вчетвером. Трехмачтовая шебека господина де Пейрака, «Голдсборо» и «Бесстрашный». А позже подошло еще одно маленькое судно, «Ларошелец». Удачная вылазка! Половина бандитов выведена из строя.

Хирург был довольно молод, лет тридцати. Поняв, что во Франции он не сможет практиковать, несмотря на все свое мастерство, поскольку был протестантом, он не нашел ничего другого, как эмигрировать и выбрал себе опасную профессию хирурга на кораблях корсаров. После того, как они осмотрели несчастных умирающих, Анжелика предложила сделать ему самому перевязку получше. К тому же она заметила, что хромал он не от раны, а из-за того, что вывихнул ногу, упав во время взрыва. Она вправила ему вывих, сделала хороший массаж, чтобы успокоить расшалившиеся нервы, и оставила в почти бодром состоянии.

Пробираясь снова с большим трудом к трапу, она услышала слабый зов.

— Мадам! Сеньорита!..

Она увидела человека, придавленного бортовыми поручнями и скрытого мотками канатов. В той всеобщей беготне и сумятице, которые последовали за сражением, его там, должно быть, никто не заметил. Она высвободила его и оттащила повыше, прислонив к подножию фок-мачты. Ей показалось, что она узнает эти огромные черные глаза, что смотрели на нее с пожелтевшего, словно воскового лица.

— Я Лопеш, — выдохнул он. Она пыталась вспомнить. Он напомнил сам, слегка улыбнувшись посеревшими губами:

— Вы меня хорошо знаете… Лопеш!.. Помните? Пчелы…

И она вспомнила. Это был один из тех флибустьеров, от которых она отбивалась, запустив в них пчелиным ульем. И вот теперь, подобранный кораблем Золотой Бороды, он доживал здесь свои последние часы.

— Я ранен в живот, — прошептал он. — Вы не могли бы сделать мне что-нибудь, как Бомаршану? Я видел, как вы его зашивали. Он теперь скачет, как заяц… Я… Я так не хочу умирать! Помогите мне, мадам…

Он был совсем еще молод, этот португалец. Жалкое дитя лиссабонских набережных, вскормленное пылью, солнцем и, изредка, горстью смоквы. С двенадцати лет — море. И это все.

Для очистки совести Анжелика разорвала его короткие штаны, которые уже натянулись на изрубленном и вздувшемся теле, и пропитались смесью крови, сукровицы, сидра и морской воды. По впавшим орбитам его глаз она сразу все поняла. Даже если бы им занялись вовремя, спасти его было невозможно.

— Вы поможете мне, поможете? — повторял он. Она успокаивающе улыбнулась.

— Да, малыш. А сначала выпей вот это, чтобы успокоиться.

И она вложила ему между губ одну из тех последних пилюль, что у нее еще оставались, пилюль, сделанных из корня мандрагоры и индейского мака.

У него не было сил проглотить ее, и, держа ее на языке, он начал понемногу цепенеть.

— Ты добрый христианин, малыш? — еще спросила она.

— Да, сеньорита, я христианин.

— Тогда, пока я лечу тебя, молись Милосердному Богу и Пресвятой Деве.

Она сама скрестила ему руки на груди и так держала их, стараясь передать ему свою жизнь, свое тепло, чтобы при этом последнем соприкосновении с оставляемым им миром он не чувствовал себя в одиночестве, переступая последний порог.

Он снова приподнял свои потяжелевшие веки.

— Мамма! Мамма! — тихо позвал он, глядя на нее.

Она выпустила его руки, уже холодеющие и безжизненные; закрыла ему глаза и прикрыла лицо косынкой, которую второпях накинула утром себе на плечи. Она никогда не могла равнодушно видеть насильственную смерть людей во время сражений, это внезапное превращение, когда живые, смеющиеся существа, еще несколько часов назад гулявшие под солнцем, становятся вдруг какой-то бесформенной массой, уходят, исчезают навсегда с этой земли, а потом и из людских сердец. Ее собственным рукам тоже случалось убивать, но этот парадокс смерти, ее нелогичность, ее непоправимая жестокость каждый раз глубоко ранили ее женскую душу. И хотя она знала, сколь незначительным было это жалкое существо, только что закончившее свой земной путь, на глаза ее невольно навернулись слезы.