Париж, предместье Сен-Манде

26 июня 1891 года, воскресенье

Поспешно вымыв руки, мадемуазель Бонтам бросила страдальческий взгляд на тарелку, полную песочных корзиночек с клубникой, пирожных с кофейным кремом, эклеров и безе, с трудом преодолела искушение и, поставив тарелку в буфет, закрыла дверцу. «Вечером, — подумала она, — когда все уснут…» Мадемуазель Бонтам расправила пышную юбку (она упорно продолжала носить кринолин в память о временах своей юности) и вернулась в гостиную, где ее гость уже надевал перчатки.

— Простите, что покинула вас так надолго, мсье Мори, — кокетливо сказала она. — Мне показалось, что где-то не закрыли кран.

— Да, я слышал шум льющейся воды, — кивнул щегольски одетый японец.

Он надел черный шелковый цилиндр, безупречно сочетавшийся с двубортным пиджаком и брюками в полоску, и попытался вытащить свою трость из украшенной рюшами подставки для зонтов. Волны рюшей и водовороты ткани — на занавесках, чехлах для мебели, заставленных всякими безделушками этажерках и даже на платье хозяйки — заполняли всю комнату, и Кэндзи Мори казалось, что у него вот-вот случится приступ морской болезни. Наконец ему удалось высвободить трость, и он с облегчением вздохнул.

— А где же ваша крестница? — спросила мадемуазель Бонтам.

— Айрис пошла с подругами в город. Я такие прогулки не одобряю.

— Но ведь юным девушкам надо как-то развлекаться.

— Развлечения — преддверие раскаяния, точно так же, как сон — преддверие смерти.

— Какие красивые слова, мсье Мори. И грустные.

— Под стать моему настроению… Не люблю разлучаться с близкими. — Он сделал вид, что разглядывает наконечник трости.

— Как я вас понимаю! — Мадемуазель Бонтам незаметно поправила складки ткани на подставке для зонтов. — Не расстраивайтесь так, мсье Мори, два месяца пролетят быстро, вы и заметить не успеете.

— Я распорядился, чтобы купальный костюм и шляпку доставили сюда в четверг. Вы ведь уезжаете в следующий понедельник, не так ли?

— Если будет на то воля Божья, мсье Мори. Господи Иисусе, ну и путешествие нам предстоит! Мы с барышнями впервые едем на море. Они уже места себе не находят от нетерпения. Представьте, мне пришлось заказать четыре комнаты с кухаркой и двумя горничными — ведь нас шестнадцать человек. Поездка стоила бешеных денег. А раз мы едем больше, чем на шесть недель, нам не дадут туристическую скидку. Раньше мы довольствовались Сен-Сир-сюр…

— Да-да, Сен-Сир-сюр-Морен, — пробормотал японец, начиная терять терпение.

— Но что делать, времена меняются, теперь все только и говорят, что об отдыхе, о пляжах и купаниях…

— Прошу вас, не позволяйте Айрис купаться без присмотра.

— Что вы! Я барышень от себя ни на дюйм не отпущу. А еще я наняла для них учителя по плаванию.

— Да? Тогда за ним тоже надо присматривать, особенно, если он красив.

— Ну что вы, мсье Мори! Я с девочек глаз не спускаю, трясусь над ними, как наседка…

— …Да-да, над цыплятами. Не могли бы вы вызвать мне экипаж?

— Эй, Кола, поди сюда! Мсье Мори нужно… Куда же подевался негодный мальчишка?! Это сын садовника, — пояснила мадемуазель Бонтам, бросая самодовольный взгляд на свое отражение в большом зеркале, украшенном пухленькими ангелочками, и кокетливо поправляя два пышных крашеных локона, обрамлявших ее круглое, словно полная луна, лицо.

В комнату вошел хмурый мальчишка, ковыряя в зубах травинкой.

— Беги за наемным экипажем! — распорядилась мадемуазель Бонтам. — Одна нога здесь, другая там, — не видишь, что ли, мсье ждет!

Выйдя на шоссе де л'Этан, мальчишка оглянулся на приземистое строение в буржуазном стиле, украшенное коваными решетками и медной табличкой с надписью: «Частный пансион для юных девиц К. Бонтам», и направился в сторону ратуши, откуда доносилась громкая музыка.

От ствола каштана отделился красивый молодой человек лет двадцати и бесшумной кошачьей походкой пошел вслед за мальчишкой. Тот уже собрался было перейти через улицу к железнодорожной станции Сен-Манде, где выстроилась вереница наемных экипажей, но ему на плечо легла чья-то рука.

— А, это вы мсье Гастон? — Мальчишка с облегчением перевел дух. — Ну и напугали вы меня!

— Долго же ты возился!

— Это все из-за хозяйки.

— Вот, — сказал мужчина, протягивая мальчишке записку, — сам знаешь, кому это отнести.

— Где ж я вам ее найду?! Они все сейчас на празднике. Сами видели, какая там толпа!

— Это не моя забота. Давай, парень, пошевеливайся.

— Посмотри, какой красавчик! Вон там, в офицерской форме! У него столько медалей!

— Фи, он покраснел от натуги, вот-вот лопнет. Мне больше нравится тот, что дует в трубу. У него крахмальный воротничок и такой солидный вид…

Десяток юных девиц в светлых платьях выстроились у сцены, с восхищением разглядывая духовой оркестр пожарных. Высокая нескладная девушка в шляпке, напоминавшей корзинку спелых вишен, — та самая, которой понравился офицер, — окинула суровым взглядом свою подругу, низенькую толстушку с непокрытой кудрявой головкой.

— Аглая, у тебя дурной вкус! — упрекнула она. — Почему ты не надела шляпку?!

— Отвяжись! Я так привыкла! Не всем же выпадает честь родиться племянницами биржевых воротил, — огрызнулась та.

Среди зрителей то и дело раздавались восторженные возгласы. Две девушки — худенькая брюнетка в голубом платье и пухленькая блондинка в красном — воспользовались суматохой и незаметно выбрались из толпы.

Запыхавшись, они остановились у качелей в форме лодок.

— Покатаешься со мной, Элиза? — спросила брюнетка, завороженно глядя на качели.

— Нет, Айрис, что ты, мы же только что из-за стола! Опять гороховый суп, да еще в такую жару. Эта старая карга мадемуазель Бонтам, должно быть, закупила тонну гороха по дешевке, вот и пичкает теперь нас.

— Ну, как хочешь, а я пойду кататься, — заявила Айрис, решительно подходя к освободившейся лодке.

Элиза не успела удержать подругу. Какой-то юноша без пиджака, в одной рубашке, уже подал Айрис руку, усадил на скамью и начал раскачивать качели. Та одной рукой придерживала шляпку, а второй вцепилась в борт лодки.

«Может, мне тоже рискнуть?» — подумала Элиза, но стоило ей увидеть, как подруга выпрямляет и сгибает колени, чтобы раскачаться сильнее, как сердце у нее ушло в пятки. Она отвернулась, делая вид, что ее заинтересовали подвиги ярмарочного силача: тот поднимал штангу, на которой сидели два хохочущих лилипута.

— Мамзель Лиза!

Она вздрогнула. Кола, приложив палец к губам, сунул ей в руку клочок бумаги.

— Это от господина, что вам уже писал, — прошептал мальчишка. — Он велел вас поторопить, потому что сейчас представился случай, а потом неизвестно, сколько еще придется ждать. Я вас едва нашел! А мне еще поручено нанять экипаж… Попробуй, найди его! Ох, попадет мне от хозяйки, как пить дать.

— Где он? — спросила Элиза и положила монетку в протянутую ладонь.

— Прячется, — бросил мальчишка через плечо, убегая.

Убедившись, что Айрис все еще качается на качелях, Элиза отошла к палатке торговца сладостями. Там мужчина в рубашке с закатанными рукавами подвешивал на крюк толстые пласты лоснящегося зеленого и розового теста. Несколько чумазых, перепачканных карамелью ребятишек, едва доставая носами до прилавка, завороженно следили за каждым его движением. Элиза развернула записку. Она сразу узнала знакомый корявый почерк и торжествующе улыбнулась. Сбылась ее заветная мечта. Элиза всегда смутно догадывалась, что ей уготована необыкновенная судьба, но ей уже исполнилось семнадцать, а жизнь в пансионе мадемуазель Бонтам текла все так же скучно и размеренно. Девушка начинала терять терпение. Каждое утро она просыпалась с мыслью: «Я просто умру, если в ближайшее время ничего не переменится».

И вот наконец в ее жизни появился незнакомец. Поначалу это был просто случайный прохожий — мало ли кто гуляет у озера, когда мадемуазель Бонтам выводит своих воспитанниц на прогулку. Элиза с ним еще и словом не обмолвилась, но он все чаще становился героем ее девичьих грез. И хотя он с безразличным видом проходил мимо, не задерживаясь взглядом ни на одной из девушек, каждая готова была поспорить, что он приходит к озеру исключительно ради нее. Подруги это не обсуждали — разве можно признаться, что тебе понравился такой экстравагантный мужчина? Так прошел месяц. И вот в один прекрасный июньский вечер Элиза получила записку. Когда все улеглись спать, она подошла к окну спальни и прочитала в слабом свете газового рожка:

Затем последовали еще двадцать три послания — столь же лаконичные и безграмотные. Элиза благоговейно хранила эти клочки бумаги в тайнике под каминной полкой. Гастон был не мастер писать любовные письма и строил фразы, как в учебнике грамматики: подлежащее, сказуемое, дополнение, иногда, для разнообразия — прилагательные в превосходной степени, но без конца повторял: «любовь», «любовь», «любовь навеки». Элизу впечатляла такая настойчивость, но она не могла решиться написать ответ.

На этот раз ее воздыхатель превзошел самого себя. Такое длинное послание было поистине подвигом для человека, привыкшего выражаться предельно кратко:

Хватит ли у нее смелости пойти на это свидание, ни слова не сказав даже Айрис? Вот уж кто точно переполошится и расскажет об ее исчезновении мадемуазель Бонтам. Надо срочно что-нибудь придумать. Сослаться на то, что она плохо себя чувствует?.. Это почти правда. Кровь прилила Элизе к лицу, голова у нее закружилась. Она представила, какой видит ее Гастон. Он считает ее красивой! Он ее любит!

Начинало смеркаться. Повсюду зажглись праздничные фонарики, и голоса зазывал стали слышны громче:

— Десять сантимов, всего два су! Военным — за пять сантимов!

Писк рожков, резкие звуки труб, перепевы шарманок и барабанная дробь — все это сливалось в веселую какофонию. Бродячий акробат в облегающем трико примостился на бочке и кричал, что во всем мире не сыщешь лучшего развлечения, чем представление Нуну, знаменитой дрессировщицы блох. Чуть поодаль две немолодые танцовщицы в расшитых блестками юбках изображали жалкое подобие танца живота.

— Спешите видеть! Говорящая голова!

— Вафли! Кому вафли! Вкуснейшие вафли из самого Парижа!

— Хотите яблоко в глазури, мадемуазель? Лакомство для влюбленных! Заверните направо, к Купидону.

Пока Элиза протискивалась сквозь праздничную толпу, ее оттеснили к ярмарочным палаткам, и там ее угораздило столкнуться с Аглаей. Та запихивала в рот очередной пирожок, видимо, на время праздника решив забыть обо всех условностях. А на тротуаре через дорогу стояла разряженная не хуже рождественской елки пышнотелая мадемуазель Бонтам и кричала что было сил, повернувшись к карусели, где катались три ее воспитанницы:

— Эдмэ! Берта! Аспази! Уже поздно, куда подевались остальные?

Элиза затерялась в людском потоке, неспешно двигавшемся в сторону Парижа. Около железнодорожной станции Сен-Манде, аккомпанируя себе на плохонькой скрипке, выступал уличный певец. Песенка была популярная, и возле него собралась приличная толпа.

Девушка обогнула здание станции и уже собиралась ступить на мостовую, но остановилась при виде проезжающего мимо наемного экипажа. Его пассажир выглянул в окно, и она узнала мсье Кэндзи Мори, крестного отца Айрис. Элиза бросилась наутек, стараясь держаться как можно ближе к стенам домов.

Наконец она добралась до насыпи и внимательно огляделась по сторонам, но увидела лишь несколько влюбленных парочек да стаю бродячих собак. Откуда же он появится? Что она ему скажет? Внезапно ее охватил страх. Ей вспомнились слова матери: «Девочка моя, страх — это благо, он предупреждает нас о грядущих неприятностях».

Элизу охватило раздражение, смешанное с жалостью. В свои тридцать пять лет ее несчастная мать так и не узнала, что такое настоящая страсть, хотя недостатка в поклонниках у нее не было. Элиза была уверена, что уж ее-то жизнь сложится по-другому. Еще совсем маленькой девочкой она хвасталась в Лондоне подружкам по пансиону:

— Однажды за мной приедет отец и увезет меня в свое поместье в графстве Кент, потом я выйду замуж за лорда, и он будет от меня без ума!

Но отец, чьего имени она даже не знала, так ни разу и не вспомнил о ней.

По дну оврага пролегала железная дорога. Она соединяла Париж с восточными предместьями и бежала дальше, к берегам Марны — Ножену, Жуанвилю и Сен-Мору. Элиза перегнулась через ограду рядом со шлагбаумом и уставилась на открывшееся ее глазам зрелище. Ей всегда нравились поезда, она мечтала о дальних странствиях, незабываемых встречах, роскоши и свободе… Внизу, на темном перроне, суетились люди. Картина настолько напоминала муравейник, что Элиза с каким-то отстраненным любопытством подумала: а что будет, если бросить туда пару камешков?

Из Венсена, весь в клубах пара, прибыл поезд. До чего же он похож на игрушечный! Не успел состав остановиться, как толпа хлынула на перрон, чуть ли не штурмом беря вагоны. К великому разочарованию новых пассажиров, купе были по большей части уже заполнены. Бесполезная суета в поисках свободного места, пререкания, перепалки… и в конце концов разочарованные люди-муравьи оставались ждать следующего поезда. Внимание Элизы привлек видный господин в цилиндре и с тростью. Он выходил из вагона, куда вошел за пару минут до того, а за ним следовали его жена-муравьиха в сиреневом платье и сын-муравьеныш в коротких штанишках (Элиза не была уверена, что слово «муравьеныш» существует, и решила, что сама его выдумала). Увлеченная наблюдениями за этой суетой, которая казалась ей абсолютно бессмысленной, девушка совсем позабыла про назначенное свидание и привстала на цыпочки, чтобы получше разглядеть открывающийся сверху вид.

Гастон притаился за оградой. Он курил и разглядывал Элизу. Опыта в общении с женщинами ему было не занимать: расстегнул корсаж, залез под юбку — и все дела. Но сейчас он пребывал в нерешительности — уж очень хрупкой выглядела девушка. Как-то у него был роман с одной из таких барышень. Они похожи на нежные цветы, выращенные в тепличных условиях высшего общества: у них белоснежная кожа, безупречное белье, и они умеют отличить винный бокал от коньячного. Как себя с ней вести? Поклониться и поцеловать руку? А что потом? Наговорить комплиментов, восхититься миловидным личиком и тонкими запястьями? На такое он был неспособен. Гастон знал лишь один способ выразить свои чувства — опрокинуть избранницу навзничь и обрушить на нее поток грубых нежностей, на которые падки все женщины. Он прикурил вторую сигарету от первой, давая себе отсрочку перед тем, как пойти в атаку.

А муравей в цилиндре все метался из одного конца перрона в другой, подпрыгивая в поисках свободного места. Вдруг Элизе почудилось какое-то скользящее движение справа, и она отвела взгляд. Девушка почуяла неладное буквально за миг до катастрофы: в поезд на полном ходу врезался состав, прицепленный к локомотиву, который двигался задним ходом со стороны Венсена.

Удар был ужасен. Поезд, который шел задним ходом, врезался в стоявший на станции, буквально смяв последние три вагона. Труба паровоза оказалась на самой вершине груды искореженного металла и доставала аж до свода моста, искореженный двигатель издавал последние вздохи. Все произошло практически мгновенно. Страшный звук удара еще долго висел над вокзалом, а потом стали слышны крики.

Элиза не могла оторвать взгляда от изувеченных трупов кочегара и машиниста пострадавшего поезда, в ушах у нее звенело от душераздирающих воплей, и она скорее догадалась, нежели увидела, что сотни человек карабкаются вверх по темным склонам оврага, стараясь оказаться как можно дальше от места трагедии. Девушку била крупная дрожь. Казалось, она парит над облаками, судорожно вцепившись в качели, которые сорвались с креплений.

У нее закружилась голова, в глазах потемнело. Люди, спасшиеся во время трагедии, уже выбрались на насыпь и, если б Элиза упала, ее просто затоптали бы. Чьи-то руки подхватили девушку и бережно отнесли в сторону.

Элиза открыла глаза. Отовсюду слышались крики и стоны. Вокруг в отблесках факелов и фонарей метались люди. Она лежала на земле. Кто-то тряс ее за плечо. Потихоньку зрение прояснилось, в затуманенной голове возникли разрозненные обрывки мыслей. Элиза рада была бы снова провалиться в забытье, но тщетно. Она попыталась встать, но ей не хватило сил. Какой-то мужчина сжал ей запястья.

— Что случилось? — прошептала она. Собственный голос доносился до нее словно издалека.

— Не бойтесь, я с вами, — сказал незнакомец, опускаясь возле нее на колени. — Это я, Гастон.

«Несчастный случай, — пронеслась в голове Элизы мысль. — Вот почему я лежу на траве…»

— Гастон?..

Голова у девушки шла кругом, земля уходила из-под ног. Гастон помог ей встать и опереться на перила моста. Крики спасшихся смешивались со стонами раненых. Возле искореженного локомотива суетились пожарные и их добровольные помощники. С треском горели деревянные вагоны, искры летели на заваленные обломками перроны, отражались и гасли в лужицах крови. В поисках спасения люди отчаянно хватались за кусты на склоне, но многие все равно соскальзывали вниз.

— Пойдемте, мадемуазель, — уговаривал Гастон. — Я вас провожу. Пусть спасатели делают свою работу.

Они быстрым шагом прошли мимо приходивших в себя после катастрофы мужчин и женщин и сновавших туда-сюда санитаров и выбрались на ярко освещенное шоссе де л'Этан. Вдруг Гастон увлек Элизу под сень деревьев Венсеннского леса. Девушка испугалась и попыталась воспротивиться. Не говоря ни слова, Гастон прижал ее к стволу каштана и впился губами в ее губы. Ей стало больно. Ни в поцелуе, ни в объятиях не было и намека на нежность, на возвышенные отношения, о которых она мечтала, — Гастон сжал ее так сильно, что она не могла даже пошевелиться. Возмущенная и напуганная, Элиза хотела было оттолкнуть его, но после недавних переживаний сил у нее не оставалось. Постепенно на смену возмущению пришло удивление, затем радостное чувство, но молодой человек прервал поцелуй, и к Элизе вновь вернулся страх, а с ним — и чувство вины.

— Гастон, прошу вас, это неприлично.

Он взял ее за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза, и прошептал:

— В этом нет ничего дурного, ведь я люблю вас.

Эти слова развеяли последние сомнения. Элиза бросилась в его объятия и раскрыла губы навстречу поцелуям. Он ласкал ее медленно, пробуждая дрожь наслаждения.

— Скоро мы встретимся снова? — выдохнул он ей в ухо.

— Да… я… Боже мой! Мы же уезжаем…

— Мы?

— Мадемуазель Бонтам и все мои подруги… В Трувиль, до середины сентября.

— Где вы будете жить?

— На вилле «Георгина».

— Я приеду туда. Мы придумаем, как нам увидеться. А сейчас вам пора, не то ваши подруги поднимут тревогу. Это будет наш секрет, да? Вы хоть немного меня любите?

— О, Гастон!

Он поцеловал девушку в лоб. Элиза, пошатываясь, перешла улицу, оглядываясь на каждом шагу. Гастон не сводил с нее глаз, на его губах застыла странная улыбка.

Но стоило девушке закрыть за собой дверь в пансион, как улыбка тут же исчезла с лица молодого человека. Он закурил и глубоко затянулся.

«Повезло, — думал он, направляясь в сторону озера. — Само небо послало аварию, чтобы мне проще было окрутить эту романтичную дурочку».

Он и сам еще не решил, как будет действовать дальше, но мысль о поездке в Трувиль ему нравилась. Его приятель будет доволен: в ноябре Гастон передаст ему эту цыпочку и тем самым выполнит свою часть соглашения. Набрав пригоршню камешков, он запускал ими по одному в озеро, стараясь, чтобы они отскакивали от черной глади воды.