Глава шестая
Окоченевший от холода папаша Моску с трудом поднялся на ноги, держась за стену, и едва не свалился между мусорными баками. Он уже две ночи спал на заднем дворе дома на улице Сен-Пер, рядом с пристройкой. Третьего дня Барнабе передал ему визитку Виктора Легри, который был как две капли воды похож на мужчину из медальона, и с тех пор старик не осмеливался вернуться домой: он боялся, что тот, кто убил Жозефину и засунул труп в тачку, теперь охотится за ним. Вот папаша Моску и шатался по кварталу, не осмеливаясь сам заговорить с Легри.
Его маневр не прошел незамеченным. Мадам Баллю, консьержка соседнего с книжной лавкой дома, была обеспокоена присутствием всклокоченного старика в обтрепанном плаще с набитыми всякой дрянью карманами.
— Вот ведь беда, эта обезьяна снова здесь, выскакивает, как черт из табакерки, видно, что-то затевает. Нет, это уж слишком, я не позволю ему мочиться на мой фонарь!
Разгневанная матрона подхватила ведро и вышла на улицу.
…Виктор вскочил, откинув одеяло. На улице кого-то убивали. Он ринулся к окну и увидел мадам Баллю, которая размахивала ведром над головой, наскакивая на грозившего ей кулаком старика. Того самого старика с кладбища!
Виктор в мгновение ока натянул рубашку, жилет, брюки и редингот. Таша наблюдала из-под ресниц, как он сражается с кнопками на гетрах и напяливает шляпу. Виктор схватил трость и наклонился, чтобы поцеловать любовницу. Она зажмурилась, а когда открыла глаза, он уже бежал вниз по лестнице.
Виктор вихрем промчался мимо багровой от возмущения мадам Баллю, призывавшей в свидетельницы мадам Пиньо:
— Вы только взгляните на этого грубияна! Сказала ему, чтоб не мусорил на моем тротуаре, а он обзывает меня ведьмой!
Таша подняла занавеску и успела увидеть бегущего к набережной Малакэ Виктора. Она попыталась утешить себя тем, что роман с сумасбродом придает ее жизни остроты, но тревога не оставляла ее: Виктор явно собирался разворошить очередное осиное гнездо.
Яростные порывы ветра разгоняли собравшиеся над Сеной черные тучи. Папаша Моску то и дело оглядывался. На набережной Малакэ букинисты выгружали из двуколок коробки с книгами и раскладывали свой товар на парапете. Виктор шел за папашей Моску, прячась за их спинами. На набережной Конти он укрылся за углом полицейского поста, а потом прыгнул в стоявший у тротуара фиакр.
Они выехали на Новый мост, по которому двигалась плотная толпа: служащие, домохозяйки с плетеными корзинками, школьники в серых блузах, продавцы жареной картошки и каштанов. Виктор вынужден был метаться из стороны в сторону, наклоняться, делая вид, что уронил трость, приседать на корточки за серыми каменными прилавками. Конная статуя Вечного повесы предоставила ему убежище, пока старик ругался с велосипедистом, на полной скорости выскочившим на площадь Дофина.
— Кретин на двух колесах! — вопил он.
Они добрались до улицы Труа-Мари и направились к продуваемой холодным ветром набережной Межисри. Приказчики в куртках с поднятыми воротниками спешили выкурить последнюю сигарету, прежде чем встать за прилавок магазинов «Ла бель жардиньер». Торговцы кормом, птицами, охотничьим и рыболовным снаряжением снимали ставни с окон своих лавок.
Виктор лавировал в толпе, не выпуская из виду папашу Моску. Они миновали театр Шатле и попали в водоворот экипажей, выезжающих к фонтану Пальме. Виктор пробирался между тележками с овощами, фиакрами, почтовыми тильбюри, пожарными экипажами, запряженными белыми першеронами. На мгновение ему показалось, что он потерял старика, но тот оказался всего в нескольких метрах впереди: прокладывал себе дорогу, бранясь и оскорбляя прохожих. Они оставили позади здание «Опера Комик», перешли авеню Виктории, сквер башни Сен-Жак, где несколько буржуа читали газеты, миновали улицу Риволи, Севастопольский бульвар и свернули направо, на улицу Пернель.
Виктор замедлил шаг. Он увидел, как старик вошел в лавочку под вывеской «Серебро и подержанные украшения», и спрятался за стоявшей у водосточного желоба тележкой, стараясь разглядеть, что происходит внутри лавки.
Папаша Моску достал медальон, с трудом открыл крышку и, вытащив оттуда фотографию, протянул вещицу хозяину, лица которого Виктор не видел. Старик получил две монетки, молниеносным движением спрятал их в карман и выскочил на улицу. Виктор отпрянул, больно ударился затылком об одну из балок, но успел пригнуться. Папаша Моску постоял на тротуаре, словно раздумывая, что делать дальше, и решительно направился вниз по улице. Виктор хотел было последовать за ним, но устал и замерз. Он посмотрел на витрину — там были навалены часы, столовое серебро и табакерки, нанизанные на стержень обручальные кольца и сверкающие на черном бархате броши. Продавец подошел и добавил еще коралловые бусы, перламутровый пенал, серьги с бриллиантами и медальон в форме сердечка. Виктор не без ностальгии вспомнил, что дарил похожую вещицу Одетте в самом начале их романа, когда питал к ней пылкие чувства. Он повел любовницу в дорогой ювелирный магазин на Вандомской площади и, пока она рассматривала украшения, молился про себя, чтобы ее запросы оказались разумными. К счастью для его кошелька, кольцам и браслетам она предпочла медальон на цепочке, но захотела сделать гравировку: «О. от В.». «Я вложу внутрь твою фотографию, утеночек. И ты всегда будешь со мной». Он спросил: «А если твой муж захочет взглянуть?» Одетта рассмеялась: «Он? Исключено. Мы уже много лет спим в разных спальнях». Виктор сделал вид, что поверил, — его это устраивало.
Он уже собирался уйти, но вдруг передумал и толкнул дверь магазинчика, вспомнив, что покупал Таша дорогие книги, но никогда не делал личных подарков. Этот отливающий всеми цветами радуги пенал отлично подойдет для карандашей и рашкулей . Высокий тощий продавец с рыбьими глазами за толстыми стеклами очков показал Виктору пенал, и при ближайшем рассмотрении на крышке обнаружился скол.
— Очень жаль, — пробормотал Виктор и решил взглянуть на гребни из слоновой кости.
— Сколько?
— Двадцать пять франков за оба. Берете?
Виктор расплатился, взял пакет, но задержался. Может, Таша примет от него медальон… и даже положит внутрь его фотографию, подумал он, и эта идея его развеселила.
— Покажите мне медальон — тот, в форме сердечка.
Торговец выложил вещицу на прилавок, и Виктор перевернул медальон, чтобы взглянуть на пробу.
— Это серебро, — поспешил заметить хозяин.
Виктор нажал на кнопочку и увидел внутри сделанную мелкими буквами надпись: «О. от В.»
Его сердце ударилось в галоп, голова закружилась, ноги стали ватными, перед глазами все поплыло.
— Вам дурно, мсье?
Голос доносился откуда-то издалека. Одетта! Значит, она мертва. Виктор пошатнулся.
— Мсье… — позвал голос.
Нет, это абсурд. Одетта, должно быть, продала медальон. Чушь, она слишком им дорожила! Она его потеряла, ну конечно, потеряла. Виктор начал успокаиваться, дыхание выровнялось, предметы обрели прежнюю форму и цвет.
Подслеповатый продавец не спускал с него глаз. Виктору стало неловко, и он попытался улыбнуться.
— Да-да… Красивая вещица, — выговорил он срывающимся голосом. — Ее принес тот старик с длинными седыми волосами?
Торговец напрягся.
— Вы из полиции?
— Вовсе нет, просто хочу знать…
— Я не обязан называть своих клиентов. Так вам нужен медальон или нет?
— Послушайте, это очень серьезно. У вас наверняка есть журнал покупок, и, если вы позволите мне заглянуть в него…
— Я не нарушаю законов, мсье, так что можете жаловаться, сколько угодно.
— Боже упаси! Я покупаю медальон, сколько вы за него хотите?
— Тридцать франков, вещь того стоит! — с вызовом произнес торговец.
Виктор достал бумажник, отсчитал сорок франков и в упор взглянул на собеседника.
— Ладно, хорошо, — сдался тот, убирая деньги. — Я не хочу неприятностей. Медальон принес старик, но прежде я его никогда не видел.
— Конечно… — Виктор кивнул и вышел.
Улица показалась ему вражеской территорией.
Как безобидная побрякушка могла нагнать на него такой ужас? Был ли старик в квартире Одетты? Кто он — вор или убийца? Ему почудилась обтянутая сухой кожей рука, срывающая цепочку с шеи трупа. «В медальоне была моя фотография, вот почему он узнал меня на Пер-Лашез!» Виктором овладела холодная ярость. Он прижмет этого мерзавца!
Он почти бегом несся по улице.
«Неужели Одетта могла продать медальон вместе с моей фотографией? Пожалуй, могла, она такая легкомысленная и рассеянная… Или же… старик где-то подобрал медальон. Но тогда с чего бы ему удирать, столкнувшись со мной на кладбище?»
Виктор шел в толпе парижан, стекавшихся с окраин к магазинам, где торговали корсетами, шляпами и фарфором, и разговаривал сам с собой. Он был расстроен. Надо было прислушаться к словам Денизы. Умолчав об исчезновении Одетты, он только усугубил ситуацию. Таша права, он должен сообщить о случившемся в полицию.
Папаша Моску сжимал в кулаке две пятифранковые монеты — ничтожная плата за такую чудесную вещицу. Старик понимал, что его провели, но чувствовал облегчение, избавившись от медальона. Он вынул из кармана фотографию Виктора, разорвал в клочки и выбросил в водосточный желоб на углу улицы Сен-Мартен напротив церкви Сен-Мерри. «Нет нужды хранить его физиономию, она и так отпечаталась у меня в башке!»
Потрескавшиеся стены домов образовали узкий темный проход, где торговали вином, сухофруктами и колотым сахаром. Папаша Моску углубился в лабиринт средневековых улочек, и шум большого города остался у него за спиной. На улице Тайпен стояли дома, укрепленные подпорками, за пыльными окошками навалом лежали тряпки и ржавые железяки. В меблирашках на улице Бризмиш, где он ночевал, пока не переселился в Счетную палату, горели фонари. «Здесь берут за комнату от 40 сантимов до одного франка за ночь» — было написано на табличке. Старик без сожаления вспоминал те времена: хозяин ночлежки на рассвете безжалостно будил постояльцев. Папаша Моску махнул рукой старому приятелю Биби Лапюре , но, видно, тот, сойдясь с поэтами из Латинского квартала, сделался снобом, потому что притворился, что не заметил его. Старик бросил беглый взгляд налево, где на Венецианской улице бродячие торговцы цветами украшали свои тележки фиалками и мимозой, и поспешил на улицу Рамбюто.
«А кольцо? — задумался он. — Что с ним делать? Ничего, продам другому скупщику, чтобы замести следы. Хорошо, что я додумался встать лагерем на улице Сен-Пер. Душегуб из медальона — наверняка и есть тот самый проклятый А.Д.В., что разгромил мой бивуак! — не смог меня найти, потому что не знал, что искать нужно у себя под носом!»
Тротуары на улице Рамбюто были заставлены тележками зеленщиц, на которых вокруг весов с медными тарелками громоздились овощи и фрукты. Толстые щекастые тетки в фартуках и сабо, перекрикивая друг друга, зазывали покупателей:
— Чудные апельсины, сочные севильские апельсины! Эй, старичок, попробуй апельсин, улетишь в неба синь!
— Ему милей моя редиска, правда, дорогой? Похрусти редиской, станешь чист, как киска!
— Да он брюзга! Сгрызи мою морковь, будешь весел и здоров!
Папаша Моску сбежал от их шуточек и насмешек в тихую гавань улицы Архивов. Метров через сто он остановился. Может, вернуться и оценить кольцо у ювелиров, которые вместе с перекупщиками толпятся возле ломбардов? Нет, лучше спросить совета у мамаши Бриско, она подскажет верный адресок, решил он.
Старик оказался в тихом квартале. За старинными фасадами открывались просторные дворы, с которыми соседствовали фабрики игрушек, мастерские и магазинчики по производству и продаже бронзы. Он прошел мимо мэрии Третьего округа и сквера у Тампля, где сидел лукавый Беранже с закрытой книгой в руках. Вид липы, под которой, если верить легенде, Людовик XVI проверял у сына уроки, навеял папаше Моску патетический панегирик «великому победителю королей», и он затянул охрипшим голосом: «Наполеон — наш император, он велик и милосерден!»
Папаша Моску пересек рынок Тампля, где на знаменитой площадке второго этажа находили последний приют тряпки, не продавшиеся на первом. Там в нескольких павильончиках торговали вещами из тех, что выбросили богачи. Папаша Моску устал, ему не терпелось добраться до места, и он шустро лавировал между прилавками с обувью и сюртуками, грудами юбок и занавесок, коврами и перинами. Он вспомнил свой разгромленный бивуак и снова впал в отчаяние. «Этот господин с фотографии хочет меня укокошить! Не жаловаться же легавым! Хотя… почему бы нет? Я получу кров и еду, буду жить в тепле, и никакой Груши меня не достанет…»
— У меня уже есть! — рявкнул он в лицо молоденькой модистке, предложившей ему поношенный котелок.
— Отдам за ломоть хлеба, будете в нем кум королю!
— Лапы прочь, Жозефина!
Старик покинул рынок и пошел по узкой улочке де ла Кордери, в центре которой находилась маленькая треугольная площадь. Именно там располагался кабачок мамаши Бриско.
Виктор не сразу отыскал в коридорах префектуры бюро по розыску пропавших, которым руководил некто Жюль Борденав, и изложил причину своего прихода молодому чиновнику с опухшими от усталости глазами, который едва справлялся с зевотой.
— Мадам Одетта де Валуа, я записал. Вы — член семьи?
— Н-нет…
— Родственник?
Виктор покачал головой. Клерк вздохнул.
— Так кто же вы этой даме?
— Друг.
— Друг или… любовник? — утомленно поинтересовался собеседник Виктора.
— Друг. И очень беспокоюсь за нее: она с прошлой пятницы не возвращалась домой.
— Эта дама замужем?
— Да, то есть теперь она вдова.
— Понятно, — кивнул полицейский. — Когда скончался ее супруг?
— В ноябре или декабре, точно мне неизвестно, он работал на строительстве Панамского канала и заразился желтой лихорадкой.
— Да-да, канал… — буркнул чиновник, болтая пером в чернильнице. — И как долго он там работал?
— С сентября 1888 года. Но какое отношение…
— Если я правильно понимаю, мадам… де Валуа — поправьте, если я ошибаюсь, — жила одна с сентября 1888 года?
— Я сказал вам об этом минуту назад! — ответил Виктор, теряя терпение.
— Я не сомневаюсь в искренности ваших намерений, дорогой мсье, — сказал чиновник, опуская перо в чернильницу, — но согласитесь: нельзя начинать поиски пропавшего по запросу друга. Каждый гражданин Республики имеет право передвигаться в любом направлении. Скорее всего, дама отлучилась, не поставив вас об этом в известность, такое случается каждый день.
Вполне удовлетворенный собственной логикой, он уткнулся в бумаги.
— Так вы отказываетесь принять мое заявление?! — рассвирепел Виктор.
— Повторяю, дорогой мсье, вы ей не ее муж и не родственник. Вряд ли вам это известно, но мы каждый год регистрируем от сорока до пятидесяти тысяч заявлений от членов семей пропавших. Большинство провинциалов отправляются в Париж и пропадают без следа. Мы перегружены…
— Мне так не кажется! Прощайте, мсье, и спокойной вам ночи! — воскликнул Виктор и на прощанье сердито хлопнул дверью.
Он успокоился, только оказавшись на мосту Искусств. На площади Института он купил газеты и пролистал их в поисках упоминания о смерти Денизы, но ничего не нашел.
Виктор поднялся к себе, не заходя в магазин. Таша допивала кофе. Она ничего не спросила и выслушала его путаные объяснения молча.
— Ты крепко спала, и я не стал тебя будить, а мне нужно было отправиться на набережную Сен-Мишель, к папаше Дидье, он букинист, специализируется на торговле афишами, но время от времени к нему попадают старинные издания, и он попросил оценить одно собрание сочинений…
— И ты совершил удачную покупку?
— По правде говоря, нет, все тома были слишком потрепанные, но папаша Дидье пригласил меня в кафе, а там я встретил приятелей — собратьев по цеху, и…
— Все ясно. Мне нужно показать еще несколько эскизов издателю, ты будешь дома вечером?
— Надеюсь…
Таша подошла к Виктору, поднялась на цыпочки, поправила упавшую ему на лоб прядь волос и поцеловала.
— Я побежала, увидимся.
Она упорхнула, а Виктор спустился в магазин, где Жозеф расставлял на полке полное собрание сочинений Ретифа де ла Бретона.
— Это невозможно продать, — буркнул он, увидев своего патрона, но тоже ничего не сказал по поводу его отсутствия в час открытия магазина и не вернулся к сюжету о Денизе.
Виктор обошел стеллажи, взял в руки одну книгу, другую, потом вдруг заинтересовался свежим изданием Дидро, провел пальцем по затылку Мольера и был удовлетворен, не обнаружив на нем пыли. Через десять минут он не выдержал.
— Я вернусь через час, — коротко бросил он Жозефу.
— Хорошо, патрон.
Дверной колокольчик звякнул, выпуская Виктора на улицу, и из задней комнаты тут же появилась Таша.
— Поспешите, Жозеф, и будьте осторожны.
— А если он возьмет фиакр?
— Вы что-нибудь придумаете. Не упускайте его из виду ни на мгновение, меня волнует только одно — чтобы с ним ничего не случилось. Деньги у вас есть?
— Не волнуйтесь и положитесь на меня, я не подведу.
Жозеф надвинул кепку на глаза и кинулся догонять направлявшегося к Сене хозяина.
Виктор пристально вглядывался в зияющее провалами окон здание. Он пересчитал высокие аркады и колонны. Счетная палата, где когда-то соседствовали Министерство торговли и Министерство общественных работ, была мечтой для любителя античности: классические формы, заросшие зеленью развалины. Но Виктору, воспитанному на английской культуре, это здание больше напоминало замок с привидениями, которые так любила описывать Анна Радклиф. Закопченные каменные стены, обрушившаяся кровля, выбитые стекла и — странная деталь — трепещущий на ветру обрывок шторы на одном из окон, которая дополняла ощущение запущенности и таинственности.
— Замок Синей Бороды, — сдавленным голосом пробормотал Виктор, направляясь к улице де Лилль.
Он позвонил в дверь привратницкой. Бдительная консьержка впустила его только после того, как внимательно изучила визитку.
— Извините за беспорядок, я как раз начала уборку.
— Я ищу старика с длинными седыми волосами. Хочу отблагодарить его за то, что украсил цветами могилу моей жены на Пер-Лашез.
— А, это папаша Моску. Я его давненько не видела, должно быть, отсыпается после запоя. Скоро появится, не сомневайтесь.
— Покажите, где он обретается, я оставлю ему немного денег.
— Простите, мсье, не могу, он разозлится. В конце прошлой недели кто-то устроил в его комнате такой разгром! Беднягу это так поразило, что он позвал меня. Видели бы вы этот кошмар! Помню, я напугалась, когда увидела в Лувре «Плот Медузы», но тут меня просто ужас охватил. Будто ураган прошел. А папаша Моску выглядел так, словно призрак увидал, ну да, призрак, хотя с его-то ремеслом… Готова поклясться, что в этом деле нет ничего сверхъестественного. У нас тут шляются молодые бездельники, обжимаются в кустах с девицами — позади дома настоящие дебри. Вот они-то смеху ради и устроили погром… Я сказала полицейским, но что им до моих слов, у них хватает дел поважнее. Приберегите ваши деньги, папаша Моску их все равно пропьет.
Она проводила Виктора на крыльцо и уже собиралась уйти к себе, но спохватилась:
— Погодите, я кое-что вспомнила, сегодня ведь среда, так что, если хотите его поблагодарить, сходите в Тампль. Он там что-то покупает, перепродает, болтает с приятелями, а потом отправляется есть суп к мамаше Бриско на улицу де ла Кордери, в «Бриско, не останешься без обеда». Там его и найдете.
На беду Жозефа, добравшись до набережной д'Орсэ, Виктор взял фиакр.
«И что мне теперь делать? — задумался юноша. — Мадемуазель Таша будет в ярости. Ладно, слежку я прекращаю, но в эти развалины наведаюсь. Ей богу, дыр там больше, чем в швейцарском сыре!»
Лавочки были слишком тесными и темными, чтобы старьевщики могли выставлять там свой товар, вот они и раскладывали вещи прямо на тротуарах. Папаша Моску азартно торговался за помятый рожок с продавцом, предлагавшим публике старую военную форму, ржавые шпаги и лохмотья, которые выдавал за наряды императрицы Евгении. Последнее слово осталось за папашей Моску. Он с довольным видом засунул инструмент в глубокий карман и направился к заведению мамаши Бриско.
Потолок в маленьком зале был низкий и закопченный, столы и лавки стояли тесно. Кое-кто из посетителей дремал, другие играли в карты и домино. Огромная металлическая печь отапливала зал. Здесь подавали луковый суп — фирменное блюдо заведения. Женщина с курчавыми седыми волосами и могучей грудью, шаркая носами, обносила посетителей горшочками. Это и была хозяйка заведения мамаша Бриско.
— А вот и наш папаша Лашез! — громогласно поприветствовала она вошедшего старика. — Садись поближе к огню! Хочешь супу?
Не дожидаясь ответа, она поставила перед ним дымящийся горшочек.
— Надеюсь, хлеб ты принес? Не забыл, что я тут хлеба не подаю?
— Обойдусь. Подай мне полсетье красного.
— Слушаюсь, мой генерал.
Съев суп и выпив вино, папаша Моску осоловел и, когда хозяйка похлопала его по плечу, едва не свалился со стула от испуга.
— Готовь денежки, старик, ты последний, все разошлись, я закрываю лавочку.
— Мне нужен твой совет, красавица. Я хочу избавиться от одной фамильной драгоценности…
— Показывай. — Она поднесла кольцо к свету. — Мне нравится. Где ты его стянул, старый прохвост?
— Получил в наследство от родственницы.
— Ври кому-нибудь другому. Я его возьму, но вместо денег буду месяц кормить тебя до отвала, идет?
Они затеяли долгий спор, и старик одержал победу: месяц превратился в три. Виктор наблюдал за посетителем и кабатчицей через окно. Он обрадовался, что отыскал папашу Моску, и решил дождаться его, укрывшись в сарае. Ждать ему пришлось почти полчаса: старик вышел в тот самый момент, когда Жозеф выскочил из фиакра на другом конце улицы.
Не подозревая, что за ним следят, папаша Моску направился к Тамплю. За ним по пятам следовал Виктор, которого, в свою очередь, «вел» Жозеф.
Старьевщики зазывали покупателей, нахваливая свой товар:
— Отличное пальто! Взгляните на этот потрясающий фрак, мсье!
Сытый и довольный, папаша Моску на ходу приветствовал знакомых. Он как будто кого-то искал. Неожиданно он врезался в собравшуюся вокруг разносчика толпу, вынырнул рядом с полицейским и принялся кашлять, что-то невнятно бормоча, а потом отхаркался в сторону второго агента. Виктор застыл перед грудой подсвечников и не заметил Жозефа, наблюдавшего за происходящим из-за штабеля матрасов. Стражи порядка призвали на помощь своего бригадира.
— Что случилось? — спросил он.
— Вообразите, шеф, этот человек нарочно кашлянул мне в лицо. Я спросил, в чем дело, а он ответил: «Не собираюсь с тобой разговаривать!» — и толкнул моего товарища.
— Я сразу понял, что этот тип — смутьян, — подхватил его напарник. — Когда я подошел, он сплюнул в мою сторону. Я приказал ему прекратить, а он заорал: «Грязный легавый! Разве не видишь, что я болен?»
Бригадир смерил папашу Моску строгим взглядом.
— Что скажете в свою защиту?
— Простите, полковник, бронхи у меня забиты…
— Разве это дает вам право харкать в лицо служителям правопорядка?
— Со всем моим уважением, командир, но кашель ведь не сдержишь!
— Можно прикрыть рот ладонью! Кроме того, вы, если не ошибаюсь, назвали моего подчиненного «грязным легавым»!
— Я?! Да никогда в жизни, император мне свидетель! Я всего лишь посетовал на собственные несчастья и хворобу!
— Вы усугубляете свою вину, поминая императора. Забираю вас в участок, там уж я вылечу вашу простуду.
Папаша Моску воззвал к окружающим, и Виктор едва успел спрятаться за кучей тряпья.
— Какая несправедливость! — вопил старик. — Это все из-за Груши! Это он сказал: «Легавый! Грязный легавый!» — и удрал, а я расплачиваюсь!
На самом деле папаша Моску был страшно доволен, что полицейские отведут его в участок, но продолжал ломать комедию.
— Бедняга чокнутый, а они его загребли, какой позор! Инфлюэнца есть инфлюэнца! — воскликнула одна из старьевщиц.
Раздались свистки и улюлюканье, шуточки и насмешки. Жозеф увидел, что Виктор присоединился к толпе зевак, сопровождавшей папашу Моску, и, напомнив себе девиз Лекока: «Тот, кто вовремя стушевался, видит яснее, выйдя из тени», решил применить его на практике.
Виктор дождался, когда зеваки разошлись, вошел в комиссариат и поинтересовался у дежурного судьбой старика.
— Не беспокойтесь, проведет ночь в камере и успокоится. Учитывая погоду, так для него же будет лучше.
Виктор поблагодарил дежурного и вышел на улицу, решив вернуться на рассвете и забрать старика. Небо стало свинцовым, на грязных тротуарах таяли снежинки. Виктор зажал трость подмышкой, сунул руки в карманы и пошел прочь. Вслед ему из-под козырька подъезда смотрел худенький лицеист.
— Погода совсем рехнулась, — проворчал Жозеф, вытирая ноги о коврик перед бюстом Мольера.
— Вы его потеряли! — воскликнула Таша.
— Меня едва не застукали, и я счел за лучшее скрыться, но, если хотите, могу вернуться… — ответил раздосадованный юноша.
Он сделал вид, что хочет обслужить двух рассматривавших новинки франтов, но Таша удержала его за рукав.
— Не сердитесь, я просто очень волнуюсь. Рассказывайте, прошу вас.
Жозеф дал ей детальный отчет.
— Не бойтесь, опасность патрону не грозит, я не дам его в обиду.
— Спасибо, Жожо, я знаю, что могу на вас положиться. Мне пора. Напомните мсье Легри, что мы с ним встречаемся вечером в «Золотом солнце».
Таша ушла. Франты оплатили «Современные маски» Фелисьена Шансора, и Жозеф, вскарабкавшись на любимую лесенку, принялся просматривать газету «Сьекль» в поисках новостей о Денизе. Он ничего не нашел, но одна статья привлекла его внимание.
ТРУП В СЕН-НАЗЕРЕ
До сегодняшнего дня дело о неопознанном трупе, выловленном в Сен-Назере, никак не продвигалось, и звезда господ Горона и Лекашера готовилась закатиться. Однако позавчера рано утром инспектор Лекашер обратил внимание на короткую информацию в «Котидьен де Л'Уэст», в которой упоминалось о том, что докеры нашли бумажник, застрявший за контейнером в трюме № 2 грузового судна «Гоэланд». Бумажник находился в крайне плачевном состоянии, но в нем оказались документы, которые были отосланы в префектуру на экспертизу.
Жозеф вклеивал вырезку в блокнот, когда появился Виктор.
— Хорошо, что вы вернулись, патрон. Из-за непогоды клиентов у нас немного, так что есть время пораскинуть мозгами. Я все время думаю о Денизе…
— Я тоже, но пока ничего не ясно.
Беседу прервал приход любителя иллюстрированных изданий о бабочках. Жозеф шепнул Виктору:
— Мадемуазель Таша ждет вас в девять вечера в «Золотом солнце».
В оранжевом свете газовых фонарей по бульвару Сен-Мишель текла толпа спешащих по делам студентов, вольных преподавателей и разношерстных представителей богемы. Всех их как магнитом влекло на террасы кафе, где правила бал богиня грез и забытья, «зеленая фея» — абсент. Сидя за столиками, они лорнировали ножки проходивших мимо женщин, которые приподнимали юбки, чтобы не запачкать подол талым снегом. Представительницы прекрасного пола бежали на свидание или спешили на остановку омнибуса неподалеку от массивного фонтана.
Заурядная пивная «Золотое солнце» располагалась на площади, в угловом доме. Каждый вечер сюда устремлялись молодые длинноволосые бородачи в старомодной одежде. Некоторых сопровождали дамы легкого поведения с сильно напудренными лицами.
Виктор вошел. Лестница в глубине зала вела на цокольный этаж, расписанный Гогеном. В зале стояло пианино, на трехногих столиках и стульях лежали шляпы, воздух пропах трубочным и сигарным дымом и дешевыми духами. Художники ставили свои холсты у стены и заказывали выпивку стоявшему за стойкой хмурому бармену. Морис Ломье — в вишневой бархатной куртке, с большим бантом на шее и в мягкой фетровой шляпе — встречал их дружеским тумаком и предлагал садиться, повторяя одну и ту же шутку:
— Займи свое место, Цинна !
Раздосадованный Виктор повернулся, чтобы уйти, и увидел Таша. Она чудесно выглядела в бледно-зеленом платье с белым кружевным воротником и пышными, сужающимися на запястьях рукавами.
— Прелестный наряд, никогда его не видел, ты не…
— Это мамино платье, я берегу его для особых случаев.
Виктор почувствовал себя уязвленным: выходит, свидания с ним Таша не считает «особым» случаем.
— Оно слишком узкое в талии, приходится надевать корсет, и ровно через час я начинаю задыхаться, — добавила она, угадав его мысли. — Пойдем к пианино. Хочешь бокал шампанского от Мориса? Твое здоровье!
Виктор едва успел пригубить вино (не слишком охотно — из-за Ломье), как к ним подошел странный старик в дырявом плаще и сдвинутой на одно ухо шляпе, угодливо поклонился и попросил «мелочишки для бедняги Поля и сигарету для себя». От него несло перегаром. Виктор дал ему денег, чтобы отделаться.
— Что это за чучело? — спросил он, когда тот удалился.
— Великий пианист.
— Неужели?
— Видел его зубы? Черный, белый, черный, белый…
— Смешно! — воскликнул Виктор. — И все же, кто он на самом деле?
— Этот голодранец и бездельник отзывается на нежное прозвище Биби Лапюре.
— А какого «беднягу Поля» он имел в виду?
— Верлена. Биби Лапюре называет себя его секретарем, но на самом деле просто носит записочки любовницам поэта. А еще подрабатывает натурщиком на Монмартре.
— Верлен, — задумчиво произнес Виктор. — Великий поэт, возможно, гений. Жаль, что он губит здоровье в кабаках.
О, как вы мучите сердца!
Умру пред вашими ногами…
— О, да ты и стихи любишь? Я полагала, ты увлекаешься только полицейскими романами.
— Мы знакомы меньше года! Неужели ты полагаешь, что успела хорошо узнать меня, если…
— Я хочу представить тебя моей новой подруге, — перебила его Таша. — Мадемуазель Нинон де Морэ, мсье Виктор Легри.
Он поднял глаза. Перед ним стояла стройная молодая женщина в собольей шапочке на черных волосах и длинных, до локтя, перчатках. Он поцеловал ей руку и успел заметить упругую округлую грудь в вырезе платья, влажные губы и миндалевидные, искусно подведенные глаза.
— Рад знакомству, — пробормотал он.
— Идем, я покажу, какие картины отобрала для выставки, — предложила Таша.
— Чья это затея? Ломье?
— Нет, выставку придумал Леон Дешан, главный редактор «Ла Плюм». Два раза в месяц, по субботам, он устраивает публичные поэтические чтения.
Морис Ломье подскочил к Нинон.
— Ничего не говорите, я догадался! Вы пришли ради меня! — воскликнул он, обнимая молодую женщину за талию.
Нинон изящным движением развернула веер, отгораживаясь от взглядов мужчин. Виктор не мог не оценить ее манкого очарования.
— Морис, — обратилась к Ломье Таша, — вот четыре холста, к началу следующей недели я закончу еще пять.
— Плохо, дорогая, нам будет непросто решить, как развесить картины, если… Ладно, показывай. Снова эти твои крыши! — недовольно проворчал он. — Ты ведь знаешь, как я не люблю этот сюжет. Почему ты не выбрала обнаженную мужскую натуру? — Он отступил на шаг, оценивая общее впечатление. — Не хватает мужественности.
— Но Таша ведь не мужчина! — возразила Нинон.
Таша весело рассмеялась.
— Спасибо, что заступились за меня, Нинон, но только мужественность и впечатляет этих господ, внушая им уверенность в себе.
Морис спросил, взяв Виктора под руку:
— Ужели возможно принимать женщин всерьез, дорогой Легри? Что они создали? Только не называйте имен Сафо и мадам Виже-Лебрен , умоляю!
Нинон улыбнулась Ломье и сладким голоском задала следующий каверзный вопрос:
— А сколько гениев-мужчин узнала бы История, проводи они две трети жизни за чисткой картошки и стиркой пеленок?
— Не может быть, чтобы вы имели в виду себя! — запротестовал Ломье.
— Где ты познакомилась с этой девушкой? — шепотом поинтересовался у Таша Виктор.
— В «Бибулусе», вчера вечером, она помогла мне отнести холсты к багетчику. Ты был в морге, так что… Она сказала, что хочет мне позировать, но я отказалась.
— Почему?
— Я не смогу ей платить. Нет, нет, я знаю, что ты хочешь предложить, это не обсуждается, и потом, женские «ню»…
— Жаль.
— Что значит — жаль?
— Я бы попросил дозволения присутствовать на сеансах.
— Хитрец! Можешь обратиться к Морису, если хочешь, — он уже подцепил Нинон. Подожди меня внизу, я сейчас приду.
Виктор сел за столик в зале, где старые мрачные холостяки поедали сосиски, и развернул газету. Почти все статьи были посвящены отставке канцлера Бисмарка, в рубрике «Происшествия» ничего нового не оказалось.
— Дорогой друг, не верьте ни единому слову из того, что там написано, они все выдумывают!
— Не возводите напраслину на прессу, именно ей мы обязаны нашим знакомством!
Виктор поднял глаза от газеты: Таша и Нинон сели рядом с ним.
— Таша рассказала мне о вас, — улыбнулась ему Нинон. — Книготорговец, фотограф, рыцарь без страха и упрека, сыщик-любитель… Не многовато ли для одного человека?
— Насчет четвертого пункта она явно преувеличивает, — заметил Виктор.
— Лицемер! — воскликнула Таша. — Признайся, что обожаешь лезть в дела, которые тебя не касаются, и прошлым летом даже рисковал из-за этого жизнью!
— Я оказался вовлечен в то дело помимо своей воли…
— Перестаньте спорить и просветите меня, — вмешалась Нинон. — Таша уверяет, что вы страстный любитель детективных романов. Мне они кажутся скучноватыми, написанными по одной и той же схеме: добро торжествует над злом, убийца пойман, осужден и казнен, обыватели могут спать спокойно.
— Не могу с вами согласиться, — покачал головой Виктор. — Преступление завораживает порядочных людей. Авторы этого жанра увлекают нас на тайные тропинки, туда, куда мы сами никогда не осмелились бы ступить в реальной жизни.
— Вот как? Что ж, возможно, я поторопилась с суждением. Но меня куда больше волнует путь мужчины к сердцу женщины. Помогите мне заполнить этот пробел, мсье Легри, договорились? — спросила Нинон, наградила Виктора долгим рукопожатием и удалилась.
— Пантера, — прошептал Виктор, глядя ей вслед.
— Денизу опознал кто-нибудь из близких? — спросила Таша.
— Нет.
— Что ты решил?
— Дай мне еще два дня.
— Ни днем больше, ясно? Не хочу делить жизнь с эквилибристом, который может в любое мгновение упасть и разбиться.
— Ты действительно хочешь разделить со мной жизнь? — поймал ее на слове Виктор.
— А что мы, по-твоему, делаем? — рассмеялась она.
По пути домой он вдруг решил отдать Таша гребни из слоновой кости, купленные на улице Пернель. Она растроганно поцеловала его и не сказала, что ненавидит такие вещи, потому что они олицетворяют для нее страдание и смерть. Виктор нащупал в кармане медальон Одетты: это маленькое сердечко хранило секрет, который ему предстояло разгадать.
Снег шел, не переставая.
Мадам Пиньо собрала тарелки и приборы и отнесла их на кухню.
— Наелся, сынок?
— Да, мама, — ответил Жозеф.
Она взяла стальную кочергу, поворошила в печи, подбросила туда лопату угля и подняла штору на окне.
— Снег все валит и валит, не погода, а чистый кошмар. Если не потеплеет, останусь завтра дома.
— И правильно, мама, в твоем возрасте не стоит переутомляться.
— Не волнуйся, я выдержу. Твой бедный отец говорил: «Ты крепкая, как скала, Эфросинья».
— Пойду в папин сарайчик.
— Только не сиди допоздна, сынок.
Жозеф закрылся в сарае и поставил керосиновую лампу на стол, заваленный патронами, гильзами, осколками снарядов, островерхими касками прусских артиллеристов. Все это осталось ему от отца, который во время Франко-Прусской войны служил в Национальной гвардии. Еще тут были старые книги, гравюры, кипы газет, тщательно рассортированные по годам. Здесь Жозеф сочинял свои истории, писал роман, изучал газетные вырезки и мечтал о Валентине де Салиньяк.
Этим вечером юноша был не в духе. Он сел и хмуро уставился на лежавшие перед ним свежие газеты. Дениза не шла у него из головы. Жозеф попытался сосредоточиться на романе, но не смог, закрыл школьную тетрадь, на обложке которой красовалось: «Любовь и кровь», открыл новый блокнот, написал на первой странице «Происшествие на кладбище Пер-Лашез», поставил дату: «Март 1890 г.», покусал кончик ручки и наконец решился:
Вернуться в Счетную палату.
Патрон что-то от меня скрывает.
Зачем он следил за этим стариком?
Жозеф взглянул на пришпиленную к стене фотографию, на которой были запечатлены двадцатилетняя мадам Пиньо и ее упитанный жених. Они стояли у парапета набережной Вольтера и улыбались в объектив.
— Ты прав, папа, нельзя опускать руки. Когда человек чего-то очень хочет, он добьется своего. Решено: я займусь этим делом всерьез, и ты будешь мной гордиться.
