Глава восемнадцатая

Все вынуждены были оставаться на месте и ждать приезда полиции. Когда Виктор толкнул входную дверь своего дома, он сразу увидел Таша. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

— Все в порядке, Таша? Ты не слишком волновалась?

Она ответила холодно, видно было, что его забота ее только раздражает.

— Нет, все нормально, только я чуть с ума не сошла от беспокойства, а так все нормально. Я не знаю, где ты шляешься, ты появляешься весь в бинтах…

— У тебя правда измученный вид.

— Ах, ну что ты, как ты мог подумать! Уже скоро полночь, я устала от твоих выходок. У тебя весь воротник испачкан. Э, да это кровь!

— Это не важно, дорогая, все пройдет. Я снял старую повязку и раскрылась рана, и врач надел мне вот этот новый модный галстук.

«Это не ложь, а всего лишь слегка подкорректированная правда».

— Когда ты куда-то уходишь, я каждый раз думаю, не принесут ли мне тебя по кусочкам.

Ее голос дрожал, ей было стыдно за свою неискренность, она изображала гнев, поскольку узнала от Валентины про великолепную эскападу Эфросиньи у Пон-Жуберов. Айрис ей проговорилась. Интересно, Виктор знает, что произошло? Может, он разбирался с этим развратником Бони?

— Виктор… Как тебе кажется, права ли я, что так привечаю племянницу мадам де Салиньяк? Мне не хотелось бы, чтобы ты сердился, ты ведь терпеть не можешь Пон-Жуберов.

— У тебя любой мелочный флирт превращается в государственное преступление. То меня завлекает в свои сети субретка из «Комеди-Франсез»! То тебе, как новый Казанова, не дает проходу комиссар Вальми! Может, ты попросишь свою любимую ищейку провести расследование?

— Этого еще не хватало, — сказала Таша. Она не сводила глаз с Виктора.

«Он ничего не знает, — подумала она, — или же он самый скрытный человек на свете!»

— Иди-ка ложись, это лучше всего сейчас, — сказала она вслух.

Виктор наконец смог вытянуться и расслабиться. Стареет, вот и все тело уже болеть начало. Таша лежала рядом и мерно дышала, но он не мог уснуть: перед глазами стояло застывшее лицо Колетт Роман.

— Уф, уже пять часов прошло, и жизнь все продолжается, — отметил Жозеф.

— Вы о чем?

— О конце света.

— Бедный мой Жозеф, вы не умеете расставлять приоритеты, а мы между тем попали впросак. Как объяснить смерть Колетт Роман?

— Ну это и так ясно… Она же созналась вам во всех злодеяниях.

— Ну, не обольщайтесь, у нас недостаточно улик, чтобы что-то обоснованно доказать. Я — единственный свидетель. Она разорвала фотографию, на которой были адреса двух жертв, ее можно было бы использовать в качестве улики.

— Но есть другие факты, которые привлекли всеобщее внимание: она пыталась убить Барнава, она напала на вас с оружием.

— Но ей не могут приписать три смерти без всяких доказательств.

— Она жила под подставным именем! Она поступила на работу в магазин как Колетт Роман, а на самом деле…

— И что из этого? Вдова Фулон ведь не спрашивала у нее свидетельство о рождении.

— Ноле могут засвидетельствовать, что она у них работала.

— Ах, как приятно это слышать! — пробубнил Жозеф. — Вальми будет счастлив от такого убогого результата.

— Ну вы уж не беспокойтесь за состояние духа нашего комиссара, он все равно все переиначит на свой лад, как всегда. И как всегда, несколько дней пресса будет так и сяк ковыряться в этой путаной истории, а потом ее похоронят так же быстро, как выудили на свет божий.

— Вы думаете, этот желторотый юнец Рено Клюзель так легко сдастся? Ну вы оптимист!

Дверь магазина открылась, вошла Катрин Лувье.

— Ох, а я боялась, что у вас будет закрыто. Мне нужно с вами поговорить, я тут вспомнила одну вещь, это важно, на кону моя репутация. До того, как мадам Фулон, Илер и матушка Ансельм рассказали, что видели меня в компании типа в клетчатом пиджаке вечером в воскресенье…

— Эзеба Турвиля? Того, что нашли зарезанным в Часовом тупике?

— Его самого. Пожалуйста, не перебивайте, мне нужно сосредоточиться, иначе я потеряю нить. За неделю до этого Колетт меня попросила дать ей поносить мою шляпку с цветами и длинную свободную жакетку, она у меня считается «на выход». Ну, я поворчала, однако не смогла ей отказать, мы же с ней подруги! Вот сучка! Хотела, чтобы подозревали меня вместо нее.

Виктор с облегчением вздохнул. Еще один факт в копилку расследования. Жозеф ликовал: нашлось очень солидное подтверждение их теории.

— Мадемуазель Лувье, если вас вызовут в качестве свидетеля в префектуру, вы согласны будете прийти и повторить это?

— Ну а как же! Шмотки-то она мне не вернула! Если порыться в ее шкафу, они там наверняка найдутся, держу пари.

— Жозеф, я думаю, что хорошо будет воспользоваться предложением кабаре «Небытие». Вы помните, если катастрофа не произойдет, нам полагается бесплатный вход!

— Ну если вас туда так манит… Я бы воздержался, не нравится мне это место.

— Вот смотрите, Жозеф: никто в этот конец света на самом деле не верил. Ученые все опровергали, но простого обывателя хлебом не корми, дай чего-нибудь побояться. Вот что меня действительно пугает, так это здание, где каждый второй осужденный на самом деле невиновен, — сказал Виктор, показывая на префектуру полиции. — Вы вчера получили взбучку за позднее возвращение?

— Мне повезло, Эфросиньи не было дома! Айрис спала, и не пришлось травить ей всякие байки. А вы?

— О, я…

Огюстен Вальми был очень, очень недоволен. Надо бы как-нибудь наказать растяпу-рабочего с улицы Арколь, который нес ведро гудрона и испачкал жуткими черными пятнами брюки ни в чем не повинного прохожего. Огюстен Вальми и был тем прохожим. Конечно, отправить его в тюрьму — это было бы слишком, а вот основательный штраф научил бы этого болвана уму-разуму.

И к какому наказанию следует приговорить анонимного автора книги «Тысяча и один полезный совет по домоводству»? Он имел наглость утверждать, что лучшее средство от гудроновых пятен — сливочное масло. А потом достаточно просто промыть пятно горячей водой с мылом. В результате прекрасные полосатые брюки комиссара украсились коричневатым потеком, окруженным жирным ореолом. Видок был кошмарный.

Он засунул ноги под сиденье, надеясь, что никто не заметит это безобразие.

— Что нового? — безразлично поинтересовался он.

Жозеф зачарованно уставился на ухоженные руки комиссара.

— Мы разоблачили убийцу. Это женщина. Но, к сожалению, она мертва.

Огюстен Вальми достал носовой платок, прижал его ко рту и откинулся на спинку стула.

— Знаю, знаю. Мне нужен конкретный отчет, без всяких лишних подробностей.

Виктор начал свой рассказ, обойдя молчанием дополнительные обстоятельства вроде аферы, затеянной Шарлиной Понти и Рафаэлем Субраном, и участия в деле Фермена Кабриера. Огюстен Вальми слушал с непроницаемым лицом.

— Ну и вот, — заключил Виктор, — таковы были последние слова Колетт Роман.

— Для правосудия это все голословные утверждения и произвольные выводы, вопросы без ответов, какое ему дело, что имеется некая смутная связь между этой женщиной и тройным убийством? — резко возразил Вальми.

— Я прекрасно вас слышу, господин комиссар. При отсутствии вещественных доказательств мы с мсье Пиньо можем всего-навсего выдвинуть версию. Мы рассмотрели несколько вариантов и можем рассчитывать только на признание Зелины Дурути, она же Колетт Роман.

— Я вас слушаю, — сквозь зубы процедил Огюстен Вальми.

— Трагическая смерть Флорестана Ноле потрясла ее. Она замыслила идеальную месть. Неустанно выслеживала в парижских джунглях четверых негодяев, виновных в смерти ребенка. Обнаружить Луи Барнава было нетрудно. Что может быть элементарнее, чем навести справки в омнибусной компании? Можем даже предположить, что идея наказать его за прошлые преступления погнала ее в поисках работы в IX округ, где ее под именем Колетт Роман наняла на работу вдова Фулон.

— Да, ну хорошо, и что дальше, это все сплошные гипотезы, — пробормотал Огюстен Вальми. — Мне нужны вещественные доказательства!

— Позвольте мне дальше развить нашу аргументацию. Зелина-Колетт завязала дружеские отношения с бывшим извозчиком, заметила его одержимость темой времени и замыслила убийство в декорациях, связанных с Сатурном. Оттуда, несомненно, родился ее план зазвать трех остальных негодяев в Часовой переулок. Она знала, кто они по профессии, они это указали во время допроса в комиссариате VIII округа. Зелина-Колетт прошлась по театрам столицы и вычислила Робера Доманси. Так же она нашла Шарля Таллара, хотя список школ был подлиннее. Эзеб Турвиль был почтальоном, но его уволили после забастовки. Коллеги дали ей его адрес, но он оттуда съехал — нечем было платить. Но консьерж, наверное, рассказал, что он переехал к своей сестре Клариссе Лостанж.

— Ваш рассказ звучит убедительно, но, увы, он ничем не подкреплен. Сплошные «несомненно», «наверное». С помощью каких уловок она завлекла этих трех человек в Часовой тупик?

— Мы не знаем.

— Ваша романтическая история рассыпается как карточный домик. Слишком много «может быть» и «конечно же». Пойдите расскажите это прокурору! А к тому же основной свидетель, мадам Самбатель, утверждает, что убийца — парень.

— Зелина-Колетт убивала свои жертвы, переодевшись в мужское платье, с помощью баскской пастушьей палки, так называемой макилы, выточенной из мушмулы и скрывающей в себе острие, разом вылетающее из рукоятки. Колетт знала, куда бить, поскольку до этого работала медсестрой.

— Она работала не медсестрой, а санитаркой. Однако могу с вами согласиться, что у нее могли быть кое-какие знания по анатомии. И это все? А те пресловутые рисунки мелом, стершиеся по мановению Святого духа, тоже ее рук дело?

— Да. Ей хотелось оправдать Фермена Кабриера и при этом свести счеты с вдовой Фулон, которую она недолюбливала. Единственное наше вещественное доказательство — оружие, которое и послужило причиной ее смерти.

— Ничто при этом не указывает, что именно им были убиты три жертвы.

Виктор и Жозеф застыли на месте.

— Я разочарован, Легри. Ваша теория притянута за волосы. Что касается свидетельства мадемуазель Катрин Лувье, отчасти явившейся жертвой манипуляций мадемуазель Роман, то оно, несомненно, указывает на участие последней в этом преступлении, но слишком неочевидно, чтобы обвинить ее напрямую. Всех эти косвенных улик недостаточно для осуждения покойной. У нас есть непочатый край разнообразных гипотез, помимо этой. Хорошенько все взвесив, Легри, я решил, что лучше будет упростить нам задачу…

— Но мсье комиссар… — пролепетал Жозеф.

— Никаких «но», мсье Пиньо. Я уже принял решение. Вы не забыли, что это я веду расследование, а, Легри?

— Если вы настаиваете, господин комиссар, мы отойдем от дел. Но лишь потому, что ваше положение в этой ситуации более прочно, нежели наше. Дальнейшее развитие событий на вашей совести, мы удаляемся. Однако я совершенно уверен, что мы правы.

— Не нужно тут мне этих похоронных физиономий. У меня тут был молодой журналист из «Паспарту» Рено Клюзель, упрямый такой малый, его никогда не убедить подобными объяснениями без подходящего мотива.

Огюстен Вальми наклонился вперед.

— Мсье Пиньо, я хотел бы использовать ваши умения, мне понадобится ваш литературный талант, — сказал он, улыбнувшись.

Жозеф улыбнулся в ответ, но улыбка вышла нерадостной.

— Я плохо понимаю, господин комиссар, вы хотите замять дело, что ли?

Огюстен Вальми кивнул головой.

— Придется лжесвидельствовать, — пробурчал Жозеф, — теперь-то мне все понятно.

Виктор посмотрел на Огюстена Вальми. Комиссар хотел любой ценой поскорей избавиться от этого неудобного, компрометирующего дела и пресечь в зародыше любое журналистское вмешательство: ведь папарацци могут разнюхать его родство с Робером Доманси. То есть придется сотрудничать с врагом.

— Не имеет ли тут место использование служебного положения в личных целях? — воскликнул он. — Постойте, Жозеф, вас что, подводит память? Колетт-Зелина призналась мне во всех своих преступлениях, она напала на меня в кабаре «Нибытие», на глазах у многих свидетелей, используя свою макилу, у меня до сих пор отметина от нее на горле, я мог умереть от потери крови! Аптекарь, который меня перевязывал, об этом вряд ли забудет. Потом была эта сумасшедшая гонка с преследованием до собора Сакре-Кёр, в ходе которой она угрожала оружием Фермену Кабриеру и пыталась убить Луи Барнава. Многочисленным зрителям этой величественной сцены есть что порассказать. И ведь еще существуют Ноле, вы забыли про Ноле — они опознают ее в два счета, даже спустя столько лет.

— Браво, Легри, вы просто читаете мои мысли! — неожиданно поддакнул комиссар. — Я думаю, нам удастся договориться, в особенности если мсье Пиньо нам поможет!

— Поможет в чем?

Комиссар Вальми пригладил рукой бювар и произнес медовым голосом:

— Вам достаточно будет изложить на бумаге все факты, точно так, как вы мне рассказали, но только с одним небольшим изменением.

— Каким?

— Будьте четче, определеннее. Уберите все «может быть», все «несомненно», все «возможно» и вообще все ваши наречия, выражающие неуверенность. Не забудьте отметить важнейшую роль, которую я сыграл в раскрытии этой тайны, не указывая при этом, конечно, что Робер Доманси был моим сводным братом, вы следите за ходом моей мысли? Талантливый литератор ведь может создать для меня соответствующий этой схеме сценарий?

— Господин комиссар прав, — подтвердил Виктор. Лицо его было серьезно, но в голосе сквозила ирония. — Было бы весьма прискорбно, если бы пресса начала издеваться над нерадивостью полицейских.

— А мне заплатят построчно или фиксированную сумму? — заволновался Жозеф.

— Никак, молодой человек! Замечу мимоходом, я высоко ценю ваше чувство юмора. Но зато о вашем участии и об участии мсье Легри в расследовании никто не узнает, так что ваши уважаемые супруги не смогут вас ни в чем упрекнуть. Скажите мне за это спасибо. У вас есть двадцать четыре часа, чтобы передать мне отчет.

Выйдя на набережную Орфевр, Жозеф воинственно посмотрел на часовых у входа и скрестил руки на груди.

— Какой же он манипулятор! Надо было ему отказать. Мне необходимо что-нибудь выпить, этот легавый меня довел до ручки. Двадцать четыре часа!.. А вот между нами, Виктор, что бы вы сделали на месте Колетт?

— Если честно, даже не знаю. Кэндзи сказал бы так: «Как вода не останется на вершине горы, так и месть не удержится в большом сердце». За работу, Жозеф!

Раздосадованный нежеланием шурина хоть как-то подбодрить его и утешить, Жозеф шел и дулся. До самой площади Сен-Мишель они с Виктором не обменялись ни единым словом. Лишь когда подошло время расстаться, он вслух высказал свое возмущение.

— Признайте все-таки, это несправедливо! Мы же все распутали — в конце концов, где справедливость, вот оно какое, правосудие!

— Правосудие изображают с повязкой на глазах. Воспользуйтесь случаем, Жозеф, благодаря этому отчету Вальми станет вашим должником.

— Собственно, вы правы, я наваляю ему образцово-показательный отчет, этому леговому, пусть распускает хвост перед прессой. Скажите, а что станется с Шарлиной Понти?

— Ничего ей не будет, мы ведь специально опустили в рассказе упоминания о ее темных делишках. Держу пари, что через несколько дней она наконец проявит благосклонность к ухаживаниям Арно Шерака.

— А он, соответственно, сядет на диету и похудеет. А что Рафаэль Субран?

— Я уже объяснил ему, что шантаж — не самое достойное занятие. И предупредил, чтобы играл себе на сцене и вел себя прилично, а не то хуже будет.

Так что расстались они мирно, вполне довольные друг другом. Жозеф двинулся в сторону набережной Вольтер, к Раулю Перо, которому хотел поведать всю историю, а Виктор отправился на улицу Сен-Пер.

В нескольких метрах от книжного магазина он заметил стройный силуэт, смутно ему знакомый. Желтое платье из шелкового муслина, соболья накидка, шляпка из тафты, украшенная перьями и фиалками, подбитые мехом башмачки — этот наряд очень шел его хозяйке, гибкой сильфиде с пышными бедрами. Виктор узнал ее вальяжную походку от бедра: это была Эдокси Аллар, она же Фифи Ба-Рен, она же Фьямметта, она же бывшая герцогиня Максимова. Он благоразумно отошел в сторонку, поскольку вовсе не жаждал потока любезностей от этой роковой женщины, самки богомола, пожирающей с равным успехом и соболей, и хахалей. Пусть Кэндзи отдувается.

Но Кэндзи на месте не оказалось. На его стуле восседал Ихиро Ватанабе, с наслаждением выписывая колонки статистических данных, которыми он надеялся осчастливить парижан, стоит лишь его будущей книге увидеть свет. Он обернулся на звон колокольчика.

— Мой микадо! — воскликнула Эдокси. — Ох, нет, это не ты, это кто-то другой… Позвольте поинтересоваться, вы не мандарин?

— Дорогая мадам, — ответил Ихиро Ватанабе, кланяясь, — знайте, что мандарины — всего лишь высокопоставленные служащие Поднебесной империи, а вот микадо — император Страны восходящего солнца. Мы с Мори-сан родом как раз оттуда.

— Не шутите? А, ну да, я припоминаю, мы встречались в этом отвратительном месте, где плясали трупы.

— Память вам не изменяет, — подтвердил Ихиро Ватанабе. — В этот вечер я восхищался вашей красотой, сравнимой с прелестью гейши, сбившейся с пути прекрасной женщины. В моей стране декларируют преклонение перед женщиной, но на самом деле ее низводят до уровня архитектурного излишества, обычной виньетки в книге.

— О, меня еще никогда в жизни не сравнивали с виньеткой и архитектурным излишеством! Вы так необычно выражаетесь, мсье! А ведете вы себя так же эксцентрично?

Ихиро просиял и поклонился ей еще раз.

— Мадам, вы мне льстите. Я люблю цифры, выписываю их в столбик, сравниваю, произвожу с ними различные действия, и они открывают мне свои секреты.

— О, я тоже люблю вычитать и делить. Вот моя визитная карточка, я принимаю после семи часов вечера, только мужчин, у каждого свой день. Мы разделяем удовольствие от встречи, затем вычитаем все лишнее, что, как правило, относится к одежде, и потом я гашу свечи. Ну это я для красного словца добавила, у меня в отеле газовое освещение. Ну, договорились, мой микадо? Готовы постучаться в мою дверку?

Ихиро поклонился еще ниже, а когда выпрямился, обнаружил, что Эдокси уже упорхнула.

Рауль Перо терпеливо ждал, когда какой-то бесноватый в шляпе с пером альбатроса оставит в покое воображаемого противника, которого он пытался поразить острием зонтика, изображающего, в его понимании, шпагу.

— К бою, жалкий хлыщ! И вот — великолепный переход из четвертой позиции в третью, выпад — вы убиты!

Он радостно загоготал, опустил свое оружие и потрусил дальше, цокая на ходу языком.

— Невероятно, сколько психов бродит на воле, — проворчал Жозеф.

— Ну, большинство из них безобидны. Вот этот тип раньше был булочником. Однажды фиакр влетел в стекло витрины и развалил все в его лавке. Он был разорен. С тех пор воображает себя то королевским мушкетером, то его лошадью.

— А у вас как дела?

— Сегодня как-то не блестяще, но вчера я продал неслыханно много книг, клиенты даже купили у меня малоинтересное старье, которое я хотел выкинуть. Уже сто лет такого не было. А как идет творческий процесс, пишете?

— У меня было внезапное озарение: роман про огромного тарантула, который таится в чреве Парижа. Жаль, мой крестный сегодня не вышел торговать, я бы рассказал ему свой план.

— Ваш крестный Фульбер стареет, этой зимой он предпочитает сидеть без покупателей в теплой комнате, а не на продуваемой всеми ветрами набережной. Ваш тарантул замечательно символизирует универсальную выставку, которая хочет раздавить нас своими металлическими лапами. Я предсказываю вам успех в 1900 году. Но, если позволите спросить, почему именно тарантул? Почему не гигантская черепаха, у нее такой внушительный панцирь…

Жозеф попрощался с приятелем, пробормотав на прощание, что подумает над его предложением.

«Черепаха… Еще бы сказал улитка! А кстати…» — он задумчиво смотрел на прохожих. Туман расползался по берегам Сены, в нем, подвывая страшными голосами, как плавучие призраки, двигались баржи и лодки. Да и люди тоже напоминали привидения. «О, идея: никаких тарантулов, никаких черепах, эпидемия некоей неизвестной болезни, парижане делаются прозрачными, как под воздействием рентгеновских лучей и постепенно тают, отправляясь прямым ходом в загробный мир. «“Замогильные жители” — очень даже броский заголовок!»

На улицу Сены ему идти не хотелось. Иногда рутина семейной жизни становилась для него обременительной. Он побродил по улочкам Латинского квартала, надеясь встретить там маститых писателей, и побаловал себя ужином в дешевом ресторанчике.

Лежа под одеялом, Айрис наслаждалась блаженным чувством — удовлетворением автора, завершившего свой труд. «Злоключения Мочалки, альпийской овчарки» были дописаны, оставалось только попросить Таша проиллюстрировать ее. Она попробовала, подобно своей четвероногой героине, посчитать баранов в стаде, пасущемся на зеленом склоне горы. Но сон все не шел. Почему Жозеф не приходит домой? С ним что-то случилось? Повздорил с комиссаром Вальми? Вперед наука, как играть в детектива, не обращая внимания на предостережения жены. Если только не… Она попыталась отогнать подозрение, которое зародилось в глубине души. Если только он не отправился на свидание с той, о которой грезил прежде, с Валентиной де Пон-Жубер, которая теперь стала подругой Таша! И так сильно она переживала и терзалась, и такое почувствовала облегчение, когда в замочной скважине провернулся ключ, что почувствовала себя совершенно без сил.

Жозеф зашел в детскую и долго смотрел на спящих детишек. Дафна обнимала во сне Фратуша, тряпичную куклу, которую Джина подарила ей на день рождения. Артур сосал палец и тихо посапывал.

Вдруг он остро почувствовал, как же должна была мучиться Колетт Роман. Видеть безжизненное тело своего обожаемого малыша на мостовой, знать, что виноваты в этом три злобных негодяя и пьяный извозчик! А стал бы он мстить, если бы оказался на ее месте? Если бы причинили зло его детям, как бы он себя повел?

Он бесшумно разделся и скользнул под одеяло к Айрис.

— Ты спишь?

— Уже нет. Какие у тебя ноги холодные!

— Ты меня любишь?

— Что с тобой? Ты заболел?

— Я спрашиваю, любишь ли ты меня, это разве симптом какого-то заболевания?

— Я до безумия тебя люблю! Но только с трудом переношу твои чудачества!

— Любимая, когда я подумаю, что кто-то может тебя обидеть, я голову теряю!

Она обвилась вокруг него, удивленно улыбнулась.

— Дорогой, уже давно ты не проявлял ко мне такого интереса. Мне это льстит, но будь, пожалуйста, осмотрителен, двое детей — это уже не так мало.

Он воспользовался долгим поцелуем, чтобы скользнуть рукой под тонкую льняную рубашку.

Спустя некоторое время, когда они пошли на кухню, он рассказал ей сюжеты, которые сочинил, пока ходил по улицам. Хотя Айрис и не слишком высоко ставила его романы, она всегда готова была дать ему ценный совет.

На улице Висконти Эфросинья, высунув язык от усердия, вписывала строчки в свой драгоценный кипсек, вечный наперсник всех ее бед и радостей. Она не преминула отметить свою важную роль в недавнем расследовании Виктора и Жозефа. Ведь лишь благодаря полученным от нее в наследство мужеству и стойкости сынок смог обуздать компанию разбушевавшихся скелетов!

Несколько строчек она посвятила очередному злодеянию Мели Беллак:

Она перечитала и подумала, что эту забавную историю Жозеф может использовать в своих будущих романах, поскольку он прознал, где она прячет свой дневничок, где-где, в шкафу под стопкой простыней, и потихоньку его почитывал, чтобы расцветить свое повествование живыми деталями.

«Горе ему, если он нас с Айрис волновал ни за здорово живешь, бродил где-то до ночи! Иисус-Мария-Иосиф! Вечно тревожишься за этого вертопраха!»

Наспех подхватив волосы в узел на затылке, накинув блузу прямо на голое тело, Таша отважно набросилась на картину, изображающую Валентину де Пон-Жубер, сидящую в кресле с книгой в руке. Хотя глаза модели были опущены к раскрытой странице, лицо ее хранило заносчивое, упрямое выражение. Некоторое время назад Таша стала использовать в живописи не широкий мазок, а небольшие цветовые пятна, не совсем точки, как у пуантеллистов, но тем не менее без их влияния тут явно не обошлось. Она неустанно переделывала улыбку, линию щек, портрет ей не нравился, казался каким-то искусственным, жеманным. Подчеркнула очерк скул и тонкую линию носа, отошла, наклонила голову, окунула тонкую кисточку в черную краску, провела тоненькую темную линию вдоль одного виска, затем вдоль другого. Перед ней стояла сверхзадача: передать в портрете решимость своей новой подруги сбросить ярмо супружеского гнета и завоевать независимость. Несомненно, Таша таким образом подсознательно тоже старалась освободиться от слишком тесных для нее супружеских уз.

Она услышала, как дверь открылась и захлопнулась, но сделала вид, что не заметила прихода Виктора. Не зная, как начать разговор, он откашлялся, прочищая горло, потом подвинул кресло.

— Красивая работа, — в конце концов объявил он.

Она положила кисточку и палитру, крутанулась на месте.

— Я отказалась от идеи обсуждать с тобой твои подвиги. К чему тебя заклинать, все равно обещаешь, а потом не держишь слово. Обманываешь, что все эти дела неопасны, а в результате, если тебя не станет, что будет со мной и с Алисой?

— Я вообще-то не собираюсь исчезать, только если ты попросишь.

— Нечего ловить меня на слове. Это женская манера — переводить разговор на другую тему.

— В каждом мужчине есть частица женского. Поэтому, кстати, мне и хочется, чтобы ты сделала первый шаг.

— Первый шаг к чему?

— К примирению, когда движения говорят больше, чем слова.

Она не могла сдержать смех. Горбатого могила исправит. Виктор верен себе, и, возможно, поэтому она никогда не сможет с ним расстаться. Впрочем, не только поэтому.

Он избегает ссоры, уходит от выяснения отношений, ускользает от обвинений — и она в конце концов сдается. Она медленно сняла с него пиджак, потом жилет, потом рубашку. Он не двигался, только поднимал руки, помогая ей раздевать его. Когда он обнажился по пояс, она остановилась.

— А дальше?

— Останься так, только ботинки сними.

— А твоя блуза?

— Подними ее. Будем любить друг друга, как на тех эстампах, что обожает Кэндзи: на них интимные части тела появляются только после тщательного изучения.

Он не заставил себя упрашивать и принялся за исследование тайн ее тела, а она тем временем расстегивала ему брюки. Охваченные желанием, они двинулись в сторону алькова и уже готовы были повалиться на постель, как над детской кроваткой взметнулся звонкий голосок:

— Мама! Попить водиськи, позалуста!