Глава восемнадцатая
Вечер того же дня
За столиком в биллиардном зале кафе пригорода Сент-Антуан четверо мужчин молча смотрели каждый в свой бокал с мятной водой. Наконец инспектор Вальми опустил в воду соломинку, освежил горло и нарушил молчание:
– Прежде всего, господа, я попросил бы вас поведать, какова ваша роль в череде известных нам убийств. – И в его голосе прозвучала угроза.
– О чем вы? – разыграл недоумение Виктор. – Мы вообще не имеем к этому никакого отношения!
– Шутить изволите? – Огюстен Вальми достал из кармана потрепанный блокнот. – Господа, эти записи касаются вас. Здесь зафиксированы все ваши действия, связанные с упомянутыми мною преступлениями, так что я не потерплю возражений.
– Могу я взглянуть на ваши записи? – нахмурился Виктор.
– Нет. Я сам зачитаю их специально для месье Мори – ему будет весьма любопытно узнать о ваших деяниях. Итак, пятого апреля я неожиданно для себя встретил месье Легри у квартиры месье Розеля, фотографа. Месье Легри принял меня за полного идиота и наплел таких небылиц, что я насторожился, а затем пришел к выводу, что он затеял некое новое расследование, и решил не упускать его из виду. Восьмого апреля месье Легри учинил допрос месье Марсо, вахтеру служебного хода Опера́, а затем докучал бывшему старшине пожарных театра, месье Рике, выпытывая адрес мадам Фералес, вдовы одного из сотрудников этого заведения. Во второй половине того же дня его верный помощник, уважаемый месье Пиньо, заявился к безутешной вдове в гости с вопросами. Десятого числа наши доморощенные детективы завтракали в ресторане на озере Францисканцев. Двенадцатого месье Легри отправился в Опера́, но вместо того чтобы насладиться музыкой, побеседовал там с княгиней Максимовой, после чего устроил обыск в жилище оповестителя по имени Мельхиор Шалюмо. Тринадцатого месье Легри побывал в архиве редакции «Пти журналь», где изучил статью, посвященную ядовитым растениям. Пятнадцатого к месье Легри на улицу Фонтен явился месье Паже, и они вместе уехали на фиакре – я, к сожалению, не смог за ними проследить из-за крайне затрудненного дорожного движения. Вечером господа Легри и Пиньо стремительно совершили покупки в детском отделе «Магазэн дю Прентан» и устремились в «Фоли-Бержер». Там, месье Мори, вы присоединились ко мне, так что остальное вам известно. Восемнадцатого я обнаружил их на Тронной ярмарке – господа присутствовали на сеансе гадания, проводившемся некой Королевой Маб. А сегодня… вы и так в курсе, чем все закончилось, месье Мори. – Огюстен Вальми захлопнул блокнот и приник к бокалу с водой.
– Да уж, дела… – проворчал Кэндзи. – Я знал об их приключениях в Катакомбах, но это!.. И подумать только – у одного уже есть дочь и еще один ребенок на подходе, а второй скоро впервые станет отцом! Да у вас нет никакого понятия о долге перед семьей, господа! Хуже того – вы лжете, вы обманываете доверие близких, вы ставите их жизнь под угрозу! Вы хоть осознаёте, до чего может довести ваше неблагоразумие?
– Любая авантюра неблагоразумна, но без авантюр не жизнь, а скука смертная, – буркнул Жозеф.
– Если работа в книжной лавке навевает на вас тоску, посвятите себя без остатка сочинению своих пошлых романов-фельетонов! – взорвался Кэндзи. – Не представляю, как вы будете сводить концы с концами, имея двоих детей на руках!
– Мои романы-фельетоны приносят мне… – Жозеф осекся, рассудив, что выбрал неподходящий момент для душевных излияний.
Виктор же понял, что дальше нужно действовать осторожно.
– Что ж, Кэндзи, вы совершенно правы, и я прошу прощения: снова не смог устоять перед очередной загадкой. Но отныне – клянусь! – никаких авантюр, никаких расследований! – Говоря это, он скрестил пальцы за спиной. – Инспектор, позвольте выразить вам восхищение: мы ни на секунду не заподозрили, что находимся под наблюдением. – И с невинным видом добавил: – Проявите великодушие, удовлетворите наше любопытство: когда вы раскрыли всю подноготную этой истории?
Огюстен Вальми пристально уставился на него:
– А вам, стало быть, известна не вся подноготная?
– О нет. Прежде всего я даже не догадываюсь о мотивах убийцы.
– Увы, я тоже, – с неохотой признался инспектор.
Кэндзи с грохотом отодвинул стул и поднялся.
– Я возвращаюсь в лавку, меня ждут. Вы двое – по домам. Если, конечно, инспектор не намерен бросить вас обоих за решетку.
– Я, пожалуй, ограничусь тем, что приглашу их еще на одну беседу в ближайшее время… – отозвался Огюстен Вальми. – Нет-нет, не нужно, я сам оплачу счет.
У него отобрали часы, бумажник, галстук, подтяжки и оставили одного в камере. Казенный врач – прыщавый задохлик с надменным видом – осмотрел его с ног до головы и обмазал всего каким-то антисептическим средством с мерзким запахом. После врача явился надзиратель, поставил на стол еду на подносе и удалился. От одного взгляда на тарелку затошнило: брокколи, похожие на линялую зеленую губку, соседствовали там с треской, утонувшей в бледном комковатом соусе.
Ламбер Паже поморщился и растянулся на откидной койке.
…Лишь опустившись на стул за рабочим столом в своем кабинете, Огюстен Вальми прочувствовал, насколько вымотался за сегодняшний день. Стены кабинета, оклеенные жуткими бежевыми обоями в мелких коричневых прямоугольниках, окончательно испортили ему настроение. Даже сходить вымыть руки сил не хватило – он ограничился тем, что протер их платком, смоченным одеколоном. Открылась дверь, судебный секретарь бесшумно скользнул за конторку в углу, следом двое полицейских ввели Ламбера Паже – тот обеими руками поддерживал спадавшие брюки. Инспектор Вальми указал ему на стул и кивком отпустил конвоиров.
– Сожалею, что пришлось отобрать у вас подтяжки, месье Паже, но таковы правила. Вынужденная мера на случай, если…
– На какой случай?
– Если вы вдруг решите свести счеты с жизнью.
– С чего бы это мне сводить счеты с жизнью? Я невиновен. Кстати, ваши тюремщики назвали эту конуру кабинетом инспектора. – Ламбер Паже демонстративно огляделся. – По-моему, больше похоже на чулан, вы не находите?
– Не возражаете, если вопросы здесь буду задавать я?
– Господин инспектор, мне это записать? – робко подал голос из угла судебный секретарь.
– Как вам будет угодно, месье Делорм, но должен вам сообщить, что это всего лишь преамбула. Что до вас, месье Паже, не стоит относиться к своему положению слишком легкомысленно. Вы задержаны по подозрению в убийстве Анисэ Бруссара, владельца скобяной лавки на улице Вут. Вот теперь, месье Делорм, начинайте записывать. Я внимательно вас слушаю, месье Паже.
Ламбер пожал плечами:
– Это был несчастный случай. Бруссар напал на меня с намерением убить, мне пришлось защищаться.
– Стало быть, самооборона? Почему же вы тогда сбежали, вместо того чтобы немедленно обратиться в полицию?
– Я был в состоянии шока, не соображал, что делаю. Ну и перепугался не на шутку.
– Вы были хорошо знакомы с месье Бруссаром?
– Мы частенько сталкивались в Опера́. Иногда он спрашивал у меня совета по поводу финансовых инвестиций.
– У него были причины желать вам смерти?
– Бруссар с ума сходил от ревности, потому что Ольга Вологда, прима санкт-петербургского балета, предпочла меня ему. Он два раза пытался меня убить. Видите шрамы? – Ламбер Паже задрал подбородок, показывая затянувшиеся царапины на шее. – Бруссар порезал меня бритвенным лезвием «Джиллетт» – новомодное американское изобретение, такие во Франции пока что не продаются, и он был их единственным обладателем, можете проверить. К тому же у меня есть свидетель нападения. Когда это произошло, со мной рядом находился месье Легри, книготорговец с улицы Сен-Пер. Бруссар оглушил нас обоих и хотел меня зарезать…. До сих пор, как вспомню, в дрожь бросает.
– И когда же это случилось?
– В прошлый четверг.
Огюстен Вальми полистал потрепанный блокнот, вздохнул и захлопнул его – именно в прошлый четверг, 15 апреля, он упустил Легри и Паже из-за затора на дороге.
– У вас прекрасная память, месье Паже. А я не вспомню, что делал и позавчера.
– Своего рода профессиональный навык – я, знаете ли, поигрываю на Бирже, приходится запоминать котировки.
– Зачем вы с месье Легри ездили в Пасси?
– Возможно, вам это покажется странным… По-моему, у господина книготорговца не все дома. Но это я сейчас так думаю. Когда же он заявил мне, что несколько человек из моего окружения были отравлены пряничными свинками, я слегка насторожился. А потом мне самому подкинули пряничную свинку прямо в пещеру с минеральными источниками, где я прохожу курс лечения. Я испугался и привел месье Легри в термальный парк, чтобы он взглянул на «подарок» собственными глазами.
– Действительно, странная история. У вас сохранилась та пряничная свинка?
– Нет. Я был напуган, и когда мы с книготорговцем выбирались из пещеры, даже не подумал ее прихватить.
– Что ж вы такой пугливый, месье Паже? То и дело пугаетесь… Однако вот в чем загвоздка: пресловутым лезвием, которое не продается во Франции и единственным обладателем которого был месье Бруссар, зарезан именно месье Бруссар. Откуда же оно у вас оказалось? – Огюстен Вальми развернул сложенный лист бумаги и принялся разглядывать лежащую на нем металлическую полоску два с половиной на четыре с половиной сантиметра с прорезью посередине. – Прелюбопытный предмет, и очень острый, – сделал он вывод.
– Бруссар сначала угрожал мне на словах, потом набросился на меня, замахнулся… Я перехватил его кулак и оттолкнул изо всех сил – лезвие, которое он сжимал пальцами, угодило ему в горло.
– Да-да, точно в сонную артерию, какое невезение… Вы встретились с ним на Тронной ярмарке случайно?
– Нет, он нарочно заманил меня в ловушку, по крайней мере я так полагаю. Утром мне доставили письмо, отправленное пневматической почтой якобы Ольгой Вологдой.
– И что же было в том письме?
– Просьба о помощи и подпись «Ваша Ольга». Совсем не в ее стиле. Но я не мог проигнорировать такой призыв, а когда явился в условленное место и увидел Бруссара, понял, что послание от него.
– Дальше?
– Он показал мне точно такое же послание, только адресованное ему. Я решил вступить в игру и не стал говорить, что получил пневматическую почту. Сказал, что очутился в этих местах потому, что провел ночь у любовницы, Королевы Маб – она дает сеансы магии и гадания на Тронной ярмарке. Еще я сообщил ему, что Ольга Вологда бросила своего дорогого друга месье Розеля ради какого-то англичанина, у которого замок в Амбере.
– Откуда вам об этом известно?
– Услышал от месье Станислава де Камбрези. Ольга Вологда знакома с его супругой.
– Бруссар вам поверил?
– Не имею представления. Однако новость он воспринял спокойно и пригласил меня прогуляться… Когда я смогу быть свободным?
– Когда я проверю ваши показания. Человек мертв, вы имеете к этой смерти прямое отношение… Я распоряжусь, чтобы вам выделили камеру поприличнее. Правосудие должно быть беспристрастным.
Ламбер Паже презрительно фыркнул:
– Правосудие? О да, оно беспристрастно. Только оглянитесь вокруг, инспектор. Где вы его видели, это правосудие, кроме как в сентиментальных романах? Вы искренне считаете, что праведникам воздастся, а грешники будут наказаны? Правосудие – не смешите меня! Тоже мне урок Закона Божьего…
Огюстен Вальми невозмутимо достал пилочку и, приводя ногти в порядок, произнес:
– Еще один вопрос, месье Паже. Настоящее имя вашей любовницы, Королевы Маб, – Жозетта Арбуа?
– Откуда мне знать? – вскинулся Ламбер Паже. Стало заметно, что он теряет терпение. – И какое отношение это имеет к делу? Моя частная жизнь никак не связана со смертью бедолаги Бруссара! Я не хотел его убить, это была самооборона, никто не сможет доказать обратное!
– Я государственный чиновник, месье Паже, и государство мне платит за то, что я делаю свою работу. А моя работа состоит в том, чтобы собрать как можно больше сведений. Мы оба устали за день, так что чем раньше закончим, тем лучше. – Инспектор Вальми, тоже утомленный разговором, покосился на стрелки больших настенных часов с маятником, тиканье которых выводило его из себя. – Боюсь, что не понимаю вас, месье Паже: вы содержите женщину и не знаете, как ее зовут?
– Содержать женщин мне не по средствам, Королева Маб – всего лишь мое мимолетное увлечение. Она назвалась Жозеттой, мне этого было достаточно. По обоюдному согласию мы встречаемся у нее на улице Рокетт, это удобно для нас обоих.
– Почему же не у вас, в Пасси? Неужто опасаетесь пересудов?
– Я закоренелый холостяк, инспектор, и образ жизни у меня соответствующий. В квартире бардак, черт ногу сломит. И потом, Пасси – не ближний край.
– Последний вопрос, и вас проводят в камеру. Доводилось ли вам прибегать к услугам месье Шалюмо для передачи посланий и посылок?
– Да. И не мне одному. Многие завсегдатаи фойе Танца годами прибегают к его услугам – Шалюмо таким образом подрабатывает. Могу я попросить вас об одолжении, инспектор?
– Я вас слушаю.
– Можно ли сделать так, чтобы мне давали еду, похожую на еду?
Вторник, 20 апреля
Огюстен Вальми усердно обрабатывал пилочкой ногти, искоса наблюдая за маневрами барж у берега. Он, Виктор и Жозеф сидели на скамеечке в сквере Вер-Галан на стрелке острова Сите. Прохожих в этот утренний час было мало, погода стояла замечательная, легкий ветерок носил по скверу запах сонной реки и звуки аккордеона.
– Здесь гораздо лучше, чем в вашем кабинете, – поделился очевидным выводом Жозеф.
– Будем считать, что вы всего лишь мои осведомители, а не свидетели по делу об убийстве, – отозвался инспектор. – Это облегчит жизнь всем нам. В кабинет для дачи показаний я вызову вас лишь в случае крайней необходимости.
– Очень любезно с вашей стороны, – буркнул Виктор. – Но у меня такое ощущение, что вы собираетесь присвоить результаты нашего расследования.
– Именно так. И ничуть этого не стыжусь. Не вы ли сами убеждали меня в том, что ваше расследование направлено исключительно на изучение низменных инстинктов рода людского? Стало быть, вам придется довольствоваться ролью социолога, а мне карьеру делать надо, уважаемый месье Легри. Однако я удовлетворю ваше любопытство. – Не переставая орудовать пилочкой, инспектор Вальми поведал сыщикам-любителям о допросе Ламбера Паже.
– Что еще он рассказал вам, инспектор? – спросил Виктор, когда Огюстен Вальми вкратце изложил факты.
– Сущий вздор. Например, что Бруссар в первый раз напал на него в Пасси, в тот день, когда я потерял вас, угодив в затор.
– То есть это было пятнадцатого числа? – уточнил Жозеф.
– Именно так.
– А вы выяснили, что делал в тот день Мельхиор Шалюмо?
– Конечно, – кивнул инспектор. – Он не покидал Опера́, папаша Рике мне это засвидетельствовал. Они сначала поболтали, потом спустились под сцену проверить, все ли люки закрыты. После этого Мельхиор Шалюмо пригласил папашу Рике выпить стаканчик у него в каморке на седьмом этаже. Если бы Шалюмо обладал даром вездесущности, я бы сильно удивился.
– Это было утром или во второй половине дня?
– Ближе к полудню.
– Значит, утром Шалюмо мог съездить в Пасси и обратно, – заметил Виктор.
– Но тогда он должен был откуда-то узнать, что Ламбер Паже заявится к вам на улицу Фонтен, – покачал головой инспектор Вальми. – Нет, я думаю Шалюмо тут ни при чем.
– Что значит – ни при чем? – возмутился Виктор. – Он был на озере Францисканцев, как раз когда Тони Аркуэ сначала получил пряничную свинку, а после этого утонул! У Шалюмо был доступ в гримерку Ольги Вологды. И это он доставил на улицу Вут еще одну пряничную свинку, ставшую причиной смерти мадам Бруссар! Кроме того, вам прекрасно известно, что тем утром, когда я ходил в архив редакции «Пти журналь», моя жена тоже…
– Да-да, – перебил его Огюстен Вальми, – мне все это известно. Вашей жене пряничную свинку принес простой посыльный. Мы провели экспертизу, и она продтвердила вывод месье Шодре: в тесте не было и следа яда. Стало быть, повторяю, Мельхиор Шалюмо ни при чем.
– Я своими глазами видел, как он вручил пряничную свинку Жоашену Бландену в Катакомбах, – вмешался Жозеф. – А Фералес? Вы о нем забыли? Конечно, он не пригласил Мельхиора Шалюмо на свою свадьбу, однако нет доказательств, что…
– Нет вообще никаких доказательств. – Инспектор наконец завершил гигиеническую процедуру и убрал пилочку в карман. – А без доказательств у меня руки связаны. Да, я нашел в сундучке Шалюмо предметы, принадлежавшие покойным Аркуэ, Бландену и Фералесу, но для ордера на арест судье этого будет недостаточно. Кроме того, доставлять подарки и любовные записки входит в обязанности Шалюмо – тут тоже не подкопаешься.
Тут Жозеф так резко вскочил, что из-под его ноги брызнула галька, и безупречно чистые ботинки инспектора припорошило каменной крошкой.
– Шалюмо якшается с Королевой Маб!
– И что? – проворчал инспектор Вальми, тщательно вытирая ботинки платком. – Ламбер Паже тоже с ней якшается.
– Как – что? Настоящее имя Королебы Маб – Жозетта Арбуа, она дочь задушенной старухи, той самой, что напекла ядовитых пряничных свинок! Это ведь доказательство!
– Доказательство чего? Девица Драпье, которая наконец-то явилась в полицию, не в состоянии описать убийцу. Даже не может сказать, высокий он был или низкий. Девица Драпье, видите ли, не в курсе, она, видите ли, затаилась возле уборной, обмирая от страха, и оттуда ничего не сумела разглядеть. – Огюстен Вальми выбросил испачканный платок и надел перчатки. – Месье Легри, если вы предоставите мне неопровержимые факты, свидетельствующие о вине Мельхиора Шалюмо, он не избежит справедливого суда. Самое неприятное, что нам неизвестен мотив этих преступлений. Что же до Ламбера Паже… – Он посмотрел на памятник Генриху IV. – Возможно, именно в душе Ламбера Паже таится ответ на все загадки, как в этой бронзовой статуе – некие сокровища.
Виктор с Жозефом уставились на инспектора как на человека, внезапно потерявшего рассудок.
– Я в своем уме, господа, не надо на меня так таращиться. Вы что, не знаете эту историю? В начале эпохи Реставрации было решено отлить из бронзы и установить здесь конную статую короля Генриха. Но после опустошительных сражений, в которых принимала участие артиллерия, во Франции отчаянно не хватало этого металла – весь пошел на пушки, – и новое правительство распорядилось переплавить две статуи Наполеона: ту, что венчала Вандомскую колонну, и памятник работы Гудона с колонны в Булонь-сюр-Мер.
– А какое отношение это имеет к Ламберу Паже? – нахмурился Виктор.
– Говорят, что в знак протеста один из работавших над статуей Генриха Четвертого чеканщиков, будучи ярым бонапартистом, замуровал в правую руку монарха маленькую фигурку Наполеона, а в брюхо коня – кипу памфлетов, порочащих ненавистных Бурбонов. Никто не знает, легенда это или сущая правда. Мы не найдем ответ, пока не разломаем памятник. Обыск в квартире Жозетты Арбуа, более известной как Королева Маб, равно как и обыск в логове Паже, ничего не дал. У нас нет ни одной улики, которую можно было бы предоставить суду, а презумпция невиновности требует четких доказательств со стороны обвинения. Если Паже не подпишет чистосердечное признание, его будут судить только за непреднамеренное убийство Анисэ Бруссара. Адвокат заявит, что это была вынужденная самооборона или преступление на почве ревности. И в том и в другом случае больше трех-четырех лет Паже не дадут – присяжные обычно снисходительны в такого рода делах.
– Постойте-ка! – воскликнул вдруг Жозеф. – Пятнадцатое апреля, точно! Ламбер Паже утверждает, что шею ему порезал Бруссар, но это невозможно! Пятнадцатого апреля я видел Анисэ Бруссара на улице Вут. Утром у них там было чрезвычайное происшествие, приезжали полицейские и пожарные – старушке, которая часто наведывается в скобяную лавку, стало плохо прямо в торговом зале, у нее случился сердечный приступ, и Бруссар хлопотал вокруг, пока пожарные не увезли ее в больницу. Стало быть, он не мог быть в Пасси! И вот еще что: Бруссар говорил мне, что Паже заходил в лавку двумя днями раньше, но не застал его, поскольку он в то время был в Эрменонвиле. Ламбер Паже вполне мог стащить лезвие и, вероятно…
– Минуточку! – перебил молодого человека инспектор. – Нет ничего проще, чем сделать ложные выводы на основе необоснованных предположений. «Мог» и «вероятно» – это не доказательства. Найдите и предъявите мне осязаемые улики или непреложные факты его вины. Пока этого не случится, нам не о чем с вами разговаривать.
Под застекленным куполом Восточного вокзала клубился сизый дым. Натужное дыхание паровозов, лязг вагонных сцепок, свистки и грохот багажных тележек по перрону сливались с гомоном толпы озабоченных путешественников. На лицах читались беспокойство – всё ли взяли в дорогу? – и горечь расставания. Мельхиор Шалюмо в безупречном костюме из альпаки самому себе казался великаном. Он величественно прокладывал дорогу в толчее, размахивая тростью, а за ним волоклись двое носильщиков с его пожитками: ларцом, на крышке которого красовалось выложенное мозаикой имя «Саламбо», кожаным саквояжем и манекеном из ивовых прутьев, одетым в форму гусарского полковника.
В конце перрона, вдали от толпы, зияло пустое пространство – там проводник в золотых галунах стоял на страже сверкающей железной машины, сложного механизма, соединенного с вагоном-рестораном и вагонами-купе. Маленький человек замедлил шаг, дабы обозреть это чудо из чудес. «Восточный экспресс», следующий в Константинополь через Вену, был здесь только ради него, Мельхиора Шалюмо, – сказочно прекрасный, надраенный до блеска, потрясающий воображение. Его карета.
Отдельное купе могло бы потягаться в роскоши с каким-нибудь великосветским салоном – просторное, уютное, со всеми удобствами. Мельхиор присел на койку, попрыгал, проверяя, насколько она мягкая, растянулся на ней с наслаждением, вдохнул запах свежего постельного белья. Затем встал и пристроил ивовый манекен в кресле.
– Особенным путешественникам – особенный поезд, Адонис. Я давно мечтал приобщиться к этому великолепию, доступному лишь избранным. Согласись, здесь получше будет, чем в чулане восьми квадратных метров на седьмом этаже! Не стану отрицать, обошлось мне это недешево, но за годы службы разносчиком тайных даров и посланий я успел набить чулок монетками под завязку… О, слышишь? Двери захлопали…
Прозвучали два долгих гудка. Ударили в стороны струи пара. «Восточный экспресс», едва ощутимо качнувшись, тронулся с места – Мельхиор даже не сразу осознал, что они отправились в путь, ему почудилось, что это соседний состав отошел от перрона. Но вскоре здание вокзала исчезло из виду, и маленький человек возликовал.
Поезд промчался по унылому предместью, галантно проследовал меж загородных вилл и дальше покатил по сельской местности: за окном потянулись поля, перелески, реки, проплыла мимо будка дежурного по переезду. С синего неба за «Восточным экспрессом» наблюдали редкие белые облачка.
Инспектор Вальми торжествовал – наконец-то в его руках оказался хоть один козырь. Полюбовавшись еще раз на важную улику, он спрятал ее в конверт – маленький картонный прямоугольник с цветной картинкой и подписью:
Г-н де Ножан застает Люлли, придворного поваренка мадемуазель де Монпансье, когда тот дает концерт на кухне перед своими собратьями.
В середине дня Огюстен Вальми вызвал на набережную Орфевр девицу Драпье и немедленно показал ей улику:
– Посмотрите внимательно: это одна из ваших карточек бон-пуэн, мадемуазель?
Полина Драпье не колебалась ни секунды:
– Да, господин инспектор. Их было восемнадцать, несколько штук я потеряла, потом кто-то подкинул их мне в фургон. Но собралось всего семнадцать. Все они из серии «Знаменитые дети», там есть Антонио Канова, Карл Линней…
Огюстен Вальми прервал девушку нетерпеливым жестом:
– Меня интересует только эта карточка. Я, кстати, не знал о флорентийских корнях Жан-Батиста Люлли и о том, что в возрасте десяти лет родители продали его шевалье де Гизу, чтобы мальчик стал шутом при дворе мадемуазель де Монпансье, а та сперва отправила его поваренком на кухню. Да уж, весьма поучительно для школьников.
– Где вы ее нашли? – спросила Полина.
Огюстен Вальми вместо ответа принялся разглядывать собственные ногти.
– Видите ли, мадемуазель, – наконец нарушил он молчание, – убийцы не хитрее большинства простых смертных, они тоже совершают ошибки. Я догадываюсь, почему он оставил при себе именно эту карточку… Жан-Батист Люлли был зачинателем оперы во Франции.
– Они надеются меня сломить? Болваны! Защищайся, Ламбер, и не забывай контролировать эмоции. Ты готов выдержать бесстрастный взгляд инспектора Вальми, не заробеешь при виде его ничего не выражающего лица, ответишь верно на все его каверзные вопросы. Да, ты готов ко всему. Нужно противостоять служителям закона отважно и хладнокровно, притвориться недоумком, чтобы сделать в конце концов дураков из них – а ты ведь это умеешь. Единственная тень на горизонте – та учительница… как же ее зовут?.. ах да, Полина Драпье. Интересно, она уже дала свидетельские показания?.. А о чем, собственно, она способна рассказать? Девчонка не видела моего лица, не слышала голоса… Так, а Жозетта? Жозетта ничего не знает, ее и вовсе можно списать со счетов. Остается Чик-Чирик. Коварный извращенец, хитрая бестия, однако же у него нет никакого резона меня топить, иначе пойдет на дно вместе со мной – окажется на скамье обвиняемых как соучастник… Чертов Мельхиор! Нет, он будет молчать… С другой стороны, он может заявить, что не ведал о содержимом посылок, которые доставлял по моей просьбе, а это сущая правда… Еще книготорговец. Этот чуть было не нарушил все мои планы, но я его перехитрил – он заглотил наживку и не поморщился. Понадобилось изрядное самообладание, чтобы его оглушить, а потом порезать себе шею бритвенным лезвием и засунуть его за отворот брючины Легри, тем самым направив подозрения доморощенного сыщика против Бруссара. Блестяще было задумано!.. Одно мне непонятно: куда подевалась свинка, которую я положил рядом с источником железистой воды?.. Ба, да какая разница, это был невинный пряник без крупицы яда.
Растянувшись на тюремной койке, Ламбер Паже вполголоса разрабатывал стратегию защиты. Он совершил пять убийств – шесть, если считать непредвиденную смерть Берты Бруссар, – и у полиции не было ни единой улики против него. Лишь убийство Анисэ Бруссара поставило его перед дилеммой.
– У тебя два варианта: преступление на почве ревности и вынужденная самооборона. И в том и в другом случае партия считай выиграна – к тебе наверняка проявят снисхождение. – Ламбер Паже улыбнулся. – Пара-тройка лет за решеткой? Что ж, будет время почитать и написать либретто еще одной оперы-балета за государственный счет. И мое новое творение будет лучше прежнего, «Гадес и Персефона» с ним не сравнится… Впрочем, если версия самообороны пройдет на «ура», тебя и вовсе оправдают.
Он поправил подушку под головой и повернулся к стене. Предыдущий обитатель узилища нацарапал на ней:
Там злые демоны! О, преисподней дщери!
Пришли меня терзать вы, как добычу – звери?
Те змеи, что шипят на ваших головах…
Перед мысленным взором тотчас возникла картинка.
Занавес закрывается на премьере его оперы-балета, в зале вспыхивает свет, исполнители партий Гадеса и Персефоны выходят на поклон под гром аплодисментов. Зал встает, раздаются восторженные крики «Браво!», овации не смолкают. Публика потрясена, зачарована, пение и хореография создали новое измерение, в котором властвуют эмоции…
Картинка стерлась, и он устремил взгляд на зарешеченное оконце.
– Четыре года труда уничтожены четверкой подлецов! Каким же я был идиотом – доверился Ольге Вологде, отдал ей законченное либретто! И оно исчезло, а всякий раз, когда я спрашивал о его судьбе, она отвечала уклончиво: «Ах, мой милый Ламбер, ваше либретто прелестно, это шедевр, вы невероятно талантливы. Однако же надобно время, чтобы найти достойных исполнителей, прежде всего хороших музыкантов». Змеи! Я сам влез в гадючник! Гореть им всем в аду!
Однажды вечером, в январе, он увидел в фойе Танца Анисэ Бруссара, беседовавшего с Максансом де Кермареком, антикваром с улицы Турнон. Ламбер стоял там, где они не могли его заметить, зато ему был прекрасно слышен разговор. Бруссара распирало от сознания собственной важности, он, выпячивая грудь, повествовал человеку в красном: «Дорогой мой Кермарек, вы удивитесь, но я финансирую постановку оперы-балета на сюжет из античной мифологии. А знаете, кто написал либретто? Сама Ольга Вологда! Действие происходит в царстве мертвых, но ничего общего с Оффенбахом! Господа Тони Аркуэ и Жоашен Бланден в поте лица трудятся над партитурой. Хореографическую партию Персефоны будет исполнять Ольга Вологда, вокальную – мадемуазель Сандерсон, дива из “Таис”. На роль Гадеса мы подумываем пригласить месье Мореля, который прославился в партии Яго. Месье Фералес поклялся мне, что сделает все возможное, чтобы убедить их участвовать в спектакле».
Слова Бруссара тогда звоном отдавались в голове Ламбера Паже, во рту появился металлический привкус крови. Гомон в просторном зале делался все тише, будто Ламбер оглох и внезапно оказался в пустоте. Охваченный гневом, он скрипнул зубами, пошатнулся и схватился за колонну, на шее от внутреннего напряжения вздулись вены.
Той ночью он не мог заснуть. Сидел у открытого окна и, не обращая внимания на холод, курил сигарету за сигаретой до зари. В нем медленно созревал инфернальный план. Когда рассвело, Ламбер по пути к Жозетте завернул в муниципальную библиотеку – хотел почитать справочник по криминологии, но ему в руки попалась та книга. Ее название – «Пляски смерти в средневековой Франции» – рассеяло последние сомнения. Да, он способен на чрезвычайный поступок. Остается придумать, как именно его совершить. Сразу пришла мысль о яде – о таком яде, который не оставляет следов и который легко раздобыть, не обращаясь к аптекарю. Ламбер Паже остановился на аконите. Но как заставить четверых негодяев добровольно проглотить его?
Спустя неделю Ламбер все еще ломал голову над этой задачей. На ответ его, сама о том не ведая, натолкнула Жозетта: впервые со дня знакомства она вдруг завела речь о своей матери – жалкая старуха, мол, живет тем, что стряпает и продает сладости да пряничных свинок. Жозетта ее стыдилась. «Ах дружочек, глаза б мои не видели это убогое предместье, оно навевает на меня тоску!» Поначалу Ламбер не слушал душевные излияния любовницы, но слова «пряничные свинки» привлекли его внимание. Какой изящный ход – скормить четырем свиньям их пряничных соплеменниц, щедро сдобренных ядом!
Так он и познакомился с Сюзанной Арбуа. Поначалу Ламбер намеревался только выведать у нее рецепт и стянуть пару подходящих формочек для выпечки. Но тут опять пригодилась Жозетта – эта дуреха решила, что ради ее, Жозетты, прекрасных глаз возлюбленный хочет облагодетельствовать мамашу заказом: «Какой же ты благородненький, дружочек, прям настоящий джентльмен!..»
Лежа на тюремной койке, Ламбер Паже опять почувствовал, как в груди поднимается волна гнева:
– Свиньи, мерзавцы, воры! Это говорю вам я, настоящий джентльмен! Я уничтожил вас одного за другим! Ольга Вологда избежала смерти от яда, но с ней и так все кончено – в ее возрасте пора уходить со сцены, она не будет больше танцевать, а это жестокое наказание. Мадам Бруссар? Досадная ошибка, всякое бывает. Единственное, о чем я сожалею, – это о том, что пришлось задушить старуху, общение с ней мне уже начинало нравиться. Однако, не разбив яиц, омлета не приготовишь.
Он вдруг подумал, правда ли, что стремительно обрушивающийся на шею нож гильотины ощущается всего лишь как прикосновение ветра…
«Восточный экспресс» мчался сквозь ночь, как ему и положено, на восток. Мельхиор Шалюмо быстро привел себя в порядок: пригладил едва начавшие отрастать усы и сменил костюм из альпаки на вечернюю тройку.
– Путешествие будет долгим, Адонис, до Вены еще далеко. Я забронировал комнату в семейном пансионе на Кернтнер-штрассе в двух шагах от Венской оперы. Языком я более или менее владею, объясниться смогу, к тому же учебники немецкого и словарь при мне. Держи пальцы скрещенными, Адонис! Как только устроимся на новом месте, я испрошу аудиенции у баронессы Эммы фон Шей. Госпожа Эванджелина Бёрд любезно снабдила меня рекомендательным письмом к сей влиятельной особе. Да, не зря я тогда вернулся, чтобы еще раз побеседовать с предсказательницей – она напророчила мне блестящее будущее. Баронесса фон Шей знакома с новым директором Венской оперы, герром Густавом Малером – дирижером и композитором. Мое терпение безгранично, Адонис, обещаю тебе: я добьюсь своего во что бы то ни стало. Скоро на сцене Венской оперы будет поставлено мое сочинение «Гадес и Персефона»… Не смотри на меня, как дохлая рыба на водоросль, Адонис, ты же прекрасно понимаешь, о чем я… Ох, а ведь нет, не понимаешь, я же тебе об этом еще не рассказывал! Ну прости, пожалуйста, сейчас всё исправлю. Вот смотри.
Мельхиор открыл саквояж и извлек оттуда толстую тетрадь, страницы которой были сплошь заполнены убористым почерком.
– Вот оно, либретто, дружище… А? Что?.. Тебе не стоило об этом спрашивать, но я, так и быть, отвечу. Нет, сей шедевр создан не мною. Открывая тебе правду, я ничем не рискую, потому что рано или поздно истинный автор «Гадеса и Персефоны» обвенчается с мадемуазель Гильотиной. Хочешь знать, кто он? Погоди немного, ты о нем еще услышишь. Что, уже смеешься? И правильно делаешь. А я-то поумнее буду всей этой великосветской шушеры, что приобщается к искусству, ухлестывая за балеринами… Дурни! Думали, я не знал, что́ было в посылках и в конвертах, которые они передавали объектам своей страсти? Как бы не так! Я мог бы зашантажировать до сердечного приступа любого из этих олухов! Мне, видишь ли, Адонис, не лень было вести бортовой журнал. Помнишь, как однажды ночью – после полуночи дело было, не как-нибудь – меня разбудил Аженор Фералес и велел отнести Тони Аркуэ какую-то рукопись – дескать, тот потерял ее в оркестровой яме? Я не стал буянить, покорно покивал, но едва Фералес убрался восвояси, я улегся обратно в постельку. А рукопись оставил при себе.
Мельхиор расхохотался и запрыгал на койке.
– Они все со мной обращались как с рабом: «Чик-Чирик, вот тебе пять франков, отнеси это, отнеси то!..» А появление в моем тайнике пряничной свинки, завернутой в миленькую розовую бумажку и предназначенной Тони Аркуэ, но без имени дарителя, меня, помнится, сразу насторожило. Обычно дарители желают, чтобы сладкоежки знали, кто их подкармливает, кто же это такой щедрый. А тут, представляешь, только имя адресата, место назначения, дата доставки и купюра в десять франков. Да еще записка, весьма интригующая: «Съешь меня от пятачка до копыт – будешь удачлив, весел и сыт». Разумеется, обжора Тони не устоял перед лакомством. Преломил, так сказать, свой последний хлеб. Занятная превратность судьбы, да? Тем более что я подслушал разговор Ламбера Паже с Аженором Фералесом о той самой рукописи, которую мне надлежало доставить Тони, а точнее, о либретто оперы-балета, написанном якобы Ольгой Вологдой. Спустя неделю пряничная свинка снова вышла на охоту – на сей раз я уже знал, кто ее выпустил, – и она напала на прекрасную Ольгу, каковой было обещано вот что: «Съешь меня, я вкуснее всех, – и Коппелию ждет успех». Охота не удалась, зато Ольга обеспечила себе прекрасное алиби – ведь это она подбила всю ораву на свадьбе Фералеса прокатиться на лодке, в результате чего и утонул кларнетист. Как бы то ни было, я ждал развития событий. Что меня действительно огорошило, так это смерть Жоашена Бландена. Тут опять не обошлось без пряничной свинки: «Маэстро, съешьте меня, нос не вороти́те – и скрипичным смычком чудеса сотворите». Прочитав эти слова, я застыл, как Моисей перед Неопалимой Купиной – я еще ничего не понимал, и в то же время смутно прозревал все причины и следствия. И вдруг меня озарило, вспомнилось виденное недавно: Жозетта в обнимку с Ламбером Паже в салоне мадам де Камбрези, в тот день, когда там принимали госпожу Эванджелину Бёрд. Моя Жозетта, мое спасение, мое искупленье! Жозетта, вызволенная из пожара в Парижской опере на улице Ле-Пелетье моей рукой! Я и денег немало потратил, чтобы загладить вину… В общем, я озаботился разнюхать, чем зарабатывает на жизнь ее несчастная мамаша, Сюзанна Арбуа. И чем, ты думаешь? Печеньем и прочими пряниками! Чертов Ламбер! Неужели Жозетта – его сообщница? Я должен был в этом удостовериться. Я пошел к Сюзанне – оказалось, ее дом опечатан полицией. Я порыскал по округе и выяснил, что старуху задушили. Теперь мне необходимо было любой ценой защитить Жозетту, какова бы ни была ее роль в этом деле.
Не надо так глаза закатывать, Адонис. Знаю: я виноват, потому что продолжал разносить пряничных свинок. Сначала Аженору Фералесу – без зазрения совести, можешь не сомневаться. Потом этому оголтелому Легри, но тут уж я угощение подменил – та свинка, что его жена получила от посыльного, была самой обычной. Я проследил за ним и Ламбером Паже до Пасси, я всё видел. Пока они валялись на полу, я умыкнул пряничную свинку – просто так, чтобы досадить Ламберу. Сейчас она в безопасности, в ларце вместе с остальными трофеями. А Ламберу всё было мало – он попытался отравить японца. Но японцу в любом случае ничто не угрожало, даже если бы не вмешался полицейский инспектор, – я опять подменил пряник. На мысль о пневматической почте меня навела эта курица Ольга Вологда, когда набросилась на меня с ультиматумом. Я решил спровоцировать финальное столкновение. Ах, какое наслаждение было наблюдать, как друг друга потрошат вор и убийца!.. А теперь я свободен, «Гадес и Персефона» при мне, и никто не оспорит авторство сего творения. Но на всякий пожарный я принял меры предосторожности – Паже тот еще пройдоха, ему обдурить полицию как раз плюнуть. Так что я перевел либретто на итальянский, изменил название на «Плутон и Прозерпина», а действие перенес из Древней Греции в Древний Рим. Улавливаешь, Адонис?
Что-то я проголодался. А ты нет? Нет, ты никогда не испытываешь чувства голода, ты живешь любовью и росой. Я же, с твоего позволения, устрою себе пир в вагоне-ресторане… Ах да, забыл поведать тебе еще кое-что. Оцени мою предусмотрительность, Адонис: я все продумал. Я послал самому себе телеграмму, каковая при необходимости станет свидетельством того, что меня не было на Тронной ярмарке девятнадцатого числа, когда Паже угрохал Бруссара. Вот послушай мое сочинение: «Миленький Мельхиорчик зпт приезжайте замок Баливо зпт Амбер зпт поместье мистера Пейлтока тчк Богатый англичанин готов финансировать мой проект тчк Месье Розелем мы расстались друзьями зпт убедите его повлиять на директора Опера тчк Предаю себя душой и телом на вашу милость зпт ибо знаю зпт что я вам небезразлична тчк Искренне ваша Ольга». Датировано пятнадцатым апреля – вот наидостовернейший почтовый штемпель, Адонис.
Почему телеграмма? Да чтобы почерк не опознали, дубина. Тут же печатный текст, стало быть, никакой тебе графологической экспертизы. Знаю-знаю, о чем ты спросишь: место отправления. Нет, я никогда не был в Амбере, но и не такой лопух, чтобы посылать телеграмму из почтового отделения в районе Опера́. Она ушла с Лионского вокзала. Доволен?
Мельхиор Шалюмо исполнил вокруг манекена жеманный танец.
– Ах, прекрасная Ольга без ума от меня! А когда она побывает на премьере моей оперы-балета, и вовсе рехнется!
Вторник, 21 апреля, на рассвете
Ламберу Паже казалось, что он живет в параноидальном кошмаре. Инспектор Вальми демонстрировал обманчивую вежливость, лукавство и маниакальную страсть к чистоте: за три часа допроса он вымыл руки уже двадцать раз, тщательно обрабатывая ногти намыленной щеточкой и используя пемзу для ладоней. Ненормальный! А его кабинет? Крысиная нора с видом на вонючий дворик! От аргументов Ламбера инспектор отмахивался, как от назойливых мух, пресекал все его попытки оправдаться – знал, что молчание порой красноречивее ответов на каверзные вопросы. На губах чистюли играла улыбка – издевательская, едва заметная, но ее значение не вызывало сомнений: «Ну что ж вы всё упорствуете? Я и так уже вывел вас на чистую воду, обо всем догадался!»
«Догадки не есть доказательства, инспектор! – мысленно усмехнулся Ламбер. – Ты блефуешь! У тебя ни единого козыря в рукаве. Хочешь, чтобы я сам раскололся? И не мечтай! Ты наверняка перевернул вверх дном мою квартиру, выпотрошил шкафы, вывернул наизнанку матрас, простучал пол, стены и потолок – но всё зря, ты не нашел ни одной улики. А на что ты надеялся? Найти формочки для выпечки в виде свинок? Корни аконита? Пряничные крошки, пропитанные ядом? Я успел избавиться от всего, что могло меня скомпрометировать. Бардак в моем жилище, повергнувший в ужас месье Легри, устроен намеренно, он призван усложнить тебе задачу».
Огюстен Вальми поднялся из-за рабочего стола, потянулся и опять направился к умывальнику.
«О нет! Господи, уйми его наконец!» – безмолвно взмолился Ламбер.
Однако инспектор не унимался – ритуал омовения повторился в двадцать первый раз. Судебный секретарь воспользовался очередной передышкой, чтобы дожевать половинку бисквита.
Ламбер принялся наблюдать за путешествием таракана по водопроводной трубе. И вдруг расхохотался.
– Вас так развеселила перспектива участия в судебном разбирательстве по делу о шести убийствах? – осведомился Огюстен Вальми, снова усаживаясь за стол.
– Я слушал вас очень внимательно, инспектор, и должен заметить, что у вас с месье Легри на редкость богатое воображение. Вы создали теорию, но не можете обосновать ни одного ее положения. Даже интересно, с чего вы собираетесь начать.
– Я знаю свое дело лучше, чем вы думаете, месье Паже. Вот потрудитесь взглянуть – я нашел это в вашем бумажнике.
На стол перед Ламбером Паже легла карточка бон-пуэн.
– Или это, по-вашему, тоже плод моего воображения?
– Шутить изволите? – фыркнул Паже. – Карточка бон-пуэн – доказательство моей вины? Я купил ее пару месяцев назад в писчебумажном магазине, который специализируется на школьных товарах. Хотите, продиктую адрес? Увидел картинку на витрине и не смог устоять, потому что тут изображен Жан-Батист Люлли. Опера́ Гарнье – мой второй дом, инспектор. Так к чему вы, собственно, клоните?
Огюстен Вальми откинулся на спинку стула и потер подбородок. Вид у Паже был по-прежнему уверенный, но инспектору показалось, что негодяй слегка занервничал.
– Не находите ли вы, инспектор, – продолжал между тем Ламбер Паже, – что как-то недостойно человека вашего звания и заслуг пытаться осудить в пяти убийствах невинного допропорядочного гражданина? Ведь это вовсе и не убийства, а несчастные случаи. Аркуэ утонул, Бландена подвело сердце – он много пил, Фералес свернул себе шею, провалившись в люк, мадам Бруссар подавилась, а по поводу смерти Сюзанны Арбуа, матушки моей подруги Жозетты, полиция уже четко ответила: преступление совершил бродяга.
Огюстен Вальми все время, пока подозреваемый говорил, задумчиво разглядывал лист бумаги с текстом, отпечатанным на машинке.
– Да что вам, в конце концов, от меня нужно?! – не выдержал Ламбер. – При всем моем уважении к вам, инспектор, я не намерен признаваться в пяти убийствах, которых не совершал! Сожалею, но не могу доставить вам такого удовольствия! Это ваша задача – доказать, что я убийца, а насколько мне известно, у вас нет ни одного аргумента. Ни свидетельских показаний, ни мотива, ни улик! Вам придется ограничиться судебным разбирательством по делу Анисэ Бруссара и принять мою версию вынужденной самообороны.
Пять дней спустя
– Как там продвигается ваше дело о пряничных свинках? – осведомился Кэндзи с плотоядной ухмылкой. – Вам удалось выяснить мотив преступлений?
– Нет, – надменно отозвался Жозеф, перевязывая стопку книг для доставки. – Ламбер Паже всё отрицает, признаёт лишь одно: что непреднамеренно убил Анисэ Бруссара в порядке самообороны. Об этом пишут в газетах. – Он запыхтел, пытаясь вытащить палец из тугого узла, который сам же и затянул. – Если вам любопытно, можете посвятить сегодняшний вечер чтению… О черт! Как мне надоели эти веревочки, тесемочки, бантики, хватит, не могу больше, это невыносимо! Просто китайская пытка какая-то!
– Дорогой мой Жозеф, в Японии существуют древние и славные традиции подарочной упаковки. Я всерьез подумываю о том, чтобы отправить вас туда на стажировку, только сперва вам придется выучить язык. Уверяю вас, японский куда проще китайского!