Аженор Фералес так разозлился, что никак не мог успокоиться. Едва заполучив на палец обручальное кольцо, Мария, эта нимфа, за которой он ухаживал больше года и которая в конце концов стала с ним так нежна и мила, что не было возможности устоять перед малейшими ее капризами, забыла о дне рождения мужа! Аженор проснулся в чудесном расположении духа, предвкушая, что сейчас жена подаст ему завтрак в постель, а под одеялом обнаружится сверток, перевязанный золотистой ленточкой. Но вместо этого Мария заперлась в ванной комнате и плескалась там, пока он в одиночестве пил горькую бурду под названием кофе и жевал гренки. Ничего себе начало семейной жизни!

Как всегда по утрам, они сели на омнибус и отправились на работу, однако на сей раз не обменялись по дороге ни словом. Аженор вихрем ворвался во дворец Гарнье – спешил на помощь режиссеру и балетмейстеру на репетицию «Волшебной флейты»; скоро должна была состояться оглушительная премьера. Он устремился было в зал, и тут Мария наконец нарушила молчание:

– Совершенно необходимо, чтобы ты пошел со мной – у нас беда с чепчиками, расшитыми жемчугом, для мадемуазель Дезире, Дзамбелли и Виолла́.

Аженор резко развернулся и сердито уставился на жену:

– Это твоя забота!

Она не отступилась, принялась убеждать, что только он, Аженор, пользуется авторитетом у шляпниц, которые все как одна нахалки и грубиянки, чуть что бегут жаловаться Хлодомиру, парикмахеру, готовому взять каждую под крыло.

Ссутулившись и бормоча сквозь зубы проклятия, Аженор тяжело поднялся по лестнице. В мастерской закройщиков было тихо. И неудивительно – ни одного из тридцати трудяг, орудовавших здесь ножницами под командованием сурового мастера, не оказалось на месте. Лишь рулоны тафты, шевиота, ратина, бумазеи ждали своего часа на столах; там же валялись незаконченные мантии, бармы и пышные короткие штаны.

– Это что за ерунда? Забастовка? – вслух изумился Аженор. Выходя из мастерской, он к тому же подскользнулся на упавших со стола штанах и едва удержался на ногах, схватившись за гладильный столик. Рассвирепев, тут же бросился искать Марию, чтобы дать выход гневу, и увидел, как она входит в швейную мастерскую.

– Ты объяснишь мне наконец, что… – взревел именинник, догоняя жену, но тут грянуло в сотню глоток:

– С днем рожденья, Аженор!

Совершенно оторопевший, он оказался среди юных швей, шляпниц, сапожников, портных, закройщиков и вахтеров. Были там и главный костюмер, и Рике Лёсюэр – бывший пожарный Опера́, и Оскар Лафарж – старшина рабочих сцены, и Обен Комбре – подмастерье, которого Мария учила ремеслу. Аженора принялись поздравлять со всех сторон, засы́пали подарками. Мария преподнесла ему футлярчик, где на бархате лежала заколка для галстука, украшенная бриллиантами. Преисполнившись раскаяния и прослезившись, он крепко обнял жену.

– Здо́рово я тебя разыграла, а, мой котеночек? – засмеялась она. – Ты решил, я совсем совесть потеряла, и уже подумывал развестись?

Примирение супругов было встречено криками «ура!» и свистом.

– Рыцари иглы и ножниц, врачеватели костюмных изъянов, за мной! – завопил Хлодомир. – Нас ждет вино в оружейной!

Все ринулись к залу, где рядами выстроились аркебузы, копья, круглые щиты и мечи. У статуи египетской Венеры из оперы «Таис» заведующий постановочной частью наполнял белым и красным вином бокалы, расставленные на ящиках с прочим реквизитом.

– Пейте и не говорите, что это плохо, иначе директор меня со свету сживет – он не терпит шуток над его собственностью!

Когда каждый обзавелся выпивкой, старик Рике призвал всех спуститься на пожарный пост, где была приготовлена закуска. Пожалуй, стадо разъяренных быков промчалось бы по лестнице, создав куда меньше шума и разрушений. Самым отъявленным пьяницам, уже принявшим на грудь, срочно понадобилось наведаться в уборную над антресольным этажом. Костюмер, прорвавшийся туда первым, все никак не выходил, и остальные страждущие забарабанили ему в дверь:

– Эй, ты что там делаешь? Шеф нам задаст, если замешкаемся!

– Да тут… Глядите, чего на штукатурке намалевали!

Все, толкаясь, вломились в кабинку и уставились на свеженанесенную зеленой фосфорной краской надпись:

Какая-то добрая душа поспешила сообщить об этом имениннику, который уже успел спуститься до первого этажа, и он, перепрыгивая через две ступеньки, побежал наверх.

Ознакомившись с надписью, Аженор разбушевался:

– Шалюмо! Это он сделал! Прикончу гада!

Его начали утешать, убеждать, что нет никаких доказательств вины Мельхиора и вообще – зачем бы это делать оповестителю? К тому же Мельхиора никто не видел со вчерашнего дня. Скверные вирши Аженору пообещали замазать белилами – Обен Комбре, подопечный Марии, сам вызвался поработать маляром. Он так и сиял:

– За десять минут справлюсь, идите, я вас догоню!

Аженор окинул подозрительным взглядом молодого человека (тот ободряюще улыбнулся мужу наставницы) и неохотно позволил коллегам увлечь себя на первый этаж.

На посту пожарных имениннику было приготовлено роскошное кресло в центре помещения, походившего на каюту транспортного судна. Начальник пожарной службы, стоя на фоне огромных настенных часов с маятником, обратился к публике с короткой, но торжественной речью, в которой фигурировали инструкции по технике безопасности, чувство долга, тарталетки и пирожные с кофейным кремом. Сладости ждали гостей, разложенные на досках, водруженных на козлы.

– Говорю тебе: эту гадость написал Мельхиор, – сердито прошептал Аженор на ухо жене.

– Ни за что не поверю, он всегда со мной так мил, он не считает меня… такой! Это кто угодно мог написать.

– Ну да! Он, кто же еще? Решил мне отомстить, мерзавец! Я добьюсь, чтобы его уволили!

– За что отомстить? – удивилась Мария.

– Защищать его вздумала? Значит, нравится, когда он к тебе пристает?

– Не смей так со мной…

Семейную ссору прервал Обен Комбре – его кукольное личико со светлым пушком над верхней губой показалось в дверном проеме.

– Готово! Я закрасил в три слоя, мсье Фералес, теперь слова днем с огнем не разглядишь. Вот, а это для вас кто-то из персонала оставил, – парень протянул имениннику тарелку, на которой красовалась пряничная свинка.

– Кто-то из персонала? Кто?

– Не знаю. Это стояло у входа с запиской: «За твои тридцать четыре года. Съешь меня, Аженор-Тамино, и Царица Ночи утратит власть над тобой!»

– Дай сюда, я умею читать, сопляк!

– А что я такого сделал? – обиделся Обен на грубое обращение.

– Вот и я спрашиваю: что ты такого сделал. Мы это еще выясним.

– Ой, смотрите, на свинке глазурью написано «Аженор»! – вмешалась Мария. – Она принесет тебе счастье!

– Только нужно съесть ее целиком, до крошки, – проявил осведомленность Оскар Лафарж.

– Терпеть не могу пряники – они к зубам прилипают, – буркнул Аженор. Но вся компания уже скандировала:

– Це-ли-ком! До крош-ки! До крош-ки!

Аженор с удовольствием выкинул бы пряничную тварь в мусорное ведро и даже попытался было спрятать ее под салфетку, но Мария схватила свинку, затолкала ему в рот и закричала Обену, Рике и Оскару:

– Скорей помогайте!

Аженор попятился, но мужчины вцепились в него с двух сторон, Обен зажал ему нос, и пришлось проглотить «угощение».

– Брависсимо! Еще! Еще! – возликовали коллеги.

– Хватит, черт возьми, я вообще на диете! – промычал именинник.

– Вот, запей для правильного пищеварения. – Оскар протянул ему бутылку, и багровый Аженор под аплодисменты надолго приник к горлышку. Затем все ринулись к импровизированному буфету, пол покрылся серпантином, оберточными бумажками, крошками, и где-то среди всего этого мусора осталась лежать записка, на которой явственно читалось «Аженор-Тамино».

– Дамы и господа, праздник окончен, пора за работу! – провозгласил старшина пожарных. – Мы с моими людьми тут приберемся!

– Мсье Фералес, я извиняюсь, вас срочно требуют осветители, у них там что-то стряслось! – с криком примчался откуда-то Обен Комбре.

– Ты знаешь, как обычно поступают с гонцами, которые приносят дурные вести? – нахмурился Аженор.

– Нет, мсье.

– Опишу тебе когда-нибудь во всех подробностях. Эти дурни без меня, что ли, не могут обойтись? Ладно, Мария, я пошел. – Аженор поцеловал жену и в очередной раз залюбовался заколкой с бриллиантами, которую она прикрепила ему на галстук.

– Прям царская штучка, – одобрил Обен вещицу.

– Да уж, тебе, сопляку, женщины нескоро такие дарить будут… если вообще будут, – фыркнул Аженор, покидая пожарный пост.

В коридорах Опера́ было шумно. Туда-сюда бегали певцы и хористки, сталкиваясь с музыкантами, которые тоже спешили на репетицию со скрипкой или гобоем под мышкой. Из гримерной доносились вокализы тенора. Кто-то истошно звал Хлодомира.

Аженор Фералес миновал владения инженеров-гидравликов, наполнявших водой фонтаны и искусственные пруды, которые станут частью декораций, затем вотчину техников, умеющих превращать балерин в птиц и воспламенять адским огнем любовные напитки. Здесь, в служебных помещениях, всегда было промозгло, но раньше Аженор так не мерз. Сейчас у него зуб на зуб не попадал, перед глазами плясали разноцветные «мушки», порой все вокруг накрывала темная пелена, становилось трудно дышать. Он даже остановился и привалился к мостовому крану, чтобы накопить сил и добраться наконец до помещения службы, ответственной за воссоздание грозы, пожаров и огнестрельных залпов.

– Нездоровится? – участливо спросил проходивший мимо механик.

Аженор махнул рукой – мол, все в порядке, – и мысленно приказал себе взбодриться, чтобы не уронить достоинства перед коллегами. Вино! Что за глупость – смешать красное с белым! В глаза ударил ослепительный пурпурный луч – старшина осветителей, сидя в нише рядом с суфлерской будкой, следил за эффектами светотени, производимыми табло освещения. Аженор попытался сфокусировать взгляд на аппарате, установленном над авансценой, и догадаться, что сломалось в этом нагромождении массивных труб, управляемых с помощью зубчатого колеса.

– Когда я требую, чтобы на сцене наступила ночь, – это значит, что сумрак должен сгущаться постепенно, а не сразу – бац! – и темнота, как будто зал лавиной накрыло, понимаете, Валено?! – бушевал режиссер на грани нервного срыва. – Ах, вот и вы, Фералес, наконец-то! Посиделки закончились? Наелись-напились? Мне как раз нужен ваш трезвый взгляд, а то мы тут бродим в густом тумане… Да закройте же вы этот люк, эй, там! Я чуть не провалился!

Аженор стоял, не в силах выдавить ни звука. Странное сверкающее пятно в форме пилы застило взор, очертания внешнего мира сделались неразличимыми, по телу пробежала дрожь. Внезапно полумрак вокруг сменился полной тьмой.

– Короткое замыкание! – известил всех электрик.

Аженор, шатаясь, двинулся в сторону поста управления колоколами. Но сцена внезапно исчезла из-под ног, он рухнул в пустоту – и то, что составляло его личность, разлетелось вдребезги. Аженор столь стремительно потерял связь с реальностью, что даже не успел осознать расставание с нею.

Когда подача электричества была восстановлена, всеобщее смятение чуть не стало причиной новых несчастных случаев. Месье Филипон, помощник старшины рабочих сцены, бросился звать врача.

А наверху знать ничего не знали о трагедии. Старшина рабочих сцены ударил в гонг:

– Дамы-господа, начинаем! Репетиция! Освободите сцену!

В кулисе Царица Ночи с перекошенным от гнева лицом кляла на все лады костюмера, глядя, как его помощница, стоя на коленях, подшивает прямо на ней черную мантию.

– Царица Ночи, ваш выход! – возопил режиссер. – Господи, да что она там возится!

Мельхиор Шалюмо проскользнул под занавесом, ловко избежав столкновения с огнедышащим драконом из папье-маше, который ждал своего часа, чтобы напасть на Тамино. Маленький человек состроил чудищу рожу, проскакивая мимо, и с разбега налетел на месье Филипона – тот как раз выметнулся из левой кулисы.

– Чик-Чирик, беги за доктором, скорей, скорей! Фералес упал в люк! Кажется, он мертв!

Мельхиор прищурился, как сытый кот.

– Живо, малорослик! Чего стоишь?!

Человечек схватился за сердце, кровь волной прилила к щекам. Он бросился бежать. Никогда в жизни Мельхиор Шалюмо и помыслить не мог, что силы небесные с таким усердием станут воплощать его, Мельхиора, чаяния.

«Благодарю, о Всемогущий! Благодарю, благодарю! Ну и кто теперь осмелится выгнать меня из дому? Вот я везунчик! Прощай, Аженор, да упокоится душа твоя с миром. Как здорово, что ты успел насладиться моими виршами, перед тем как покинул сию долину скорби!»

– Опа! Бойня продолжается!

Жозеф внимательно перечитал статейку в газете:

– Guten Morgen, Herr Pignot.

– Черт, черт, черт! – пробормотал Жозеф себе под нос. В лавку только что вошла фрейлейн Хельга Беккер.

– Месье Пиньо, у меня грандиозная новость: я стала владелицей автомобиля фирмы Жоржа Ришара! Старею, знаете ли, от езды на велосипеде ужасно болит поясница.

– А водить автомобиль вы умеете? – с большим сомнением в голосе спросил Жозеф.

– Что же тут сложного? И ребенок справится – машиной можно управлять одним пальцем. Она выдает скорость двадцать пять километров в час и умеет взбираться на самые крутые склоны. Именно то, что вам с месье Легри нужно, чтобы проводить ваши расследования! Купить автомобиль – значит одновременно обзавестись лошадью, упряжью, каретой и конюшней!

– Ну да, только у нас на это не хватит средств, – сказал Жозеф, демонстративно зевая.

– Вы наверняка сможете позволить себе двухместную машинку фирмы месье Леона Болле. Бак в ней рассчитан на сто – сто двадцать километров, а расход на горючее составляет всего два сантима на километр.

– Мадемуазель Беккер, уж не желаете ли вы сказать, что женщине самое место в коробчонке на колесиках? Как-то это не изящно, – заметил Жозеф и яростно высморкался.

– Здравствуйте, мадемуазель Беккер. Привет, Жозеф.

Молодой человек живо обернулся – по винтовой лестнице спускалась Джина Херсон.

– Я слышала трубный глас – такой, будто кто-то созывал усопших в долину Иосафата, – испепелив Жозефа взглядом, но не меняя любезного тона, продолжила она. – Возможно, это кто-то высморкался.

Жозеф покраснел и быстро спрятал платок в карман.

– Мадам Херсон, я… э-э… Вы пришли к месье Мори? Он отлучился из лавки, можете подождать его здесь, если хотите…

Однако Джина умолкать не собиралась:

– Мужчины хотят, чтобы мы всецело от них зависели, мадемуазель Беккер, а нам остается лишь набраться терпения и проявлять к ним снисходительность. Они боятся потерять преимущества, которые сами себе присвоили, поэтому придумали правила приличия, этикет и условности. Вот я, к примеру, живу здесь с месье Мори уже несколько месяцев, но все делают вид, что не замечают этого. Я незримая любовница, не так ли, Жозеф?

– Э-э… я… хе-хе…

– К вашему сведению, месье Пиньо, я терпеть не могу эту вашу привычку глупо ухмыляться, когда предмет обсуждения не располагает к веселью, – ровным тоном проговорила Джина и обратилась к немке: – Мадемуазель Беккер, меня чрезвычайно интересуют автомобили. Я бы с удовольствием прокатилась с вами и послушала лекцию о достоинствах этого транспортного средства. Если вас не затруднит, конечно. Месье Пиньо, передайте месье Мори, что, если он по мне соскучится, я буду ждать его на улице Дюн.

– Но… но вы же не сядете в эту… в…

Джина села в машину рядом с Хельгой Беккер, и Жозеф некоторое время, стоя на пороге лавки, беспомощно глядел вслед «ришару», удалявшемуся по улице Сен-Пер. Из ступора молодого человека вывела телефонная трель. Звонил Виктор. Жозеф слушал его несколько секунд, не выдержал и в отчаянии перебил:

– Да знаю я, что инспектор сцены свернул себе шею – я тоже читал газету!.. Что? Если я правильно понял, вы опять оставили меня за бортом?!.. Ох, ладно, буду ждать… Как? Вы очаровали вахтершу в Опера́? Поздравляю!.. Хорошо, хорошо, Казанова, пустите в ход все свое обаяние, приворожите ее намертво и вытрясите всю правду. Возвращайтесь к пяти часам.

Виктор вышел из почтового отделения, откуда звонил Жозефу, злой как черт. Решительно, зятю не достает широты ума – надо же, Казановой обозвал! Сев на омнибус, он рассеянно размышлял некоторое время, чему обязана улица, соединяющая Пале-Руаяль и Опера́, громким званием «авеню», если на ней нет ни единого дерева. В Опера́ Виктор надеялся еще раз пообщаться с мадам Марсо, но нарвался на ее мужа – малоприятного типа в рединготе с медными пуговицами и фуражке с галуном. Он походил на сурового унтера, готового прямо сейчас влепить пару нарядов вне очереди какому-нибудь нарушителю устава. Монета в пять франков и упоминание «Пасс-парту» его, однако, смягчили. Виктор был допущен в запретные чертоги – комнату вахтеров, – но перед этим его заставили расписаться скрипучим пером в журнале посещений: указать имя и род занятий («Антонен Клюзель, псевдоним Вирус, репортер»), а также цель визита. Цербер почему-то сделался настолько любезен, что усадил гостя в то самое кресло, которое ему предлагала раньше мадам Марсо, и даже попотчевал отвратительным кофе со сливками.

– Вы сюда не первым из репортеров заявились – от ваших собратьев уже деваться некуда, летят как мухи на мед. А ничего нового я вам не скажу, разве что знайте: за все пятнадцать лет, что я тружусь в этом заведении, никогда не было такого, чтобы три покойника зараз. Беда за бедой, право слово, будто кто-то сглазил, а то и порчу навел на наш храм музыки. Один завсегдатай кулуаров тут рассказывал про ясновидящую негритянку, которая проездом в Париже. Говорит, ей сотня лет и она пророчит события страшные и пренелепейшие – чуму, войну, в общем чушь какую-то, верите? Чокнутая, видать, но от этих иностранцев, которые наш хлеб едят, всего ожидать можно. Поди знай, чего они там замышляют.

– Впервые слышу о предсказательнице.

– Как же? Это ведь ваша обязанность – новости ловить. Какие-то богачи устроили сеанс ясновидения, у них это сейчас модно. Сглазили нас всех, точно вам говорю.

– Я не занимаюсь светской хроникой. Мне бы хотелось побеседовать с мадам Фералес. Надо думать, она сейчас дома, никуда не выходит после такого несчастья. Не могли бы вы продиктовать мне ее адрес?

Вахтер озадаченно нахмурился, достал из кармана замшевую тряпочку и принялся протирать пуговицы на рединготе.

– Ишь чего вам… Такие сведения я только полиции выдать могу, а так не имею права. Нет-нет! – воскликнул он, с неохотой отказываясь от второй монеты, которую ему протянул Виктор. – Я на службе. Однако вы вполне можете побеседовать со старым Рике. Официально он в отставке, но все время тут ошивается у своих приятелей пожарных. Уж он вам много чего понарасскажет – как никак был закадычным другом Аженора.

Месье Марсо объяснил, как найти пожарный пост – здесь же, на первом этаже, рукой подать. А когда лже-репортер покинул комнатку вахтеров, цербер выглянул в коридор, ведущий к кухне:

– Прямое попадание, инспектор Вальми! У вас тоже пророческий дар! Вы сказали, что парень заявится, – он и заявился. Вот, можете вытереть руки чистой тряпкой.

…Рике Лёсюэр был не толще соломинки. На изможденном лице красовался выдающийся назальный отрог в форме клубня пиона; обширную плешь, похожую на монашескую тонзуру, компенсировала буйная седоватая растительность на щеках и подбородке. Рике был женат вторым браком на молочнице, которая запрещала ему спиртное, а взамен закармливала творогом, сметаной и каждый вечер проверяла его пульс. Старик проводил дни, слоняясь по знакомым-приятелям в ожидании, не поднесут ли чарочку; страсть к горячительному он делил с Аженором Фералесом, под чьим патриотическим девизом: «Алкоголь убивает, но французский солдат не боится смерти!» и проходили совместные дружеские попойки, а после них оба жевали кофейные зерна, чтобы отбить запах перегара.

Удрученный потерей, Рике торчал на пожарном посту и угрюмо таращился на часы, как будто лишь зримое течение жизни могло умерить его печаль. Через равные промежутки времени старшина набрасывался на старика с требованием не путаться под ногами, потому что его людям надо совершать обход – а это вам не шутки, ведь во дворце Гарнье десятки мастерских. Так что Рике вздохнул с облегчением, когда появился Виктор и увлек его в сторонку.

Отставной пожарный тотчас разговорился:

– Короче, над сценой есть коронная шестерня, и еще одна, медная, под сценой. Резервуары связаны меж собой вертикальными трубами. В наличии имеются тросы на пожарных щитах, ведра, эпонж, топоры, пожарные насосы – работают на десять метров, не что либо как. А ежели…

– Простите, – перебил Виктор, – я пришел не для того, чтобы изучать вашу противопожарную систему, я…

Но Рике будто не слышал:

– А ежели потребуется, так компрессионные аппараты дадут струю помощнее торнадо. Двенадцать тысяч литров воды – это ж Везувий потушить можно! Короче, бояться нечего. А Жеже взял и шею себе свернул…

– Вы о месье Аженоре Фералесе?

– Какой был мужик! Тот еще брюзга, конечно, но чтобы друга из беды вытащить, пополам бы порвался. Десять лет назад я чуть было не потерял работу – черт меня дернул однажды набраться прямо на посту, ну и… В общем, Жеже меня отстоял тогда перед начальством – сказал, это он во всем виноват, мол, сам предложил мне выпить, и заверил, что такого больше не повторится. А теперь он танцует вальс-бостон со святым Петром…

У Рике на глазах выступили слезы, Виктор вывел его на улицу, и они устроились на скамейке.

– Вы будете участвовать в ночном бдении?

Старик покачал головой:

– Мария так убивается по мужу, что хочет побыть одна. Она потребовала, чтобы гроб на эту ночь поставили в их спальне, а нас ждет завтра, на похоронах. Лишь бы только чего над собой не сотворила, бедняжка…

– Она по-прежнему живет на улице Скриб? – бросил пробный камень Виктор.

– С чего бы? Никогда она там не жила! А после свадьбы они сняли двухкомнатную квартирку на проезде Тиволи, в доме четыре-бис, там еще лавчонка, в которой зонты продают.

– Ваш друг погиб в день своего рождения?

– Эх, что да, то да. Шикарный был день рождения! Как хорошо все начиналось – подарки, сладости, вино, мы вскладчину такой праздник устроили… Я ему посеребренную зажигалку подарил, чуть по миру не пошел. А вино какое было, ух, крепкое, можете не сомневаться! – Рике Лёсюэр даже языком прищелкнул. – Потом кое-кому из наших понадобилось отлить, ну и наткнулись в уборной на ту надпись…

– Что за надпись?

– Какой-то негодяй на стене нацарапал, что Мария… э-э… верностью не отличается. Аженор раскричался, что это Мельхиор Шалюмо натворил, но вы не думайте, что…

– А кто это – Шалюмо?

– Человечек он довольно мстительный, конечно, но в каком-то смысле я его понимаю: ростом он не вышел, мне по плечо, вот все бедолагу и задирают, посмеиваются над ним. Я в школах не учился, месье, но знаю, что люди называют противоестественным не то, что противоречит природе, а то, что противоречит их правилам и обычаям, а их правила и обычаи требуют, чтобы все было по единой мерке скроено. Со мной Мельхиор вполне любезен. Честное слово, не верю, что он мог написать подобные гнусности про Марию, этот парень ее опекал, когда она еще девчонкой была.

– Что же было дальше на дне рождения?

– Ну, наелись все от пуза. Аженора еще и пряничную свинку с его именем на боку съесть заставили, хотя он всячески отбивался.

– Пряничную свинку? – насторожился Виктор.

– Ее самую. После пирушки Аженор пошел потолковать с осветителями – что-то у них там стряслось. Ну а дальше…

Виктор поднялся со скамейки. Стало быть, Жозеф угадал верный путь – по следам пряничных свинок, предвестниц смерти. Нужно срочно принять меры, пока кто-нибудь еще не стал жертвой… Жертвой чего? Несчастного случая? Злой судьбы? Или яда, подмешанного в пряничное тесто?

Инспектор Вальми проводил взглядом сыщика-любителя, бросившегося ловить фиакр, и беспечной походкой направился к лавочке, на которой сидел Рике Лёсюэр, погрузившийся в созерцание уличных часов.

– Уважаемый, я служу в Префектуре полиции. Позвольте прервать ваши размышления и осведомиться, о чем с вами беседовал тот лже-писака?

– Вот! – оживился Рике Лёсюэр. – Все писаки лгут. А потому что не знают ничего. Говорит, Мария жила на улице Скриб – ну надо же, удумал!

– …Проезд Тиволи, дом четыре-бис. Не кукситесь и не смейте обвинять меня в том, что я расследую в одиночку. К Марии Фералес поедете вы, я подменю вас в лавке, – прошептал Виктор на ухо Жозефу.

– А что я скажу клиентам? Тут один разыскивает «Метаморфозы» Овидия в четырех томах, изданные с тысяча семьсот шестьдесят седьмого по тысяча семьсот семьдесят первый год, – и только потому, что хочет полюбоваться на иллюстрацию Буше «Похищение Европы». Похоже, это будет стоить ему целого состояния… А другой ворчит и торгуется – у нашего «Декамерона», видите ли, переплет, конечно, старый, но слишком ординарный, чтобы выложить за него две тысячи сто франков, которые мы запросили.

– Я ими займусь. Не забудьте главное: пряничные свинки и Мельхиор Шалюмо. Если найдете улики, не возвращайтесь сюда – позвоните мне вечером на улицу Фонтен и просто скажите: «Со свинкой все в порядке». Это будет означать, что завтра в семь часов мы встречаемся в «Утраченном времени», где и обсудим наши дальнейшие действия.

Жозеф сердито оделся – накинул плащ и нахлобучил кепи. «Я весь день на ногах, бегаю тут от полки к полке, а он меня на задание посылает… Впрочем, все-таки шурин у меня молодец – ведь мог бы и сам к свидетельнице, а взял и уступил мне…»

…Через час Жозеф, который сел не на тот омнибус, уехал бог знает куда и заблудился, стоял на мосту Европы и считал железнодорожные составы, извергавшие облака пара. Вдруг сзади кто-то ткнул его кулаком в плечо. Молодой человек резко обернулся, собираясь дать сдачи, но тотчас успокоился, обнаружив перед собой толстяка флегматичного вида в старом коричневом костюме и потрепанном котелке. Толстяк пошмыгал носом, будто принюхивался, как гончая, взявшая след, выхватил в последний момент клетчатый платок и от души чихнул в него.

– Чертова сенная лихорадка!

– Месье Гувье! – улыбнулся Жозеф. – Как всегда, в делах, в заботах?

– Считайте, в командировке. В «Пасс-парту» завелась рубрика «Искусство», и счастливый избранник – я. В галерее на улице Лафит опять выставили какую-то мазню – иду любоваться. У художника ни грамма таланта, зато целый пуд связей. А слышали эту историю? Два месяца назад толпа каких-то кретинов чуть не передралась перед картинами из коллекции покойного Кайботта, которые наконец-то выставили во временном хранилище Люксембургского музея! Как сказал один мой коллега, «эта экспозиция – окончательный приговор живописи, называемой импрессионистской: все, кто представляет ее здесь, за исключением двоих-троих, – импотенты». Невольно задаешься вопросом, кто будет заселять Францию.

– Я! – гордо заявил Жозеф. – У меня ожидается пополнение в семействе, и у месье Легри тоже.

– Осанна! Старые деревья приносят самые сладкие плоды.

– Но я же молодой, месье Гувье!

– Так пользуйтесь этим, мой мальчик, не отказывайте себе ни в чем и ни от чего не отказывайтесь. Посмотрите на меня: перед вами образчик нонконформизма, который сдал свои позиции, погряз в рутине и изнывает от скуки. А вы, Шерлок Пиньо, небось затеяли расследование на вокзале Сен-Лазар?

– О нет, мне нужно доставить книгу клиенту на проезд Тиволи. Не знаете, как туда добраться?

– Проезд Тиволи… что-то знакомое… Вы блестящий фельетонист, молодой человек, но врунишка из вас никудышный. Где же книжка, которую вы собираетесь доставить? Ни один карман у вас не топорщится. Руку даю на отсечение, что вы направляетесь в дом четыре-бис.

– Нет-нет, уверяю вас…

– Да ладно, уж меня-то вы не проведете. Клюзель на рассвете дал мне задание расспросить персонал Опера́ о смерти некоего Аженора Фералеса.

– Неужели? И что же в этой смерти особенного?

– А то, что за месяц это уже третий из верных слуг нашей Академии музыки, который спустил рукава. Клюзелю ситуация кажется необычной.

– Я внимательно читаю «Пасс-парту», но не заметил никаких комментариев по этим делам.

– О, с тех пор как у нас тираж пошел вверх, Клюзель осторожничает. Пока не удостоверится в надежности источника, ни за что не станет публиковать гипотезы, чтобы не вызвать потом возмущение читающей публики. Зато я знаю пару издателей, которые не боятся разворошить муравейник… Что ж, юноша, проезд Тиволи – это мне по дороге, я вас провожу.

– Месье Гувье, а может, поделитесь сведениями об обитательнице дома четыре-бис?

– Если бы я что-то знал – с удовольствием поделился бы, но пока мы с вами на равных.

Они расстались на улице Амстердам, условившись встретиться как-нибудь и посидеть за стаканчиком с Виктором. Жозеф, миновав мостовые пролеты, свернул на короткую улочку и заметил торговца почтовыми открытками с картинками – тот разместился под рекламным плакатом, прославляющим морские красоты Туке-Пари-Плаж. Эфросинья собирала открытки, которые ей присылали старые знакомые – зеленщицы и торговки свежими овощами, удалившиеся от дел, – из Барневиля или Суйяка. Такого добра было навалом на вокзалах и лотках уличных торговцев, снабжавших путешественников доказательствами их смелых вылазок, не говоря уж об открытках с юмористическими рисунками и именами из цветочного орнамента. Матушка Жозефа их тщательно систематизировала и помещала в прекрасный альбом на шесть отделений, подаренный ей Кэндзи с памятной надписью: «Чем больше воспоминаний, тем теснее мир».

Жозеф купил набор открыток, посвященных подвигам и героической смерти «рыцаря без страха и упрека». Выдавать их Эфросинье он собирался по одной – в ближайшие несколько недель отважный рыцарь Баярд будет помогать ему умилостивить матушку в нужные моменты.

Стучать в дверь квартиры Фералесов пришлось долго, прежде чем Мария наконец приоткрыла ее, не снимая цепочки. Щеки у вдовы были мокры от слез, лицо распухло, и на нем не читалось ни малейшего желания принимать гостей. Но Жозеф не отступился:

– Здравствуйте, мадам. Соболезную вашей утрате. Я ни за что не побеспокоил бы вас в такой день, если бы не подозрение, что смерть вашего мужа не была естественной.

– Разумеется, не была! Это несчастный случай. Что вам еще от меня нужно? Уходите!

– Мадам, прошу вас…

– Убирайтесь отсюда! Кто вы такой? Журналист? Агент похоронного бюро? Все вы падальщики! Мне уже пришлось отвечать на вопросы полицейских, они тоже совершенно не уважают чужой траур, мерзавцы!

– Я не полицейский. Я был другом вашего мужа, он приглашал меня на день рождения…

– Впервые вас вижу.

– Мы частенько встречались в кафе, покуривали сигары, откровенничали…

Мария отступила от двери и некоторое время стояла неподвижно. На скулах проступили красные пятна. Наконец она спросила срывающимся от сдерживаемого рыдания голосом:

– Ему желали зла, моему Жеже? Что он вам говорил?

– Можно мне войти? – осторожно спросил Жозеф.

Женщина высморкалась, поправила растрепанные волосы.

– Как вас зовут?

– Изидор Гувье. Я работаю в библиотеке Академии музыки.

Мария сняла дверную цепочку и впустила его. Войдя, Жозеф осмотрелся: тесная темная гостиная, фаянсовая печка в углу, дубовый буфет. Швейная машинка соседствует с квадратным столиком, окруженным плетеными стульями. Этажерки, уставленные всякой всячиной, заслоняют стены с обоями цвета мирабели. Над всем царит подвешенная к потолку керосиновая лампа.

Мария Фералес, пухленькая блондинка, не дала себе труда переодеться – осталась в плюшевом пеньюаре цвета фуксии, застегнутом от горла до лодыжек на пуговицы-помпоны.

– Так что же вам сказал Жеже? Присаживайтесь…

– Ему не давала покоя гибель двух музыкантов из оркестра Опера́. Он видел, как Жоашен Бланден получил небольшую посылку перед самым началом концерта в Катакомбах.

– В Катакомбах? Что за ерунда! Мой Жеже никогда не бывал в Катакомбах, он терпеть не мог кладбища… а завтра его зароют в землю… – Мария снова разрыдалась.

Жозеф представил на секунду, что его может постигнуть такое же несчастье, и тотчас защемило сердце. Он вместе со стулом подвинулся поближе к вдове.

– Ах, я так перед ним виновата – Жеже ужасно расстроился из-за той гнусной надписи, – с горечью проговорила она.

– Да-да, я знаю, он считал, что это сделал Мельхиор Шалюмо. – Жозеф покраснел – ему стыдно было разыгрывать комедию перед безутешной женщиной.

– Жеже ошибался, мы с Мельхиором дружим… мы очень давно знакомы…

– А где его можно найти?

– Только не донимайте его расспросами, ему и так несладко приходится. В Опера́ все его шпыняют, никогда не упускают случая унизить. Он живет в чулане под самой крышей дворца Гарнье, над административным этажом. Вчера я его не видела. Но та надпись… Мельхиор тут ни при чем, это я во всем виновата – Жеже не нравилось, что я взяла в ученики малыша Обена Комбре. Обен совсем мальчишка, а Жеже навоображал себе всякого на пустом месте… Ах боже мой, боже! Он умер!

– Успокойтесь, пожалуйста, мадам. Может быть, стакан воды?

– Спасибо, вы очень любезны… Подумать только – перед тем как Жеже упал в люк, я заставила его съесть пряничную свинку с его именем. Считается, что это приносит счастье…

– Свинку купили вы?

– Нет, какие-то приятели, наверное, специально для него заказали – у Жеже была любимая поговорка: «Мы вместе свиней не пасли». А я ему подарила заколку для галстука… Ах, беда за бедой, я приношу людям несчастье, и в день нашей свадьбы тоже… – Слезы заструились по щекам Марии с удвоенной силой.

Жозеф взял ее ледяную руку в ладони.

– Что случилось в день вашей свадьбы?

Мария попыталась заговорить, но получилось у нее не сразу.

– Тони Аркуэ упал с лодки в пруд и утонул. Я подумала тогда, что это страшное предзнаменование.

– Тони Аркуэ?

– Кларнетист.

– Пустые суеверия, вы тут совершенно ни при чем, – заверил Жозеф. – Вы плыли с ним на одной лодке?

– Нет.

– Вот видите – просто совпадение, несчастный случай. А кто с ним плыл?

Мария потерла лоб, пытаясь вспомнить, потом выпрямилась так резко, что стакан с водой полетел на пол. Жозеф бросился подбирать осколки.

– С ним плыл Жоашен Бланден – он тоже мертв! И еще Ольга Вологда – она заболела! – Это открытие так ошеломило Марию, что она забыла о своей скорби. – Еще там были Ламбер Паже, биржевой игрок, он часто давал Аженору советы, куда вложить деньги, и Анисэ Бруссар, владелец скобяной лавки и меломан. Они в опасности?

– Пока не знаю, мадам. У вас есть их адреса?

– Где живет Ламбер Паже, не знаю, а у Анисэ Бруссара лавка на улице Вут… номер дома не помню. Пожалуйста, месье, уходите, я хочу побыть одна… с Аженором…

– Обещайте мне, что будете благоразумны, – выдавил Жозеф, у которого перехватило горло. Получив от Марии кивок, он поднялся, подавленный присутствием смерти в доме, выскочил из квартиры и сбежал по лестнице, прыгая через ступеньку.

На проезде Тиволи Жозеф едва не сбил с ног старушку в чепце, разглядывавшую рекламный плакат пляжей Туке.

– Красиво, а, месье, что скажете? Только у меня денег не хватит, чтобы там побывать.

– Я отвезу вас туда, когда тираж моего последнего романа достигнет пятидесяти тысяч экземпляров! – пообещал Жозеф, только что исполнивший акробатический трюк, чтобы не задеть престарелую даму на бегу. – Вам роман тоже понравится! «Месть лемура» покорит всех читательниц! – И помчался дальше.

Инспектор Вальми наблюдал за кульбитами Жозефа с ехидной улыбкой. «Пляши, мой юный друг, пляши, пока есть возможность. Скоро у тебя и у твоего напарника энергии поубавится, потому что плясать вы будете под мою дудку. Что ж, настало время принести наши соболезнования мадам Фералес».