Ламартин точно подметил, что у вещей есть душа и, если можно так выразиться, склонность исчезать в самые неподходящие моменты. Это справедливое высказывание вполне подходило к кружевным перчаткам, которыми Таша хотела дополнить свой наряд, платье из серо-голубого шелка.

– Может, они завалились за комод? – предположила она, обращаясь к Кошке, которая терлась об ее ноги.

Таша знала за собой этот недостаток – она никогда не клала вещи на место, в отличие от Виктора, у которого была маниакальная страсть к порядку. В ее спальне царил настоящий хаос – нижние юбки, шали, непарные чулки, открытые флаконы духов… Прошло немало времени, прежде чем Таша отыскала злополучные перчатки. Она уже собиралась уходить, когда обратила внимание на Кошку, которая гоняла лапой по полу комок мятой бумаги. Таша подняла его, развернула и сразу же узнала почерк мужа.

Лишившись игрушки, Кошка требовательно мяукнула. Таша глубоко задумалась. У Виктора появилась другая женщина? Нет не может быть! Она приняла решение не раздумывая. Сэр Реджинальд ждет, но ничего не поделаешь, она должна во всем разобраться. Таша надела свою любимую шляпку, украшенную цветами, и, перекинув плащ через локоть, вышла из дома.

Она взяла фиакр, и вскоре он остановился перед зажиточным домом. Табличка на двери гласила, что здесь обучают танцевать. Таша позвонила, и через несколько минут старая служанка в белом чепце и переднике проводила ее в маленькую гостиную. За стеной на фортепьяно играли мазурку, слышался громкий топот множества ног. Служанка, по-видимому, не решалась прервать занятие, и прошло немало времени, прежде чем звуки фортепьяно стихли.

Шум шагов, скрипнула дверь, и Таша услышала за спиной:

– Чем могу служить, мадам?

Она обернулась, ожидая увидеть воздушное создание, но перед ней стояла немолодая, очень высокая дама.

– Мадам Жюльен Сорбье?

– Она самая.

– Я супруга месье Легри, не знаю, успел ли он связаться с вами…

– Месье Легри? Ваш муж желает брать уроки? Какие именно танцы вы хотели бы изучать? Мне надо свериться с расписанием, – любезно произнесла мадам Сорбье.

– Нет, дело не в этом… Виктор Легри – владелец книжного магазина. Он недавно приходил к вам, по крайней мере, мне так кажется.

– Ах, да, я вспомнила этого господина! Но что всем надо от моего Эрнеста? Вы уже третья, кто им интересуется: сначала ваш супруг, потом этот блондин, должна признаться, очень приятный молодой человек…

– Простите! Вы сказали, блондин?

– Вы что, пишете покойнику ради развлечения? Странное у вас чувство юмора, ничего не скажешь!

– Но, мадам, я не понимаю, о чем вы говорите…

– Я получила адресованное Эрнесту письмо от какого-то нотариуса. Ну, и вскрыла его. Он приглашал Эрнеста явиться в пассаж д’Анфер. Адрес просто демонический! Я пошла туда, но никакого Грандена там не обнаружила. Это просто возмутительно! Мадам, я рассказала месье Легри обо всем, что касается разрыва отношений между Эмилем Легри и моим Эрнестом. Прошу вас, не докучайте мне!

И она вышла.

Таша была не на шутку озадачена. Она вспомнила, как недавно застала мужа за разглядыванием какого-то рисунка, который он, судя по всему, извлек из рамки, причем разглядывал он не сам рисунок, а его обратную сторону. Это связано с его дядей Эмилем? Виктор наткнулся на какую-то тайну двадцатилетней давности? Таша поняла, что муж ввязался в очередную авантюру. А тот блондин, о котором упомянула мадам Сорбье, наверняка Жозеф.

Значит, Виктор опять, уже в который раз, соврал ей! Ну уж нет, она больше не даст себя одурачить!

Таша настолько глубоко погрузилась в свои мысли, что не сразу заметила какого-то субъекта, который шел за ней по пятам, пытаясь привлечь ее внимание. Она ускорила шаг и, пройдя чуть вперед, остановила экипаж.

Эварист Вуазен нетерпеливо толкнул дверь, ведущую в его любимый трактир. Луи, хозяин заведения, грузный мужчина с маленькими, глубоко посаженными глазками и лицом, покрытым красными пятнами, вышел ему навстречу, что было необычно – в его заведении завсегдатаи сами подходили к стойке, чтобы заказать себе что-нибудь.

– Ты что, слинял со службы посреди рабочего дня? – пробурчал Луи.

– Да, старик, я сбежал с этой каторги. Две малышки заедут за мной к семи часам, а до тех пор мне надо схорониться, потому как, боюсь, моя благоверная будет прочесывать окрестности. У тебя не найдется для меня укромного уголка? Я бы с удовольствием выпил немного киру и закусил белым хлебом и кусочком сыра. У меня в брюхе урчит от голода, а жена дрожит над каждой крошкой!

Эварист огляделся, заметил парочку завсегдатаев, склонившихся над своими стаканами, и поморщился:

– Ну, у них и рожи! Нет уж, пожалуй, пить я не буду. Надо сохранить ясную голову!

– Иди за стойку, там есть дверь, она ведет в клетушку, где я держу бочки. Там тебя никто не побеспокоит. А я пока пойду, приготовлю тебе поесть.

В комнатушке стоял терпкий запах прокисшего вина и кошачьей мочи. Но Эварист, сидя на бочке под скупым светом, падающим из фрамуги, не поменялся бы местами с самим королем Пруссии. Когда же Луи принес ему поднос с едой, его радости не было границ.

– Угощайся, тут все свежее. Хлеб я пеку сам, а окорок, сардельки и колбасу делает мой приятель.

Эварист с беспокойством посмотрел на трактирщика.

– У меня сейчас плохо с деньгами, а следующая получка не сильно поправит положение…

– Не переживай, постоянным клиентам я даю кредит.

– Ты славный парень, Луи, с меня причитается.

Эварист с аппетитом съел все, что ему принесли, и закурил трубку. От сытной еды и непривычного безделья его разморило и стало клонить в сон. В голове бродили приятные воспоминания. Первое относилось к далекому весеннему дню 1874 года, когда Эмиль Легри познакомил его с учением Фурье, за которым видел будущее. Затем память перенесла Эвариста к событиям минувшего лета, когда он вместе с другими членами ассоциации «Подранки» разыскивал в лесу упавший с неба метеорит. Совместные поиски сблизили их, и Эварист впервые почувствовал себя с остальными на равных. Он расхрабрился настолько, что позволил себе пару раз ущипнуть за мягкое место Сюзанну Боске. Она с хихиканьем уворачивалась, но далеко не уходила, давая понять, что вовсе не против его ухаживаний. Жаль, что приятную прогулку пришлось прервать – этому кретину Донатьену Ванделю взбрело в голову зачем-то влезть на дерево, а потом свалиться оттуда…

Воспоминания Эвариста прервал появившийся на пороге Луи с бутылкой мюскаде в руках.

– Твои девицы запаздывают. Передали с посыльным вот это, чтобы приятнее было коротать ожидание.

– Я предпочел бы этому сиропу красненькое.

– Да брось, мюскаде – неплохое вино, особенно если с желудком проблемы.

Луи откупорил бутылку, и Эварист предложил ему тоже угоститься стаканчиком.

– Нет, я ведь на работе, – отказался тот. – А ты пей, я принесу еще закуски.

Эварист глотнул прямо из бутылки. Вино было странным на вкус, и внутренности ему тут же скрутило. Эварист упал на пол и, тяжело дыша, прислонился спиной к стене. Сердце тоже вело себя странно: то колотилось как бешеное, то билось гулкими, глухими ударами. Все поплыло у него перед глазами, тело пронзили новые спазмы. Он распластался на полу.

– Доктора, скорее! – прошептал он еле слышно.

У него начались судороги. Изо рта пошла пена.

Когда Луи с подносом вернулся в комнатушку, мертвые глаза Эвариста смотрели на паука, сидящего в центре паутины, натянутой между двух бочек.

У каждого здания есть свое лицо, а, может, даже и душа, сказал себе Виктор. Вот это, с разукрашенным лепниной фасадом, похоже на напыщенного сноба, а вон то, строгих геометрических форм, напоминает скромного, порядочного гражданина. На эти мысли его навел особняк сэра Реджинальда, втиснувшийся между двумя соседними домами. Его фасад был украшен маскаронами, а над монументальной входной дверью возвышались два атланта, державшие на плечах земной шар, на котором был выбит девиз:

Претенциозно, но не без юмора, вынес Виктор свой вердикт.

Гости толпились в вестибюле, из которого вела наверх величественная лестница. Виктор разглядывал бюсты гетер, расставленные среди цветущих растений, невольно улавливая обрывки разговоров.

– Меня тут все раздражает…

– Вы читали Рёскина?

– Я вас уверяю, в его оранжерее полно черных ирисов, а еще он коллекционирует нефритовые фигурки животных и живых сиамских кошек.

– Смотрите, вон идет принцесса де Ришелье, что за горделивая осанка!

– Скажите, неужели Ла Гандара действительно развелся?

– Боюсь, что так. Прошлым летом при встрече с одним моим приятелем он дал ему совет: «Никогда не женитесь, друг мой»…

– Говорят, он будет здесь сегодня.

Медленно поднимаясь по мраморным ступеням, Виктор видел немало представителей парижской богемы: Марсель Швоб, близоруко сощурив глубоко посаженные глаза, подавал руку Маргарите Морено. Жан Мореас с сигарой в зубах беседовал с Фелисьеном Ропсом, немолодым человеком с подведенными глазами, в обтягивающей блузе кроваво-красного цвета. Тут были женщины, одетые по-мужски, с галстуками и эполетами, и женоподобные мужчины. Имя Оскара Уайльда было у всех на устах.

Большая часть гостей устремилась через анфиладу комнат к большой гостиной, где на возвышении, окруженном дымящимися курильницами, дама в бархатном платье с вышивкой золотом исполняла произведение Августы Холмс.

– «Эрос, сжалься над нами!..»

Виктор протискивался сквозь толпу, и с противоположных концов комнаты до него доносились голоса двух чтецов.

– Это Альбер Самен и Стюарт Мерилл, – сказал кто-то у него за спиной, и, обернувшись, Виктор узнал того, кто говорил про художника Антонио де ла Гандара.

– Виктор!

Перед ним стояла Таша, в серо-голубом платье, которое очень шло к ее рыжим волосам, она выглядела восхитительно. При виде нее горечь, уже несколько дней терзавшая Виктора, мгновенно улетучилась. Но почему жена смотрит на него так насмешливо?

– Привет, дорогой! Ты не слишком сюда торопился!

– Приехал, как только получил твою записку. Не сразу удалось найти экипаж, да и дороги запружены. А мой велосипед в ремонте, ты же знаешь, к тому же я не позволил бы себе приехать на нем в такое место.

– Ты заблуждаешься, этот пафос показной. А большинство присутствующих просто очень эксцентричные люди. Что до сэра Реджинальда… кстати, вот и он, сейчас я вас друг другу представлю.

Хотя большинство мужчин, судя по всему, предпочли нонконформизм и были одеты в классическом стиле, хозяин, тучный господин с красным лицом, был в темном жилете, брюках с шелковыми галунами и короткой курточке, что странно сочеталось с белым галстуком и традиционной складной шляпой-цилиндром, моду на которую недавно ввел во Франции принц Уэльский. Сэр Реджинальд радушно пожимал руки гостям, и когда очередь дошла до Виктора, с такой силой сжал его ладонь, обнажив в улыбке крупные зубы, что тот едва не вскрикнул от боли.

– Так значит, вы и есть счастливый супруг нашей очаровательной плутовки Таша! Она сказала, что вы любитель литературы. Рад это слышать, мы весьма нуждаемся в помощи тех, кто ценит талант и презирает запреты. – Свой монолог хозяин дома произнес без малейшего акцента.

– Что он хотел этим сказать? – шепотом спросил Виктор у Таша, которая увлекла его в библиотеку.

– Это намек на Оскара Уайльда, в честь которого и организован прием. Сэр Реджинальд надеется привлечь как можно больше людей на его защиту, чтобы под петицией стояли известные имена. Пойдем, я хочу, чтобы ты взглянул на мою работу, пока сэр Реджинальд не начал свою речь.

Виктор понял, что легко заблудился бы в лабиринте коридоров и никогда не нашел лестницу, ведущую наверх. Таша уверенно вела его вперед. Они миновали шесть комнат, где висели полотна Гюстава Моро, и наконец оказались в той, которую оформляла Таша.

– Этот заказ для меня очень важен. Если три мои последующие аллегории получатся не хуже первой, я, возможно, даже смогу составить конкуренцию Вюйару. В прошлом году он создал одиннадцать великолепных полотен! Александр Натансон повесил их в своей резиденции на авеню дю Буа.

Таша была верна себе, смешав различные стили и жанры, и Виктор в очередной раз восхитился ее талантом. Она изобразила обнаженную нимфу, устремившую томный взор за горизонт, куда, покачиваясь на волнах, уплывал корабль. Это вызывало легкую грусть и выглядело довольно эротично. Виктор попытался обнять жену.

– Эй, руки прочь! – с напускной строгостью воскликнула она, выскользнув из его объятий. – Если хочешь, можешь остаться и переночевать тут вместе со мной.

– Значит, здесь ты спишь?

Виктор разочарованно окинул взглядом небольшой будуар.

– Апартаменты сэра Реджинальда недалеко, – поддразнила его Таша и со смехом добавила: – Милый ты мой простофиля, неужели ты не понял, что женщины его не интересуют? Даже если бы мы остались с ним одни во всем свете, он бы и пальцем ко мне не притронулся. А как твое расследование, продвигается?

– Какое расследование?

– О, забудь, я пошутила. Пойдем, нам пора!

Они спустились вниз и вошли в овальную гостиную, стены которой были увешаны саблями – старинными и современными. На трибуне, украшенной французским и английским флагами, ораторствовал сэр Реджинальд, сменивший цилиндр на фуражку с козырьком, а орхидею на гвоздику.

– …Произведения Оскара Уайльда исчезли из магазинов, его имя не появляется на театральных афишах, а лондонское общество разделилось на тех, кто «за», и тех, кто «против». Только представьте себе, умнейшему человеку нашего времени, семьянину, отцу двоих детей маркиз Куинсберри оставил в клубе записку с обвинением в содомии! Разве можно винить блестящего писателя в том, что он подал в суд иск за клевету, защищая свою честь? Разве мог он предполагать, что этот достойный поступок обернется против него самого?!

– Он поступил правильно! – зашумела аудитория.

– Имя Оскара Уайльда смешали с грязью, ему устроили допрос с пристрастием, копаясь в его частной жизни. И это неудивительно: ведь англичане самого Байрона выжили из страны! Наш суд ополчился против Оскара Уайльда, приговорив его к двум годам принудительных работ. Но, я спрашиваю вас, почему личные переживания человека, и не просто человека, а великого художника, должны быть достоянием общественности?

По залу прошел ропот.

– Здесь, во Франции, люди не столь лицемерны. Ваши газеты не приветствовали вынесенный Уайльду приговор. Ни один из французских критиков не назвал «Портрет Дориана Грея» безнравственной книгой, – продолжил свою речь оратор.

– Это шедевр, мой друг Малларме объявил об этом во всеуслышание! – выкрикнули из зала.

Виктора кто-то тронул за локоть. Он обернулся и увидел Мориса Ломье.

– Не хотите ли проветриться, дорогой Легри? – предложил тот.

Виктор сделал знак жене, что ненадолго выйдет. Таша недовольно кивнула, погруженная в свои невеселые мысли. Сэр Реджинальд нахваливал власти Франции, но разве не они сослали Дрейфуса, обвинив его в предательстве только потому, что он еврей? Да и ее родители, Джина и Пинхас, всегда готовы к худшему…

– Вы меня знаете, Легри, я предпочитаю дам, но то, что утверждает Лимингтон, который попросил меня написать портрет одного из его близких друзей, некоего Андре Жида, – небезосновательно. Произведения Флобера и Бодлера тоже одно время считали непристойными, но их же не заставляли предстать перед судом! Если заключать под стражу всех, кто ведет себя как Уайльд, тюрьмы будут переполнены, – пробормотал Ломье, указывая Виктору на некоторых гостей. – Видите вон того молодого человека? Это Рейнальдо Ан, очень одаренный пианист. А вон там, за фикусом, прячется Марсель Пруст, Рейнальдо – его любовник. А вон тот верзила с пышными усами – Жан Лорен, он приехал сюда, хотя когда-то отказался пожать руку Уайльду, потому что тот заметил: «Такие люди, как мы с вами, не могут быть друзьями, они могут быть только любовниками».

– Вы удивляете меня, Ломье, не знал, что вы придерживаетесь таких свободных взглядов.

– Дорогой мой, никогда не стоит откапывать топор войны. Кстати, позвольте еще раз выразить вам признательность за ту услугу, что вы мне оказали в прошлом году. Что до Мими, она навсегда предана вам.

– Польщен.

– Жизнь можно охарактеризовать одним словом – неопределенность, – нежно пропела молодая англичанка, обращаясь к Жану Мореа, который подписывал ей свою брошюру.

Виктор и Ломье дружно рассмеялись. Они протискивались сквозь группы людей, болтающих между собой, пока, наконец, не добрались до стола с белой скатертью и столовым серебром. Горы пирожных, фруктов и канапе с сыром и огурцом стремительно уменьшались под набегами гостей. Добыв несколько тарталеток и два бокала шампанского, Виктор и Ломье устроились за одним из круглых столиков.

– А знаете, кажется, пришел мой черед попросить вас об одолжении, – проронил Виктор.

– Слушаю вас, но должен предупредить: я без гроша. Как говорил Александр Дюма-сын: «Когда начинаются займы, кончается дружба».

– Речь идет вовсе не о деньгах, мне нужен адрес. Я ищу Амори де Шамплье-Марейя.

– Сахарного короля? Он куда-то исчез. Скорее всего, с очередной любовницей. Полагаю, одна небезызвестная вам дама могла бы кое-что сообщить по этому поводу, ведь она и сама когда-то встречалась с этим господином. Я говорю о Фифи Ба-Рен, княгине Максимовой, которая снова покоряет наши подмостки, на этот раз под именем Фьяметта. И похоже, имеет бешеный успех!

– Это так, – подтвердил сидевший с ними за одним столиком румяный мужчина.

– Виктор Легри – Юг Ребель, – представил их друг другу Ломье. – Здравствуйте, Юг.

– Эта Фьяметта дорогая штучка! Надеюсь, мои слова не шокируют вас, дорогая, – с улыбкой повернулся к своей спутнице Ребель, – но я не мог не воспользоваться дарами, которые Господь Бог, если он, конечно, существует, послал мне.

– Вы знаете, где она квартирует? – спросил Виктор.

– В отеле «Континенталь». Жюль Ренар вам только что кивнул, – обращаясь к Ломье, сказал Ребель. – Он говорил, что хочет вас видеть. Вы слышали, театр «Одеон» включил в репертуар его одноактовую комедию «Просьба», Жюль Леметр написал хвалебную статью в его честь, и Сара Бернар пригласила его к себе.

В этот момент одна девица, подражая Мэй Белфорт, запела:

Виктору захотелось побыть одному и подышать воздухом. Он попрощался с Ломье и с трудом отыскал Таша, которая оживленно беседовала с какой-то американкой.

– Познакомься, это Мэри Кассат, два года назад она выставила девяносто восемь картин у Дюран-Рюэля, – пояснила ему Таша. – Мне кажется, тебе не очень здесь понравилось, я не ошиблась?

– Нет, слишком много сплетен и кривлянья, я собираюсь вернуться в магазин, ты со мной?

– Мне бы очень хотелось, но завтра с рассветом надо приступать к работе, мне еще много что предстоит сделать.

– Что ж, тогда увидимся завтра.

Он погладил ее по руке и скрылся в толпе. Какая-то полная дама шепнула ему на ухо:

– Представляете, англичанкам уже мало их знаменитых чаепитий, они теперь еще и курят, это называется «чай с сигаретами», только подумайте!

Выйдя наружу, Виктор тоже закурил. Лязг железа, доносящийся со стороны конюшен, вызвал его любопытство. Он подошел и увидел сэра Реджинальда, на сей раз в клетчатом пиджаке, склонившимся над трехколесной машиной с двумя кожаными сиденьями. Англичанин поднял голову.

– Это трехколесный паровой экипаж Серполле, невежды видят в нем нечто сатанинское. Но должен сказать, месье Легри, на этой машине, на управление которой я получил разрешение, подписанное комиссаром полиции, я легко обгоняю конные экипажи. Придет время, когда даже велосипед уйдет в прошлое. В Париже уже есть Автомобильный Клуб, благодаря маркизу де Диону. Вы нас покидаете?

– Увы, мне нужно работать. Благодарю за прекрасный вечер.

Автомобиль произвел на Виктора сильное впечатление. Он бы не отказался приобрести такой.

Бледный свет фонаря падал на кровать сквозь решетчатые ставни. Эрик задумчиво смотрел на спящую Кору. Ранним утром он явился к ней с двумя чемоданами, объяснив свой переезд тем, что поссорился с матерью.

– Я в долгу не останусь, – пообещал он девушке.

Кора встретила его с распростертыми объятиями, воспринимая его нежность к ней как плату за гостеприимство.

«Она всего лишь маленькая шлюха, но заслуживает лучшей доли. Конечно, как у большинства ей подобных, на уме у нее только деньги… Но я и сам, в конечном итоге, немногим лучше, – думал Эрик. – Интересно, в кого я такой… Может, в дядюшку Донатьена?.. Что ж, если мне удастся провернуть это дельце, я позабочусь о малышке».

Он ненавидел квартиру на улице Верней – темную, с удушающей атмосферой, и узкие грязные домишки по соседству, в которых обитали по большей части мясники, колбасники и торговцы углем. Ему надоела скрипучая кровать, дешевые побрякушки Коры, ее расчески, щипцы для завивки волос…

Его разбудили истошные крики торговки, расхваливающей салат-латук: «Первосортный товар из Карантана! Налетай, кто желает!» Когда-нибудь он свернет ей шею.

Эрик засунул руку под простыню и погладил грудь Коры. Ничто так не возбуждало его, как пассивность объекта вожделения.

Кора покорно отдалась ему, а когда он откинулся на спину, удовлетворенный, отвернулась и снова уснула. Эрик встал, собираясь уйти по-английски, но его взгляд упал на гору грязной посуды, которую можно было вымыть в раковине в конце коридора, и вдруг, неожиданно для него самого, сердце сжалось от жалости к Коре. Она всячески старалась ему угодить. Вернувшись вчера из «Пивнушки для холостяков», несмотря на усталость, приготовила телячье рагу и, пока он ел, стояла рядом и смотрела на него, готовая удовлетворить любой каприз любовника. Эрик представил себе, что было бы, если бы его мать узнала об этой связи. Бернадетта Перошон была строгих правил, и ее, наверное, хватил бы удар, если бы она увидела сына в квартире проститутки. Он словно наяву услышал ее визгливый голос: «Неблагодарный! А о моей репутации ты подумал? От тебя никогда не будет толку. Один Бог ведает, чем это может закончиться!»

Эрик зажег свечу, натянул брюки, вынул из кармана пиджака, висящего на спинке стула, карандаш и записную книжку и начертал:

– Эрнест Сорбье с 1888 года вне игры. Значит, их осталось всего семеро, – прошептал он. – Ида Бонваль, Сюзанна Боске, Гюго Мальпер, Рен и Лазар Дюкудре, Виржиль Сернен и Эварист Вуазен. Интересно, как они себя поведут, когда получат от меня очередную записку? Не исключено, что перегрызутся между собой. Плохо только одно: я не единственный, кто идет по следу, и медлить мне нельзя.