Глава 4

Первая неделя в Гельсингфорсе не принесла сколь-нибудь ценного улова. Правда, Вильмонту удалось поговорить со многими офицерами среднего руководящего звена, получить из штабной канцелярии и архива некоторые интересующие его документы. Но никаких следов готовящегося покушения на царскую яхту Вильмонт не обнаружил. Местные власти тоже пребывали в благодушной уверенности, что у них все под контролем, или же просто не хотели выносить сор из избы…

Чтобы ухватить кончик ниточки, за который можно было бы потянуть и начать распутывать весь клубок, Вильмонту пришлось вернуться в Петербург. Он сел на вечерний поезд, никого не предупредив о своем отъезде – не стоило давать злопыхателям повода для злорадства. Да и подчиненные Вильмонту филеры пусть продолжают работать так, словно он не покидал города.

Вот остались позади огни Гельсингфорса. Анри открыл газету. Он купил ее на вокзале перед самой посадкой в поезд. И тут в купе заглянул высокий молодой парень с прыщавым лицом и жалкой какой-то, пощипанной бороденкой. Профессиональным чутьем контрразведчик Вильмонт почувствовал на себе его внимательный оценивающий взгляд. Анри вспомнил, что видел его уже на вокзале. Парень крутился также на перроне, когда Вильмонт разговаривал с проводником и садился в вагон.

Парень извинился, сказал, что ошибся, и сразу ушел. Дверь купе была приоткрыта, и Вильмонт еще несколько раз видел проходящего мимо по коридору, прыщавого долговязого. Анри почувствовал опасность.

Вагоны резко дернуло. Они приближались к маленькой станции. Сняв с вешалки пиджак и взяв саквояж, Вильмонт вышел в коридор. Проходя мимо купе, в котором сидел долговязый, он встретился с ним глазами. Подозрительный тип сразу нервно заерзал на диване, готовый броситься за ним. В тамбуре Анри оглянулся. Так и есть. Через стеклянную дверь он увидел, как по проходу чуть ли не бегом шагает долговязый, а за ним с трудом поспевает мордатый кряжистый мужик в потертом пальто, ощупывающий что-то большое и тяжелое в своем правом кармане.

Анри вышел на перрон, поднялся по ступенькам красного финского гранита в станционный буфет. Он расположился за столиком у самой стойки, заказал кофе, бутерброды с колбасой и ветчиной и раскрыл взятую с собой газету. Вскоре в дверях появился долговязый. Его «потертый» напарник остался снаружи. Вильмонт выглянул из-за газеты и перехватил направленный на него, острый, озабоченный взгляд долговязого. Встретившись с Вильмонтом глазами, тот поспешно углубился в изучение старых газет, лежащих на небольшом столике у входа.

У Вильмонта почти не осталось сомнения в том, что его «пасут», хотя это было очень странно. «Может быть, это как-то связано с моими прежними делами, – анализировал сыщик. Однако, все взвесив, Анри тут же забраковал эту версию: – Нет, прошлое здесь ни при чем. Эти двое увязались за мной по пути из Гельсингфорса. Именно там и следует искать причину происходящего. Возможно, за минувшую неделю я все-таки, сам того не ведая, потревожил тех, кого ищу».

По дороге из буфета Анри подошел к ошивающемуся на перроне мордатому и протянул ему объемистый куль с купленными в буфете пончиками.

– Прошу вас, ешьте! В этом буфете они восхитительные.

Мордатый опешил, не зная, как ему реагировать. И вопросительно посмотрел на того второго, который сейчас находился у Вильмонта за спиной. Видимо, получив молчаливое согласие долговязого, его напарник охотно принял угощение:

– О! благодарю вас! Они еще горячие. Должен сознаться, что обожаю пончики. Хотя, право, все же не стоило…

– Берите, берите! – дружелюбно настаивал Вильмонт. – Служба, конечно, есть служба. Но я не хочу, чтобы из-за меня вам пришлось голодать.

Этой фразой он окончательно смутил «шпика», который даже застенчиво опустил глаза.

Вернувшись в вагон, Анри первым делом постарался узнать, на каком месте сидит напарник долговязого. Оказалось, следящие за ним неприятельские филеры едут не в одном купе, а в разных. Причем их купе располагались с разных сторон вагона, – так, чтобы находящиеся в них филеры могли видеть через приоткрытые двери проходящих к тамбурам людей. По дороге в туалет Вильмонт увидел боковым зрением, как привстал со своего места мордатый, готовясь бежать за ним в тамбур. «Похоже, они не исключают, что я могу выпрыгнуть на ходу», – догадался Вильмонт.

Как только капитан прошел, «шпик» тут же вышел в коридор. Дверь уборной была заперта, и Анри пришлось ожидать в тамбуре. Словно случайно он взглянул на не спускающего с него бдительных глаз опекуна. Тот тут же заинтересованно уставился в окно.

Наконец туалет освободился. Вильмонт заперся в кабинке, достал свой смит-вессон, проверил его, подготовил к стрельбе и положил обратно во внутренний карман пиджака.

Прошло еще около двух часов. Поезд, замедляя ход, приближался к очередной станции. Вильмонт выглянул из своего купе и увидел в коридоре нескольких пассажиров с чемоданами и саквояжами в руках. Анри уже выяснил, что в одном купе с долговязым едет пожилой господин, похожий на профессора. И вот среди готовящихся к выходу пассажиров Анри увидел этого самого «профессора».

Время стоянки было коротким. Вскоре поезд уже мчался со скоростью не менее пятидесяти верст в час, видимо, нагоняя расписание. Анри выглянув в коридор. Он был пуст. Большинство пассажиров спало.

Вильмонт бесшумно покинул свое купе и чуть ли не на цыпочках приблизился к тому, в котором находился долговязый, и осторожно заглянул в приоткрытую дверь. Отклонив спинку своего дивана и превратив его таким образом в спальное место, филер лежал в расслабленной позе. Прикрыв глаза, он что-то мурлыкал себе под нос. Анри проскользнул в купе. Шпик запоздало дернулся к своему висящему на крючке пиджаку, но, увидев наставленный на него револьвер, остановился и с гримасой беспомощно откинулся на спинку дивана. Вильмонт проверил карманы его пиджака, висящего на крючке, и достал маленький карманный пистолет известной бельгийской фирмы. С некоторых пор такие пистолеты были излюбленным оружием русских террористов. Жандарм знал, что в конце прошлого года боевики революционного подполья ограбили в Гельсингфорсе банк, а на полученные деньги приобрели в Бельгии партию таких пистолетов по цене 30 франков за штуку. Эта игрушка вполне могла быть из той партии.

Вильмонт жестко обратился к долговязому:

– Быстро отвечай: кто таков и кто велел тебе следить за мной.

Но филер сделал вид, что не понимает, что от него хотят.

– Это ошибка! Я не тот, за кого вы меня принимаете.

– Ладно, – мрачно процедил сквозь зубы Вильмонт. Он схватил подушку со свободного дивана, сильно прижал ею голову «шпика» и предупредил: – Сейчас я вышибу тебе мозги, и никто ничего не услышит. А потом также тихо прикончу твоего второго номера.

– Нет, нет, нет! – донеслись из-под подушки сдавленные возгласы перепуганного парня. – Умоляю вас, господин капитан, не стреляйте! Я все вам расскажу.

Заикаясь, филер сбивчиво стал выкладывать:

– Мы из морской контрразведки! Я могу показать жетон. Нам поручили приглядеть за вами.

– Кто поручил? Капитан первого ранга Авинов? – удивленно уточнил жандарм.

– Да, да! Андрей Васильевич, – торопливо подтвердил филер и обиженно пояснил: – Мы заботились о вашей безопасности. В пути ведь всякое может случиться. А вы стрелять собирались.

Вильмонт велел долговязому собрать свои вещички и вместе с напарником через десять минут быть в тамбуре.

– Ну вот что, господа телохранители, – обратился он к филерам. Скоро будет крупная пограничная станция Вайниккала [17] . Там останавливается несколько встречных поездов из Петербурга. Пересаживайтесь и возвращайтесь в Гельсингфорс. А своему начальнику передайте, чтобы в следующий раз он предупреждал тех, о ком собирается проявить трогательную заботу. Иначе по ошибке охраняемое лицо запросто может пристрелить своих «ангелов-хранителей».

На самом деле Вильмонту очень не понравилось, что Авинов организовал за ним слежку. Это вызывало вполне конкретные подозрения в его адрес.

С ротмистром Гариным они, как и было условлено, встретились в ресторане Финляндского вокзала. Гарин начал разговор с того, что обнадежил коллегу:

– Не расстраивайтесь, что первая неделя, проведенная вами в Гельсингфорсе, оказалась не слишком удачной. Зато теперь ваши дела пойдут быстрее.

Гарин щелкнул замками своего портфеля и извлек из него папку. В ней находились расшифрованные записи из дневника, найденного в квартире арестованного охранкой художника.

– Нашему Судейкину даже не пришлось напрягать свой гениальный мозг. Это простой шифр Цезаря, при зашифровке которого используется только один цифроалфавит.

По словам Гарина, также криптограф смог обнаружить в нескольких, изъятых при обыске письмах, которые художник собирался отправить в Париж, но не успел, тайные сообщения, написанные невидимыми чернилами из млечного сока какого-то растения.

Ротмистр рассказал, что консультировался с моряками по поводу расшифрованных записей:

– Здесь наблюдения о погоде в районе Гельсингфоргса, имеются кое-какие сведения о фарватерах и охране рейда. Сам художник – дилетант в морском деле и, конечно, не смог бы сделать все эти наблюдения без помощи знающих людей… А теперь главное.

Ротмистр многозначительно улыбнулся и пригубил рюмку с шартрез:

– В этих записях указаны точные даты выхода царской яхты из базы Гельсингфорса. Видимо, художник заранее от кого-то получал совершенно секретные сведения. Во всяком случае, мои эксперты совершенно уверены: человек, которого вам предстоит найти, именно заранее знал, когда «Полярная звезда» выйдет в море, и сообщал об этом художнику. На войне такая информация равносильна победе.

Гарин также сообщил, что при повторном обыске в квартире Бурлака-Заволжского была обнаружена пачка полученных им писем с иностранными штампами. В них были обнаружены тайные участки текста, написанные невидимыми чернилами. Эти послания из-за границы были засекречены сложными комбинированными кодами, очень стойкими к взлому. Ас крипто-анализа Судейкин до сих пор ломал над ними голову. Такими сложными профессиональными шрифтами пользовались крупнейшие европейские разведки, например, немецкая.

Ночному визитеру пришлось не менее десяти минут крутить язычок механического звонка, прежде чем за дверью послышался заспанный голос хозяина:

– Кто?

– Это я, Арнольд Михайлович, Анри! Извините, что среди ночи.

Дверь открылась. Эристов встретил неожиданного гостя в халате, домашних тапочках и в ночном колпаке. Вильмонту, который привык видеть командира в элегантных английских костюмах с идеальным пробором на голове, стало неловко. Особенно капитана смущал этот колпак на голове шефа, который прочно ассоциировался у него с ночным горшком и грелкой в постели.

Хозяин пригласил своего сотрудника в дальнюю комнату. По пути Вильмонт случайно увидел за приоткрытой дверью в смятой постели обнаженную женщину. Кажется, она была довольно мила, правда, лицо ее было очень бледным.

Анри стало еще более неудобно оттого, что он оказался свидетелем частной жизни начальника, более того, вторгся в нее самым бесцеремонным образом. Вильмонт даже стал оправдываться, что через три часа у него поезд обратно в Гельсингфорс, а поговорить им просто необходимо.

Эристов сделал жест, означающий, что нечего тут разводить политес:

– Правильно сделали, что пришли. Располагайтесь запросто. Хотите чаю?

– Не откажусь.

– Тогда подождите.

Зевая и по-стариковски шаркая спадающими с ног домашними туфлями, Арнольд Михайлович вышел из комнаты. Вильмонт услышал, как за стеной он просит «милочку и лапочку» приготовить для гостя чаю. Женщина в ответ сердито бранилась на «всяких, которые шляются по ночам и не дают спать приличным людям». Но потом она все-таки смилостивилась и отправилась на кухню.

Анри огляделся. Он уже бывал на даче у командира, но его городское жилище посещал впервые. Эристов, несмотря на свой высокий чин и немалое состояние, занимал крохотную квартирку всего из двух комнат. Большую часть жизни профессиональный разведчик провел в «седле» и просто не умел окружить себя достойной роскошью и комфортом. Он так и не обзавелся семьей. Женщина в соседней комнате, по-видимому, была его кухаркой или горничной. Анри слышал ее сильный горловой кашель, кажется у нее была чахотка.

Комната, в которую попал Вильмонт, судя по всему, служила хозяину одновременно и кабинетом, и гостиной, а заодно и гимнастическим залом (ибо в углу была подвешена боксерская груша, а на полу лежали гири). Здесь вкусно пахло ароматными турецкими табаками, кожей и хорошим одеколоном. Анри опустился в обтянутое дорогой кожей, удобное кресло, взял из стойки трубку с длинным чубуком, отделанным серебряными накладками. Трубка была сделана из дерева незнакомой Вильмонту породы. Вещь была явно старинная и, конечно, очень дорогая. Стены комнаты украшали изображения кораблей, батальные полотна, фотографии лошадей и знаменитых борцов. А еще вокруг было много сувениров из разных частей света. Благодаря им комната представляла собой фактически небольшой частный музей. Все эти безделушки, оружие, ритуальные маски, храмовая утварь были привезены старым разведчиком из многочисленных опасных экспедиций. Правда, на диковинных экспонатах лежал толстый слой пыли. Тяжелые гардины на окнах давно нуждались в стирке. Что ж, если спишь с собственной прислугой, надо быть готовым к тому, что она сядет тебе на шею. Кое-где дорогой ковер был прожжен сигарным пеплом; полировка дорогой мебели тоже местами сильно пострадала от холостяцких привычек хозяина.

«Вот так проходит мирская слава! – с философской меланхолией говорил себе Вильмонт, осматриваясь. – Какое же убожество ждет нас – обычных смертных на закате жизни? Если даже сам легендарный Эристов, которого когда-то с великими почестями встречали могущественные восточные владыки, который умел останавливать и разжигать войны, помогал королям кроить карту мира, – утешился на старости лет в объятиях собственной кухарки!»

Пока Вильмонт размышлял на данную тему, Эристов вернулся с подносом, на котором стояли два стакана чая, вазочки с печеньем, конфетами и вареньем.

Перехватив смущенный взгляд своего гостя, Арнольд Михайлович, наконец, вспомнил, что на голове его ночной колпак, и тут же сдернул его. Однако лучше бы он этого не делал! Взгляду Вильмонта открылась изрядная плешь, которую стремительно стареющий мужчина перед тем, как отправиться на службу, весьма искусно маскировал остатками волос. Вильмонту грустно было наблюдать за тем, как человек, которого он привык считать чуть ли не образцом элегантности и мужественности, то пытается торопливо прилизать скудную растительность на своей голове, то снова скрыть ее ночным колпаком. Наконец, Эристов сообразил, как глупо он выглядит со стороны, и с самоиронией признался:

– Было время, я насмехался над молодящимися старичками. Когда тебе всего тридцать, трудно понять тех, кому за пятьдесят. Сам понимаю, что веду себя нелепо, и ничего не могу с собой поделать.

Однако тема, по всей видимости, была слишком болезненной для стареющего мужчины, ибо уже в следующую минуту над его переносицей появилась тревожная складка. Эристов оглянулся на дверь и, понизив голос, доверительно сообщил ближайшему сотруднику «страшную тайну»:

– Вокруг моей Любушки давно увивается сын дворника: подарочки ей сует, на прогулки приглашает. Принаглейший тип! При этом ей двадцать семь лет, а ему еще меньше – только двадцать два! Вы понимаете, что (!) это значит?

После столь серьезного сообщения Вильмонту даже как-то неловко стало говорить о деле, которое его привело сюда. Тем не менее после некоторой заминки Анри все же рассказал о расшифрованных записях из блокнота Бурлака-Заволжского.

Внимательно выслушав своего сотрудника, Арнольд Михайлович первым делом сообщил, что надежды на то, что удастся получить нужные сведения непосредственно из первых рук, почти нет: состояние помещенного в психиатрическую лечебницу художника только ухудшилось. И улучшения в обозримом будущем врачи не ожидают.

– Так что возвращайтесь в Гельсингфорс и продолжайте искать.

Анри признался, что местные официальные лица не слишком торопятся ему помогать:

– У меня такое чувство, что мне год потребуется только на то, чтобы войти в курс тамошних дел.

– М-да, без серьезного союзника вам не обойтись, – задумался Эристов. Он стал расхаживать по комнате. Анри вспомнил, как еще в пору своего ученичества, когда он был молодым стажером, Эристов приучал учеников в медитации находить решения сложных проблем. Это называлось у него «сесть на пятки». Они действительно садились на пятки и двадцать минут повторяли про себя медитативные мантры. И действительно, в таком состоянии мозг обычно находил выход из, казалось бы, совершенно тупиковых ситуаций. Этот обычай Эристов подсмотрел у японцев. Вот и теперь, кажется, самое время было выполнить «пятки».

– Я, конечно, мог бы дать вам рекомендательные письма к начальнику Финляндского жандармского управления полковнику Яковлеву, – рассуждал Эристов, прохаживаясь по комнате, – или к помощнику начальника Финляндского жандармского управления по Нюландской губернии ротмистру Лявданскому. Только проку от них не больше, чем от этого адмирала Закселя. Большие командиры предпочитают наблюдать за битвой издали через подзорную трубу, а для непосредственного руководства войсками у них имеется штат порученцев. Вам же нужен практик в не слишком большом чине и, главное, из местных старожилов. И напрасно вы ополчились на этого Авинова из флотской разведки. Он всего восемь месяцев назад вступил в должность и знает обстановку немногим лучше вашего. Все, что он пока может, это организовывать сомнительные операции вроде слежки за вами. Нет, вам нужен старый зубр, а точнее, матерый тигр.

Эристов решительно хлопнул себя по коленям, легко поднялся из кресла и подошел к шкафу, в котором у него был собран личный домашний архив. Он вернулся с личным делом на нужного Вильмонту человека.

– Штабс-ротмистр Кошечкин, начальник жандармского железнодорожного управления, – почти торжественно объявил Эристов, листая пыльное дело. – Ты не гляди, что у него такая фамилия. В своем деле Гаврила Афанасьевич настоящий тигр. Должность свою получил почти двадцать годков назад, так что в Гельсингфорсе каждую собаку знает. К тому же сам знаешь: в таких городках на железнодорожную жандармерию возлагаются широкие полномочия губернской контрразведки. Ведь, как правило, хищения железнодорожных грузов, покушения на следующих поездами пассажиров, иностранный шпионаж и прочие преступления редко замыкаются рамками «чугунки».

Однако Вильмонт скептически отнесся к наводке начальника, сообщив:

– Встречался я с ним и спрашивал: не прибывали ли в город за последнее время подозрительные пассажиры или грузы. Так он отделался от меня формальной справкой.

– Он такой, – понимающе ухмыльнулся Эристов, – прижимистый мужик! Своего просто так не отдаст. В лоб его не возьмешь.

Эристов обнадежил ученика, что поможет ему войти в доверие к нужному чиновнику, действуя через его знакомую поэтессу, у которой с мужем имеется дачка как раз в пригороде Гельсингфорса. Вокруг хозяйки дачи сложился кружок из представителей городского общества. Интересующая их персона тоже входит в число местных почитателей таланта питерской литераторши.

– Я договорюсь с Анной Константиновной Вельской, чтобы она представила вас Кошечкину своим верным поклонником и другом. Вот увидите: после этого отказу вам уже не будет.

– Рискую показаться Фомой-неверующим в ваших глазах, – недоверчиво покачал головой Вильмонт, – но мне трудно представить, чтобы этот скряга так просто открыл мне свои сундуки.

Но собеседник Вильмонта хорошо знал, о чем говорит:

– Когда мужчине за пятьдесят и он влюбляется в молоденькую, то часто совершает странные поступки.

Откуда-то Эристову было известно, что Кошечкин давно и всерьез увлечен поэтессой. Правда, чувство его носит скорее платонический характер, нежели является той горючей страстью, от которой случаются романы и измены. Так что даже муж литераторши со снисходительной иронией относился к неловким ухаживаниям солдафона за своей женой.

– Любая ее просьба, – пояснил Эристов, – является для Гаврилы Афанасьевича законом. Этим мы и воспользуемся.

Сразу после разговора с командиром Вильмонт отправился на Финляндский вокзал, чтобы сесть на обратный поезд до Гельсингфорса.