ГЛАВА 20

… На выяснение мелких деталей ушла неделя. Проверить, в самом ли деле Загрельский, перед тем, как убить, прятал брата и накачивал его одурманивающими лекарствами, возможности не представлялось. Но косвенные подтверждения этому Петрусенко нашел. Он сам съездил в Житомир, познакомился с семьёй зажиточных помещиков, обитавших по соседству с бывшим имением Загрельских. Они хорошо помнили бунты и поджоги семилетней давности, их это тоже коснулось, правда, владения уцелели. А вот дом Станислава Загрельского однажды ночью загорелся, полыхало так, что зарево было видно у них. Под утро Станислав Андреевич прискакал к ним на лошади, в пыли и копоти. Рассказал, что поджигатели трусливо убежали, а он с несколькими дворовыми пытался загасить пламя, но не сумел. Они отпаивали его чаем, а он, не скрывая слёз, говорил: «Всё сгорело! Кирпич обугленный да крыльцо каменное остались…»

Наутро собрался, сказал, что поедет к брату в Севастополь. Все в округе знали, что братья Загрельские не ладят, но ведь у погорельца никаких других родственников не было. А в беде, какие бы разногласия не случались, брат не откажет брату помочь. К тому же, Станислав поехал не нищим: снял все свои сбережения из городского банка. «Куплю в Севастополе домик, — планировал он. — Влад парень оборотистый, поможет в покупке». Больше о нём соседи ничего не слыхали. Думали: обжился в Севастополе, может, семьёй обзавёлся, о грустном вспоминать не хочет, вот и не объявляется в родных краях…

Эти же люди подтвердили: братья — Стас и Влад Загрельские, — были очень похожи между собой. Только Станислав несколько погрузнее фигурой.

Что ж, Викентий Павлович легко мог представить, что за две-три недели «диеты», которую младший брат несомненно устроил старшему, лишние килограммы оказались сброшены.

…Станислав приехал в Севастополь поздно вечером. Когда появился на пороге меблированной квартиры, где жил брат, тот оказался дома и один. То и другое было настоящей редкостью. Владислав либо сам гулял в компании до утра, либо компания гуляла у него. Но сразу Загрельский ещё не понял своей удачи. Увидев Стаса, чертыхнулся про себя: добропорядочный старший братец был ему здесь совсем не нужен. Но с первых же произнесённых братом слов понял: деваться некуда, Стас приехал не просто погостить. То, что сгорело родительское имение, их родовое гнездо, младшего Загрельского не тронуло. Он давно был отрезанный ломоть и никогда не испытывал глупой тоски по родным краям. Станислав — другое дело! Рассказывает о пожаре, а по щекам слёзы катятся — слизняк какой-то! Да он и был таким всегда, в земле любил ковыряться, с мужиками дружил, возился — учил-лечил их. Вот и получил в благодарность, хорошо, сам уцелел!

С самого детства братья не были друзьями. Когда были маленькими, постоянно дрались, как щенки, — полушутя-полусерьёзно. Полусерьёзно — это как раз Влад. Он был младшим и постоянно испытывал от этого чувство раздражения. Ничем ведь от Стаса не отличался — ни ростом, ни фигурой, ни лицом, а поди ж ты, младший. Словно второй сорт. В нём постоянно сидел какой-то бесёнок и щипал его изнутри, колол, грыз… Всеми силами Влад доказывал, что он нисколько не хуже старшего брата, а лучше! От этих доказательств Стас ходил в царапинах и ушибах, часто плакал. Плакал ещё и оттого, что никак не мог понять, почему мать с отцом почти всегда становятся на сторону Влада, а ему твердят: «Не спорь с братиком, уступи, он ведь младший!» А этот младший вопьётся зубами в руку, отскочит и — в крик…

Владислав же терпеть не мог заступничества родителей. В нём он тоже видел собственное унижение: словно бы Стасу намекают, подсказывают — не трогай брата, не связывайся с ним, он плохой. А ты хороший, добрый, послушный сын — вот и отойди от маленького зверёныша подальше…

Правда, повзрослев, Владислав понял истину: родители, любя их обоих, испытывали к нему всё-таки более сильную нежность. Он научился этим пользоваться, научился скрывать свою нелюбовь и презрение к брату. Добрых чувств между ними не возникло, но подобие братских отношений сохранялось. Когда родители умерли, Влад был на военной службе. Он знал, что мать с отцом давно болеют, последнее время почти не ходят. Брат. Окончивший высшие курсы агрономии, живёт вместе с ними, ведёт хозяйство, ухаживает за родителями, своей семьёй не обзавёлся. Владиславу не нужно было захолустное и маленькое отцовское имение, может, только для того, чтоб продать и промотать деньги. И всё же он испытал бешенство, когда узнал — родители умерли почти одновременно, а имение завещали Станиславу.

И вот теперь жалким погорельцем старший брат явился к нему — за помощью. Правда, Станислав сразу его успокоил: он привёз с собой довольно большую сумму денег и буквально завтра же займётся поисками собственного жилья. Надеется, что Влад поможет найти ему приличный дом в хорошем районе города…

Братья легли спать поздно. Владиславу снился какой-то сумбурный сон. И вдруг он проснулся с чёткой и ясной мыслью, с почти мгновенно принятым и обдуманным решением. Уже светало, комнату заполняли серые предрассветные сумерки. Станислав спал у стены напротив, на кушетке. Спал крепко: очень утомили его и дорога, и воспоминание о пережитом. Загрельский, ступая легко и неслышно, как пантера, вышел в соседнюю комнату, вернулся со шприцем, наполненным жидкостью. У него, недоучившегося медика, было много разных лекарственных препаратов. Он всегда испытывал тоску по несостоявшейся медицинской карьере. Возможно, это было единственное, что он по-настоящему любил в жизни и чем бы хотел заниматься. Во всяком случае, в лекарствах он разбирался отлично. Лёгким движением расстегнул пуговицу пижамы, обнажил левое плечо брата. Мгновенно уколол, надавил поршень шприца и выдернул иглу. Станислав только заворочался, забормотал что-то и вновь затих. Теперь брат будет спать крепко до полудня, Влад знал наверняка. Он же за это время всё успеет сделать…

Всю последнюю неделю Загрельский ломал себе голову над одной неразрешимой задачей: как избавиться от мужа Юленьки, от Александра Коринцева. Впервые в жизни Загрельский влюбился так сильно, что не мог себя помыслить без Юлии. Это он-то, законченный эгоист и себялюбец! Но, видимо, он ощущал Юлию как своё собственное продолжение, как свою утраченную и найденную половинку. Она была во всём ему под стать — и красотой, и нравом: такой же авантюристкой и эгоисткой. Кроме себя любила только его. Как и он — себя и её. Это было прекрасно, это было их жизненное кредо: любить себя и друг друга! И всё! Но Коринцев сказал, что не отпустит Юлию. Мало того — он стал угрожать. И Загрельский испугался, ему было чего бояться в своей прошлой жизни. Та маленькая девчонка в поле… Он до сих пор поражался, как это ему сошло с рук. Но может и вернуться рикошетом. От Коринцева необходимо было избавиться — пусть даже и убить. Но как это сделать, чтоб сразу подозрение не пало на него? Ведь случись что с офицером, все сразу укажут на Загрельского — любовника Юли и ненавистника Коринцева. Он думал, думал. И вот появился брат! Никто не видел Стаса! Только теперь Владислав понял, как повезло ему — само провидение так сделало, подсказываем ему, подталкивает. И ведь никто из его окружения не знает, что его брат так на него похож!

Он ушёл из дома, тщательно заперев двери. Было ещё совсем рано, когда на пароме переправился через Южную бухту и поехал на подвернувшемся извозчике в Корабельную слободу. Этот захолустный предпортовый посёлок он неплохо знал — была там парочка злачных мест. Там он и нашёл дом, больше похожий на сарай, где хозяин сам не жил, но согласился недорого сдать. Расплатился, получил ключи и вернулся домой, к всё ещё спящему брату. Владислав знал, что скоро тот проснётся, но будет в полуодурманенном состоянии. Тогда он его оденет так, чтобы невозможно было разглядеть лица, и повезёт в Корабельную слободу — смотреть якобы найденный для него дом. А потом… Потом, через неделю или две — когда будет всё к тому готово, Станислава найдут убитым где-нибудь в грузовом порту тут рядом, в Корабельной бухте. Но только все будут думать, что это Владислав Загрельский, а явные, неоспоримые улики укажут убийцу — Александра Коринцева. И тогда этот безупречный офицер навсегда уйдёт с дороги его и Юлии. Нужно только сделать так, чтоб Станислав постоянно находился в бредовом состоянии. Ну уж это не проблема — есть и наркотические лекарства, и травка-анаша, которую он сам с удовольствием покуривает. А брату и нужно будет лишь слегка приходить в себя, чтоб поесть. Совсем немного поесть: ему нужно сбросить вес, и тогда никто не отличит его от Владислава Загрельского. Останется только прооперировать пальцы…

Кстати, Петрусенко вспомнил, как они с Арженом сидели друг против друга за столом в бюро Леваневского, и как он обратил внимание на множество мелких шрамиков на двух пальцах левой руки. Видимо, уже за границей, делая операцию по изменению лица, Загрельский пытался выправить и искорёженные пальцы. Частично это удалось, но не совсем. «Интересно, — подумал Викентий Павлович, — на какие сбережения уехал Загрельский с Юлией, жил, делал операцию? Уж не на деньги, снятые братом в житомирском банке? Скорее всего…»

Теперь дальнейший путь Владислава Загрельского прослеживался неплохо. Видимо богатый жизненный опыт определённого толка позволял ему в любом, даже незнакомом месте, находить нелегальных «умельцев». Сумел же он, никогда не бывая в Харькове, определить — в каких районах и заведениях искать убийцу для Вари! И за границей нашёл тех, кто сделал ему сначала документы поляка Збигнева Зарембы, а потом француза Жоржа Аржена. Под именем Зарембы он поработал в Мюнхенской клинике лаборантом, ассистентом на операциях, возобновил медицинские знания и опыт. Разузнал фамилии профессоров, раздобыл нужные бланки. И вновь подделка: рекомендации, без которых в знаменитый госпиталь Неккера не попасть…

Обычно Петрусенко никогда не забывал ничего из подмеченного им в ходе расследования, даже самого незначительного. Старался всему дать объяснение. Но иногда объяснение находилось само, когда дело распутывалось. Так, например, в самом начале, впервые увидев Аржена, он заметил странный эффект «неудивления». То есть, рано утром, застав в своём номере следователя, генерального директора, горничную и взволнованную жену, «француз», как ни странно, не удивился. Теперь-то было понятно: он, после встречи с Варей, постоянно находился в напряжении. Сама девушка могла его вспомнить, наёмный убийца оказаться пойманным и признаться… Возможно, тогда он пожалел, что приехал на родину, поддался желанию рискнуть, азарту — так опрометчиво! А казалось: какая может быть опасность? Коринцев на пожизненной каторге, а никто другой его не узнает.

Просчитался! И не только в этом, во многом просчитался Загрельский. Как и все ему подобные, он никогда не верил в возмездие. Однако: Qui ventum seminat, turbinem metet. Кто сеет ветер — всегда пожинает бурю!

В тот вечер, дописав последнюю страницу следственного отчёта, Викентий Павлович ещё долго сидел за письменным столом. Было уже поздно, дома ждал Митя… Молодец, парень, он по-настоящему помог, узнав о страхе горничной перед Арженом, и о том, что перстень принадлежал первой жене убитого. Сыщик из него получится!.. Возможно, дома ждёт ещё одно письмо жены из Крыма, Люся обещала писать каждые три дня. А ему не мешало бы ответить ещё на первое. Он напишет, обязательно — расскажет о перстне, Загрельском-Аржене, Коринцеве и Варе. Коротко, конечно. Но вот когда семья вернётся, уж тогда Люся из него каждую мелочь, каждую подробность вытянет. Она просто живёт делами и заботами мужа. И Викентий Павлович охотно ей всё рассказывает, а однажды пошутил: «Может быть ты, дорогая, станешь моим Ватсоном?»

В распахнутое окно ветер заносил тополиный пух и запахи ещё свежей, раннелетней листвы. Вдыхая их, Викентий Павлович думал легко, спокойно, как человек, сбросивший тяжёлый груз забот: «Хорошее время, хороший год!»

… Это и вправду был хороший год! Государство почти оправилось от недавних военных потрясений и смуты. Возрождались блеск и обаяние эпохи Александра III. Вот уже почти двадцать лет, как не стало царя-миротворца — так многие, в том числе и Петрусенко, называли Александра III. Его наследнику, молодому императору Николаю II, было в то время 26 лет. Он только что откомандовал батальоном в Преображенском полку и должен был вскоре получить генеральский чин и полк. Но волею Божею вместо полка получил всю необъятную Российскую империю.

Император Александр III не допускал разговоров на политические темы в семейном кругу, возможно, думал Викентий Павлович, в этом была его ошибка. Он совершенно не посвящал в государственные дела наследника, считая того ещё слишком молодым и полагая, что для этого всегда найдётся время. А вышло вот так, внезапно… Николаю II пришлось одновременно управлять страной и учиться ею управлять. Во многих ошибках упрекают государя ему ли — работнику следственных органов, об этом не знать. Но эти ошибки были неизбежны, а обращаться за советом оказалось не к кому. Александр III нёс все заботы и государственные проблемы на своих богатырских плечах — министры были лишь послушными исполнителями его предначертаний, не способными к самостоятельному творчеству и не имеющими самостоятельного мнения. При царе-миротворце это казалось в порядке вещей, словно так и надо. Но вот стал у власти молодой государь — и советчиков толковых рядом с ним не оказалось. Опоры же в среде близких родственников государь не имел — там тоже не было политиков, государственных мужей. Великие князья с рождения предназначались к одному лишь роду деятельности — военному делу.

Многие из них чувствовали склонность к наукам, искусству, дипломатии, но фамильная традиция запрещала это, требуя лишь военной службы. Не мудрено, что у многих из них, у кого не было призвания к военным наукам, служба превращалась в синекуру, часто шедшую во вред делу. Лишь немногие великие князья принесли настоящую пользу на военном поприще. Вот полковник Суходолин вспоминал великого князя Михаила Николаевича и его сына, великого князя Сергея Михайловича. Да, у них обоих велики заслуги перед русской артиллерией. Сам же Викентий Павлович восхищался другим сыном генерал-фельдцейхмейстера — великим князем Александром Михайловичем. Вопреки всеобщему противодействия он создал русский воздушный флот. Великий князь Николай Николаевич-младший просто переродил конницу. А каким отличным военным педагогом оказался великий князь Константин Константинович, сколько молодых офицеров с любовью его вспоминают! Но ни одного по-настоящему государственного ума великокняжеская среда не выдвинула. И здесь молодой государь не нашёл ни советчиков, ни соратников. Сам же он унаследовал от отца застенчивость и необыкновенную деликатность. Никогда не был в состоянии резко оборвать докладчика, вежливо его благодарил. И лишь оставаясь наедине, всё обдумывал и принимал решение, иногда резко расходившееся с тем, которое ему старались навязать. Поэтому часто императора упрекали в двоедушии, но упрекали лишь те сановники, которым вдруг, неожиданно — на их взгляд, — выходил указ об отставке.

По роду своей службы Петрусенко много знал. Складывая, как в калейдоскопе, разные факты в узор, он всегда составлял обо всём своё собственное мнение. О государе как о человеке он был мнения высокого. Особенно подкупала простота императора — не показная, а истинная, сердечная. В бытность свою наследником престола молодой государь получил основательную строевую подготовку, причём не только в гвардии, но и в армейской пехоте. По желанию своего отца он служил младшим офицером в 65-м пехотном Московском полку, и это был первый в истории царствующего дома случай постановки наследника в строй армейской пехоты. Цесаревич на себе познал быт войск во всех его подробностях. Став императором Всероссийским, он сразу обратил внимание на улучшение этого быта. Он повысил оклады и пенсии, улучшил довольствие солдат. Отменил прохождение церемониальным маршем, бегом. По собственному опыту зная, как оно тяжело даётся солдатам. И всегда избегал термина «нижний чин», говорил: «казак», «гусар», «стрелок».

Да, поначалу Николай II совершал неизбежные ошибки — в управлении государством, во внешней политике. Страна на себе несла груз этих ошибок. Но он же сам и выправлял их. В последние два года, когда держава стала выруливать из кризиса, набирать силы и мощи, Викентий Павлович стал уважать своего государя не только как человека, но и как политика.

Правда, «балканская пороховая бочка» ещё с осени прошлого года дымилась. Но там разбирались между собой Сербия, Болгария, Греция, Турция. А здесь, в Российской империи, в минувшем году торжественно отпраздновали столетие Отечественной войны. И вся страна готовилась уже через месяц с ещё большим блеском отметить трёхсотлетие Дома Романовых!