Глава третья
Большой Йохан погрузил мускулистые руки в воду, обхватил монахиню и потянул. Когда он вытащил ее из воды, из его груди вырвался крик невыразимой радости. Он перебросил ее через край ванны, снова сунул руки в воду и выловил со дна ключ. Его кошмар закончился. Ключ от бань вернулся к нему.
С другой стороны, вода в ванне имела зловещий розоватый оттенок. Он отстранился и осмотрел монахиню, свисающую с бортика ванны. На ее голове и плечах уже появились трупные пятна, а тело уже начало коченеть. Это определенно был труп, душа из которого отлетела уже некоторое время назад. Он подхватил тело и положил его на спину на пол. Ее одеяние, покрытое ужасными пятнами, было порвано и откинулось, открывая зияющую рану на горле. Большой Йохан встряхнул головой. Он накрыл горло влажной тканью, уложил ее и расправил одежду так, чтобы она выглядела пристойно, и, подумав некоторое время, решил спросить у епископа, что ему теперь делать.
Последние часы этой долгой ночи Исаак провел в доме раввина Самуила. Сразу же после прихода он отослал домой свою зевающую жену и, с помощью служанки, сделал для ребенка все, что было возможно.
Но этого оказалось недостаточно. Дыхание младенца становилось все слабее и слабее. Обезумевшая мать хватала Исаака за руку, умоляя его возложить руки на ее дитя и помолиться, чтобы вернуть его к жизни.
— Госпожа моя, — огорченно произнес Исаак. — Я не знаю таких молитв, которые могли бы спасти душу от смерти.
— Мы заплатим, — сказала она в отчаянии. — Золотом. Всем, что у нас есть. Все, что угодно.
— Если бы я имел такую власть, то с удовольствием использовал бы ее, и не принимал бы блюдо чечевицы в оплату. Но у меня нет такой власти.
— Это неправда, — прошептала она. — Каждый знает, что вы — преемник, новое воплощение Исаака, великого мастера каббалы, и в вас его сила. Именно в обмен на нее у вас отняли зрение. Как знак. Пожалуйста, попытайтесь.
Исаак тревожно отодвинулся. Подобный шепот и прежде достигал его ушей, когда это говорили некоторые легковерные люди, но услышать такое от жены раввина — совсем другое дело.
— Не говори такие глупости, женщина. Это опасно. Я — всего лишь человек, и делаю лишь то, что могу сделать. Не больше. Твой муж не должен слышать, что ты произносишь подобные богохульства.
— Он сам и сказал мне, — ответила женщина. — Но я не могу заставить вас. Я могу только просить и молиться, — горько сказала она.
Исаак положил мертвого ребенка в колыбель.
— Ни я, ни кто-либо другой, никто не может больше ничего сделать, — сказал он. — Он мертв, госпожа. Вы обязательно вскоре родите другого сына, который порадует вас, обещаю.
Заслышав ее крики, в комнату с утешениями набилось множество людей. В этой суматохе Исаак накинул плащ и, чувствуя себя предателем, удалился.
Юдифь наверняка вернулась в постель, а Юсуф, поевший и согревшийся, спал в маленькой каморке рядом с рабочей комнатой. К счастью, Исаак мог позволить себе проскользнуть туда и поспать час-другой, прежде чем вернуться в монастырь. Он тихонько отпер ворота дома.
Внутренний двор казался совершенно безлюдным. Певчие птицы в клетке соревновались со своими дикими собратьями, пытаясь наполнить воздух пением. Цветы распускались на солнце, насыщая воздух ароматом. Откуда-то с глухим стуком, издав приветственный крик, на землю спрыгнул их кот, Фелиц. Из верхней части дома доносились вопли ссорящихся близнецов, которых Лия, их няня, безуспешно пыталась угомонить. Из кухни доносились ароматы чабера, перестук горшков и женский смех. Юдифь, как всегда жизнерадостная и неунывающая, явно уже пришедшая в себя после печальных ночных событий, хозяйничала и сплетничала с Наоми. В эти мгновения они жили своей защищенной, счастливой и благополучной жизнью, в иллюзии безопасности, которую обеспечивала им защита сильных мужчин. Но именно так чувствовали себя евреи Барселоны и мавры Валенсии, а теперь… Исаак обдумал ночные события и мрачно покачал головой. Затем он тихо прошел рядом с фруктовым деревом в свое убежище. Завернувшись в плащ, поскольку утро все еще было прохладным, он лег на узкую кушетку и сразу же погрузился в сон.
— Ваше преосвященство, — произнес голос. — Ваше преосвященство, — настойчиво повторил он.
Епископ Беренгуер де Крюилль открыл один глаз и подавил раздраженный ответ, уже готовый сорваться с его губ. Не в первый раз он пожалел, что его каноники не способны сами справиться с небольшими проблемами, не требуя его одобрения на каждом шагу.
— Да, Франциско, сын мой. Что случилось на этот раз?
Франциско Монтеррано также подавил приступ раздражения. Он был на ногах большую часть ночи, справляясь с толпой пьяных безответственных пятнадцатилетних переростков, удостоенных звания семинаристов. Но, будучи каноником и помощником епископа, он не имел права переживать из-за такой мелочи, как потеря нескольких часов сна.
— Примите мои извинения за то, что я нарушил ваш сон, ваше преосвященство. Но пришел человек, который желает очень срочно поговорить с вами.
— Человек? Какой человек?
— Некто, известный как Большой Йохан, который является…
— Я знаю, кто это, Франциск. Что привело его сюда?
В комнату епископа вошел послушник и, неуклюже спотыкаясь, начал открывать ставни и назойливо перекладывать вещи с места на место. Франциско Монтеррано бросил короткий взгляд в его сторону, а затем наклонился, чтобы прошептать мрачные новости, принесенные Большим Йоханом.
Беренгуер несколько секунд обдумывал это сообщение.
— Кто еще это знает? — спросил он невыразительным тоном, указывая на резную деревянную вешалку, на которой висела его скромная черная одежда.
— Никто, ваше преосвященство, — очень тихо сказал каноник. — Он принес одежду епископа и помог ему одеться. — Хранитель бань — тихий и благоразумный человек.
— И, как я подозреваю, его голова сегодня разламывается с перепоя, — сказал Беренгуер. Его пальцы машинально застегивали длинный ряд пуговиц, который шел от подбородка до коленей. — Я очень хорошо помню, что видел его хрупкий силуэт на площади — он пел там похабные песни, когда нас вытащили из постели, чтобы усмирять семинаристов.
— Неужели вы думаете, что он…
— Нет. Я думаю, что он был слишком пьян, чтобы даже осознанно помочиться, не то что убить монахиню в бане. — Беренгуер де Крюилль и Франциско Монтеррано долгое время были друзьями. Епископ повернулся к кувшину воды и полотенцу, разложенному для него. — Мне надо смыть сонливость, затем мы поговорим с этим хранителем, прежде чем пойдем завтракать.
Личный кабинет Беренгуера был пуст и похож на крепость. Оштукатуренные стены украшало только грубо вырезанное распятие, сделанное для него семейным садовником еще в те дни, когда он был мальчиком. В комнате стояли письменный стол, три стула и полка для его личных книг. На одном конце полки лежали несколько проповедей и экземпла — веселые и поучительные рассказы, без которых проповедь будет казаться унылой и скучной. С другой стороны стоял том с работами «Ангельского Доктора» — Фомы Аквинского. Между ними уютно устроились книги, милые сердцу и уму епископа: рыцарские романы, любовная лирика, философские и научные работы на каталанском, кастильском, провансальском, латинском и греческом языках. Документы, лежащие на письменном столе, были придавлены побелевшим от времени черепом, унаследованным после Арно Монтродо, его предшественника.
— Он считал, что его преемнику понадобится напоминание, что он прежде всего смертный, затем уже священник, и лишь в последнюю очередь епископ, — говорил он тем немногим, кто когда-либо попадали в эту комнату.
Стены комнаты были очень толстыми; дубовые двери надежно заглушали звуки. Одна из них вела в главный коридор; другая была заперта на ключ и заложена перекладиной, она никогда не открывалась и вела в никогда не использовавшееся помещение рядом с кабинетом. Подслушать беседу в этом помещении было практически невозможно.
Беренгуер де Крюилль сел у окна; Франциско Монтеррано закрыл дверь на ключ, вынул его и передал епископу. Он жестом приказал Большому Йохану сесть, а сам поместился на оставшийся стул. Большой Йохан в волнении сжимал руки; епископ зевнул; каноник ободряюще наклонился вперед.
— Расскажи его преосвященству, что случилось. То, что ты рассказал мне.
Йохан начал рассказ с отчаянной поспешностью:
— Этим утром я запаздывал с открытием бань. В первый раз за двадцать лет ваше преосвященство, — добавил он, предварительно взглянув на своих следователей.
— Это так, — сказал Беренгуер.
— Я прибежал туда поздно, намного позже заутрени, и отпер дверь, как обычно, — продолжил он, и, от усилия солгать этим двум серьезным мужчинам, его лоб покрылся испариной, и струйки пота потекли по спине. — Я начал уборку, и, когда я дошел до центральной ванны, я заметил, что в ней вроде что-то черное. Я подошел поближе и увидел эту бедняжку. Я достал ее и положил на пол, так аккуратно, как только мог. Затем я прибежал сюда, чтобы сообщить вам. Это была монахиня.
— Вместо того, чтобы пойти в монастырь? — спросил каноник.
Хранитель бань посмотрел на него с тревогой.
— К донье Эликсенде? — спросил он. — О, нет. Я не потревожил бы донью Эликсенду.
— Трус, — весело сказал епископ. — Ты узнал эту монахиню?
— Я никогда не видел ее прежде, — быстро сказал Йохан.
— Тогда надо посмотреть, кто она — то есть, кем она была, — поправился епископ. — Пойдем с нами, покажешь нам свою мертвую даму…
— Вы ее знаете? — спросил Беренгуер после осмотра.
Каноник отрицательно помотал головой.
— Я тоже нет, — сказал епископ. — Странно. Сейчас их всего двенадцать. Полагаю, что мы с вами в разное время видели всех сестер. Возьмите мужчин. Нам придется забрать тело и отнести его в монастырь.
Утренний холод таял. Высоко в безоблачном небе жарко светило июньское солнце. В полях пели птицы, воздух был напоен ароматом цветущей лаванды. Томас де Бельмонте, все еще остававшийся под стенами Жироны, сидел под деревом и пытался ни о чем не думать. Лошади — его собственный конь и лошадь Ромео — щипали траву, переходя с места на место. Где-то вдалеке колокола прозвонили девятичасовую утреннюю молитву.
Положение у него — хуже не придумаешь. Он был не трусливее других, но какая монументальная глупость потянула его в Жирону, рисковать жизнью и честью? Очевидным ответом была донья Санксия де Балтье. Ее густые рыжие локоны и ангельское выражение лица поймали его в силки, как кролика. Она доверила Томасу план ее величества перевезти принца в более безопасное место и попросила его дать ей в помощь Ромео. Затем она попросила его оставить свой пост, никого при этом не уведомляя, и приехать в Жирону. Должно быть, он сошел с ума. И вот он бестолково сидел здесь на лугу под деревом, присматривая за лошадьми и не осмеливаясь пойти в город, опасаясь, как бы кто-нибудь не узнал его.
И где Ромео? Томас беспокойно завозился на жарком солнце и без особого успеха попытался отогнать привязчивых кусачих мух, привлеченных конским потом. Насколько хорошо он знает своего слугу? Когда Бельмонте только поступил на службу к королеве, его дядя порекомендовал ему этого человека, сказав, что он умен, быстр, заслуживает доверия и поможет ему в случае неприятностей и придворных интриг. Но что, если кто-то предложит Ромео больше денег и лучшую должность, чтобы тот предал своего нового хозяина и безумное предприятие, в котором он участвует? Томасу показалось, что над ним сгущаются тучи.
Затем он заметил человека в голубых шоссах и черноголубом камзоле, ладно сидящем на фигуре и низко подпоясанном вокруг бедер, который энергично двигался по дороге от южных ворот.
— Тебя чертовски долго не было, Ромео, — сказал он. — Наверно, ты собрал жизнеописания всех добрых граждан Жироны.
— Не так легко было разнюхать новости, сеньор, — напряженно заметил Ромео. — Во время беспорядков люди стараются держать язык за зубами. Но кое-что на улицах все же поговаривают.
— Да? И что же?
— Все убеждены, что наш молодой принц, герцог Жироны, находится здесь, в городе, но очень плох, почти при смерти.
— Это не новости, — сказал Бельмонте нетерпеливо. — Все знают, что его перевезли в Жирону именно для поправки здоровья. То, что он при смерти, — злонамеренный слух, распространяемый братом дона Педро, принцем Фернандо. Но это вряд ли поможет Фернандо приблизиться к трону, если принц умрет. Донья Элеонора родит еще много сыновей.
Ромео слушал эту восторженную декларацию с выражением скуки на лице.
— Хотите услышать другие новости? Их получить было труднее.
— Конечно.
— В арабских банях было обнаружено тело бенедиктинской монахини. На рынке считают, что это самоубийство.
— Святая Матерь Божья, — сказал Томас, и сердце у него сжалось. — Это донья Санксия?
Ромео пожал плечами.
— Человек, рассказавший мне это, не знал, кто она.
— Это донья Санксия, — сказал Томас. — Ничто иное не могло бы ей помешать.
— Может, мне вернуться в Жирону, сеньор, и порасспрашивать, может, что-то стало известно?
— Нет, глупец. Нам следует быстрее вернуться в Барселону и все рассказать ее величеству, — сказал Бельмонте. — Постой, у меня есть мысль получше. Я сам поеду в Барселону. Ты остаешься в Жироне и постараешься все разузнать. Я возвращусь послезавтра. Жди меня под этим деревом, скажем, на закате.
— Лучше пораньше, сеньор, — сказал Ромео. — После заката наши попытки въехать и выехать из города будут более заметны.
— Это будет тяжелая поездка, — сказал Томас, лаская своего мускулистого жеребца.
— Не для Арконта, сеньор, — сказал Ромео. — Это самый быстрый конь во всей Каталонии. Если вы выедете из Барселоны на восходе, то он доставит вас сюда уже перед вечерней. Я буду ждать вас до заката.
— В противном случае возвращайтесь во дворец как можно быстрее.
— Да, сеньор, — пообещал Ромео.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что ребенка здесь нет? Где же он? — Жена смотрителя замка с тревогой смотрела на женщину, стоявшую перед нею. — Пора посылать повозку за лекарем.
— Я не знаю, госпожа. Мы думали, что он гуляет с няней и грумом. Хайме проводит с мальчиком много времени. — Служанка в панике мяла руками передник.
— Где?
— Я не знаю. Я пошла на конюшню, но не увидела там ни Хайме, ни Марии. И к реке они не спускались.
— Он с монахом?
— О нет, госпожа. Монах все еще спит. Я полагаю, что он вернулся вчера очень поздно, чествовал святого. С другими священниками, конечно, — злобно добавила она.
— Давай, вытаскивай его из постели, дура! — Она остановилась, чтобы подумать. — Он должен быть с Марией. Когда она вышла?
— Я не знаю, — снова ответила девушка. Слезы лились у нее но щекам. — Я пошла в их комнаты, госпожа, чтобы привести в порядок постели и убраться, а их нет.
Хозяйка маленького замка схватила ее за руку и дернула. — Как давно тебе было известно, что их нет?
Ответом ей был вопль:
— С завтрака, госпожа.
— Завтрак!
— Но он любит завтракать вне дома. Они сидят у реки — он и Мария — и кормят птиц и рыб…
— Сходи за хозяином и приведи грума. И монаха. Да живей же ты, тупое создание!
Шум повседневной жизни во внутреннем дворе ворвался в сны Исаака и вытянул его из бархатной полудремы, наполненной красочными воспоминаниями, к ежедневной тьме обычной жизни. Судя по жаре в его кабинете, солнце уже поднялось довольно высоко. Он с трудом поднялся, мучительно ощущая затекшие спину и руки, и начал простые приготовления к утренней молитве. Звуки собственного голоса, произносящего древние слова, привнесли покой в окружающую его тьму и мгновенно упорядочили наступающий со всех сторон хаос. Затем, когда он потянулся к полотенцу, его рука задела чашку, стоявшую не на своем месте. Он даже успел нащупать ручку. В попытке схватить ее он только ускорил ее гибель. Иллюзия развеялась. С его губ сорвалось торопливо подавленное проклятие.
Шум вызвал испуганный крик из маленькой комнатки, расположенной рядом с ним.
— Юсуф? — позвал Исаак.
В ответ раздался заглушенный звук.
— Здесь ты можешь найти воду для мытья, — сказал он со своим обычным спокойствием. — Я буду во внутреннем дворе. — И он вышел.
Из окружающей его темноты раздался голос Юдифи:
— Почему у тебя голова перевязана, муж мой?
— Небольшой порез. Ничего страшного.
— Я слышала, ты говорил с кем-то, — сказала она и сделала паузу для ответа. — Да, это так.
— Утро, похоже, хорошее, любовь моя, — сказал Исаак, и направился к скамье под деревом. — Не могла бы ты принести мне чашку воды? — Он сделал достаточно длинную паузу, чтобы немного отвлечь ее. — Что ты имеешь в виду? — спросил он невинным голосом.
Ее мягкие кожаные башмаки прошлепали по булыжнику. Юбки с сердитым свистом рассекали воздух, когда она сходила набрать воду из фонтана и принесла ее ему.
— То, что ты привел домой нищего, мавританского нищего, который украдет все, что у нас есть, и убьет нас прямо в постелях. И это ты дал ему очень хороший плащ и пищу, и положил его на постель старого Ибрагима. И я не знаю, сможем ли мы теперь позволить себе это, потому что налоги снова поднимаются, как говорят…
— Ибрагим имел обыкновение каждую ночь ходить взад-вперед между своей комнатой и моим кабинетом, чтобы удостовериться, что я жив, здоров и нахожусь дома. Еще немного, и я бы прикончил его, открыв тем самым ворота дьяволу, — мягко сказал Исаак. — Юсуф же довольно тихий парнишка.
— Действительно, тихий. Хитрый и вороватый. Ждет, пока мы не перестанем присматривать за ним, а затем…
— Мы должны были ему пищу и ночлег за то, что он спас мне жизнь. На пути домой, на соборной площади, я наткнулся на толпу.
— Боже, спаси нас всех, — сказала Юдифь, задыхаясь. — Бунт? В Жироне? Они убьют нас и сожгут наши дома, как в Барселоне. О, муж мой, мы должны собрать близнецов и все, что сможем унести! Но что случилось?
— Успокойся. Это просто пьяная толпа. В ней было несколько любителей побросать камни. Мальчик, Юсуф, подошел, взял меня за руку и вывел в безопасное место. Он доказал, что ты права, жена моя. Ты же всегда хотела, чтобы я брал с собой поводыря, которому я доверяю, когда выхожу за пределы квартала.
— Почему ты не разбудил меня? Тебя ранили? Камень разбил бровь?
— Тебя не было дома, ты была с женой раввина. Да, в меня попало несколько камней, но метателями они были никудышными, и к тому же сильно пьяными. — Он улыбнулся и нежно коснулся щеки Юдифи. — Юсуф совершенно не хотел сопровождать меня сюда, но он протащил меня через множество переулков и я совершенно запутался. Это я вынудил его, при помощи высокоморальных аргументов, отвести меня в квартал. Я чувствовал, что он очень голоден, измучен, сильно замерз, и что он совсем маленький, и привел его сюда, хотя он и упирался.
— Значит, он беглый раб. Нас потащат к Альбедину, и мы потеряем все, что у нас есть, ради…
— Тише, любовь моя. Я думаю, что, скорее всего, он сирота, потерявший родителей во время мора. В Валенсии мор тоже погубил множество людей. Как и у нас. По-видимому, он как-то сумел выжить и дожить до сегодняшнего дня. Мне кажется, что он голоногий, одет в тряпьё, и, хотя я не спрашивал, полагаю, что и голозадый. Та одежда, которая на нем, годится скорее малышу. Хозяин, безусловно, дал бы ему одежду, которая прикрывала бы наготу.
— Он мавр, — упрямо повторила Юдифь.
— Да, — сказал Исаак. — Но, возможно, не вор и не убийца.
Открылась дверь, и появился Юсуф. Перед Юдифью стоял мальчик лет десяти — двенадцати, болезненно тощий, со спутанными длинными волосами и недавно отмытым лицом. Его огромные глаза были полны страха, но он высоко держал голову и стоял очень прямо. Несмотря на неопрятные волосы, грязные руки и ноги и слишком большой для него плащ, он был очень красив.
— Ты кто? — спросила Юдифь. — И откуда?
— Я Юсуф, — сказал мальчик. — И я шел из Валенсии.
— Так издалека? Один? Не верю.
— Да. Один.
— Кто твой хозяин?
— Я сам себе хозяин.
— Как ты сумел остаться свободным, если ты действительно свободен? — спросила Юдифь своим прокурорским голосом.
— Я свободен, — сказал Юсуф. — Меня трижды хватали воры и торговцы рабами, и каждый раз я сбегал. Первый раз это было легко — тот человек был сильно пьян, но потом это стало труднее. И к моему стыду, в конце концов я попался слепцу, только потому, что у него доброе лицо.
— Тише, дитя, — быстро произнесла Юдифь. — Ты волен уйти, когда захочешь. Не следует только оставаться здесь, выискивая, что бы украсть.
Глаза Юсуфа метнулись к остаткам хлеба и нескольким финикам, лежавшим на столе под деревом.
— Я ничего не крал, — оскорбленно произнес он. — Кроме остатков еды, чтобы утолить голод. Больше ничего.
— Маловероятно, — сказала Юдифь. — Запомни, в этом доме не предоставляют кров ворам.
Оба противника яростно, без единого слова, прожигали друг друга взглядами — Юсуф с высоко задранным подбородком, Юдифь, наклонившись к нему.
Исаак прервал эту немую сцену.
— Если ты желаешь прервать свое путешествие на день или больше и заработать себе на хлеб и одежду, что на тебе, — сказал он, — то мне нужен быстрый и внимательный посыльный, который может провести меня по городу и помочь мне избежать неприятностей. — Он повернулся к жене. — Разве не так?
— В общем-то, да, — сказала Юдифь. — Но…
— До тех пор, пока ты не будешь готов продолжить свой путь, — сказал Исаак. — Мальчик, в этом доме ты будешь прилично одет и обут, а также получишь содержание. В конце года я дам тебе еще одну смену одежды и немного серебра.
— Исаак!
— Но, поскольку ты не желаешь оставаться здесь до конца года, тебе придется обойтись пищей и одеждой.
Юдифь продолжала впиваться взглядом в Юсуфа, но при этом разговаривала с мужем.
— Если ему придется остаться в доме еще на одну ночь, Ибрагим должен отвести его в бани. Не слишком он подходит для того, чтобы его видели рядом с моим мужем.
— Но сначала, — сказал Исаак, — чистым или грязным, сегодня утром он должен пойти со мной в монастырь. Мы зайдем в бани на обратном пути.
За Исааком и мальчиком захлопнулась дверь.
— Я знаю самый быстрый путь к монастырю, господин, — сказал Юсуф, беря лекаря за руку.
— Терпение, Юсуф. Мы идем не только в монастырь. Этим утром у нас есть и другие дела, — сказал Исаак. — Сначала рынок, а затем мне нужно посетить писца.
— Я знаю писца в алькацерии, господин. Отвести вас к нему?
— Это особый писец, Юсуф, он занимается делами во дворце епископа и в судах. Чтобы зайти к нему, нам придется пойти в Сан-Фелиу. Если ты будешь моим доверенным поводырем, — добавил он, — тебе придется, в случае необходимости, хранить некоторые мои тайны. Ты готов быть моим поводырем? — спросил он. — Ты готов отложить свое путешествие на некоторое время?
Юсуф сделал паузу.
— Как надолго? Я должен сдержать одну клятву, господин.
— Достаточно долго, чтобы отдохнуть, окрепнуть и немного подрасти. Скажем, до третьей луны начиная с полнолуния, которое наступит через четыре дня?
— И затем вы освободите меня?
— Я и сейчас не держу тебя, Юсуф. Но тогда я помогу тебе быстрее завершить твое путешествие, если ты именно этого хочешь. Обещаю. Итак, ты будешь моим доверенным поводырем и хранителем моих тайн?
Юсуф посмотрел на немного ироническую улыбку слепца и кивнул.
— Я не знаю, господин, — сказал он обеспокоено. — Люди обычно не доверяют мне свои тайны. С тех пор… — Его голос увял. Вас приговорят в суде как вора или раба, если я скажу, куда вы идете и что делаете?
— Нет, — сказал Исаак со смехом. — Только на суде самого ужасного из судей — моей жены.
— Я, конечно, не выдам ей вашу тайну, господин, — сказал Юсуф. — Легко хранить секреты от ваших врагов.
— Сейчас она твоя хозяйка, Юсуф, а не враг. Вскоре она будет ценить тебя. Она не слишком быстро начинает верить людям. — Они вышли из южной части Еврейского квартала и попали в рабочее сердце города, с его толчеей, шумными толпами покупателей и продавцов, евреев и христиан, смехом, торговлей и шумными спорами о достоинствах необычных привозных и отлично выполненных местных товаров. Мимо Исаака проплывали крепкие ароматы окрашенной шерстяной ткани и прекрасно обработанной кожи. Он мог по ним, как по карте, точно определить, какую именно лавку они прошли. Его рука легко опиралась на плечо Юсуфа, пока они пробирались в толпе мимо лавок рыночных торговцев. Наконец они дошли до лавки торговца специями. Исаак остановился, чтобы купить имбирь и корицу для усиления аппетита доньи Исабель, и начал поторапливать Юсуфа, двигаясь в сторону северных ворот. — Теперь, по дороге к монастырю, мы зайдем в дом писца, Николо. Сверни возле лавки сапожника. Там живет моя дочь Ребекка.
Некоторое время они двигались молча.
— Это — моя тайна, мальчик, — наконец произнес Исаак. — Моя дочь вышла замуж за христианина и стала conversa — она предала нашу веру. Ты понимаешь, что это такое?
— Да, господин. У нас тоже есть такие.
— Ее маленький сын тоже христианин. Моя жена никогда не видела его. Твоя хозяйка — очень религиозная и добродетельная женщина, Юсуф. Во много раз более религиозная и добродетельная, чем я. Она может говорить резкие и недобрые слова, но она не будет плохо обращаться с тобой, потому что ты ребенок и, — по крайней мере временно, — находишься на ее попечении, поскольку обращаться с тобой с добротой — ее обязанность. Но если она считает, что поступает правильно, она становится твердой как камень. Я сам, — добавил он глубокомысленно, — много учился и — когда я мог еще видеть, — читал великих философов, а также изучат тайны великих мистиков, но так никогда и не мог уверенно определять, что есть правда и справедливость. Мы свернем здесь.
Исаак прошел немного и остановился. Из дома, рядом с которым они стояли, доносились звуки ссоры.
— Ну и катись, пьяный дурак, — вопил женский голос.
Потом закричал ребенок. Бледный, растрепанный молодой человек вылетел из двери и выпал на улицу. Даже не оглядевшись, он развернулся и направился в сторону северных ворот и собора.
— Думаю, тебе лучше подождать снаружи, — сказал Исаак и приблизился к двери. Она открылась.
— Отец! Это ты, — симпатичная женщина, стоявшая в дверях, разрыдалась. И дверь закрылась.
Юсуф устроился поудобнее и приготовился ждать.
Аббатиса Эликсенда тревожно кивнула.
— Это действительно одеяние нашего ордена. Посмотрите на платье. Но я ее прежде никогда не видела.
— Возможно, она приехала из Таррагоны? Вам приходили оттуда известия?
— Приехала в одиночку? Позвольте напомнить, что наши сестры не бродят по долам и весям, как нищенствующие монахи, ваше преосвященство. — Она стояла в стороне, чтобы свет падал ей на лицо. — Она кажется мне знакомой, но я не могу узнать ее. Я знаю многих наших сестер в Таррагоне, она не из их числа.
— Я скорее склонен полагать, что это не монахиня, — сказал Беренгуер де Круилль, — чем решить, что вы не узнаете одну из ваших сестер.
Аббатиса внимательно посмотрела на него.
— Монахиня или нет, — сказала она спокойно, — но как она проникла внутрь бань? Ведь они запираются на ночь, не так ли?
— Я боюсь, что их честный сторож хорошо отпраздновал день своего тезки, доброго святого Йохана, и вчера вечером вино подвело его. Равно как и многих других, — сказал епископ. — Но как же все-таки она попала в бани? — внезапно спросил он. — Сколько всего ключей? — Он повернулся к Йохану, который с несчастным видом топтался в дверях.
— Только мой, ваше преосвященство, — сказал Йохан, с трудом сглатывая. — И моего хозяина, но он где-то в отъезде.
— Мы знаем об этом. А ты закрыл бани вчера вечером?
— Да, ваше преосвященство.
— И никому не давал ключ?
— Да, ваше преосвященство. То есть я хотел сказать, нет. Я никому не давал ключ.
— Может, женщина? И как ты можешь знать, Йохан? Когда я видел тебя вчера вечером, ты бы свое собственное имя не вспомнил, не то что ключи. Откуда ты знаешь, что их не украл кто-то и не вернул их тебе, пока ты спал?
— Не знаю, ваше преосвященство. — По его бровям стекал пот.
Аббатиса резко вмешалась.
— Спасибо, Йохан, за помощь и честное свидетельство. Сестра Марта проследит, чтобы ты умылся. Теперь можешь идти. — Она подождала, пока он не вышел и не закрыл за собой дверь, после чего повернулась к епископу. — Я не могу представить себе отчаявшуюся женщину, ищущую этого человека с целью взять у него ключи, чтобы войти в бани только для того, чтобы покончить с собой.
— Вы полагаете, что она сама перерезала себе горло, донья Эликсенда? — спросил Беренгуер.
— И затем бросилась в ванну? Думаю, нет. Но мне трудно придумать что-то иное.
— А она действительно монахиня? — спросил епископ.
— Посмотрим, — сказала Эликсенда. Одним пальцем она отодвинула испачканное и порванное покрывало, сдвинула вуаль и вытянула длинный, толстый узел из рыжих волос. — Нет, — холодно сказала она, показывая его епископу. — Не с такими волосами. Я бы сказала, что это маловероятно.,
— Тогда почему для того, чтобы встретить свою смерть, она переоделась монахиней?
— Этого я не могу сказать, — сказала аббатиса. — Если только не для того, чтобы легче было проходить незамеченной по улицам.
Но епископ сосредоточил внимание на бледном, мокром лице мертвой женщины и пропустил мимо ушей ответ аббатисы.
— Она кажется мне чем-то знакомой, — сказал Беренгуер. — Вы можете снять покрывало и вуаль?
— Я сделаю это, донья Эликсенда. — Сестра Агнета приподняла застывшее тело, чтобы вынуть булавки и распутать ее головной убор, после чего с большой осторожностью сняла вуаль и повой. Она аккуратно расправила густые волосы и оправила одежду.
Епископ шумно втянул воздух и отступил, как будто хотел отодвинуться подальше от фигуры, лежащей на столе.
— Я предпочел бы, что бы это тело было найдено в другом месте, — наконец произнес он.
— Кто это, ваше преосвященство? — спросила сестра Агнета.
— Это ставит нас в крайне неудобное положение, — пробормотала аббатиса.
— Да уж, вряд ли может быть хуже, — сказал Беренгуер. — Смерть несколько исказила ее черты, но в этой стране есть только одна женщина с таким лицом — и с такими волосами, — произнес он. — Монашеский наряд ввел меня в заблуждение.
— Без сомнения, именно для этого он и предназначался, — сказала аббатиса.
— Но зачем главной придворной даме доньи Элеоноры надо было приехать в Жирону, переодевшись монахиней?
— Чтобы искать тайного убежища в моем монастыре, — сказала Эликсенда. У нее на щеках выступили алые пятна злости. — Когда кровавые придворные интриги достигают монастыря и затрагивают моих монахинь, надо что-то делать.
Беренгуер де Крюилль смотрел на этих двух женщин.
— И будет сделано, в надлежащее время, — сказал он. — Однако я полагаю, что было бы неблагоразумно упоминать ее имя или говорить кому бы то ни было о том, как она умерла, пока мы не сможем узнать об этом побольше, — заметил епископ. — Как долго она была мертва?
— Ее тело застыло, — сказала сестра Агнета. — Но здесь должен быть лекарь, который пришел проведать донью Исабель. Возможно, он сможет сказать больше.
— Он не сплетник, — сказала аббатиса. — Пусть за ним пошлют. Когда он осмотрит тело, его надо подготовить к погребению и положить в часовне. Мы будем молиться о ее душе с тем же пылом и с соблюдением всех ритуалов, как если бы это была одна из наших сестер во Христе.
— Весьма похвально, — сказал Беренгуер. — И благоразумно, конечно. — Он снова посмотрел на мертвую женщину. — Но сначала я хотел бы поговорить с лекарем. Затем я приведу его, чтобы он осмотрел тело.
Исаак ощупал голову и челюсть мертвой женщины и отстранился. Он поднес пальцы к носу и фыркнул.
— Могу сказать, что она была убита между laud и prime (заутреней), согласно вашему разбиению суток.
— Вы очень точны, мастер Исаак. Вы в этом уверены? — спросила аббатиса.
— Совершенно уверен. Когда вчера вечером мы покинули монастырь, сестры пели laud. Почти в тот же самый момент эта донья пробежала мимо нас. В тот момент она была жива. Йохан сказал, что нашел ее вскоре после prime. Тогда она уже была мертва.
— Я не видел ее, — сказал Беренгуер.
— Я уверен, что она позаботилась о том, чтобы вы ее не увидели. Но она или знала о моей слепоте, или, с ее точки зрения, ваше внимание было более опасным. Когда сестра Марта открыла перед вами двери монастыря, эта донья выбежала, проскользнув между мной и дверным проемом и оставив после себя сильный аромат мускуса, жасмина и страха. Теперь в ее волосах остались только мускус и жасмин. Страх умер вместе с ней.
— Значит, в то время она уже была в монастыре, переодетая и похожая на одну из наших сестер, — сказала аббатиса.
— Конечно, кто-то из нас мог видеть ее, — сказала сестра Агнета.
— Она могла спрятаться, если был кто-то, кто помогал ей, — сказала аббатиса. — В новой части монастыря есть комнаты, где работы уже закончены. Туда входят для осмотра только в сопровождении архитектора. Возможно, она скрывалась там.
— Но для чего? — спросила сестра Агнета. — Зачем скрываться в женском монастыре? Донья, желающая получить убежище и защиту, должна была знать, что ее просьбу удовлетворят.
— Ни для чего хорошего, Агнета, — нетерпеливо ответила аббатиса. — Но кто будет заниматься выяснением причин этого, Беренгуер? Мои монахини не могут пойти в город, выискивая тех, кто использовал наше убежище в своих интересах.
— Совершенно верно, — сказал епископ. — Я пошлю своих стражников…
— Простите, что я вторгаюсь в ваше обсуждение, — сказал Исаак, — но стражники епископа так же известны, как вы, госпожа, или его преосвященство. Если они будут спрашивать о монахинях и незнакомцах, то в городе не будут судачить ни о чем ином. Но я хожу повсюду и запросто могу спросить у любого. Я возьму на себя эту задачу и постараюсь выяснить все, что только можно, и сообщу вам.
— Это очень любезно с вашей стороны, мастер Исаак… — с сомнением произнесла аббатиса.
— Могу я попросить вас на пару слов, госпожа? — сказал Беренгуер. Он вышел в коридор, и аббатиса последовала за ним. — Предложение лекаря очень заманчиво. Я советовал бы вам рассмотреть его.
— Но, ваше преосвященство, подумайте, кто он. Вопрос, имеющий отношение к репутации Церкви, должен находиться в руках одного из нас.
— Нет, если мы не способны разрешить его, донья Эликсенда.
— Отлично, господин Беренгуер, — сказала аббатиса, и в ее взгляде читалось: «Это ваше решение». — Она вернулась в комнату. — Скажите, мастер Исаак, — сказала она, — как вы сможете разобраться в вопросе, основной ответ на который находится в женском монастыре? Я боюсь, что у вас не будет возможности наводить здесь справки.
— Мои пациенты — самые разные люди, и лишь немногим достает ума, чтобы опасаться наблюдательности слепца. Но, как вы знаете, у меня очень острый слух.
— В полном одиночестве? — спросила она. — Без дара зрения, способного помочь вам?
— Ракель — это мои глаза, госпожа, а пока она заботится о донье Исабель, я завел себе маленького помощника, остроглазого и быстроногого. Между нами, за воротами монастыря нет места, куда мы не сможем пройти, нет ничего, чего бы мы не могли заметить. Как только я услышу, почему столь важная госпожа повела себя так странно и от чьей руки она встретила смерть, я сообщу вам.
— Тогда мы с благодарностью принимаем ваше предложение помощи, мастер Исаак, — любезно сказала Эликсенда.
— Боюсь, что из-за ваших расспросов вы можете подвергнуться опасности, друг Исаак, — сказал епископ. — Если вам понадобятся мои стражники, пошлите за ними вашего быстроногого помощника. Пусть он передаст им это. — И Беренгуер вручил Исааку кольцо.
Кончики пальцев лекаря пробежались по золотому узору.
— Вы уверены, что желаете доверить мне это?
— Я уже доверил вам больше, чем простой символ семейного богатства, друг мой. Я доверил вам свою жизнь и жизнь моей возлюбленной племянницы. По сравнению с этим кольцо — мелочь.
