Глава первая
Жирона
Воскресенье, 22 июня 1353 года
В соборе было сумрачно и прохладно, хотя яркое летнее солнце и пыталось проникнуть внутрь через разноцветные витражи в высоких стрельчатых окнах. Колокола звонили, призывая прихожан к мессе, и они, смеясь и болтая, заходили внутрь. Молодые дамы нарядились в свои лучшие шелковые платья с яркой разноцветной вышивкой, некоторые женщины надели скромные платья из простой темной ткани. Падающие на плечи локоны блестели на солнце. Женщины сдвигали вуали, чтобы продемонстрировать причудливо заплетенные косы. Воздух был напоен любовью. Завтра был канун Дня святого Йохана, дня, когда молодые женщины пытались увидеть лицо суженого на поверхности воды, в очертаниях дальних лугов или просто в пятнах света. В этот момент многие из их поклонников также собрались в соборе, но вид соблазнительных тел отвлекал их от молитвы. Все перебрасывались кокетливыми взглядами, раздавалось хихиканье, но после осуждающего шиканья паства начала наконец успокаиваться и рассаживаться по местам.
Однако двое незнакомцев, стоявших в самом дальнем от алтаря углу, — мужчина и женщина, — не прекратили беседу. Красивое лицо мужчины выглядело довольно надменным. Он был одет в яркие, отлично сшитые шоссы и гармонирующий с ними по цвету камзол, из разрезов на рукавах которого выбивались полоски цветной ткани.
— Всё готово? — спросил он, наклонившись к ней требовательно и настойчиво, как привык делать всегда, и она тревожно отстранилась. Ее вуаль соскользнула, обнажив толстые косы из густых рыжих волос, сложным образом уложенные по бокам головы по моде, принятой при французском королевском дворе.
— Ничего не изменилось, — сказала она, отводя взгляд от лица своего спутника. — Я еще не убедила ее, но думаю, что ей скучно в женском монастыре и приключение манит ее. Говорят, что она бесстрашна.
— Значит, она не станет для него удобной женой, — заключил ее спутник. — Но это не наше дело. Волей или неволей, но ее надо привести между заутреней и обедней. — Он сделал паузу, явно поглощенный своим замыслом. — В случае необходимости дайте ей это, — сказал он, вручая женщине маленький пакетик. — Пару капель в вино, не больше, и она будет спать как мертвая. Надежный человек будет ждать с наружной стороны городской стены, около ворот, чтобы помочь вам. Но привести ее туда должны именно вы.
— А если меня заметят?
— Этого не случится. В городе будут такие беспорядки, что будет не до вас.
— Беспорядки? Откуда вы знаете? — Она пораженно посмотрела на него и замолчала. — Значит, я, как мы и договаривались, должна привести ее в арабские бани?
— Да. Это самое укромное место. Оттуда мы уедем. И это не игра, моя милая, — добавил он. — Если вы не приведете ее, все провалится.
Понедельник, 23 июня
В канун праздника святого Йохана, неофициального патрона летних пирушек, колокола женского монастыря Святого Даниила прозвонили вечерню, и монахини потянулись в недавно построенную часовню на последнюю службу уходящего дня. Несмотря на то что день уже заканчивался, тьма еще не торопилась пасть на землю. Последние лучи жаркого солнца соперничали с растущей луной за право освещать монастырь и город. И в то время как голоса сестер крепли, сплетаясь в чудесном печальном песнопении, вверяя душу и тело Господу до наступления нового дня, музыка города, пробуждающегося для праздника, вплела в это пение свой собственный, неустанный ритм.
Толпа в таверне Родриго, расположенной вниз по течению Онъяра, была беспокойной и капризной, как будто сумерки усилили ее ожидание удовольствия, не удовлетворив его. В зале таверны было очень жарко, в густом тумане еле виднелись мерцающие огоньки ламп. Слышались отрывочные реплики, посетители выглядели раздраженными и угрюмыми. Затем на лестнице прозвучали быстрые шаги, и в дверях, внеся с собой сырой речной воздух, появился незнакомец, который был в соборе на мессе. Таверна затихла.
Наружность незнакомца со вчерашнего дня претерпела заметные изменения. Теперь его плащ был уже не таким модным, а шоссы не сидели на нем как влитые. Он улыбался более открыто, и взгляд его уже не излучал прежнего высокомерия. Двое мужчин узнали его; они осторожно кивнули и замерли. Тот обратился к собравшейся толпе с радостной и беспечной улыбкой.
— Хосеп, — кивнул он в полной тишине состоятельному по виду человеку с мощным, практически квадратным, торсом. — Пере, Санч, — он кивнул и им. Тем не менее никто не произнес ни слова. — Хозяин, — заговорил он вновь, — кувшин вина моим друзьям, почтим святого. Нет, этого будет недостаточно. Три кувшина, для начала. Блаженный Йохан принес мне удачу, и я должен отблагодарить его.
— Спасибо, господин, — сказал человек, удобно устроившийся на подоконнике. — И кому я должен вознести свою благодарность? Помимо самого святого?
— Ромео, — ответил тот. — Ромео, сын Феррана, родом из Вика, солдат, путешественник, странник. Я только на прошлой неделе вернулся на родину.
Кувшины были наполнены и выставлены на длинные столы. Ромео налил вино в высокие кружки и стаканы, потребовал еще один кувшин, налил вина себе и поднял стакан.
— За прекраснейший город в мире, — произнес он, — да процветает он вечно! — Он выпил, и все остальные последовали его примеру. Он еще раз наполнил их стаканы и кружки; все снова выпили, на сей раз за удачу. Ромео пустил ближайший к нему кувшин по столу, и, когда его движение остановилось, прерванная беседа возобновилась. Ромео подошел к другому столу и толкнул кувшин в направлении огромного мужчины, который с трепетом, если не с пониманием, слушал худого гибкого человека с мрачным лицом и задумчивым взглядом.
— Позвольте мне наполнить ваши стаканы, — обратился Ромео к этим двоим, наливая вино в кружку крупного мужчины и протягивая руку к стакану худого.
— Я не пью, — сказал худой, убирая стакан. — У меня нет денег, чтобы оплатить вашу любезность.
— Он как раз рассказывал мне о своих неприятностях, — сказал здоровяк и снова замолк.
— Большой Иохан всегда терпеливо выслушает чужое горе, — заметил его друг.
— Терпеливый слушатель — большая редкость, — заметил Ромео, рассеянно наполняя стакан тощего. — У меня тоже бывали трудные времена. — Он понизил голос до заговорщического тона. — Ухищрения людей, чьи имена потрясли бы вас, привели к тому, что я потерял свою должность, доброе имя и мое скромное состояние. Три года я провел в изгнании, в нищете. Но, как вы можете видеть, колесо фортуны повернулось. Те, кто плел против меня интриги, потерпели фиаско. Я вернул себе положение и доброе имя. — Он снова наполнил стакан тощего.
— Я — переплетчик, — сказал тот. — Меня зовут Мартин.
— Отличное занятие, — сказал Ромео. — Неужели в Жироне нет больше книг, если вы не можете поднять бокал за святого?
— Да книг-то полно. Совсем недавно я выполнял все переплетные работы в соборе, в духовных судах, а также всю случайную работу для господ в городе. Это был отличный заработок. Я не старше вас, господин, и на меня работали подмастерье и двое учеников. А затем какой-то злобный каноник, и я даже знаю, кто именно, — сказал Мартин, на сей раз сам наполняя свой стакан, — пожаловался на плохо сделанную работу. Но это была работа ученика. Сейчас невозможно найти учеников, ведь очень многие умерли во время мора. Теперь каждый небрежный, ленивый бездельник думает, что стоит целого кошелька золота и что он может целый день спать на скамье в мастерской. — Он тряхнул головой. — Все верно, я был занят, а викарий — очень суровый человек — передал часть его работы другому, еврею, а затем мне сказали, что он сделал ее лучше, и за меньшие деньги.
— И они забрали твою работу…
— Совершенно верно, господин. Они передали ему всю мою работу. Еврею. Работу на епископа. — Он понизил голос. — Говорят, что этот еврей держит рабов. Он запирает их в переплетной мастерской, кормит объедками, и это позволяет ему брать за работу меньшие деньги. Это несправедливо. Работу для епископа должны делать христиане, а не евреи с их рабами-маврами.
— Слышали, Хосеп? — спросил Ромео. — Что же будет, когда все бумажные работы захватят евреи?
— Ну, этому не бывать, дружище, — сказал мужчина, который выглядел таким состоятельным. — Я знаю, как защитить свои интересы.
— Пришло время что-нибудь сделать, — произнес голос с противоположного конца стола.
— Мы здесь, Марк, — сказал третий. — Присоединяйся к нам.
— Тише вы, дураки, — пробормотал кто-то. — Кто знает, кто нас здесь может подслушать?
— Меч мести архангела Михаила сразит правителей-кровопийц, грязных священников и еврейских колдунов, — произнес голос из темноты. — Так же, как во времена наших дедов, в день его памяти он спас нас от французских захватчиков.
Но когда все повернулись, чтобы посмотреть, кто это говорит, там уже никого не было.
Глаза Ромео блеснули, он улыбнулся, держа в руке стакан с вином, который он даже не допил. Он поставил стакан на стол, перекинулся несколькими словами с владельцем таверны, заплатил за вино и выскользнул в теплую ночь. Его работа только начиналась.
Уже наступила полночь. Луна низко скользила над холмами, а дневной жар все еще окутывал бархатную темноту Жироны, как одеяло. От реки сочились миазмы грязи и мертвой рыбы, соединяясь с ароматами самого города — запахами кухонных остатков, гниющего мусора, уборных и умирающего дыма кухонных печей.
Город затихал. Только несколько самых отпетых гуляк еще не нашли себе ночлег — ароматный луг, пару мягких рук, или даже их собственные убогие лежанки. Стоя в северных городских воротах, лекарь Исаак попрощался со своим эскортом, перебросился со стражником парой слов и, сунув тому монету, целеустремленно направился в сторону еврейского квартала. Его башмаки из мягкой кожи привычно ступали по булыжной мостовой, и эхо его шагов разносилось в неподвижном июньском воздухе. Неожиданно он остановился. Эхо слышалось еще несколько мгновений, а затем исчезло: кто-то крался за ним в ночи. Исаак почувствовал в неподвижном воздухе дуновение страха и вожделения, а затем ощутил сильный запах зла. Он покрепче перехватил посох и ускорил шаги.
Теперь шаги слышались на значительно большем расстоянии, и лекарь мысленно вернулся к больному ребенку, от постели которого он только что ушел. За последнюю неделю его состояние определенно улучшилось: тот стал лучше есть и снова стремился пойти поиграть около конюшен или у реки. Больной больше не нуждался в лекарствах; хорошая еда и свежий воздух, и к концу лета он снова станет таким же сильным и живым, как любой мальчишка его возраста. Большая радость для его отца.
Ворота Еврейского квартала давно были заперты и заложены засовом. Исаак постучал посохом по толстым доскам. Никакого ответа. Он заколотил сильнее.
— Яков, — позвал он глубоким, пронзительным голосом, — ты, ленивый бездельник, проснись. Ты что, хочешь, чтобы я простоял здесь всю ночь?
— Вы пришли, мастер Исаак, — заворчал Яков. — Заходите. Неужели я должен был всю ночь держать ворота открытыми, ожидая, когда вы наконец появитесь? — Его голос становился все тише, и к концу был уже почти не слышен.
Исаак поставил корзину на землю, оперся на посох и стал ждать. Легкий ветерок принес густой аромат роз из сада епископа, сдунул прядку волос с лица Исаака и затих. Где-то залаяла собака. Ночной воздух квартала прорезал тонкий плач ребенка. Судя по болезненному тону крика, скорее всего, это был первенец раввина Самуила, которому не было и трех месяцев. Исаак тряхнул головой. Он сочувствовал раввину и его жене. В любой момент их служанка могла появиться в дверях его дома, чтобы позвать к ребенку.
Наконец тяжелый брус был снят, в замке заскрипел ключ и послышался визг открывающейся калитки.
— Уже слишком поздно пускать кого-либо внутрь, господин, — сказал Яков. — Даже такого уважаемого человека, как вы. Сегодня тревожная ночь, полно пьяных мужланов, не поймешь, что у них на уме. Вы уже второй раз вытащили меня из постели, — добавил он многозначительно. — И еще я впустил чужих людей, которые пришли за вами.
— Ах, Яков, если бы остальная часть мира проводила ночи в покое, и ты, и я могли бы провести ночные часы, предаваясь мирному сну, так ведь? — Он вложил монету в руку привратника. — Но как бы мы тогда заработали себе на хлеб? — добавил он немного раздраженно, направляясь к дому.
Когда он уже стоял в дверях, его окликнул незнакомый ему голос. Похоже, это был голос подростка. Он говорил с акцентом каталонских горцев.
— Мастер Исаак, — сказал незнакомец, — меня прислали из женского монастыря Святого Даниила. Одна из наших послушниц серьезно заболела. Она кричит от боли. — Он говорил так, как будто с трудом запомнил слова и теперь мучительно вспоминал обрывки фраз. — Мне велели привести вас и сказать, чтобы вы принесли лекарства.
— В женский монастырь? Сегодня ночью? Я только что пришел.
— Мне сказали, что я должен привести вас, — сказал незнакомец, и в его голосе послышалась паника.
— Успокойся, парень, — мягко сказал Исаак. — Я приду, но сначала мне нужно собрать все необходимое. Давай не будем будить все семейство. — Он отпер дверь и вошел внутрь дома. — Подожди здесь, во внутреннем дворе, — сказал он, показывая вперед. — У меня еще дела в доме.
Помощник садовника из женского монастыря наблюдал за Исааком с любопытством, граничащим со страхом. Верно о нем говорили в городе. Мастер Исаак мог пройти пролет каменной лестницы, не издав ни звука. Перешептывались также, что Исаак мог пролететь рядом, а вы бы почувствовали только легкий ветерок. Мальчик напряг зрение, чтобы увидеть, поднялся ли лекарь сам, или прислуживающие ему демоны вознесли его на верхний этаж дома.
Что-то мягкое, бесформенное и угрожающее, прижавшееся к ноге, отвлекло его от наблюдения. Он подпрыгнул, героически подавляя вопль ужаса. Ответом на его придушенный крик было вопросительное мяуканье. Кот. Устыдившись, он наклонился, чтобы почесать его за ухом, и снова стал ждать.
Исаак достиг верхней площадки лестницы, немного постоял, прислушиваясь, около двери в комнату жены, пересек холл и подошел к другой двери. Он тихо постучал.
— Ракель, — прошептал он. — Ты не спишь? Ты мне нужна.
Услышав тихий голос своей шестнадцатилетней дочери, он прислонился к стене, поджидая ее.
— Исаак! — В ночной тишине это слово прозвучало как труба Иерихона, и он даже напрягся, чтобы не дать стенам обрушиться. Внимание и забота Юдифи настигали его всегда в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал, и окутывали, как плотная ткань, отнимая силы и энергию. — Что случилось?
Он услышал, как она встала с постели и быстро прошла по комнате. Заскрипела, открываясь, дверь, позволяя прохладному ветру ворваться в душный холл.
— Ничего, любовь моя, — сказал Исаак. — Все хорошо. Просто за мной послали из женского монастыря, и нужно, чтобы Ракель помогла мне.
— Где ты был? — спросила Юдифь. — Тебя всю ночь не было, ты где-то ходил один, даже без сопровождающего. Это небезопасно.
Он протянул руку, чтобы коснуться ее лица и остановить поток ее недовольства.
— Сын раввина скоро умрет, дорогая моя. Его жена в отчаянии. После того, как они три года ждали сына, это будет для них большим ударом. Если они пошлют за мной, скажи, что мы придем сразу же, как только я вернусь из монастыря.
Юдифь стихла, пойманная в ловушку своими же жесткими правилами поведения. Вслух ни он, ни она ничего не говорили по поводу помощи раввину. Но Юдифь сама потеряла двух сыновей в младенчестве, прежде чем родились близнецы, и в душе считала, что в горе все равны. Душевные терзания и сомнения относительно того, что ей теперь следует делать, отвлекли ее настолько, что она даже не заметила, что Исаак не ответил на ее вопрос.
— Я не могу понять, почему вся семья не должна спать только потому, что какая-то монахиня заболела, — сказала она. — Разве монахини когда-нибудь хоть что-то сделали для тебя, муж мой?
— Ш-ш, — сказал Исаак. — Епископ был нам добрым другом.
К счастью, Ракель выскользнула из своей комнаты прежде, чем ее мать успела высказаться по поводу епископа. Она быстро обняла мать и, несмотря на то что воздух был довольно теплым, плотно завернулась в плащ.
— Подождите минутку, — сказала Юдифь.
— Что такое? — сказал Исаак с ноткой нетерпения. — Мы должны поторапливаться.
— Я пойду с вами до дома раввина, — сказала она. — Идите. Я встречу вас во дворе.
Ракель последовала за отцом вниз по лестнице. Он открыл дверь в широкую комнату с низким потолком, служившую ему сушильней для трав, кладовой, операционной и, когда он ожидал ночного вызова, спальней.
Исаак снял со стены новую корзину и начал заполнять ее пузырьками, завернутыми в ткань корешками и травами.
— Эй, парень, — тихо позвал он через открытую дверь. — Что ты знаешь о болезни госпожи?
— Ничего, мастер, — сказал тот. — Я передаю сообщения и приношу все необходимое из города. А в остальное время я работаю в саду. Мне ничего не рассказывают. — Он остановился, задумавшись. — Я слышал, как она кричала, когда аббатиса давала мне поручение. Она сама велела мне привести вас.
— Как она кричала? Громко?
Он задумался на мгновение.
— Громко, мастер. Как свинья, которую режут, или… или как рожающая женщина. Она так рыдала. Затем затихла.
— Отлично. Ну, Ракель. Я слышу, идет твоя мать.
Надо же, возле тяжелой двери стояла, ожидая, сама аббатиса Эликсенда, вместе с казначеем, сестрой Агнетой и привратником, поддерживающим сестру Марту.
— О, мастер Исаак, — сказала она. — Спасибо. — Поспешно пробормотав сдавленным от беспокойства голосом имена двух монахинь, она пресекла попытку завести легкую вступительную беседу. — Я буду краткой. Донья Исабель находится под опекой нашего монастыря. Болезнь наступила внезапно. Она приходит в себя очень ненадолго; остальное время она бредит, ее беспокоят тревожные видения. Боюсь, что она может не пережить эту ночь. Если вы не сможете сделать ничего больше, я прошу вас хотя бы немного уменьшить ее страдания. Я уже послала за епископом. Сестра Марта отведет вас к ней.
Сестра Марта не дала Исааку времени задуматься над вопросом, почему именно его друг-епископ, а не обычный монастырский исповедник, вытащил его из постели, чтобы он помог этой умирающей в монастыре девушке. Она быстро провела его вверх по винтовой лестнице, а потом направилась вниз по длинным коридорам, ее мягкие кожаные башмаки быстро ступали по каменным плитам. Затем шаги замедлились. Исаак услышал громкий крик, рыдание и захлебывающиеся звуки сухой рвоты. Сестра Марта постучала в тяжелую дверь и вошла, пробормотав, что вскоре сюда придет сестра Бенвенгуда, работающая в лечебнице.
Дверь снова открылась и закрылась. Прошелестела одежда, явственно почувствовалось присутствие больничной сестры.
— Мастер Исаак, мы благодарны вам за помощь, — произнес ее язык, хотя в голосе отразились гнев и негодование. — Сам епископ порекомендовал нам обратиться к вам. Вы, вероятно, захотите узнать, что с ней случилось?
Дверь открылась, чтобы выпустить кого-то из комнаты больной в коридор. С ним частично ушел запах лихорадки, обезвоживания и слабое зловоние гниющей плоти.
— Я сам могу сказать вам, что ее беспокоит, — резко сказал Исаак. — Она страдает от гнойника, вызвавшего сильную боль и жар.
Одна из сестер, стоявших в коридоре, резко вздохнула от изумления.
— Прежде чем я могу сказать больше, — добавил он, — я должен обследовать ее, чтобы определить причину и оценить, смогут ли мои скромные знания помочь ей.
Сестра Бенвенгуда была не поражена. Нет, она была оскорблена.
— Это невозможно. Ее стыдливость…
— …Не будет оскорблена пристальным взглядом слепого человека.
Больничная сестра сбилась, не находя слов.
— Я не знала, мастер Исаак, — наконец произнесла она. — Я недавно в этом монастыре и еще плохо знакома с его правилами. Раньше я жила в монастыре в Таррагоне, — затем она глубоко вдохнула и возобновила сопротивление. — Однако не годится даже слепому мужчине раскрывать…
— До нее будет дотрагиваться только моя дочь. Она расскажет мне обо всем, что обнаружит.
— Мы не можем допустить такого. Это не могут делать даже сестры нашего монастыря.
— Это совсем другое дело, — решительно сказал Исаак. — Ваши сестры обязаны следить за тем, чтобы не оскорбить их собственное целомудрие. Моя дочь осторожна и добродетельна, но она не давала никаких клятв, которые не дали бы ей возможности прийти на помощь этой несчастной госпоже.
— Это невозможно.
Послышались шаги еще двух человек, прошедших по коридору и остановившихся около двери.
— Что невозможно, сестра?
— Я не могу позволить этому человеку и его дочери обследовать донью Исабель, матушка.
— Донья Исабель — племянница нашего епископа, — резко сказала аббатиса. — Он поручил ее нашей заботе; мы в ответе за ее здоровье и благополучие. Я прошу вас помнить о том, что его святейшество счел возможным сообщить нам, сестра, — добавила она. — Он желает, чтобы мастер Исаак обследовал его племянницу и сделал все возможное, чтобы излечить ее. Я думаю, что мы не можем игнорировать его пожелания. — Ее голос прорезал тяжелый воздух комнаты, как острая сталь.
— Да, госпожа, — пробормотала сестра Бенвенгуда.
— Принесите лампы и все, что им может понадобиться.
— Лампы? Но ведь он слепой…
— Совершенно верно, сестра. Но она-то зрячая. — В коридоре зазвучали удаляющиеся шаги. — Как тебя зовут, дочь моя?
— Ракель, госпожа. — Исаак услышал, как ее легкое бумазейное платье прошуршало по полу, когда она присела в поклоне.
— Мы будем благодарны вам и будем молиться за успех, независимо от результата усилий, ваших и вашего отца. Если это может помочь, знайте, что донье Исабель семнадцать лет, пять из которых она провела в нашем монастыре. Все это время она отличалась превосходным здоровьем. Если вам что-то понадобится, пошлите за мной. Сестра Агнета останется здесь, чтобы незамедлительно передать мне ваше сообщение.
Ракель вошла в лечебницу и подвела отца к узкой постели, стоявшей посередине комнаты, где лежала больная. С правой стороны комнаты, в стене, находился большой камин со свисающим крюком для чайника. Несмотря на то что ночь была жаркой, в очаге горел огонь, а неподалеку от него пылала жаровня с древесным углем. Древняя монахиня сидела на табурете между очагом и жаровней, размешивая в медной кастрюле нечто похожее на овсянку. Время от времени она протягивала руку к стоявшей около нее на полу корзине, брала из нее немного трав и бросала на жаровню. Ее сладкий аромат, плывущий по комнате, слегка скрывал запах заражения. В простенке между двумя узкими окнами стояла послушница с сильными руками, осматриваясь с таким сварливым выражением лица, будто за нею послали, чтобы обмыть тело, а она пришла и увидела, что еще слишком рано. Просторная комната тускло освещалась светом одной свечи и мерцанием огня в камине. Две молоденькие монахини, вспотевшие и бледные от усталости, стояли около камина рядом с лазаретной сестрой, а сестра Агнета свирепо смотрела на происходящее, не отходя от двери.
— Вот кровать, отец, — сказала Ракель, — стол слева от тебя. В ногах кровати есть еще один стол, достаточно большой для корзины. Я поставлю ее туда? — Не дожидаясь ответа, она поставила принесенную корзину в ногах кровати.
— Расскажи мне что-нибудь о пациентке, дитя мое. — Исаак обратился к ней настолько тихо, что ожидающие монахини едва поняли, что он сказал.
Ракель взяла свечу и поднесла ее поближе к девушке. Когда свет упал на тонкие нежные черты ее лица, она с удивлением втянула в себя воздух.
— Она выглядит… — тачала Ракель, заметила, что монахини наблюдают за ней, и повторила: — Она выглядит больной, отец. Глаза запали, губы сухие и потрескавшиеся, у нее бледная кожа и… — Дверь отворилась, впустив немного прохладного воздуха и двух монахинь с большим количеством свечей. Они установили их на столах около кровати и зажгли. — Они принесли больше свечей. Теперь я могу видеть, что кожа у нее серая, но без желтизны. На щеках лихорадочные пятна. Она мотает головой из стороны в сторону, как будто страдает от сильной боли, но лежит на спине, и спина твердая и прямая.
— Спроси ее, мягко и осторожно, где она чувствует боль.
Ракель встала на колени около кровати, приблизив лицо к больной.
— Госпожа, — прошептала она, — вы слышите меня? — Голова, больше похожая на череп, слегка шевельнулась. — Скажите мне, где болит?
— Попроси ее, чтобы она указала, если сможет, место, где чувствует боль. И встань между нею и этими надоедливыми монахинями.
Донья Исабель услышала и протянула руку. Она притянула Ракель поближе к себе и хрипло зашептала ей на ухо.
Ракель встала на цыпочки и зашептала отцу на ухо:
— Она говорит, что опухоль находится на бедре, отец.
Исаак повернулся, двигая головой взад-вперед, чтобы определить, где находится больничная сестра.
— В этой комнате слишком много народа, сестра, — властно сказал он. — Они загрязняют воздух и нарушают покой больной. Отошлите их.
Сестра Бенвенгуда посмотрела на сестру Агнету; та мрачно кивнула.
— Как скажете, мастер, — сказала больничная сестра. — Но, конечно, это не касается сестры Теклы? Она была нашей опытной и уважаемой больничной сестрой и может оказать вам огромную помощь. — Ее голос упал до шепота. — Она работала здесь одна после того, как все ее помощники были унесены смертью. Она будет очень огорчена, если ее отошлют прочь. — Она снова возвысила голос. — Сестра Текла готовит припарку из отрубей и овса, возможно, это будет необходимо.
— Я тоже потерял ценного помощника во время чумы, — сказал Исаак. — Но Господь в Его мудрости дал мне умную дочь с ловкими пальцами, которая заняла его место. Конечно, сестра Текла может остаться. Она не помешает.
— Я тоже останусь, — сказала сестра Агнета. — Больше никто не нужен. Я останусь здесь, возле двери, и буду сообщать все, что надо будет передать. Сестра, вы можете подождать снаружи, пока вы не понадобитесь.
Сестра Бенвенгуда бросила на нее злобный взгляд и направилась к двери.
— Спасибо, сестра, — сказал Исаак. Он подождал, когда шаги стихнут и дверь закроется, после чего снова повернулся к больной.
Весьма учтиво Ракель развернула покрывающую тело ткань, а затем приподняла тонкую льняную рубашку, открывая огромную, блестящую, красную опухоль, расположенную высоко на бедре доньи Исабель, довольно близко к паху. И при этом Ракель спокойным, уравновешенным голосом продолжила описание того, что она видела и делала.
Исаак остановился, чтобы обдумать сказанное.
— Что за опухоль?
— Это гнойник, я уверена, а не чумная опухоль, — сказала Ракель. Она наклонилась. — Как давно это появилось здесь? — спросила она.
Донья Исабель замигала, с трудом пытаясь сосредоточиться.
— В пятницу, — прошептала она. Ее глаза снова закрылись; она откинула голову и невнятно забормотала.
— Опухоль распространяется? — спросил Исаак.
— Нет еще, отец. По крайней мере, я так не думаю.
— Я должен коснуться этого, моя храбрая донья Исабель, чтобы знать, что делать. Но я слеп и не могу видеть вас. Мои пальцы видят вместо меня.
Молодая женщина застонала, широко открыла глаза и потянулась, чтобы поймать руку Ракель. Она попробовала притянуть ее к своему лицу.
— Мама, — прошептала она.
— Постарайтесь не кричать, — сказал Исаак, — или добрые сестры решат, что я вас тут убиваю.
— Она больше не понимает тебя, отец, — сказала Ракель.
— Возможно. А может быть, и нет. Но сначала мы уменьшим боль.
Ракель взяла флягу с вином из корзины, налила половину чашки, а затем добавила туда воды и темной жидкости из пузырька. Она поддержала голову доньи Исабель и поднесла чашку к ее губам.
— Вы должны выпить это, донья Исабель, — твердо сказал Исаак.
Она услышала его из глубины своего бреда и проглотила половину смеси. Исаак подождал, считая секунды и наклонившись к кровати, а затем Ракель направила его пальцы к краю опухоли. Он нащупал ее и кивнул.
* * *
Уверенные руки Ракель вскрыли нарыв и очистили пораженный участок. Она промыла рану вином, добавила кое-какие листья и высушенные травы в припарку старой монахини и приложила ее к ране.
— Как вы себя чувствуете теперь, госпожа? — спросил Исаак.
Теперь, когда боль ушла, донья Исабель, измученная истощением, под воздействием вина и сильных опиатов, не ответила. Впервые за несколько дней она глубоко спала.
Исаак собрался и направился через комнату больной к двери. Но прежде чем — он дошел до незнакомой ему двери, сестра Агнета открыла ее перед ним и пожелала ему спокойной ночи. В коридоре его схватила большая сильная рука, и знакомый голос поприветствовал его.
— Мастер Исаак, старый друг. Я очень благодарен вам за внимание к моей племяннице. Как она?
— Она спит, господин Беренгуер. Ракель останется, чтобы присмотреть за ней. Не буду искушать небеса, уверяя, что она уже вне опасности, но, однако, я не чувствую, что Господь готов взять ее к себе. Утром я вернусь, чтобы понять, стало ли ей лучше. Ракель пошлет за мной, если я понадоблюсь раньше.
— Ну что ж, — произнес епископ Жироны. — Это хорошие новости. Давайте немного пройдемся вместе.
Когда они спускались по лестнице, похожее на колокольчик сопрано взлетело, разлетаясь эхом в коридорах. К нему присоединились еще два или три голоса, чьи богатые, более низкие тона подхватили печальное пение. Исаак остановился.
— Это сестры, — сказал Беренгуер. — Они уже оставили свои постели и поют хвалу Господу. Епитимья, налагаемая на некоторых из них за то, что их голоса лучше, чем у прочих, — добавил он со смешком.
— Небольшая цена за такую красоту. Донья Исабель — ваша племянница, ваше преосвященство? По-моему, я не слышал, чтобы вы говорили о ней.
— Для этого есть причины, мой друг. Чтобы все было ясно, она действительно моя племянница, дитя моей сестры, а не ошибка моей юности, — сказал епископ, когда они ожидали сестру Марту, чтобы та открыла им ворота монастыря. — Рожденное в самый благоприятный час семнадцать лет назад. Скромная девочка, но смелая, с ясным умом и острым язычком. Я привык к ней. — Он помедлил, чтобы они могли идти рядом. — Я стал ее опекуном после смерти матери. Чтобы проследить за ее образованием, я поместил ее здесь.
Мимо них, рядом с Исааком, скользнула фигура, оставив после себя густой аромат мускуса и жасмина, смешанных с животным страхом. Поспешные, нервные женские шаги потерялись в шуме внутреннего двора, где епископа ожидала его свита и кони в нетерпении грызли удила. Аромат женских духов поглотил ночные запахи: запах коней, горящих факелов и потеющих мужчин. Исаак хотел было сделать шутливое замечание, но промолчал. Если монахиня решила отправиться посреди ночи на тайное свидание, то это совсем не его дело.
— Ночь темная? — спросил он епископа.
— Как в подмышке у черта, — ответил Беренгуер, хлопая своего друга по плечу в порыве хорошего настроения. — Луна спряталась, и звезды, похоже, исчезли вслед за ней. Вам придется вести меня по улицам. — Епископ помахал своей свите, чтобы они несколько отстали, и двое мужчин пошли пешком по дороге, шедшей вдоль притока Галлиганта и упиравшейся в северные городские ворота.
Монахиня со страхом пробежала мимо толпы, собравшейся возле главных монастырских ворот. Она накинула вуаль, чтобы скрыть бледное лицо и белое льняное монашеское покрывало, и сразу же потерялась на фоне стены. Она нащупывала путь, ведя дрожащими пальцами по стене и глядя в ночную тьму, пока не достигла открытого пространства между лугом и рекой. Путь от монастыря до моста, ведущего к баням, показался ей бесконечным; она чувствовала себя столь же заметной, как черный кот на снежной равнине. Наконец она наткнулась на дорожку, ведущую к двери, и попала прямо в руки Ромео. Он зажал ей рот рукой, чтобы задушить крик, и втянул ее в здание.
— Где она? — яростно прошептал он.
— У меня не получилось проникнуть туда. Она смертельно больна. Говорят, что нет никакой надежды. Возможно, я не смогу… — Она разразилась бурными рыданиями.
— Вы с вашим другом могли бы принести ее.
— Она лежит в лазарете, там лекарь и целая куча монахинь, не спускающих с нее глаз. Вы получили ребенка?
— Няня несет его. К восточным воротам.
— Как вы убедили ее сделать это? — с удивлением спросила она.
— Ей сказали, что это приказ его величества. Она нам нужна. Нам ведь не нужен плачущий ребенок на руках, не так ли?
— Пожалуйста. Давайте оставим этот план, — сказала она с настойчивостью в голосе. — Это слишком опасно. У нас не получится.
— Слишком поздно. На восходе няня будет у ворот. А кроме того, в этом деле участвуют и посторонние. Если сейчас попытаться отступить, это будет слишком опасно. Для всех. — Его рука изобразила в воздухе неопределенную волну. — Вы что, раньше не знали, что донья Исабель умирает? — жестко добавил он.
Ответом ему была тишина. Молчание затягивалось. Он встряхнул ее, и она заговорила снова.
— Я возьму ребенка и пойду к ее величеству. Я скажу ей, что услышала слух о заговоре, что я боялась за жизнь принца и поэтому взяла его из того места, где его должны были принести ей. Она простит меня. У нее вспыльчивый характер, но она отходчива.
— Вы не только плохо осведомлены, но еще и глупы, — сказал он. — А что вы скажете, когда вас спросят, кто же вам помог в этом деле?
— Я никогда не предам вас. Никогда.
— К счастью для меня, — холодно произнес он, — у вас и не будет такой возможности.
— Как вы смеете говорить со мной подобным образом? — сказала женщина, пытаясь собрать остатки достоинства.
— Смею, потому что должен, если мы оба хотим выжить. Будьте благоразумны, госпожа моя. Подождите меня здесь. Мне еще надо кое-что сделать. Если я не вернусь на рассвете, то мы встретимся за городскими стенами, около восточных ворот. Я принес вашу одежду. Пока меня не будет, переоденьтесь.
— А что вы можете сказать о причине болезни моей племянницы? — спросил епископ Беренгуер чересчур небрежным тоном, когда они уже медленно двигались в темноте. Факелы, горящие у них за спиной, создавали достаточно света для того, чтобы Беренгуер мог видеть дорогу. Для Исаака же улица была слишком знакомой, чтобы ему потребовался поводырь.
— Есть много возможных причин, ваше преосвященство, — очень осторожно ответил Исаак. — Это мог быть укус насекомого, впоследствии нагноившийся и воспалившийся: если бы донья Исабель была солдатом или драчливым парнем, я бы сказал, что это последствия небольшой, но запущенной раны.
— А могла ли эта рана быть следствием чьего-то злого умысла?
Исаак остановился.
— Я так не думаю. Это было бы трудно. — Он обдумал вероятность подобного события. — Когда донья Исабель придет в себя, Ракель узнает обстоятельства болезни. У вас есть причины опасаться преступного намерения?
— И нет, и да. Это единственное дитя моей сестры — сводной сестры, если быть точным. Доньи Констанцы д’Импури. Но, Исаак, друг мой, если бы вы могли видеть, вы бы знали то, что понимает каждый, кто смотрит на нее. У нее на лице написано, кто ее отёц. — Епископ остановился и посмотрел вокруг. Откуда-то внезапно налетел холодный ветер, и он поплотнее завернулся в плащ.
— Ее отец хорошо известен?
— Следует признать, что Педро Арагонский достаточно известен, — сказал он с легкой иронией. — О моей умершей сестре напоминает только выражение глаз, все остальное она унаследовала от отца. Если бы дети его жены были похожи на своего отца хотя бы вдесятеро меньше, чем донья Исабель, их мать уже была бы очень довольна, — сказал Беренгуер. Он остановился и положил руку на рукав Исаака, чтобы остановить его. — Вы что-нибудь слышите, друг мой? — прошептал он.
— Беспорядки, — сказал Исаак. — Где-то в городе.
— Мужланы празднуют канун Святого Йохана с бурдюком вина на каждого. В старые времена они бы уже обосновались с какой-нибудь женщиной на краю поля и не нарушали покой честного люда. — Беренгуер засмеялся и возвратился к собственным проблемам. — Подозреваю, что моя племянница — бельмо в глазу нашей молодой королевы. У нее и так уже достаточно неприятностей. Больше всего она боится, что инфант Йохан, новый герцог Жироны, умрет.
— Но у нее, конечно, будут еще сыновья.
— Говорят, она боится, что станет бесплодной, или, как ее предшественница, будет рожать только девочек. Достойный брак дочери доньи Констанцы может напомнить ей, какой непостоянной может быть фортуна.
— А это возможно, ваше преосвященство? — сказал Исаак. — Этот брак?
— Да. Дон Педро восхищен ее красотой и образованностью. Он планирует выдать ее замуж за очень влиятельного человека. — Он остановился и засмеялся. — Когда я произношу все это вслух, все опасения кажутся мне глупостью. К тому же ее величество — наименее кровожадная из дам, — добавил он. — Но кое-кто из ее сторонников сделал бы что угодно, чтобы избавить ее от неприятностей.
— Например, чтобы принести ей известие, что донья Исабель погибла от… укуса насекомого? — сказал Исаак.
— Монахини преданны и осторожны. И я знаю, что вы будете заботиться о моей племяннице, как если бы она была вашим собственным ребенком. Если Исабель выживет, мы будем вам очень благодарны. — Епископ сделал паузу. — Теперь, когда нас никто не может услышать, скажите, как там Йохан — наш молодой принц? Вы подтверждаете опасения его матери?
— Не сегодня вечером, и вообще не в ближайшее время. Над ним не витает запах смерти. Когда я оставил его, небольшая лихорадка уже прошла, он хорошо поел и спал спокойно, как любой другой трехлетний ребенок. Конечно, — добавив Исаак, — в свое время смерть придет к каждому из нас.
Ветер усиливался, трепля подолы их одежд. Епископ плотнее сжал плащ.
— Слава Господу, ветер прохладный. Он необходим этим летом, чтобы мор обошел нас стороной. Но, возвращаясь к молодому принцу, для его величества и доньи Элеоноры будет достаточно, если смерть подождет, пока он не будет назван королем Арагона и не родит собственных сыновей.
— День или два отдыха, и он снова будет прежним, — сказал Исаак. — Полагаю, он становится все крепче, а в том месте, где он сейчас, воздух сладок и хорош. Ее величество может не беспокоиться.
Епископ остановился.
— Боюсь, что в своем эгоистичном наслаждении нашей беседой я увел вас довольно далеко. Мы почти во дворце. Здесь я покину вас, друг мой.
Когда они поднимались к собору и дворцу епископа, они услышали далекий шум человеческих голосов. Затем он внезапно перерос в шквал криков и проклятий. Позади себя, на другой стороне площади, Исаак услышал острый стук камня, ударившего по булыжнику или по стене, сопровождаемый глухим звуком ударом кулака или палки по мягкой человеческой плоти. Он вздрогнул.
— Это больше, чем просто пьяный кутеж, ваше преосвященство. Там повсюду бунтовщики.
— Точно, — сердито сказал епископ. — В ночь Святого Йохана пьяных дураков влечет на улицу. И некоторые из этих дураков, как мне кажется, живут слишком близко к дворцу. Если я не ошибаюсь, некоторые из этих голосов принадлежат моим школярам. Он посмотрел на свиту за спиной. — Эй, стражник, — позвал он.
Ближайший всадник из свиты епископа дал шпоры своей лошади.
— Да, ваше преосвященство…
Епископ положил руку на лошадиную холку.
— Немедленно поезжайте, друг мой, и разбудите капитана стражи. Передайте ему, пусть он проследит за тем, чтобы толпа держалась подальше от дворца. Затем пригласите каноника, в обязанности которого входит наблюдать за всем, что происходит в жилой части семинарии. — Он огляделся. — Ну ладно, мастер Исаак, мне все это не нравится. Но мы очень быстро уберем школяров с площади и отправим их по постелям. Если вы пройдете прямо через площадь и вниз, то избежите улиц, где, похоже, собирается городской сброд. Я пошлю с вами сопровождающих.
— Скоро рассветет? — спросил Исаак.
— Первые лучи рассвета только начинают освещать крыши.
— Холодный ветер и свет дня приведут гуляк в чувство, — сказал Исаак. — Я прошу вас не беспокоиться. Я хорошо знаю город и в темноте вижу так же, как и любой человек, которого вы пошлете вести меня.
— Вы, без сомнения, правы, мастер Исаак. Через час-другой поднимется солнце и разгонит их по домам. Но мне было бы легче на душе, если бы я послал с вами одного-двух своих людей.
— Ваше преосвященство, нам пора уже спать, а я боюсь, что до этого мне придется навестить еще одного пациента, — сказал Исаак. — Позвольте вашим многострадальным спутникам отправиться на покой. Господь и мои оставшиеся чувства будут направлять меня. А в узких переулках я буду в безопасности.
Исаак уверенно пошел через площадь в сторону лестницы, ведущей вниз, к Еврейскому кварталу, выставив перед собой посох, кончик которого точно показывал ему, где он находится. Когда он достиг центра площади, он остановился. Шум усилился. Его слух, более острый, чем у епископа, определил два источника звука — пьяные семинаристы в парке и городская чернь у реки — задолго до того, как его друг заметил непорядок. Теперь он услышал и шаги по каменной лестнице, ведущей к собору. До него донесся звук открывающихся дверей и ставней, топот большого числа людей, сердитые крики, призывающие к тишине, и ответные громкие проклятия. За несколько минут ситуация резко изменилась. Если бы он продолжал идти прежним путем, то попал бы прямо в толпу пьяных гуляк, намерения которых он не мог определить. Исаак изменил направление и пошел по диагонали площади в сторону самого спокойного ее угла. Когда он прошел около половины пути, брошенный кем-то камень упал рядом с ним, отлетел от земли и болезненно ударил по руке. Он непроизвольно отклонился от намеченного пути. С другой стороны от него с резким звуком упал еще один камень.
— Это еврей, — прокричал пьяный голос, и новый камень просвистел у него мимо уха. — Убейте его! — Теперь в его сторону полетел целый град камней. Некоторые из них попали по спине, один ударил по руке. Быстро летевший камень зацепил висок и отлетел в сторону. Прижав руку к лицу, лекарь ощутил теплую и липкую кровь. Он опустил голову и пошел быстрее.
Внезапно Исаак оказался посреди бурлящей толпы из озлобленных мужчин, вооруженных палками. Он поднял посох, чья-то рука ухватила его за плащ. Он развернулся, пытаясь освободиться. Кто-то — возможно, напавший на него человек, — споткнулся. Рядом прозвучал громкий голос:
— Марк, пьяная свинья, убери от меня свои лапы!
Исаак услышал звук рвущейся ткани — это нож пробил его плащ, — и гневно махнул посохом. Посох с глухим звуком ударил по чему-то мягкому. Послышался болезненный вскрик.
— Я достал его, — сказал чей-то торжествующий голос.
— Да нет, не достал, дурак, — сказал другой. — Это я. Ты попал мне по руке.
Драка вспыхнула совсем рядом.
— Здесь, — завопил чей-то голос.
Что-то со стуком упало на мостовую. Чья-то рука схватила Исаака за руку. Он снова развернулся, ударив кого-то посохом. Внезапно в него со всех сторон вцепилось несколько рук. Используя то, что нападавшие были по большей части ниже него, Исаак с силой ударил посохом сверху вниз. Его удар достиг цели, но затем кто-то вцепился в посох. Он вырвал его, снова со всей силой ударил им сверху вниз. Затем он высвободил его и снова со всех сил опустил его. Со всех концов площади доносился цокот копыт по булыжнику и крики. Толпа начала смещаться, увлекая его за собой через площадь. Исаак попытался поднять посох и расчистить себе путь, но давление тел обращенных в паническое бегство людей прижимало ему руки к бокам, как стальная лента.
Он споткнулся, сумел удержать равновесие и почувствовал, что рисунок камней под ногами изменился и теперь незнаком ему. Толпа вокруг него на мгновение поредела. Он потянулся и коснулся стены, которая уже не была стеной с другой стороны площади. Он неуверенно остановился. Толпа снова стала нажимать. В это время маленькая крепкая рука схватила его и потянула.
— Сюда, господин, — шепнул ему на ухо чей-то голос. — Быстрее, пока они не растерзали вас.
