Ракель и Исабель были не единственными путешественниками, проснувшимися в конюшне в то сырое и облачное утро четверга. Прежде чем солнце предыдущего дня достигло зенита, Томас де Бельмонте понял, что понадобится чудо, чтобы его измотанная кобыла добралась до Жироны до сумерек. Самая негодная из верховых лошадей, когда-либо бывших на конюшне его отца, она никогда не выказывала особой любви к быстрому бегу, еще меньше — к работе, и весь прошлый год отлично жила в относительном безделье. Бедная Блавета совершенно выбилась из сил.

Она замедлила ход, еще когда колокола звонили к мессе; задолго до полудня она начала спотыкаться. Наконец она остановилась под жестоким полуденным солнцем, опустив голову и являя собой картину уныния. После нескольких бесполезных попыток оживить ее Томас сдался. Поскольку сам он не особо был рад возложенной на него миссии, то подозревал, что его нежелание передалось и кобыле. Он отвел ее в тень возле ручейка, и они оба отлично отдохнули под деревом, продремав до тех пор, пока солнце не начало склоняться к западу.

Немного отдохнув, лошадь перешла на рысь. Затем дорога свернула на запад, и Блавета решила, что с нее довольно. Соседняя река показалась ей более привлекательной; она замедлила шаг и резко повернула влево. Томас дернул за узду и пришпорил кобылу. Она начала хромать; он снова ударил ее шпорами по бокам. После этого она прижала уши, уперлась передними ногами в пыль и гальку и отказалась сдвинуться с места. Томас спешился, признавая свое поражение. Естественно, чтобы попасть в гостиницу, где он останавливался в понедельник ночью, надо было перевалить через холм. Крепко взяв кобылу под уздцы, он повел упирающуюся скотину вперед.

Он ошибся. Первое жилье, попавшееся ему по дороге, было стоявшей одиноко среди полей ветхой лачугой, с пристройкой возле восточной стены, которую с некоторой натяжкой можно было назвать хлевом. Томас с сомнением посмотрел на это сооружение. Но хромота Блаветы все усиливалась, да и у него ноги уже болели. Лучше было остановиться в последней халупе, чем продолжать путь или остановиться на ночлег на камнях в чистом поле. Солнце все еще висело над горизонтом, но воздух был влажным и тяжелым; он чувствовал, что назревала гроза.

Единственным признаком жизни была небольшая струйка дыма из кирпичного очага во дворе. Он позвал хозяев, постучал в дверь и стал ждать. Изнутри донеслось шарканье, похожее на топот сотен бегущих мышиных лапок, и из щелки в двери выглянула грязная темноволосая женщина. Она пронзительно вскрикнула в тревоге и отступила назад.

— Сбегай за отцом, — закричала она, и дверь снова открылась. Маленький ребенок прополз в щель и помчался на холм так, как будто за ним гналась целая тысяча вражеских воинов, жаждущих его крови.

— Добрая женщина, — обратился к ней Томас. — Я не хочу никого обидеть.

Она ответила тихим тревожным вскриком. Ребенок начал плакать; молодой женский голос прикрикнул на него, чтобы тот затих, — в общем, возник настоящий хаос.

— Кто вы? — спросил голос за его спиной. — Нам здесь не нужны чужаки.

Томас осторожно повернулся, держа руку на мече, и оказался лицом к лицу с человеком, похожим на медведя, чернобровым, загорелым до черноты, с могучим телосложением. У его ног стояла большая поджарая псина и тихо рычала.

— Я выполняю королевское поручение, добрый человек, — сказал Томас с большим высокомерием, чем он чувствовал на самом деле. — Мне и моей лошади нужно пристанище на одну ночь. Вам будет хорошо заплачено за гостеприимство.

В течение некоторого времени на лице хозяина отражалось сражение между подозрительностью и жадностью. В конце концов постепенно победила жадность.

— Что вы от нас хотите? — сказал уже несколько менее угрожающим голосом.

— Место в хлеву для лошади, кровать для меня и еда для обоих.

— Позвольте мне посмотреть на вашу монету.

— Позвольте мне посмотреть на мою кровать и место в хлеву, — сказал Томас.

— Вы не будете спать рядом с моей женой и дочерью, — сказал приветливый хозяин. — Вы можете спать в хлеву рядом с вашей лошадью, и я отдам вам половину хлеба. Мы не можем уделить вам больше.

Хлев было пуст, его обычные обитатели, если таковые были, находились где-то на пастбище. Крыша хлева была покрыта торфом. Две стены были сделаны из грубых досок и кольев, обмазанных грязью. Было грязно, темно, и, скорее всего, все кишело всевозможными паразитами. Однако Томас спал и в менее удобных местах, и наверняка в доме было не чище. Хлеб был грубым, и его пришлось долго жевать, но кусок был достаточно большим. После целого дня пути он казался манной небесной. Позаботившись о кобыле и поев, Томас начал искать угол для себя, достаточно чистый, чтобы расположиться там на ночлег.

Осуществление этой трудной задачи было прервано фермером, который во внезапном припадке сердечности притащил кувшин вина и поставил его на земляном полу.

— Моя жена подумала, что вы можете захотеть пить.

— Передайте ей мою благодарность, — сказал дон Томас.

Фермер, хмыкнув, ушел.

Томас поднял тяжелый кувшин и осторожно попробовал. Вино было кислым и терпким, но было способно смыть дорожную пыль с горла. Он вышел на свежий воздух, и сел около двери на поставленный на попа бочонок и глубокомысленно посмотрел на кувшин. Он полагал, что это были припасы, рассчитанные на несколько дней. Предложить такое незнакомцу показалось ему слишком щедрым для такого жадного человека. Немного подумав, он внес кувшин в хлев и аккуратно поставил его на земляной пол.

Вино тонкой струйкой побежало к двери, образовало там лужицу и впиталось в землю. Томас разбросал солому поверх винного пятна, выставил кувшин наружу, затем завернулся в плащ и растянулся на тощей куче соломы в углу за кобылой.

Несмотря на ранний час, усталость накатила на него сразу же, как только он закрыл глаза, и на какое-то время он забылся тяжелым сном. Во сне он видел донью Санксию. Она убегала от него с жестоким смехом, и ее великолепные красно-рыжие волосы летели в воздухе. Когда он протянул к ней руку, она истаяла лужицей кислого вина, и он проснулся. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что услышанные им голоса не были частью его сна, а доносились снаружи.

— А если он проснется, муж мой?

— Он же прикончил тот кувшин. Он не проснется до Судного дня.

Томас сел.

Фермер тихо вышел из двери своей лачуги и начал красться вдоль стены дома и навеса. Слабый огонек маленького светильника, который он держал в левой руке, освещал землю вокруг него, делая окружающую тьму еще более глубокой. На углу он вытянул нож из сапога и тихо двинулся к двери хлева. Он приподнял светильник, и кобыла начала беспокойно переступать ногами.

— Добрый вечер, — сказал Томас.

Фермер обернулся, подскочив и уронив светильник на земляной пол хлева, где он продолжал тускло гореть.

— На вашем месте я бы затоптал это, — любезно сказал Томас. Он сидел на бочонке около двери, и меч в его руке мерцал в свете горящего на земле масла.

Фермер энергично затопал ногой по огню, продолжая это занятие даже после того, как огонь полностью потух.

— Мне показалось, что я слышал, как где-то крался вор, — сказал он наконец.

— А, — обронил Томас. — Вы тоже это услышали!

— Да. Я вышел посмотреть, что там такое.

— Интересно, а ваша собака ничего не слышала, — заметил Томас.

— Устала на охоте, — пробормотал фермер. — Вашей светлости не спится?

— Да нет. Но мы с моей кобылой всегда спим очень чутко. Блавета оказалась более хорошим сторожевым псом, чем ваша собака. Желаю вам спокойной ночи, добрый человек.

Томас и его кобыла немного подремали, пока первые лучи рассветного солнца не осветили их медленное, медленное движение.

Небо в неровном чердачном оконном проеме стало светлеть. По окрестным полям прошел дождь, и водянистый солнечный луч вполз внутрь, осветив их тюрьму. Корзина Ракели с травами и лекарствами стояла в углу, рядом с небрежно увязанной одеждой, но их похитители, злонамеренно или нет, не оставили им воды для того, чтобы напиться или умыться. Исабель застонала и дернула головой. Ее губы снова стали сухими и потрескавшимися, а кожа горячей. Ей нужна была вода и охлаждающая повязка, необходимо было привести в порядок ее рану. Какими бы странными и пугающими ни были люди, находившиеся под ними, Ракель была вынуждена обратиться к ним за помощью.

Она нервно окликнула их:

— Эй, кто там? Донья Исабель больна.

Никакого отклика.

Ракель с отчаянием посмотрела на свою пациентку. Девушка ударила по грубым доскам пола кулаком и вновь обратилась с призывом о помощи, немного громче.

Опять никакого ответа.

Она встала на люк в полу и забарабанила по нему пятками. В ответ раздалось ржание лошади. Больше ничего. Они были брошены, заперты, без пищи, без воды. Слезы выступили у нее на глазах, и она чуть было не пропустила тихий шум голосов внизу. Там были люди, которые старались ничем не выдать свое присутствие. Ее страх куда-то испарился.

— Эй, вы, — закричала она. — Эй, вы там! Вы что, собираетесь оставить донью умирать от жажды и лихорадки?

Она подождала ответа. Ни одного звука, кроме шума потревоженных животных.

— Убийцы, — продолжила она, уже громче. — Порочные сыновья бесчестных матерей! Трусы, боящиеся беспомощных женщин! Ответьте же мне!

Она прошлась по полу, исследуя его теперь уже в ярком свете дня. И снова наступила на доску, которая и до этого так угрожающе скрипела; она наклонилась, чтобы осмотреть ее. Доска была старой, сухой, растрескавшейся и, похоже, удерживалась на месте при помощи самого ненадежного гвоздя на свете. Она ухватилась за свободный конец и потянула изо всех сил. Доска застонала, расщепилась и шумно лопнула довольно далеко от балки, осыпав все вокруг градом щебня и насекомых. Теперь она могла заглянуть внутрь конюшни. Лошадь, привязанная внизу, в панике отступила, испуганная шумом. Ракель подобрала доску, уперла один ее конец в пол, поставила свою изящную маленькую ногу на середину доски и подпрыгнула. Доска сломалась пополам.

Удерживая сломанную доску, Ракель снова посмотрела вниз через созданный ею проем. Внизу взбудораженная лошадь поднялась на дыбы и била копытами, а испуганный мужчина пытался ее утихомирить. Ракель встала на колени возле проделанного ею отверстия и пропихнула туда кусок доски.

— Откройте люк и принесите нам воды, мужланы, или я брошу это вам на голову, — с удовольствием произнесла она — Следующий кусок упадет на животных, а затем…

— Она разрушает мою конюшню, — прокричал голос, больше озабоченный повреждением собственности, чем неизбежностью нападения. — Да она решительнее иного мужика!

— И я все здесь уничтожу, — сказала Ракель, опьяненная безрассудством. — Я все здесь разломаю, наложу проклятие на твою скотину, деревенщина, и на кур. Нескоро у тебя снова появятся яйца, молоко или теленок. Принесите нам воду, или будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

— Ради бога, идиот, сделай ты хоть что-нибудь. — Это был новый голос, который показался более воспитанным и раздраженным. Ракель с любопытством нагнулась и увидела изящно одетого человека, стоявшего в открытом дверном проеме. Он улыбался ей наглой, хитрой улыбкой. — Принесите им воду и все, что им нужно. Мы же не хотим, чтобы девочка умерла, не так ли?

Ракель медленно подтянула доску на чердак.

— Ты действительно можешь наложить на них проклятие, чтобы не дать их курицам нестись? — спросила донья Исабель после того, как им принесли воду, свежее молоко и хлеб, и даже кувшин кипятка, в который Ракель опустила травы из своей корзины.

— Нет, моя донья, — серьезно ответила Ракель. — Я сказала это, чтобы напугать нескольких безграмотных крестьян, но человек в дверном проеме, с его хитрой, проницательной улыбкой, испугал меня. Я даже не знаю, как к нему подступиться. Я ведь была настолько сердита, что сказала первое, что пришло мне на ум.

— Ты очень умна.

— Не знаю, было ли это очень умно, — сказала Ракель, — но это заставило их принести нам пищу и питье. Кто они, донья? Вы их знаете?

Донья Исабель слабо качнула головой.

— Враги моего отца, — прошептала она. — Или вассалы хозяина земель, соседних с моими. Или те и другие вместе. Скорее всего, последнее. — Она закрыла глаза и, казалось, заснула. — Если мне придется выйти замуж за уродливого старика, который хочет получить мое состояние, — пробормотала она, — пусть уж это лучше будет кто-то из друзей моего отца, чем моего дяди. — Она отвернулась от света и задремала.

Чуть свет Томас повел Блавету назад к дороге. Когда от злосчастной фермы их уже отделяли два холма, стремительно налетел ливень и вымочил их обоих. Затем из-за туч вырвалось солнце; Томас шел пешком, пока дорога не начала высыхать, а затем сел верхом на свою несчастную, одеревеневшую кобылу. Они двигались в спокойном темпе, пока шум вздувшегося от дождя ручья не напомнил Томасу, что оба вспотели, покрылись пылью и измучены жаждой. Человек и лошадь с трудом добрались до небольшого лужка на берегу реки. Томас подумал и решил, что, поскольку он уже и так опаздывал на встречу почти на день, то лишний час опоздания уже не будет иметь значения. Он прополоскал свою пропитанную потом и дождем рубашку и развесил ее на ветвях для просушки, энергично вымылся и растянулся на мягкой траве, решив прикончить хлеб, оставшийся от ужина.

То, что Томас заснул, было понятно и, возможно, даже простительно. Прошлую ночь он спал урывками, с обнаженным мечом в руке, ощущая жадное внимание хозяина к своей особе и помня о его остром ноже. Несколько небольших кустиков, растущих между дорогой и рекой, скрыли их от взгляда случайных прохожих; солнце, хотя и не успевшее высоко подняться на востоке, пригревало ему лицо. Блавета мирно щипала траву, река тихо напевала ему на ухо свою колыбельную.

Он проснулся, когда солнце уже было в зените, и услышал перестук копыт. Блавета дремала под деревом. Томас перевернулся на живот, чтобы понаблюдать за случайной процессией.

Впереди ехал неприветливый малый в простой одежде. Он был верхом на лошади, которая выглядела слишком хорошей для него, и вел в поводу прекрасную каштановую кобылу, на которой ехала знатная молодая дама. Завершал процессию господин на великолепном карем жеребце. В его прекрасном костюме сочетались алый и черный цвета, рукоять меча блестела на солнце. В середине две крепкие серые лошадки несли паланкин, их вел молодой крестьянин в потертых башмаках и грязной тунике. Томас решил, что господин в паланкине был слишком сильно болен, чтобы следить за внешним видом своих слуг.

Процессия подъехала ближе, и Томас ругнулся. Кастанья! Он узнал бы этого каштанового жеребца где угодно, как и его наездника Ромео. Ромео, одетый как знатный господин, и с мечом.

Поначалу он решил встать и окликнуть его. Однако затем он решил проявить осторожность. Он снова внимательно посмотрел на процессию и, к своему ужасу, увидел, что у девушки руки крепко связаны и прикручены к седлу.

Она стрельнула глазами в его сторону.

— Остановитесь! Нам нужна вода, — произнесла она.

— Мы остановимся, когда я сам решу остановиться, — сказал Ромео.

Томас был оскорблен. Это было то, что его дядя называл сопровождением благородных заключенных, — два неряшливых крестьянина и его собственный слуга сопровождают даму, привязанную к седлу, и беспомощного джентльмена в паланкине. Позорное занятие для рыцаря! Томас решил, что это иностранные заложники, или, в худшем случае, мятежники благородного происхождения. Присев, он торопливо оделся и, не вкладывая меч в ножны, начал взбираться вверх по холму.

Глаза Ракели, а это была она, на мгновение расширились, и она повернулась к Ромео.

— Вы — мужлан, — громко сказала она. — Моя подопечная нуждается в помощи. И независимо от причин, заставивших вас похитить нас, не в ваших интересах плохо обращаться с нами. Уверяю вас, у нас есть друзья…

— Сиди тихо, — резко сказал Ромео.

Томас случайно задел маленький камешек, который шумно покатился вниз с холма.

— … которые сделают вашу жизнь сплошной мукой, — продолжила Ракель как могла громко. — Я настаиваю на том, чтобы вы позволили мне спешиться. Если вы желаете…

— Тихо! — проревел Ромео, слезая с коня. — Я что-то слышу.

— Ерунда, — быстро произнесла Ракель.

— Ромео, друг мой, — спокойно произнес, показавшись, Томас. — Повернись и оправдайся, прежде чем я продырявлю тебе спину мечом.

Когда Ромео повернулся к нему лицом, его меч уже был наготове.

— Молодой хозяин, — высокомерно процедил он.

— Брось оружие и освободи эту женщину, — спокойно произнес Томас.

— Сейчас, сейчас, молодой хозяин. Позвольте мне дать вам совет. Не рискуйте своей такой юной жизнью. Идите домой, и забудем обо всем этом. Вы вмешиваетесь в дела, в которых ничего не понимаете.

— Бросьте оружие, Ромео, — повторил Томас тем же ровным тоном.

— Ну, хватит! — рассердился Ромео и сделал выпад.

Но, хотя Ромео был столь же быстр и силен, как и Томас, и намного более изощрен в политических интригах, его не отсылали в семилетнем возрасте, как Томаса, изучать манеры, этику и искусство войны к дяде Томаса со стороны отца. В тринадцать лет Томас приплыл вместе с дядей на Майорку, чтобы помочь захватить этот остров для короля. В семнадцать он уже самостоятельно отправился сражаться против союзов в Валенсии и был ранен, защищая права дона Педро на трон. Он залечивал раны дома, когда его дядя, граф Кастельбо, нашел для него новый пост, где ему пришлось неумело барахтаться в странной и враждебной ему придворной среде. Так что действовать с мечом в руке он умел отлично.

Он напал со всей той холодной расчетливостью, которой выучился у лучших мастеров, со всем гневом и неудовлетворенностью, которые скапливались в нем в течение последних четырех дней, и с дикой радостью, что наконец-то он оказался лицом к лицу с врагом, которого он мог видеть воочию. Первый глубокий выпад Ромео он парировал довольно легко, отступив на шаг. При втором выпаде Томас контратаковал, выполняя обманные удары, двигаясь легко и быстро по тщательно выверенной линии.

Ромео был опытен, но ему сильно помешало ощущение собственного превосходства и уверенность в том, что его хозяин — беспомощный простак. Томас отогнал его к краю дороги и резанул по левой руке. Ромео отступил, и Томас последовал за ним на каменистое поле. Томас запнулся о камень и получил незначительную рану в предплечье. Он сменил позицию, сделал обманное движение и ударил Ромео по лбу над бровью. С удивленным взглядом Ромео поднял руку, чтобы коснуться кровоточащей раны, и тогда Томас нанес удар.

Ромео упал, получив смертельный удар в грудь. Томас вытащил меч, медленно вытер его от крови и вложил в ножны.

— Вот что бывает с теми, кто поднимает против меня оружие, — холодно сказал он. — И ты зря вовлек меня в свое предательство. — Топот копыт ненадолго отвлек его. Он успел повернуть голову, чтобы увидеть угрюмого мужика на отличной лошади, улепетывающего в панике. Парня, который шел пешком, нигде не было видно. Он снова повернулся к Ромео. — Это ты убил Санксию?

— Нет, молодой мастер, — задыхаясь, сказал Ромео. — И я не знаю, кто это сделал. Она не должна была умереть. Не тогда. — Он закашлялся, изо рта побежала струйка крови, и он широко раскрыл глаза. — И я не знаю, кто убил Марию, — прошептал он. — Она находилась с противоположной стороны от нашего места встречи. Она предала меня и, наверно, была убита каким-то случайным вором. — Он попытался сардонически засмеяться, закашлялся и окончательно затих.

Бельмонте сложил руки Ромео на груди, перекрестился, пробормотал молитву и поспешил к сердитой молодой особе.

— Госпожа, — сказал он, кланяясь, — Томас де Бельмонте, к вашим услугам. — Он начал развязывать узел веревки, стягивающей ее запястья. — Я не знаю, почему, но мой слуга, который теперь лежит мертвым, похоже, обращался с вами как с пленницей…

— Мы были похищены, — сердито сказала Ракель. — Нас увезли из-под защиты сестер в монастыре Святого Даниила, пока мы были без сознания. Зачем?

— Я не знаю, — торопливо сказал Томас. — Клянусь Вам. Я знал Ромео как честного человека. Я жестоко ошибался. Но он заплатил за свое предательство.

Ракель потрясла запястьями, освобожденными от веревок, энергично растирая их.

— Донья Исабель очень больна. Она нуждается во внимании и отдыхе, ее нельзя везти по этим диким местам.

Она тревожно посмотрела вниз на землю, отлично сознавая, что она намного опытнее в целительстве, чем в искусстве верховой езды, надменно посмотрела на своего спасителя и, порозовев от смущения, перекинула под юбкой правую ногу поверх лошадиной спины. С внезапно возникшей решительностью она положила руку на плечо Томаса и спрыгнула со своей вышколенной лошадки. Быстрым движением она оправила юбки и поспешила к донье Исабель.

Вспомнив о требовании, которое он подслушал вначале, Томас помчался назад к реке и наполнил кожаную флягу холодной водой. Затем он подошел вслед за девушкой к паланкину.

— Я слышал, как вы просили воды. Могу я помочь вам? Я могу принести столько, сколько потребуется.

— Кто это, Ракель? — Голос из-за занавески был низок, слаб и очень нежен.

— Томас де Бельмонте, госпожа. Именно его слуга похитил нас.

— Но не по моему приказу, клянусь! — сказал Томас. — Я не могу даже представить себе, почему кто-то мог решить похитить вас. Но что бы ни пытался сделать Ромео, он уже заплатил за это, госпожа. Я убил его, — спокойно добавил он. — И если есть что-нибудь, что я мог бы сделать, чтобы воздать вам за ваши страдания, я сделаю это с удовольствием.

— Я хотела бы немного воды, — сказал голос из-за занавески.

Ракель задвинула занавеску и вынула из узла чашку. Она протянула ее Томасу, который аккуратно наполнил ее из фляги.

Она снова отодвинула занавеску, и Томас посмотрел на лицо, бледное как смерть, окруженное густыми волосами, напоминающими цветом мед и спелую пшеницу, или буковые листья по осени. Ее темные глаза были мягкими и лучились светом. Она улыбнулась, и донья Санксия навсегда покинула его воспоминания. Он почувствовал, что он знал эту красивую девушку, с изогнутыми бровями и тонко очерченным носом, всю свою жизнь; она была похожа на нарисованного святого, или на мраморную статую, или на его величество короля. У него упало сердце.

Девушка выпила, воду и отодвинула чашку.

— Спасибо, дон Томас, — пробормотала она. — За воду и за то, что вы спасли нас. Я Исабель д'Импури, а моя подруга… — она закашлялась и снова потянулась за водой.

— А я — Ракель, дочь лекаря Исаака, — сказала та, когда Томас снова наполнил чашку. — Мы хотели бы вернуться в Жирону.

— Рядом есть гостиница, — сказал Томас. — Я надеялся попасть туда вчера вечером.

— Мы проехали ее меньше часа назад, — сказала Ракель. Она потянулась к своей корзине и вынула кусок льняной ткани. — Если вы позволите, дон Томас, я перевяжу вам рану на руке.

Томас протянул руку. Ракель разрезала рукав и аккуратно перевязала небольшой порез на предплечье.

— Спасибо, госпожа, — сказал он. — Если мне позволено будет предложить, когда вы и донья Исабель будете снова готовы путешествовать, я мог бы сопроводить вас в гостиницу, а затем поехать в Жирону, чтобы сообщить вашим друзьям о том, что вы в безопасности. Я возвращусь на рассвете, чтобы проводить вас назад в монастырь.

— Спасибо, дон Томас. — Голос доньи Исабель был настолько тих, что он приблизился и наклонился, чтобы услышать ее слова. — Вы очень любезны.

Томас покраснел и отступил назад.

— Но сначала я должен найти мою кобылу, внизу у реки, и поймать лошадь Ромео. Под ним был мой конь, — это моя лошадь, потому что мой конь сейчас в Барселоне, у него повреждена задняя нога, а поскольку Кастанья был у Ромео, мне пришлось поехать на этом несчастном животном…

Исабель улыбнулась. Ракель рассмеялась.

— Я развеселил вас, госпожа? — спросил Томас несколько оскорбленно.

— Да, дон Томас, — сказала Ракель. — И я вам очень благодарна. Со вчерашнего дня мы жили в таком странном кошмарном мире, что для нас удовольствие слушать, как вы говорите о своих лошадях так страстно и так рассудительно. Вы ведь не привыкли беседовать с дамами, не так ли?

— Но я секретарь ее величества, доньи Элеонор, — сказал Томас, как будто, это было ответом на вопрос.

— Пожалуйста, поймайте Кастанью, захватите свою кобылу, и давайте покинем это ужасное место, — сказала Ракель.