ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
В камине плясал огонь, отбрасывая блики на лицо Ван Воссена. Напротив в глубоком кресле расположился Паскис. На этот раз на коленях у Ван Воссена не было металлической коробочки. Из патефона раздавался скрипичный концерт Баха. В воздухе витал запах трубочного табака.
— Вы подожгли архив?
Голос Ван Воссена звучал бесстрастно, глаза смотрели равнодушно, но по тому, как напряглось тело, Паскис понял, что он встревожен.
— Они все равно собирались его уничтожить. Исказить все сведения.
Паскиса била нервная дрожь — сказывалось напряжение сегодняшнего дня.
Ван Воссен кивнул:
— Лучше ничего, чем куча вранья.
Как и ожидал Паскис, он все понял правильно.
— Это было бы коллективным безумием.
Ван Воссен посасывал трубку и смотрел в огонь, избегая встречаться с Паскисом взглядом.
Какое-то время оба молчали, а потом Ван Воссен налил в стаканы коньяк из хрустального графина. Паскис не любил алкоголь, но из вежливости пригубил коричневую жидкость.
— Теперь ваша книга — единственный источник информации. Самый полный отчет об отправлении правосудия в Городе.
Ван Воссен молча покрутил стакан с коньяком. Паскис терпеливо ждал ответа. Испугается ли Ван Воссен такой ответственности или, наоборот, обрадуется своей миссии?
— У меня сложности с составлением книги, — наконец произнес Ван Воссен.
— Что вы имеете в виду?
— Я бы хотел знать, как вы организуете свою работу. По какому принципу? Ясно, что не по временному.
Его слова удивили Паскиса.
— В архиве все систематизировано по…
— В вашем архиве все расставлено как Бог на душу положит.
Паскис почувствовал, как в нем закипает гнев.
— Как Бог на душу положит? У нас используется сложная структурная система хранения. Она очень точно отражает характер преступлений.
Ван Воссен презрительно усмехнулся:
— Разве, мистер Паскис? Вы уверены, что не заталкиваете дела в категории только по каким-то общим признакам? Неужели преступления настолько одинаковы?
Паскис хотел было сказать «да», но что-то его удержало. На этот вопрос не было однозначного ответа. А если он не мог ответить утвердительно, зачем тогда архив и три десятка лет напряженного труда?
— Вы хорошо знали Абрамовича? — спросил Ван Воссен, переводя разговор в другое русло.
— Он был моим наставником.
— Вы были знакомы с ним до болезни?
— Ну, мне трудно сравнивать, но когда я поступил на службу, он уже был несколько не в себе.
— А вы знаете, почему он свихнулся?
Паскис не ответил. Он размышлял над этим два десятка лет и не пришел ни к какому определенному выводу.
— Он сошел с ума, потому что искал принцип. Принцип, или теорию, или систему, которые могли бы охватить все преступления, проходившие через его руки. Он пытался найти модель — и не смог, надорвался, потому что такой модели не существует. Он искал Бога в человеческих деяниях, а обнаружил лишь разрозненные поступки тысяч людей. Никакой системы, никаких моделей, никакого смысла. Вот поэтому мне так трудно логически выстроить то, что я написал.