Старый слуга, первым поздоровавшийся с ними у моста, брел через мощенный неровным булыжником двор. За три часа он постарел на десять лет. Его подкосила не только безвременная смерть хозяина, но и сознание того, что пресекся род. Слуга пережил господ. Он служил в замке больше сорока лет трем поколениям д’Отвилье, а теперь замок перейдет к двоюродному брату молодого Гуго.

— Это был очень способный юноша, — говорил он о хозяине. — Пожалуй, даже слишком способный. Недаром считается, яркая звезда быстро сгорает. Его звезда закатилась, когда скончались родители. Кроме Гуго, у них, видите ли, не было детей, и мальчик поставил себе цель стать гордостью своей семьи. Он делал все, чтобы угодить родителям. У него просто сердце разрывалось, когда те отправили его в военное училище Пританэ в Ла-Флеш: он был одаренный юноша, но его дар требовал тщательного пестования. Думаю, Гуго понимал — полностью реализовать свой потенциал он сможет только в Париже, но в первую очередь им двигало желание не разочаровать отца и мать, хотя он просто изнывал от тоски по семье.

Все четверо перешли мост, повернули на запад, миновали группу полицейских и несколько служебных машин без номеров и направились к воротам вдоль крепостного рва.

— Вы, конечно, знаете, какая блестящая карьера ждала его в Совете кантонов…

Энцо вовремя вспомнил, что они близкие знакомые молодого д’Отвилье.

— …но когда он узнал о гибели родителей в той чудовищной автомобильной катастрофе, то уплатил за отказ от должности и вернулся сюда — скорбеть. Семь лет одиночества, — сокрушенно покачал головой старик. — Редко-редко съездит в Париж, когда этого требовали юридические или финансовые дела, а так в основном сидел, запершись в библиотеке, и читал, читал без конца. Или гулял по поместью. Зимой он пропадал часами, обходил пешком все окрестные холмы. Даже собаку не завел, не хотел больше, после… ну, вы знаете. Говорил, ни один пес не послужит ему так хорошо, как Утопия.

Дойдя до ворот, Энцо увидел трепетавшую на ветру желтую полицейскую ленту, натянутую вдоль опушки, и неразборчивые надписи голубым и розовым там, где ожидала группа gendarmes. Послышался нарастающий звук приближающегося вертолета. Монотонный рокот винтов разорвал теплый воздух, и вертолет начал снижаться над виноградниками, закончив недолгий перелет из Парижа.

Старый слуга напряженно вглядывался в ярко-голубое небо, стараясь разглядеть еще невидимый вертолет, а увидев, разочарованно отвернулся. Энцо шел рядом с ним, а Раффин с Шарлоттой — следом. Старик медленно брел вдоль рва, мрачно глядя в неподвижную воду.

— У вас есть какие-нибудь предположения, почему он это сделал? — спросил Энцо.

— Почему убил себя? — Старик покачал головой. — Ни малейших догадок. Скорее уж он покончил бы с собой после гибели господ д’Отвилье. — Он воздел руки и тут же бессильно уронил их, как бы демонстрируя тщетность догадок и невозможность заглянуть в чужую душу.

— А не страдал ли он в последнее время депрессией? — спросила Шарлотта.

— Молодой Гуго вообще был меланхолического склада. Ему всего-то исполнилось тридцать шесть… Но конечно, вы это и без меня знаете… Слишком юный, чтобы выдержать такие страшные потери, но он безропотно нес свой крест… — Старый слуга оборвал воспоминания. Похоже, он знал Гуго д’Отвилье с колыбели. — Не то чтобы в депрессии… — вдруг сказал старик и замялся, подыскивая нужное слово. — В возбуждении. Да, я бы сказал, последние дни он пребывал в нервном возбуждении. Проводил в кровати больше времени, чем обычно. Толком не питался. Слишком много пил. Правда, это у него давно вошло в привычку…

Отдаленный гул вертолета превратился в рев, и все четверо повернулись посмотреть, как он плавно скользнул к земле, резко замедлил полет, завис в воздухе и аккуратно опустился на траву. Боковая дверь открылась, и из чрева машины выбрался не кто иной, как судья Лелон, — его всячески страховал офицер в форме национальной полиции. За ними спрыгнул человек в штатском. Судья сразу заметил Энцо. Пригнувшись, он быстро выбежал из-под вращающихся винтов, выпрямился и провел рукой по взъерошенным волосам. Костюм его заметно помялся во время полета, и Лелон тщетно пытался вернуть себе сколько-нибудь внушительный вид. Он решительно направился к Маклеоду и его спутникам; заместители следовали за ним по пятам, как хорошо вышколенные собаки. Пилот вертолета выключил моторы, и лопасти винтов со стихающим воем замедлили вращение. По всему было видно, что миндальничать Лелон не расположен.

Остановившись в шаге от Энцо, судья закурил сигару и выдохнул сизый дым в горячий послеполуденный воздух.

— А вы настырный тип.

— Да, мне это многие говорили.

— Вас просили, — с нажимом произнес судья, — не совать липкие пальцы в горшок с медом. А вы, значит, опять за свое?

— Насколько мне известно, мы живем не в полицейском государстве. Пока, во всяком случае.

Судья презрительно посмотрел на Энцо:

— Вы дилетант, Маклеод. Вам же ясно сказано лично министром юстиции, чтобы вы оставили расследование профессионалам!

— От ваших профессионалов результатов можно ждать до пенсии, — вмешался Раффин.

Судья Лелон медленно повернул голову и свирепо уставился на него:

— А вы кто такой?

— Роже Раффин, — приятно улыбнулся журналист и протянул руку.

Лелон словно не заметил предложенного рукопожатия.

— А-а, журналист… — Он выплюнул это слово, словно от него разило тухлятиной.

— Совершенно верно. Я пишу о расследовании Энцо Маклеода, который только что обнаружил очередную часть останков Жака Гейяра. И когда завтра в «Либерасьон» появится моя статья, дилетантами читатели сочтут вас, господа. — Раффин проворно вынул из кармана маленькую записную книжку, раскрыл ее и ловко выдернул ручку из переплета. — Желаете прокомментировать?

Комментарий судьи Лелона ясно читался во взгляде, которым он сверлил журналиста. Если выражение его лица перевести в слова, это был бы самый нецензурный монолог за всю историю бесед представителей прессы с судьями.