Глава восемнадцатая
Утром в департаменте общественных работ им довольно легко удалось получить нужные сведения. Гросс представился арендатором собственности в том районе, а Вертен его адвокатом, и им без всяких вопросов показали записи о работах и срочном ремонте на этот год и на будущий. Графа 22 августа 1898 года была не заполнена.
— Учет работ ведется только в вашем офисе? — поинтересовался Гросс у служащего, прыщавого юнца, наверное, только что закончившего гимназию.
— Только у нас, — ответил тот, высокомерно поджав губы.
Они вышли на улицу. Дождь уже прекратился, и вообще погода налаживалась.
Теперь им предстояло получить предсмертную записку герра Биндера, что было много сложнее.
В полицейском управлении дежурный сержант проводил их в кабинет инспектора Майндля.
— Давно не виделись, — произнес инспектор наигранно-шутливым тоном. Но его настороженный взгляд выдавал отнюдь не веселое настроение.
Не иначе как получил взбучку от начальства, подумал Вертен.
Его подозрение вскоре подтвердилось. Когда Гросс поведал инспектору Майндлю свою обычную байку о подготовке материалов для «Архива криминалистики», тот вскинул руки и резким категорическим тоном ответил, что больше ничего для них сделать не может.
— Но почему, дружище? — спросил криминалист, разыгрывая наивность.
— Просто не могу, профессор Гросс. Все закончено.
— Что закончено? Наши отношения как коллег?
— Ладно вам, профессор, — возбужденно произнес Майндль. — Вы знаете, о чем я говорю. О вашей одержимости обнаружить абсурдную связь между убийствами в Пратере и другими событиями, чуть ли не мирового значения.
Гросс и Вертен сочли благоразумным на это не отвечать.
— Как вы не понимаете, — продолжил Майндль, — дело давно закрыто. Неужели вам больше нечем заняться?
Они продолжали молчать.
— Я же сказал, что не могу, — не унимался инспектор.
Его слова встретила тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене.
— Ладно, — в сердцах бросил Майндль. — Но это в последний раз.
— Конечно, мой друг, — быстро проговорил Гросс.
Десять минут спустя им был выдан пергаментный конверт с материалами по самоубийству Биндера, а также его книга заказов с белой наклейкой «Дело А14». Оно уже было закрыто, поэтому Майндль позволил им взять документы с собой, еще раз предупредив:
— И больше ко мне с такими просьбами не являйтесь.
Когда они вышли на Ринг-штрассе, Гросс хлопнул Вертена по плечу:
— Поторопимся, мой друг, нас ждет много работы.
В криминалистике анализ почерка имеет большое значение. Гросс это хорошо понимал и в своей первой книге «Расследование преступлений» посвятил вопросу большую главу.
— Принцип тут сравнительно прост, — произнес он, кладя на письменный стол Вертена материалы с образцами почерка Биндера. — Наша цель — выяснить, написана ли предсмертная записка его собственной рукой, и если да, то добровольно или под принуждением. Может случиться и так, что эту записку писал не он. Для этого ее нужно сравнить с другими записями, достоверно сделанными Биндером, и в другой обстановке. Вот они. — Гросс постучал пальцами по книге заказов в клеенчатом переплете. — В них следует искать графические и структурные особенности, присущие только этому человеку. Например, он мог писать букву «g» как-то по-особому, или делал в определенных словах орфографические ошибки, или использовал какие-то характерные выражения. Все это требует очень пристального изучения.
Неожиданно Гросс прервал речь и покинул кабинет, чтобы через несколько минут вернуться с лупой и микроскопом.
— Вы не представляете, Вертен, как много может сказать почерк человека. Например, у образованных он часто неразборчивый, хотя написание отдельных букв весьма похоже на шрифт, который им чаще всего встречается при работе с книгами и документами. Каракули докторов свидетельствуют об их постоянной занятости. Они всегда пишут в спешке. — Он раскрыл книгу заказов. — А вот легкий, единообразный и разборчивый почерк герра Биндера, торгового агента. Во время письма он не только двигал рукой, но и шевелил мозгами. Судя по почерку, герр Биндер был человек организованный и даже в чем-то утонченный.
Гросс рассмотрел в лупу запись в книге заказов, затем вгляделся в предсмертную записку.
— Интересно… интересно. — Он бросил взгляд на Вертена. — Ступайте, мой друг, чего вам тут скучать. Я буду этим заниматься еще долго.
Моментально забыв об адвокате, он положил предсмертную записку Биндера под микроскоп.
Вертену ничего не оставалось, как выйти прогуляться. Небо прояснилось, мостовые и тротуары высохли. Конечно, где-то рядом мог притаиться убийца, но Вертен успокаивал себя, что злодей не отважится напасть средь бела дня.
И все же время от времени он оглядывался. Убийца наверняка меткий стрелок, так что может уложить и с расстояния сто метров. Мимо протарахтел экипаж, процокали подковами лошади. Он напрягся, высматривая ближайшее укрытие. Убийца мог метнуть из кареты кинжал или отравленный дротик.
«Смогу ли я когда-нибудь снова насладиться неторопливой прогулкой по своему городу? — спросил он себя. — Неужели мы с Гроссом переступили опасную черту? Может быть, пришло время передать расследование профессионалам? Впрочем, какие профессионалы, если под подозрение попал наследник трона. Вон как заволновался Майндль. Ему, наверное, дали сверху какие-то указания».
На плечо Вертена легла тяжелая рука. Он резко развернулся, схватившись за рукоятку пистолета во внутреннем кармане пальто.
— Вертен, старина. Чего вы встревожились, как будто увидели привидение? Это всего лишь я. Как поживаете?
Вертен заставил себя улыбнуться.
— У меня все великолепно, Климт. Рад вас видеть.
Художник взял его под руку.
— Раз вы не на работе, тогда, может, заглянете ко мне пополдничать?
Он нес сетку с покупками — закуски, кондитерские изделия, бутылка рома.
— Почему бы и нет? — Вертен кивнул. — Прекрасная идея.
Вскоре они свернули во двор, где находилась студия Климта. Вертен в очередной раз восхитился этим кусочком живой природы в самом центре Вены. Лужайка с высокой травой, цветущие кусты в тени двух великолепных каштанов. В траве охотился крупный черно-белый котище. Климт позвал его, но тот даже не повернул голову.
— Серьезный охотник, — сказал Климт, открывая дверь студии, она оказалась незапертой. — Когда рядом мышь, я для него не существую.
Вертен попал в студию Климта впервые. В его представлении ее должны были населять грациозные натурщицы разной степени раздетости. А их встретила уборщица лет пятидесяти, которая тут же стала выговаривать художнику, что, мол, она только вымыла полы, а он кого-то привел и теперь они все тут затопчут.
Не обращая на нее внимания, Климт выложил покупки на большой стол в центре комнаты, предварительно сдвинув в сторону несколько эскизов углем. Уборщица удалилась, что-то ворча под нос. Вертен обошел студию, рассматривая незаконченные работы на нескольких мольбертах. Это были портреты, для которых позировали женщины из высшего света. С некоторыми Вертен был знаком. Климту каким-то чудом удавалось придавать этим матронам загадочный вид. Особая цветовая гамма и иконография делали этих, с точки зрения Вертена, совершенно неприметных дам персонажами экзотических сюжетов. На одной из картин он с удивлением обнаружил одну из дам совершенно обнаженной.
Климт проследил за его взглядом.
— Таков мой метод, Вертен. Вначале она позирует мне в чем мать родила, а затем я ее постепенно одеваю, накладывая один слой краски за другим. Это дает поразительный эффект.
— То есть все эти дамы позировали вам…
— Обнаженными, Вертен. Обнаженными. — Климт усмехнулся и налил ром в два непрозрачных бокала. — А что вас так удивило? До меня этот прием использовали и некоторые другие художники. Понимаете, так надо. Рисуя обнаженную натуру, я глубже проникаю ей в душу. А это позволяет мне изобразить ее не такой, какая она есть, а какой ей хочется выглядеть на картине.
Вертен остановился перед почти законченным портретом. Невозможно было представить, что для него женщина позировала вначале обнаженной.
Климт протянул ему бокал.
— Давайте выпьем. Судя по вашему виду, это сейчас не помешает.
Вертен залпом выпил ром, закусив сыром. Они сели. Климт налил ему снова, а потом еще и еще.
Затем наконец спросил:
— Вертен, что вас беспокоит? Ведь мы друзья. Надеюсь, вы тоже так считаете. Когда я пришел к вам за помощью, вы откликнулись без разговоров. Теперь пришла моя очередь. Так что давайте, рассказывайте.
Вертен молчал, разглядывая дымчато-коричневую жидкость в бокале.
— А то, что я до сих пор не оплатил ваш счет за адвокатские услуги, так извините, — спохватился Климт. — Понимаете, сижу сейчас без гроша в кармане. Мне должны гонорары за несколько портретов, давно должны, но все задерживают. С теми, у кого приставка к фамилии «фон», всегда так. Но как только получу деньги, тут же вам пришлю.
— Да при чем тут деньги, Климт? — Вертен глотнул рома. Слова художника его растрогали. Он слишком долго варился с Гроссом в одном котле, и вот сейчас ему неожиданно захотелось высказаться перед этим славным человеком, а заодно и проверить, не являются ли их теории плодом воображения.
И он рассказал художнику все, что произошло после похорон императрицы Елизаветы. Не скрыл даже размолвку с Бертой. Климт сидел молча, не перебивал. Кот влез в открытое окно и устроился у его ног. Художник дал ему кусочек торта. Кот понюхал, но есть не стал и зажмурился.
— Да, дружище, вы рискуете жизнью, — произнес Климт, когда адвокат закончил. — Зачем разыгрывать из себя полицейских? Художники должны писать картины, а полицейские ловить преступников. Верно?
— А если полицейские на службе у преступников, тогда как?
— Вы действительно подозреваете эрцгерцога?
— Это одна из вероятных версий.
Они помолчали.
— Тут ясно одно, — наконец проговорил Климт. — Вам нужна помощь.
— И чем вы можете помочь?
— Надо подумать. Мой отец был художник-гравер. Я ему в юности помогал и по ходу дела выучился довольно прилично подделывать разные подписи. У меня вообще способность подмечать особенности почерка и индивидуального стиля художника. Знали бы вы, сколько раз я подделывал подпись отца на своих гравюрах.
Криминалиста они застали по-прежнему изучающим письмена герра Биндера.
— Посмотрите, Гросс, кого я встретил случайно на улице, — объявил Вертен.
Гросс оторвался от микроскопа, чтобы рассеянно поздороваться с художником.
— Он пришел нам помочь.
— Чем? — буркнул криминалист, снова приникнув глазами к окуляру.
— В анализе записки Биндера.
Гросс удивленно вскинул брови:
— Я что-то не понимаю, Вертен?
— Все в порядке, профессор, — вмешался Климт. — Вертен рассказал мне о ваших приключениях в Швейцарии. И не нужно беспокоиться. Я умею хранить секреты и готов вам помочь. Отплатить добром за добро.
Климт быстро рассказал Гроссу о своем уникальном навыке, который приобрел, работая над гравюрами, и гнев на лице криминалиста сменился интересом.
Он встал, выпрямился, потянулся.
— Да, граверы действительно большие специалисты по всякого рода подделкам, но пока в своих расследованиях я от них никакой пользы не получил. Вот что, Климт, давайте устроим соревнование. Но должен вас предупредить, я много и внимательно изучал графологию.
— Я в этом не сомневаюсь, профессор. А теперь позвольте мне взглянуть на документы.
Гросс протянул ему книгу заказов Биндера и его предсмертную записку. Изучать на ней отпечатки пальцев не было смысла, их там была тьма-тьмущая. Сколько еще надо ждать, когда наконец полиция проснется и осознает ценность дактилоскопии и будет осторожно относиться к вещественным доказательствам?
Климт взял в левую руку книгу заказов, а в правую записку и внимательно вгляделся. Затем положил их на стол и достал из кармана сюртука очки в металлической оправе. Зафиксировал их на носу и снова вгляделся, шевеля губами, как будто читая вслух. После чего втянул носом воздух, хмыкнул и протянул материалы Гроссу.
— Тут все довольно просто.
— Вот как? — шутливо изумился Гросс. — Расскажите.
— Предсмертная записка явная подделка.
Криминалист посмотрел на Климта с возросшим интересом.
— А как вы это определили? — спросил Вертен.
— Сейчас объясню, — сказал Климт, усаживаясь в кресло. Вертен и Гросс тоже сели. — Вообще-то работа эта неплохая. Человек знает свое дело и очень верно подметил особенности почерка герра Биндера. Например, букву «е» он пишет на греческий манер, как эпсилон. И вы заметили, как он в слове «скальпель» меняет в конце местами «л» и «е». Это есть и в записке, и в книге заказов. Так что тот, кто изготавливал эту записку, предварительно хорошо поработал.
— Но вы разглядели, что ее писал другой?! — радостно воскликнул Гросс.
— Конечно, профессор. От таких, как мы с вами, это ему скрыть не удалось.
Гросс кивнул, с уважением разглядывая Климта.
— Но если там все так аккуратно сделано, — сказал Вертен, — как вы поняли, что это подделка?
— Вот именно эта аккуратность меня и смутила, — пояснил Климт. — Почерк в книге заказов и в записке совершенно одинаковый. Четкий, разборчивый. — Он посмотрел на Вертена. — Я спрошу вас, если вы пишете свое последнее послание, собираясь после этого вставить револьвер в рот и выстрелить, ваша рука будет такой же твердой, как и когда вы заполняли бланк заказа на три десятка скальпелей?
Вертен понимающе кивнул.
— Подделку выдает отсутствие признаков нервозности при написании записки, — продолжил художник. — А вы как считаете, профессор?
— Браво, Климт. — Гросс бесшумно зааплодировал. — Мое заключение точно такое же. Я тоже заметил отсутствие у Биндера волнения перед самоубийством. Заметьте, что записка написана пером номер два со стальным наконечником. Его нужно периодически окунать в чернильницу, и всегда будет получаться, что буквы, написанные перед очередным маканием, бледнее предыдущих. Если сравнить тексты в книге заказов и записку, то видно, что в книге заказов бледные буквы регулярно встречаются, а в записке они все одинаково черные. А это значит, что предсмертную записку Биндера писали заранее и пишущий все свое внимание сосредоточил на том, чтобы подделать почерк. Это у него неплохо получилось. И я скажу вам больше, — продолжил криминалист. — Изучая книгу заказов герра Биндера, я обнаружил, что он не мог убить фрейлейн Ландтауэр, поскольку на этот вечер имел алиби.
— Но ведь доктор из Клагенфурта… — начал Вертен.
— Тут вот какое дело, — прервал его Гросс. — В последнее время Биндер стал рассеянным, возможно, из-за болезни. На самом деле он побывал в Граце, но запись сделал в разделе, относящемся к другому месяцу. Рядом с фамилией доктора у него стоит дата «16-8-98», но в разделе книги заказов за июль. Стало быть, во вторник вечером он встречался с главным хирургом центральной больницы Граца доктором Баернхардтом Энгельсом. Я с ним хорошо знаком и поэтому сходил на телефонную станцию и позвонил ему. Доктор подтвердил, что Биндер действительно был в моем родном городе в тот самый вечер, когда была убита фрейлейн Ландтауэр. Ему пришлось подождать, пока доктор закончит вечернюю операцию. Энгельс сказал, что герр Биндер ушел от него примерно в девять вечера. Сверившись с расписанием движения поездов, которое лежит на вашем столе, Вертен, я обнаружил, что последний поезд в Вену отходит из Граца в девять тридцать, а первый утренний в шесть тридцать и ко времени его прибытия полиция уже давно обнаружила в Пратере тело фрейлейн Ландтауэр. Следовательно, Биндер к ее убийству не причастен. А значит, и ко всем остальным.
Хотя они это уже не раз обсуждали, но все равно открытие потрясло Вертена. Теперь версия из вероятной стала достоверной. Убийства в Пратере действительно были совершены для прикрытия устранения Фроша. По телу адвоката пошли мурашки. Он поежился.
— Похоже, друзья, вы нащупали какой-то важный след, — сказал Климт. — Но почему именно Биндер?
— Скальпели, — сказал Вертен. — Люди, организовавшие эти убийства, за нами следили. И знали, что нам известно о скальпеле с неровным лезвием.
Гросс кивнул.
— Когда Биндер беспечно оставил свою сумку без присмотра в кафе, настоящий убийца украл у Биндера такой скальпель. А затем свалил на него свои преступления. Теперь остается разобраться с отрезанными носами.
— Поскольку Биндер ни при чем, то, выходит, это никак не связано с сифилитическим психозом, — заметил Вертен.
— Да, — согласился Гросс. — Что еще может символизировать нос?
Вертен задумался.
— Тщеславие. Когда человек задирает нос.
— Или сует его в дела других, — добавил Климт.
— Нет. — Гросс махнул рукой. — Это должно иметь отношение к Фрошу, поскольку истинной целью был он.
— Может быть, какой-то особенный запах? — предположил Климт.
— Конечно. — Гросс хлопнул ладонью по подлокотнику кресла.
— Запах? — удивился Вертен.
Гросс тяжело поднялся с кресла и направился окну.
— Индейцы. Американские индейцы. Это может быть связано с их традициями. Если я не ошибаюсь, в племени сиу существует обычай отрезать носы неверным женам. А Фрош…
— …собирался открыть правду о гибели кронпринца Рудольфа, — закончил за него Вертен. — То есть совершить предательство.
— Но кто же это все делал? — спросил Климт.
— Тот, кто очень высоко ставит символы, — ответил Гросс, глядя в окно. — Для кого преданность важнее всего в жизни. Тот, кто считает себя вправе покушаться на жизнь кронпринца и императрицы. И тот, кто считает себя очень умным. — Он помолчал, затем добавил: — Ну насчет этого мы еще посмотрим.
Он разглядывает криминалиста, стоящего в оконном проеме дома напротив. Будь у него ружье, этот человек был бы уже мертв.
То происшествие в Женеве до сих пор не дает ему покоя. Все должно было выглядеть как несчастный случай. Так приказали. Зачем, спрашивается? Вместо того чтобы спокойно прикончить криминалиста и адвоката, пришлось организовать инцидент, закончившийся напрасной гибелью двух хороших лошадей.
А эта возня с трупами во время эпопеи в Пратере!.. Опять же — зачем? Ему пришлось тащить трупы под землей в специально экипированный подвал в Третьем районе, где были хирургические инструменты и чаны для сцеживания крови, которую он потом сливал в ближайшую канализационную трубу. Столько хлопот из-за ерунды. Если ему что здесь и нравилось, так это момент встречи с жертвой. Какой приятный она источала запах страха! А он спокойно сжимал голову и быстро поворачивал, слушая, как ломается шея. Такой приятный звук.
Ему ничего не объясняли. Конечно, он был солдатом, а приказ есть приказ. Но задавать вопросы себе он все же имел право. Что это у них за игра? В случае с императрицей ему пришлось переодеться кучером, а потом ринуться к ней, чтобы помочь. Умереть. И к чему бессмысленная суета с этим идиотом итальянцем? Ему легче было бы убить по-чистому десятерых, чем это.
Даже их встречи майор обставлял как в театральном спектакле. Он был уже давно подполковник, но для него навсегда останется майором. А последняя вообще была очень странная. Майор пришел, нарядившись монахом, и сидел все время с капюшоном на голове. В полумраке комнаты нельзя было ничего как следует разглядеть, и только спустя какое-то время он понял, что это вовсе не майор, а кто-то другой. Это случилось, когда его сутана чуть распахнулась и на груди блеснул кулон. Орден Золотого Руна. Непонятно, зачем все эти представления? Ведь речь шла всего лишь об убийстве, ни о чем больше.
Теперь вот нужно исправить ошибку, совершенную в Женеве. Такое с ним случилось в первый раз. Но больше не повторится. И плевать на приказы майора. Теперь он не будет пускаться на всякие ухищрения. Всадит этим двоим в голову по пуле, а дальше пусть разбирается полиция.