IV
– Ура, дорогой, ты вернулся! – воскликнула Сильвия радостно.
Начало было не из лучших.
– Вернулся! – сказал Реджинальд. – Ты знаешь, который час?
– Нет. Я оставила дома часы. А что, очень поздно?
– Половина первого, – ответил он холодно. И добавил: – Ровно.
Сильвия засмеялась. Очаровательно, как показалось бы любому, но не Реджинальду.
– А я все время думала, как поздно ты вернешься, и как я буду ждать тебя, ведь Голдерс Грин неблизко.
– Ну, все-таки не Манчестер.
– Конечно. Хотя я даже не знаю толком, где это. Я должна съесть сандвич. Элис просто прелесть. – Сильвия присела на ручку кресла и принялась есть. – Ты давно вернулся?
– Час назад, – ответил Реджинальд холодно. И добавил: – Почти.
– Дорогой, тебе не стоило дожидаться меня.
– Ты понимаешь, что я не знал, где ты?
– Я не могла сообщить тебе, дорогой, потому что плохо представляла себе, где ты. То есть где ты ужинаешь.
– Могла оставить записку.
– Я подумала об этом, но уже торопилась и к тому же была уверена, что вернусь раньше тебя. – Щеки ее чуть порозовели (никто, кроме Реджинальда, никогда не видел этого застенчивого румянца). – Я так люблю оставлять тебе записки и находить твои. Но в последнее время мы их почти не пишем. – И она тихонько вздохнула.
Но Реджинальд все еще был сердит, причем вдвойне. Во-первых, потому, что ее вечер в одиночестве, вызвавший у него угрызения совести, оказался плодом его воображения; во-вторых, потому, что натерпелся из-за нее такого страху.
– Где же ты все-таки была? – спросил он и, спросив, подумал, до чего глупо здесь звучит “все-таки”.
– На премьере в “Паласе”, дорогой, – ответила Сильвия весело и гордо, как будто ожидая восторгов по этому поводу.
Восторгов не последовало.
– В “Паласе”? Каким образом... кто же... и как...
– Меня пригласил лорд Ормсби.
– Ормсби! Ты шутишь, надеюсь! – воскликнул Реджинальд.
Ормсби! Отправиться на премьеру с Ормсби!
– Да нет же, не шучу, дорогой.
Что за глупости я говорю: “Ты шутишь, надеюсь!” Как персонаж из романа. И он рассердился на Сильвию еще больше, потому что она, разумеется, заметила, что он разговаривает как персонаж из романа.
– Вдвоем? – спросил он.
– Да, конечно. То есть мы пришли вдвоем, а там оказалось множество знакомых, и лорд Ормсби познакомил меня еще со многими людьми. Слева от меня сидел... забыла фамилию... человек, который просто в восторге от твоей книги и жаждет с тобой познакомиться.
Отправиться на премьеру с Ормсби – вдвоем! А потом думать, что при всем этом его могут заинтересовать восторги какого-то дурака по поводу его книги! Что же еще мог сказать этот бедняга сосед!
– Послушай, Сильвия, я думаю, ты знаешь, кто такой Ормсби?
– Ну, конечно, дорогой. Он владелец всех этих газет.
– Ты прекрасно понимаешь, что я говорю о другом. Я имею в виду его личность, его характер. Его репутацию – в отношении женщин.
Произнеся эти слова, он почувствовал, что сделал что-то непоправимое. Его любовь к Сильвии, ее любовь к нему, тайны их любви, известные только им двоим, ее верность – все это были вещи, о которых никогда не говорилось ни слова. Они существовали, они были несомненны; если начать в них сомневаться, миру придет конец. Он и не усомнился; но фраза, произнесенная им, как бы поставила их в категорию вещей, относительно которых сомнения возможны.
Рука Сильвии, протянутая к подносу, медленно опустилась. Она поглядела на него – сердито, обиженно, недоуменно? Он не мог бы сказать. Как мало он ее знает.
Я не знаю о тебе ничего, думал он, но так люблю тебя, что сердце сжимается. Ах, зачем я сказал все это? Не смотри на меня так. Скажи что-нибудь. Давай лучше устроим скандал.
Она тихонько вздохнула.
– Ну? – настаивал он.
– Дорогой, должна ли я знать репутацию всех людей, с которыми ты меня знакомишь?
Он не мог сдержать злости:
– Я не... Я хочу сказать... Ты прекрасно понимаешь, в чем дело.
– Я только спросила.
Несмотря на гнев, он оценил, как умно она поставила вопрос, и почувствовал гордость за нее; и рассердился еще сильнее, видя ее ум и самообладание.
– Одно дело, – принялся он объяснять ей терпеливо, как ребенку, – пойти в гости к даме в большой компании и совсем другое – отправиться в театр вечером вдвоем с мужем этой дамы.
Она не ответила. Она вновь протянула руку к подносу, налила себе немного лимонаду и выпила.
– Сильвия! – воскликнул Реджинальд, вдруг в ужасе поняв, что он сейчас наговорил и к каким непоправимым последствиям это может привести. – Ты же знаешь, я не... я хочу сказать, что это ничего... это не... я не хотел тебя обидеть... Просто у Ормсби такая репутация в отношении женщин, что люди, увидев тебя с ним в “Паласе” вечером... как раз именно там... станут говорить... люди, которые не знают тебя... я хочу сказать, начнут думать, кто, собственно, ты такая. Страшно вообразить... что они решат... именно с Ормсби.
Он замолчал и взглянул на нее из-под полуопущенных век. Она сидела с озадаченным видом; потом спросила:
– Почему ты сказал “как раз именно там”?
– Ну, ты же знаешь, кто такой Вено?
Она покачала головой.
– Вено? Какое странное имя.
– Это мулат, который поставил спектакль.
– Но что...
– Ормсби финансирует его – при условии, что имеет право выбора. – Реджинальд презрительно рассмеялся. – Можно сказать, что он обладает привилегированными акциями.
Настала тишина. На каминной доске тикали хозяйкины фарфоровые часы с пастушкой. Минуты, которых не вернешь. Слова, которых не вернешь. Но ведь ни одной минуты нельзя вернуть, нельзя вернуть и ни единого слова, а между тем мир продолжает существовать, и никто особенно не меняется, и ничего, в сущности, не случается. Глупо думать, что все это может что-то изменить в нашей жизни. Не может, правда, Сильвия? Часы продолжают тикать.
С тяжелым вздохом Сильвия поднимается.
– Мне было так хорошо, – говорит она. – А ты все испортил.
Она медленно, печально идет к двери.
– Сильвия!
Медленно, печально уносит свою красоту, и с нею мир, покой и уют покидают комнату.