Глава 6

Вернувшись, Петрусенко получил в работу дело по заводу Миллера. Там, в кузнечном цехе, попал под большой пресс один из рабочих. Со смятой, раздробленной грудью, он не дотянул даже до заводского лазарета. Цех встал на дыбы. В руках людей очутились кувалды, огромные щипцы для раскаленных болванок. Вызвана была полиция и солдаты. Когда к вечеру утихомиренные рабочие разошлись, в одном из углов пустого цеха нашли убитого мастера. Убит он был не пулей, не штыком, а сильным, проломившим голову ударом. А это значит, что, по-видимому, не солдатами, а кем-то из своих, цеховых. К тому же Петрусенко сразу стало известно, что погибший рабочий был вожаком цеховых смутьянов, а убитый мастер охотно сотрудничал с полицией. Ах, как не любил Викентий Павлович дела, где уголовщина сливалась с политикой. А их последние годы стало больше. Не любил потому, что испытывал смятение: ему часто казались симпатичными эти подследственные, хотя и долг, и верноподданнические чувства требовали иного к ним отношения. То ли дело чистая уголовщина — тут Викентий ощущал себя в своей стихии, хотя и здесь встречались далеко не однозначные субъекты.

Впрочем, следователь был рад, когда заводское дело у него быстренько забрала жандармерия. А тут на него обрушилось свое горе.

Муж сестры, Владимир Кандауров, был опытный инженер по строительству дорог. Еще в начале весны он уехал в Крым прокладывать трассу через Байдарский перевал. Дважды наезжал навестить семью и каждый раз забегал повидаться с Викентием. Оба они любили друг друга, и Викентий не только радовался за сестру, но и испытывал благодарность: в ее муже приобрел настоящего друга. Когда недавно в письме Владимир мимоходом упомянул, что немного прихворнул, сестра и брат встревожились: они отлично знали, как он не любит жаловаться. И если уж не удержался, написал… Катерина всегда помнила о том, что у мужа больная печень, а уж как он работает на износ, ей прекрасно было известно. Она решила поехать в Крым. Поскольку путешествие предстояло не увеселительное, сынишку Митю оставила в семье брата. Что случилось с Владимиром, чем он болел, Викентий так никогда и не узнал. Среди бела дня сошла с гор каменная страшная лавина, погребая под собой деревню, где размещались строители, и часть дороги, как раз ту, где шли работы. Погибло человек двадцать. Среди них Владимир и Катя — его, Викентия, родные люди!

Он поехал на место трагедии. Среди виноградников и цветущего дрока, с горы, больше похожей на некрутой холм, заросший тонкостволыми благоухающими деревьями, протянулась широкая полоса словно срезанного гигантским ножом обнаженного пласта земли. Страшно было это перепаханное неживое поле, заканчивающееся в долине грудой валунов, из которой торчали вывороченные корни деревьев, расщепленные стволы и то, что казалось неясным мусором, а на самом деле было вздыбленными обломками жилых строений. Два почти целых домика на самой границе навороченных каменных глыб выглядели чудом, не реальностью. Это было все, что уцелело от деревни.

Разобрать завал казалось невозможным. Съехавшиеся родственники погибших решили не тревожить эту общую могилу. Викентий вернулся домой, привезя в мешочке дробленные камень, дерево, бурую землю — частицу того, что там, в ван, покрывало тела сестры и зятя. На городском кладбище урну с этим прахом зарыли в символической могиле, поставили памятник. «Чтоб было куда Мите прийти помолиться о родителях», — сказал Викентий. Людмила плакала и просила мужа не говорить мальчику о смерти отца и матери. «Пусть думает, что они уехали далеко и надолго. Ведь он еще такой маленький!» Но, пересилив сжигающую сердце жалость, Викентий решил, что нельзя обманывать даже маленького мужчину… Племянник остался жить у них.

За всеми минувшими событиями Петрусенко совсем было забыл так и не начатое толком дело о Захарьеве. Но оно само о себе напомнило. Однажды, в середине жаркого дня, к нему в кабинет заглянул Сергей Никонов.

— Прошу прощения, — проговорил с очень значительным выражением лица. — Викентий Павлович, важное сообщение!

— Зайдите, Сергей Григорьевич, присядьте, мы сейчас заканчиваем. — Петрусенко кивнул на кресло. Потом, обратившись к своему посетителю, предложил: — Что вы говорили, господин Саватеев, продолжайте, я слушаю.

Он незаметно подмигнул Сергею, словно хотел сказать: «Сейчас развлечешься!»

Немолодой тщедушный человек быстренько глянул на Никонова, заерзал на стуле:

— Ах, господин следователь, и вы не поняли моих чувственных поступков! — произнес он слезливо и значительно. — Но вы человек молодой, возможно, страстные порывы еще не разгорались в вашей груди. Но она, супружница моя бывшая, как же она не поняла! Не ответила взаимностью!

У Никонова поползли вверх брови. Он видел, что Викентий еле сдерживает смех и оттого кажется особенно серьезным.

— Хорошо, хорошо, — он прервал собеседника. — Ваши пылкие чувства мы оценим по закону. Так что идите пока, но из города — ни ногой, пока иск пострадавшей рассматривается.

С достоинством поклонившись, тщедушный выскользнул за дверь, приговаривая: «Пострадавшая! Боже мой!» — тоном непонятого героя.

— Ну, Сережа, развеселил он меня! Это не история, а анекдот. — Петрусенко щелкнул пальцами по протоколу. — Этот субчик прожил с супругой четырнадцать лет, два месяца тому назад развелся. А на днях они случайно встретились на улице. Саватеев уговорил жену зайти к нему на квартиру. Женщина рассказывает, что долго колебалась, но он так извинялся, каялся и печалился, что она согласилась. Что там у них произошло — Бог весть, но в итоге он откусил у нее нос!

— Ого! Так-таки и откусил?

— Представь себе, самый кончик, но — да! Бедняжка лежит сейчас в больнице после операции по пришиванию носа на прежнее место!

— Да, порывы в самом деле страстные. Но нам, молодым, не понять — огонь в груди не разгорелся!

Приятели посмеялись. Никонов радовался, видя улыбку у Викентия на лице, чувствуя, что после пережитой беды к товарищу возвращается обычное остроумие и веселая удача.

— А теперь, Викентий, — сказал он, — слушай то, с чем я к тебе пришел. Объявился Захарьев Василий Артемьевич.

У Петрусенко блеснули глаза.

— Где объявился? Дома?

— Нет, у нас в городе. Причем, сам написал заявление в полицию: обворовали его. Правда, никто особо не обратил внимание на фамилию заявителя, пока не пришла по его жалобе женщина…

— Какая женщина? — Викентий Павлович встревожился. — Ничего не пойму!

— Эта женщина у меня в кабинете. Пойдем со мною, сам во всем по порядку разберешься.

Пока шли по коридорам да спускались со второго на первый этаж, Никонов рассказывал:

— А я, знаешь, тоже все еще по тому, яковлевскому, делу работаю.

— Григория Карзуна ищешь?

— Да, пропади он пропадом! Впрочем, и пропал. Я уж решил, что или уехал куда подальше от родных мест, или, как Иван, выполнил долг, казнил себя, да только мы об этом сведений не имеем, осталось тело неопознанным. Сомнения, правда, большие у меня на этот счет имеются. Я ведь его биографию вот как изучил! В душу влезть пытался. И не верится мне, что он себя порешит, не тот человек. Гонтарь — совсем другой, а Карзун — не-ет! А тут мои сомнения подтвердились, буквально на днях ниточка появилась. По этой зацепке завтра пойду мадам Хазанович шустрить.

— Давненько старая Выпь не появлялась на свет. Таилась.

— Таилась, но делишки свои не бросала. Вот и навещу ее завтра… Заходи.

Никонов распахнул дверь своего кабинета. Сидевшая на диванчике у стены женщина встрепенулась, поднялась. Викентий Павлович был разочарован. Признаться, он ожидал увидеть женщину, ради которой Захарьев мог оставить Ксению Владимировну. А тут перед ним была явная простолюдинка, да еще и пожилая. Испытав разочарование, Петрусенко в то же время и обрадовался: нет, здесь явно не любовная интрига. Госпожа Алисова и в самом деле была из бывшей прислуги. Не так давно она приобрела небольшой дом и теперь сдавала жилье квартирантам. Месяц тому у нее поселился Захарьев. Квартирант оказался буйным: то приводил домой приятелей и девиц, то сам исчезал на несколько дней и появлялся уставший да испитой. Скоро он, видимо, прокрутил все свои сбережения, а, может, и влез в долги. Сам ли тогда придумал, или кто из дружков подсказал ему «оригинальный» способ добычи денег. Он написал в полицию заявление о том, что в его отсутствие, когда была дома одна хозяйка, у него из чемодана пропало 275 рублей. «Или добровольно верни деньги, или тебя арестуют, в тюрьме сгниешь», — такой выход он предоставил хозяйке. Женщина испугалась и согласилась. В полицию пришла за удостоверением личности: без него в банке денег не выдадут. По счастливой случайности попала к младшему следователю Никонову. А тот, услышав фамилию и имя квартиранта, заставил ее все рассказать, убедив, что поверит ей и поможет. И теперь госпожа Алисова вновь повторила свой рассказ уже для Петрусенко.

Выслушав женщину, Викентий Павлович посмотрел на Никонова. Они друг друга поняли: что-то не похож нарисованный образ на помещика Захарьева — бывшего офицера, богача… А там — кто знает.

— Скажите, какой он из себя — ваш квартирант?

— Молодой, белобрысенький, высокий. Шумный очень… — Женщина с надеждой глядела на Петрусенко.

— А где он сейчас?

— Да дома должен быть. Я как уходила, он опять завалился.

— Вот и ладненько, — подхватил Никонов. — Сейчас мы и съездим к вам, познакомимся. Мы давно хотим с ним повидаться!.. Я к дежурному, за коляской, да, Викентий Павлович?

— Гони, — сказал Петрусенко с внезапной хрипотой в голосе. — Поглядим…