Глава 15

Иван Гонтарь приподнялся с травы, посмотрел серьёзно на Захарьева.

— Вот-вот, такие дела, милок. Я как решил, так и сделаю, а уж Гришка себя лишать жизни не станет. Лют он нынче, ох как! И особо на тебя и твою девку — все мне уши прожужжал, как скрутит ее.

… Уже знакомым Викентию Павловичу плавным движением Захарьев отбросил окурок. Он тяжело дышал, словно заново переживал те же чувства.

— Верите ли, вдруг враз поднялось у меня в душе все, что последние годы пытался я подавить, забыть, от чего хотел отречься! После свадьбы ведь уехал сразу, увез Ксению — подальше, подальше… Ах, что говорить! Тогда, на пчельнике, вмиг важным, нужным и реально существующим стало лишь то, что связано с Лидой. Страх за нее, за то, что каждая минута промедления будет для нее губительной, воображение того, как Карзун входит в комнату, хватает ее за руку… А Иван добавлял: «Мы с ним порознь шли, а я вот уже на месте. Гляди, он, может, тоже сейчас добирается до города…» Хотел я на Воронке до Белополья мчаться, да пожалел коня. Оттуда он дорогу обратно мог и не найти, пропасть или попасть в чужие руки. Отпустил его прямо от озера, а сам через лес, луга короткой дорогой на станцию. Да так оказалось и лучше, незаметно уехал.

Петрусенко все еще дымил трубкою, и они продолжали стоять на крыльце, уже хорошо видя лица друг друга.

— Что же вы думали, Василий Артемьевич, жена не станет искать вас?

Захарьев поморщился, как от боли.

— В те минуты ни о чем не думал. А через день прикинул — удачно получилось. Когда Иван свое обещание исполнит, и станет известно, кто он есть, спишут мое исчезновение на него. Будут думать: Ванька-смертник, бегляк сдушегубничал над барином. А я опять неуловим: навсегда исчезнет Захарьев и появится Зубров.

— А как же ваше состояние?

— Половину его я давно, еще перед женитьбой, оформил в двух крупных банках на имя Зуброва. Как чувствовал — пригодится… А признайтесь, Викентий Павлович, не было ли моей главной ошибкой то письмо злополучное? И Ксению толком не успокоил, и вас не отпугнул. Может, наоборот, письмо и подтолкнуло вас на поиск?

Петрусенко прищурился хитро:

— Тайна следствия, господин Захарьев. Хотя резон имеете: появление письма говорило о том, что или вы живы, или кому-то нужно, чтобы вас считали живым. Но были и другие моменты. Паспорт ваш каким образом попал к Карзуну?

Захарьев махнул рукой, бросил взгляд через плечо на дверь.

— Знаете, я когда увидел Лиду, — столько лет втайне мечтал о ней! — такую красивую, невредимую, обо всем на свете забыл, счастлив был. Потом, когда заснул поздно, она вещи мои прибирала и наткнулась на паспорт. В то утро я взял его, поскольку намеревался к мировому посреднику заехать, бумаги деловые оформить, кредиты, счета. Лида нашла, заглянула, незнакомую фамилию прочла… Я-то говорил ей, что за годы нашей разлуки я отошел от всех прошлых дел и дружков, что будем мы жить с ней иначе. Но она испугалась, что этот чужой документ украден или, спаси Бог, с убитого взят. Отдала его матери, велела спрятать получше. Через два дня купил я этот дом, мы переехали. Фору нам дал Карзун, спасибо ему: не сразу в город пошел, боялся, прятался. Когда же добрался, мы с Лидой у Брысиной уже не жили. О том, что Лида со мной, с Зубровым, я наказал Галине Ивановне не скрывать. Уж если он кого побаивался, то только меня. Но встречаться с ним не хотел… Как он нашел мой паспорт — Бог весть. Но заставил Брысину сказать, что у Зуброва взят.

В конце улицы показался экипаж полицейской управы, подъехал, остановился напротив. Из-под закрытого верха выглянул Никонов.

— Викентий Павлович! — крикнул. — Долго беседуете. Все в порядке? Я своего подопечного давно уж сдал по инстанции.

Он с любопытством поглядывал на Захарьева. Петрусенко кивнул:

— Порядок, Сережа. Езжай, отсыпайся. — И добавил уже кучеру. — Как отвезете господина Никонова, так возвращайтесь сюда, за мной.

Экипаж укатил, а мужчины с крыльца все смотрели ему вслед. Наконец Викентий сказал:

— Что же мне делать с вами, Василий Артемьевич? Состава преступления нет, запроса о вашем розыске тоже нет. Распрощаться и забыть?

Захарьев грустно поглядел на него, грустно улыбнулся:

— А мне-то что делать? Боже мой! Ведь казалось: все, решил, прочь сомнения! А теперь по ночам не сплю, иной виной терзаюсь.

И обхватив руками голову, прошептал горестно:

— Что за судьба моя проклятая! Вечно разрывать надвое и душу, и сердце, и самого себя!

Никогда за прошедшие годы не забывал Викентий Павлович этой истории. Однако никогда и не интересовался особо судьбою Василия Артемьевича. О Зуброве он ни разу ничего не слыхал. То ли, как ужe бывало, сгинул Зубров без следа, приняв иную ипостась, то ли стал жить добропорядочно и безбедно, как и обещал Лиде. А значит, в криминальные хроники но попадал. Коли так, прямой резон — думал Петрусенко, — уехать им подальше из города. Может, так оно и случилось.

А о каком-то помещике Захарьеве мимоходом вести долетали. Но тот ли это человек, иной — Петрусенко не уточнял. У покойного Артемия Петровича родня небольшая, но все же имелась.

Нет, конечно, любопытство иногда сильно мучило Викентия. Но было и другое чувство, оно удерживало, не давало пуститься в розыск. Чего он боялся? Узнать, что в Захарьевке живет тщетными надеждами и ожиданиями хрупкая сероглазая женщина? Или о том, что брошенная смуглая красавица пошла по рукам уголовной шушеры? Что выбрать, кого пожалеть! Он не ведал. Потому и не пытался поставить точку в странной и запутанной истории, которую писал сам для себя в поезде по пути из Санкт-Петербурга.