Книга: Печаль на двоих
Назад: ГЛАВА 4
Дальше: ГЛАВА 5

Джозефина Тэй (без названия) Черновик № 1

Уайтчепел — Ислингтон, пятница, 14 ноября 1902 года
Часы на шпиле Сент-Мэри едва пробили четыре, когда Энни Уолтерс пересекла расположенную в районе Уайтчепел-Хай-стрит и потрусила в сторону харчевни Локхарта, не сводя глаз с вывески, на которой два ряда белых букв однозначно свидетельствовали о том, чем потчевали в данном заведении. В эти послеполуденные часы, в пятницу, широкая улица была запружена народом — правда, малолюдной ее Уолтерс никогда и не видела, — и сквозь высыпавшую на улицу толпу Энни решительно ринулась на дорогу, почти пробежав последние несколько ярдов, чтобы увернуться от стремительно приближавшегося трамвая. Ступив же на тротуар и почувствовав себя в безопасности, она прислонилась к фонарному столбу, чтобы отдышаться, и проводила глазами удалявшийся вагон, раздумывая о том, как было бы хорошо, если бы ее собственная жизнь шла по накатанной колее вроде привычно скользящего по рельсам трамвая.
В ноябрьском воздухе стоял какой-то противный, дымный запах, а заведение Локхарта, хоть и не было из самых желанных, снаружи выглядело довольно привлекательно. Прошатавшись по улицам города почти целый день, Энни, прежде чем избавиться от ребенка, хотелось пусть немного погреться в тепле. Она переложила младенца на левую руку и толкнула дверь харчевни, добавляя следы своих грязных пальцев к слоям грязи на медной засаленной ручке, напоминавшей посетителям, что заведение обслуживает трудовой люд и церемонии тут не в ходу. Нижний этаж харчевни был уже битком набит, но Энни в любом случае предпочитала менее посещаемый второй этаж и, поднявшись по ступеням, направилась к столику в углу, как можно дальше от стойки. Публика вокруг представляла собой обычную смесь: докеры, таксисты, хозяева мелких ларьков, уличные женщины и некий народец, который, казалось, не имел определенных занятий, но для еды в харчевне кое-какие деньжата всегда мог наскрести. Кивнув одному-двум знакомым, Энни уселась за столик с видом человека, который никому не позволит совать нос в ее дела.
Обслуживание у Локхарта было сведено до минимума, и не успела Энни усесться за стол, как официантка плюхнула перед ней кружку с какао.
— Будете есть? — резко спросила она, казалось, совершенно не заботясь о том, что ей ответят.
— Как обычно, — сказала Энни, и женщина кивнула.
Какао было сладким и таким горячим, что жгло губы.
Энни рассеянно потягивала его из кружки, размышляя над тем, показалось ей или нет, что женщины возле стойки обменялись понимающими взглядами, однако когда официантка вернулась, она беззвучно поставила на стол тарелку с сосисками и пюре и удалилась, оставив Уолтерс наедине с едой. Пища была, как всегда, простая и вкусная, но Энни почему-то ела с меньшим удовольствием, чем обычно, ощущая на своих коленях тяжесть младенца и понимая, что неписаные правила этого заведения вот-вот будут нарушены. Женщины возле стойки болтали без умолку, вроде бы не обращая никакого внимания на посетителей, но Энни инстинктивно чувствовала, что ей без перепалки отсюда не уйти. И точно — не успела она закончить есть, как к ней подошла молоденькая официантка.
— Что у вас там такое? — спросила она, забирая пустую тарелку, но при этом не собираясь никуда уходить.
Энни, пытаясь прикрыть малыша, опустила руку на тельце, но неловким движением нечаянно отвернула шаль, в которую он так тщательно был укутан. Она в ужасе взглянула на открывшееся взору личико — бледное и неподвижное в ярком свете комнаты.
— Младенец, — сказала Энни, понимая, что врать бессмысленно.
— Какой-то он неподвижный.
Энни рассмеялась — придушенным, искусственным смехом: в панике она ничего другого не могла из себя выдавить.
— Это ничего, скоро бедняжка будет в полном порядке. Я, видите ли, медсестра, — добавила Энни, заметив, что девушка не сводит с нее недоверчивого взгляда. — Везу его назад в Финчли, туда, где лежит его мать. — Она встала и полезла в карман за деньгами, что получила в среду от Амелии Сэч. — Мне надо бы поторопиться.
— Хорошо бы он проснулся. — Официантка потянулась к щеке ребенка, чтобы погладить.
Энни торопливо отпрянула.
— Не думаю, что вам это понравится, — резко сказала она, завязывая шаль. — Так разорется, что не обрадуетесь. И уж не знаю, что на это скажут ваши посетители.
На стол упала горстка монет — больше, чем требовалось за еду, но Энни и пальцем не пошевелила, чтобы забрать лишние деньги. Вместо этого она тесно прижала к себе младенца и, стараясь идти размеренным шагом, двинулась к выходу. Краем глаза заметила — или ей показалось, — что девушка устремилась за ней, но Энни уже была на лестнице и стремглав ринулась по ступеням, больше не заботясь о том, привлекает она чье-то внимание или нет.
Очутившись на улице, Энни зашагала в сторону Сент-Мэри, почти не разбирая дороги и озабоченная лишь одним: как можно быстрее скрыться от любопытствующих взглядов официанток харчевни. Дойдя до перекрестка, она свернула налево, на Коммерческую улицу, и привалилась к стене углового дома. Сердце колотилось с такой силой, что ей показалось, будто она может вернуть к жизни этого прижатого к груди мертвого ребенка, и она несколько раз глубоко вдохнула, чтобы прийти в себя. Она знала, что наговорила лишнего и сделала большую глупость, упомянув Финчли, но у нее сдали нервы. В любом случае, зачем ей укрывать Сэч? Она столько всего в жизни натерпелась, с какой стати ей одной за все отдуваться?
Немного успокоившись, Энни зашагала вдоль Коммерческой улицы. Рынок уже давным-давно закрылся на ночь, и его мрачное чрево сдалось на милость пропащим и бездомным, а сама улица — возбужденно кипящая в дневное время — теперь, словно истощив силы, казалась безликой и сонной. Это состояние бессилия Энни в последнее время было хорошо знакомо. Даже в молодости, когда она день и ночь работала не покладая рук, Энни ни разу не чувствовала себя такой усталой, как теперь, и легкий, тянувшийся из боковой улицы, меланхолический запах папирос почему-то напомнил ей о бессмысленности ее жизни.
Она бросила взгляд на высившееся на углу Уайт-лайн-стрит здание «Пибоди траст», и оно напомнило ее собственную жизнь в многоквартирном доме на Друри-лейн, где Энни прожила с мужем целых двадцать четыре года. Их дом — он тоже принадлежал «Пибоди» — отличался такой же угловатостью и также победоносно выставлял напоказ свое уродство, столь характерное для зданий, предназначенных бедным. Энни провела всю жизнь в подобного рода местах: в сиротском приюте, больнице — где она когда-то познакомилась с Сэч, — многоквартирных домах, и теперь ей казалось, что покровители всех этих заведений специально держали бедных в уродливой обстановке, точно их жизнь и без того не была насквозь уродливой.
Правда, в комнатах на Друри-лейн люди хотя бы жили общиной. Но с тех пор как умер ее муж, Энни превратилась в одну из тех потрепанных, неприкаянных лондонских женщин, что кочуют из одной узкой постели в другую, меняя свои имена, чтобы их не настигли кредиторы. Столько разных имен, столько поспешных уходов и плотно захлопнутых дверей, за которыми столько всяких тайн! И для чего? Может, было бы лучше, если бы в свое время кто-нибудь сделал с нею то, что она недавно сделала с этим безжизненным младенцем?
Энни самой короткой дорогой через Брашфилд-стрит двинулась к железнодорожной станции. На другой стороне путей, напротив двери в свете фонаря, уставившись неподвижным взглядом в пустоту, стояла бледная темноволосая девочка. Энни подумала, что девочке, должно быть, лет пять-шесть, и она хороша собой, но пройдет немного времени — голод и невзгоды уничтожат ее уважение к себе и ее красоту так, словно их не было и в помине.
Энни вдруг поняла, что притягивало бездетных женщин к дверям Амелии Сэч: желание заполучить ребенка, пока он еще совсем мал и соприкосновение с улицей не оставило на нем свой неизгладимый след, — но это понимание не в силах было затмить мысли о тех, кого не взяли на воспитание и от которых они избавились совсем другим путем. И в девочке, что стояла по ту сторону путей и теперь внимательно смотрела на Энни, казалось, воплотились души всех детей, чьи жизни были загублены. Однако Энни никак не могла понять: взгляд девочки обвинял ее или благодарил?
На Ливерпуль-стрит надвигался час пик, и сотни мужчин и женщин уже стремительным потоком стекались к поездам — пригородным и дальнего следования. Энни на мгновение остановилась на нависшем над платформами пешеходном мостике, посмотрела вниз, на толпу темноцветных пальто и плащей, и подумала: пора. В последнее время ей становилось все труднее и труднее обретать то необъяснимое состояние покоя, которое она прежде испытывала наедине с младенцем. В глубине души Энни знала, что такое состояние не может длиться вечно. Дамская комната ожидания находилась возле платформы номер один, и Энни, воспользовавшись возможностью уединиться, убрала с тельца малыша все, благодаря чему его впоследствии могли опознать, а потом, торопливо прошагав под арками, прошла на станционный двор. Оттого, что было темно и в воздухе стоял терпкий запах дыма и копоти, она остановилась у первой же кучи угля. Оглянувшись через плечо и убедившись, что никто за ней не следит, Энни осторожно опустила свою ношу на землю, взяла лежавшую поблизости лопату и принялась разгребать уголь в нижней части горки, для того чтобы он стал сыпаться сверху и полностью прикрыл крохотный сверток.
Не оборачиваясь, она вышла со станции и принялась бесцельно бродить в округе, только чтобы оттянуть время возвращения к себе домой на Дэнбери-стрит. Не в силах даже представить себе, как проведет этот вечер дома в одиночестве, Энни переходила из кабачка в кабачок, полная решимости потратить все до последнего пенни из тех денег, что ей заплатила Сэч, на единственно доступное ей теперь утешение.
Когда у нее осталось всего лишь несколько пенни на проезд домой, она села в автобус, направлявшийся в Ислингтон, и сошла возле канала. Стал накрапывать дождь, и Энни торопливо двинулась по Ноэль-роуд, чтобы оказаться поскорее дома и успеть уснуть до того, как протрезвеет. Она шла по узкой тропинке, ведшей к черному ходу, в полной темноте, ощупывая тянувшийся вдоль нее забор и внимательно считая ворота, чтобы не пропустить нужную калитку. Энни легко нашла свой дворик, но он был такой крохотный и настолько забит всякой всячиной, что она споткнулась о велосипед полицейского и с грохотом уронила его на землю, сильно ободрав голень о педаль. Энни негромко выругалась, потерла ногу и тут же увидела, как внизу зажегся свет: ясное дело, сегодня ей не удастся проскользнуть к себе незаметно. Она неохотно поднялась по ступеням к задней двери, сознавая, что от нее вовсю разит джином. Но какое это теперь имело значение?
— Миссис Уолтерс?! — раздался голос с кухни, и Энни мгновенно сообразила, что у нее нет другого выхода, кроме как хорохориться и вести себя так, будто ничего не случилось.
Ее хозяйка сидела рядом с миссис Спенсер — жиличкой со второго этажа. Женщины пили чай, и Энни не составило никакого труда догадаться, о чем они только что беседовали.
— Так вы уже без младенца? — словно прочитала ее мысли миссис Сил.
— Ну да. Я отнесла его в новую семью. Я же вам говорила. — И не задумываясь она вдруг бросила им через стол одежку, которую сняла с малыша, наслаждаясь шоком на лицах обеих женщин. — Вот она, можете использовать для вашего ребенка. Моему она уже больше не понадобится.
Миссис Сил взяла в руки вязаный ботиночек.
— Бедный малыш. Таскают его с места на место. Хорошенькое начало жизни.
— Ха! Нечего жалеть эту малютку, — с издевкой возразила Энни. — Она теперь у знатной леди на Пиккадилли. Дама за нее заплатила сто фунтов, и девочка будет ее наследницей.
— А мне казалось, вы говорили, что это был мальчик? — бросив взгляд на мисс Сил, произнесла миссис Спенсер.
Энни на мгновение смешалась: она совершенно забыла, что солгала им про пол ребенка, когда принесла его к себе домой, хотя только Богу известно, почему ей пришло в голову, будто эта ложь ее как-то защитит.
— Я ничего такого, Минни, не говорила, — вызывающе сказала Энни. — Вам, наверно, послышалось.
— Наверное, послышалось, — поспешно согласилась миссис Спенсер. — Ошиблась я. Простите великодушно.
Пробурчав «спокойной ночи», Энни пересекла гостиную и зашагала к себе в комнату. Войдя, она тотчас заметила, что кто-то здесь рылся: детские вещички лежали не на том месте, и Энни точно помнила, что, уходя, закрыла ящик, где хранила молочную бутылочку и хлородин. Что ж, все ясно: нужно отсюда убираться, и не мешкая. Хотя, если судить по выражению лица девицы, что поселилась теперь у Амелии, ее услуги там понадобятся не скоро, а быстро найти новую комнату ей навряд ли удастся. Пусть это и опасно, но, наверное, придется принести сюда еще одного младенца, а там будь что будет.
Если бы Сэч знала, что их могут вот-вот обнаружить, то пришла бы в ужас. Энни испытывала даже некоторое удовольствие от мысли, что она потянет за собой Амелию. А если получится, то и Эдвардс тоже. Сэч и эта красотка явно что-то замышляют. Не может быть, чтобы Эдвардс для нее только убирала и стряпала. Энни бы не удивилась, если б узнала, что они хотят от нее напрочь избавиться. Но будь она проклята, если им это позволит — только не теперь, после всего того, что Энни уже сделала. Правда, и кроме них полно женщин, которым ее служба очень даже сгодится.
Налив в кружку остатки купленного накануне молока, она, чтобы покрепче уснуть, добавила к нему пару капель хлородина. Но стоило ей лечь в постель, как Энни поняла, что этих капель не хватит, чтобы заглушить гремевший в мозгу неумолчный шум: рокотание отбывающего поезда и кашель задыхающегося в ночи ребенка.
Назад: ГЛАВА 4
Дальше: ГЛАВА 5