37
— Индийский фокус с веревкой считается не только самым загадочным трюком, — говорит нам Фредерик. — Он почти такой же древний, как Гималаи. Согласно некоторым источникам его исполняли в Древней Греции и Египте за несколько столетий до рождения Христа. А шестьсот лет назад этот трюк видел Марко Поло.
Мы сидим на бревнах, положенных рядами перед почти полностью открытой сценой, позади которой растет высокое и ветвистое грушевое дерево.
Гремит барабан, и на сцену выходит факир в одеянии монаха, с белой бородой мудреца и темными глазами бродячего торговца змеиным маслом. С ним мальчик-туземец лет десяти в чалме и набедренной повязке.
После длительной жестикуляции и произнесения заклинаний, как я понимаю, на местном языке, старик просит мальчика более-менее ясно, чтобы тот залез на дерево и что-то достал.
— Плод, который дозволено вкушать только богам, — шепчет Фредерик. — Его стерегут джинны, скрывающиеся на дереве.
Факир стоит перед плетеной корзиной и играет завораживающую мелодию на флейте.
Я ожидаю, что сейчас вылезет злобная кобра, но на самом деле появляется конец веревки. Веревка поднимается все выше и исчезает в листве деревьев.
— Ее поднимают тонкой нитью или, может быть, рыболовной леской, — шепчу я Фредерику, а он равнодушно пожимает плечами.
После того как конец веревки скрывается в кроне дерева, мальчик, выслушав наставления факира, хватается за веревку и начинает взбираться по ней.
Зрители вскрикивают в изумлении, когда он, перебирая руками, добирается до верха и исчезает в листве.
Факир смотрит на дерево, ходит по сцене и кричит что-то мальчику — очевидно, чтобы он спускался с плодом.
Но тут сверху раздаются крики, листва содрогается, словно на дереве происходит борьба.
Оттуда что-то падает, и все зрители, в том числе и я, ахают.
Это не плод, а рука ребенка.
Джинны, стерегущие плод, явно кровожадные демоны.
Потом падает еще что-то, это нога.
Вскрикивает женщина.
Я начинаю истерически хохотать, а Фредерик берет меня под руку и шепчет:
— Не надо.
Он прав, это невежливо, и я приглушаю смех.
На сцену сыплются остальные части тела, последней падает голова. Нервы зрителей на пределе, они впились глазами в корзину, куда сложены фрагменты тела.
Старик подходит к ней, заглядывает внутрь и скорбно качает головой. Склонившись над корзиной, он начинает играть на флейте.
Через некоторое время оттуда появляется волосатая макушка, а потом голова.
Это мальчик. Швы и свежая красная рана вокруг шеи указывают на то, что голова была пришита к туловищу. Когда он медленно вылезает из корзины, мы видим, что его руки и ноги также пришиты к торсу.
Когда мальчик наконец полностью выбирается из корзины и бежит со сцены, факир кричит ему вдогонку, что он не выполнил задание.
Зрители громко аплодируют, и на сцену летит град монет; мы трое также не скупимся на вознаграждение.
— Смешно, — говорю я своим компаньонам, когда мы ждем, чтобы рассеялась толпа.
— Вам не понравилось? — спрашивает Фредерик.
— Конечно, нет. Мальчик залезает на дерево, потом спускается с другой стороны ствола, разрисовывает себя и через лаз под сценой забирается в корзину, в которой есть отверстие.
Фредерик смотрит на сцену.
— Я не был бы столь категоричен. Сцена приподнята над землей достаточно высоко, так что вы можете видеть, что под ней. Мы видели бы, как мальчик поднимается наверх.
— Зеркала. Все делается с помощью зеркал.
После того как факир и мальчик собирают монеты на сцене и уходят, я бросаюсь туда, чтобы доказать свою точку зрения.
Я хватаю корзину и поднимаю ее. В дне нет отверстия, а также в полу сцены под ней. И нигде нет зеркал.
— Двойник, — объявляю я. — В корзине сидел двойник мальчика. Ребенок мог легко свернуться калачиком внутри…
Фредерик берет меня под руку и решительно уводит со сцены.
— Вы самая настырная женщина, каких я только знаю.
— Мне нужно осмотреть дерево.
— Идемте отсюда, пока факир не произнес магическое заклинание и не превратил вас в мышь.
— Мышь? Я по крайней мере заслуживаю быть тигрицей.
