Часть пятая
ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ
Коломбо, Цейлон
33
Ярким, солнечным днем наш пароход входит в гавань Коломбо на Цейлоне.
Этот большой остров лежит вблизи южной оконечности Индии. От его берегов на тысячи миль раскинулся Индийский океан до Австралии и Антарктиды на юге.
Мне нужно остановиться на несколько дней в городе, прежде чем я сяду на пароход, идущий на Дальний Восток. После устройства в гостинице я должна найти телеграф и отправить репортаж редактору в Нью-Йорк. В нем не будет упоминания о происшествии в Порт-Саиде и моих злоключениях и перипетиях — об этом я напишу позднее, когда все выяснится. Но я пошлю еще телеграмму лондонскому корреспонденту газеты и попрошу его разузнать о торговце ножевыми изделиями по имени Джон Кливленд.
Вместе с остальными пассажирами я терпеливо жду, когда будет брошен якорь. Гавань и здесь слишком мелкая, пароход не может подойти к причалам, поэтому нас нужно доставлять на берег. Несколько катеров уже вышли нам навстречу.
После невыносимой жары в Аравийском море на всем пути следования из Адена покрытый пышной растительностью остров кажется тихим и приветливым. Побережье застроено невысокими зданиями с аркадными галереями перед ними, отчего они в ослепительном сиянии солнца выглядят как мраморные дворцы.
Как мне сказал стоявший рядом со мной пассажир, к востоку от Коломбо возвышается пик Адама. По преданиям, Цейлон — земля, на которую сошли Адам и Ева, после того как Бог изгнал их из Эдема, и якобы здесь они похоронены.
— Прекрасные синие сапфиры, добываемые на острове, — это превратившиеся в камни слезы Адама и Евы, пролитые ими после изгнания из райского сада.
Красивое поверье, как и то, что я узнала о Каине и Авеле в Адене. Запомню и использую в своем репортаже.
Береговая коса, обрамленная лесом тропических деревьев, словно поднимается в какой-то точке из моря и, изгибаясь, заканчивается острием перед гаванью, от которого в море уходит великолепный волнорез с маяком на его конце.
Берег снова изгибается назад до того места, где находится сигнальная станция. За ней тянется широкая дорога вдоль побережья и теряется у основания лесистой возвышенности, намного выступающей в море и увенчанной напоминающим замок и сверкающим на солнце строением.
Ранее, когда я заглянула к Саре, чтобы узнать, пойдет ли она со мной на берег, ее дверь была полуоткрыта, она нервно ходила по каюте с кольдкремом на лице и телеграммой в руке, а стюард упаковывал ее чемодан.
На лоцманском судне на пароход доставили почту, до того как мы вошли в гавань.
Сара сердито махнула мне телеграммой.
— Своими угрозами они не заставят меня прятаться.
— Какими угрозами?
Она сразу замкнулась и положила телеграмму в карман халата.
— Так, небольшая проблема с ролью, которую я должна играть. — Сара повернулась и посмотрела на стюарда. — Меня больше волнует, что мне сделать с этим кретином. Он помял мою шляпу.
— Я хотела спросить, поедем ли мы в гостиницу вместе.
— Встретимся в гостинице. Если я сойду с парохода со своими вещами и не сойду с ума.
Я подумала о телеграмме, когда снова вышла на палубу и встала в очередь желающих отплыть на берег. Кто ей угрожает? Семья любовника? И чем можно пригрозить в телеграмме?
Кроме телеграммы и помятой шляпы, похоже, есть еще веская причина, чтобы у Сары испортилось настроение. Коль скоро нам предстоит остаться на берегу, ей придется покинуть убежище, каким является ее каюта. Это несущественная проблема для большинства пассажиров, но для женщины, путешествующей с гробом, несомненно, сопряжено со сложностями.
Сама я бывалая путешественница, но явиться в гостиницу с гробом мне было бы как-то неудобно, будь то в Коломбо или каком-либо еще городе мира. Между тем Сару, кажется, больше волнует состояние ее любимой шляпы, чем возможная реакция гостиничной администрации.
Единственное, о чем я сожалею, покидая «Викторию»: пароход «Ориентал», на котором я поплыву в Китай, еще не прибыл в Коломбо из Австралии. Но зато теперь я буду избавлена от плохого обслуживания, оставляющей желать лучшего кухни и насмешливых взглядов помощников капитана и команды.
Коломбо — это пункт отправления в порты Индии, Австралии и Новой Зеландии, а также Дальнего Востока. Слава Богу, большинство пассажиров с «Виктории» не будут сопровождать меня по пути в Китай.
Но я все же не избавлюсь от своей репутации провокатора, когда пересяду на другой пароход: из ранее состоявшихся разговоров я знаю, что Уортоны, фон Райх, Фредерик Селус и некоторые другие «викторианцы» поплывут на «Ориентале» и на том же самом судне, на котором я пересеку Тихий океан, до Сан-Франциско.
Каждый лишний день задержки в Коломбо будет удлинять мое кругосветное путешествие, но по крайней мере я проведу время, как меня уверяют, в одном из самых красивых мест на Земле.
Я пытаюсь понять, почему Сара так странно среагировала на телеграмму, и мне хочется, чтобы катера быстрее доставили нас на берег, расстояние до которого немалое, как вдруг рядом со мной появляется Фредерик.
— Если вы готовы рискнуть и принять мое предложение, то я отвез бы вас в гостиницу, пока большинство пассажиров дожидаются очереди, чтобы добраться до берега.
Он застает меня врасплох. Фредерик, вероятно, считает, что я избегаю его из-за своего фиаско в багажном отделении. Едва ли он обратил внимание, что я стала сторониться его после посещения Адена, где леди Уортон сказала мне, будто Селус женат.
Я все еще обдумываю ответ, а он берет меня за руку и увлекает за собой.
— У вас будет масса времени, чтобы сказать мне, какой я негодяй, по дороге к берегу. Если вы не примете мое предложение, то все доберутся до берега раньше вас и займут лучшие места в гостинице.
— Вы поступили со мной бессердечно, потому что не встали на мою защиту, — говорю я ему, когда он ведет меня под руку к забортному трапу, по которому команда выгружает багаж.
— Я не дал посадить вас на гауптвахту.
— Уверена, на пароходе нет гауптвахты.
— Правильно, но капитан намеревался запереть вас в каюте.
— Он совершенно не вышел бы за рамки своих прав, после того как пропали книги. — При этих словах я приостанавливаюсь, и Селус слегка подталкивает меня под руку. — Но капитан подумал, что все это шутка.
— Только после моего разговора с ним и совета, что разумнее было бы обратить все это в шутку, чем представлять как серьезное происшествие в донесении пароходной компании.
— Значит, вы сказали ему, что я клоун?
— А вы хотели бы, чтобы я представил вас уголовным преступником?
— Я бы хотела, чтобы вы пошли к черту.
Он внимательно смотрит на меня.
— Разве леди подобает так говорить?
— Если бы я не была леди, то сказала бы вам, что думаю о вас в действительности, мистер Селус.
— Честно говоря, мисс Блай, вы должны быть благодарны мне. Меня больше всего беспокоило не то, что капитан сделает с вами, а то, что сообщат властям после нашей высадки. Думаю, вы понимаете, что вас могли бы арестовать.
— Чепуха! — Но мне кажется, он прав.
— В любом случае не волнуйтесь. Я разговаривал и с капитаном, и с Уортоном. Никто из них не хочет, чтобы в беседе с представителями властей выяснилось, что их обошла репортерша, и они выпустили из рук ценные материалы.
Меня снова начинают одолевать противоречивые чувства к этому человеку: с одной стороны, симпатия; с другой — недоверие. Я не знаю, что ожидать от него. Он лжет, а потом защищает меня. То он сражает наповал, то поднимает на пьедестал. То заставляет скрежетать зубами, а то вдруг ставит в такое положение, что хочется прильнуть к нему.
Мы останавливаемся, и я смотрю на скопление странного вида лодок внизу.
— Мы поплывем к берегу в одной из этих?
— Да, поплывем, если не утонем.
Лодки — какие-то утлые, неказистые, место для сидения в них не больше пяти футов в длину и двух — в ширину. Борта сужаются к днищу настолько, что на нем едва можно поставить рядом две ноги. Посередине два места, расположенных друг против друга и защищенных от солнца навесом из мешковины, который нужно отодвинуть, чтобы сесть в лодку.
На каждом конце этого своеобразного судна сидит туземец с веслом, представляющим собой прямой шест с привязанной к нему доской, по форме и размеру похожей на крышку от ящика для сыра.
Чтобы эта слишком узкая лодка не перевернулась, сбоку к ней прикреплено на расстоянии около трех футов такой же длины, как она сама, бревно, привязанное к выступающим за борт изогнутым палкам.
Внизу забортного трапа я перешагиваю в одну из этих лодок так же грациозно, как слон, залезающий в ванну, уверенная, что дело кончится тем, что до берега придется добираться вплавь.
Когда мы усаживаемся, лодочники начинают живо грести. Мы скользим по воде невероятно быстро и обгоняем пыхтящие рядом паровые катера.
— Как называются эти штуковины? — спрашиваю я Фредерика.
— Местные называют их катамаранами, а туристы — аутригерами. Местные рыбаки выходят на них в море. Мне говорили: катамараны настолько устойчивы, что не было ни одного случая, чтобы они переворачивались или тонули.
На причале он ведет меня мимо стоящих в ряд экипажей, дожидающихся пассажиров, которые еще плывут на тихоходных паровых катерах.
— Экипажи слишком медлительны на этих переполненных народом улицах, — говорит Селус.
Он ведет меня к двухколесным конструкциям с поднимающимся верхом. Они напоминают легкие двуколки, предназначенные для одного седока, только везет их не лошадь, а человек, небольшого роста и поджарый.
На ломаном английском и на языке жестов первый стоящий в ряду рикша доказывает, что он может вести нас обоих. Я не возражаю прокатиться на нешироком сиденье, прижавшись к красивому мужчине с поразительно синими глазами, но не хочу подвергать мучениям беднягу, который будет тянуть за оглобли.
— Вы уверены, что он не надорвется?
— Хрупкое телосложение сингальцев обманчиво. У них натренированные мышцы.
Как и во всех жарких странах, на мужчинах мало одежды, и она не отличается разнообразием — набедренная повязка и широкополая шляпа, похожая на большой гриб.
Красивое, напоминающее замок строение, которое я видела с парохода, — это гостиница «Гранд Ориентал». Когда смотришь на него с близкого расстояния, оно не теряет своей элегантности.
Сойдя с рикши, Фредерик спрашивает:
— Вы выпьете со мной чего-нибудь прохладительного, после того как мы зарегистрируемся в гостинице?
Я в нерешительности, но отвечаю:
— Да.
— А потом пообедаем?
— Если я с вами буду еще разговаривать. Вы мне не очень нравитесь.
— Я не виню вас. Я тоже себе не очень нравлюсь.
Махнув рукой, я свожу на нет его попытку пошутить.
— Почему вы не сказали мне, что женаты?
— А, понятно. Посплетничала ее светлость?
— Источник не имеет значения. А то, что вы бессовестный лжец, — имеет.
— Вы спрашивали меня, женат ли я. Я честно ответил — нет. Если бы вы спросили, был ли я когда-нибудь женат, я сказал бы правду: да, был. Моя жена умерла. Она была африканкой и заболела какой-то лихорадкой, которая вдруг приходит неизвестно откуда и сеет смерть. От этого брака у меня есть сын, он учится в школе.
— Извините меня за бестактность. Я сочувствую вам.
Два обстоятельства тревожат меня, когда я направляюсь к стойке администратора в гостинице. Не передумает ли Фредерик и не выдаст ли меня полиции, когда узнает о телеграмме, касающейся Кливленда, которую я собираюсь послать? И связанная с этой мыслью возникла внезапная догадка об исчезновении книг Кливленда и шифра.
Фредерик выдал себя: он знал, какое значение имеет путеводитель, когда заинтересовался справочником, который нашел в Адене. Но Кливленд не ограничился простым обладанием путеводителем, тем не менее Фредерик не проявил особого беспокойства, когда говорил о пропавших книгах.
Книги, должно быть, украл он.
Сейчас Фредерик изо всех сил старается, чтобы я не попала в руки полиции.
Почему? Пытается ли он помочь мне? Или затевает нечто более коварное?
