Глава пятнадцатая

На следующее утро Вертен оставил Гросса, старика Майснера и Берту сбившимися в кучку над нотной строкой в анонимном письме в попытке разгадать возможный код. Он же отправился в контору, а Тор уже трудился там, методично работая над рукописной копией завещания патриарха семьи Тума. Вертен предоставил ему свободу действий на второй неделе его работы, настолько надежным и достойным доверия оказался этот помощник.

После того как с этим делом будет покончено, подумал Вертен, надо будет подумать о повышении ему жалованья. Юридическая контора не могла позволить себе потерять настолько ценного сотрудника, как Тор, для вящей выгоды конкурентов.

Тор никогда не отличался разговорчивостью; сегодня они обменялись только кратким «Доброе утро».

Очутившись в своем кабинете, Вертен принялся сортировать бумаги в две стопки, срочные и менее срочные, отбирая те, которые требовали его личного внимания, и те, которыми мог заняться Тор.

Однако его утренние труды были прерваны, когда он услышал хлопанье входной двери, а затем приглушенные звуки голосов. Тор постучал и просунул голову в дверь.

— К вам какой-то господин, адвокат. Из полиции. — Произнося эти последние слова, Тор выглядел ужасно перепуганным.

Он впустил сыскного инспектора Дрекслера, который, казалось, пребывал в чрезвычайной спешке.

— Адвокат, — обратился он вместо приветствия к Вертену.

Тор медленно затворил за собой дверь.

— Чем я могу быть полезен вам, инспектор? Надеюсь, это не касается взлома.

— Нет-нет, — с важностью произнес Дрекслер. — Я был по соседству и подумал, что могу найти у вас доктора Гросса.

— Он на квартире. Могу я оказать какую-нибудь помощь? — Вертен сделал движение в направлении стула, но Дрекслер покачал головой:

— Я просто хотел, чтобы вы, приятели, знали, что небольшие ночные обходы наконец принесли свои плоды.

— Ночные обходы?

— По поводу убийцы господина Гюнтера, помните? Одна «ночная нимфа» видела, как он покидал здание, и мы надеялись найти другую, которая могла бы описать более подробные приметы.

— Верно. Простите, запамятовал. Вы говорите, что добились успеха?

— Мой сержант в конце концов нашел другую молодую даму, чей участок работы находится поближе к Хофбургу, и она отчетливо помнит вышеупомянутое лицо.

— Как она может быть настолько уверенной? — поразился Вертен. — Все же… как давно это было?

— Около трех недель назад. И женщина готова дать голову на отсечение. Это произошло в ту ночь, когда один клиент дал ей на чай пять крон. Это запечатлелось в ее памяти, точно так же, как и лицо человека.

Вертена охватил трепет предвкушения.

— Она дала описание?

Дрекслер сделал короткую паузу.

— По правде говоря, ничего уж особенно приметного. Немного выше среднего роста, коренастого сложения. Она лучше всего запомнила его глаза. Женщина сказала, что у них было такое выражение, как будто они могут затянуть человека в свои глубины. Я не позаботился спросить ее, какие глубины она имела в виду.

Дрекслер захихикал над своими потугами на остроумие, но Вертен не проронил ни слова.

— Во всяком случае, — продолжал полицейский, — он так напугал ее, что женщина тотчас же перестала навязываться ему со своим товаром. Но уверяет, что может опознать его, если увидит еще раз.

— А она не упомянула другие приметы? — спросил Вертен. — Растительность на лице, бороду, усы. Хоть что-нибудь?

Дрекслер опять помедлил.

— Прошу прощения. Я прикажу моему человеку еще раз поговорить с ней. Такая маленькая серая мышка. Мици Паулус. Понятия не имею, что мужчины находят в ней. Ютится в жалкой мансарде на Кольмаркте.

— А вы не показывали ей изображения наших подозреваемых? Я уверен, что мы можем получить фотографии кое-кого из Придворной оперы.

— Мы как раз занялись этим, адвокат. Однако же получить фотографии людей, которые не принадлежат к преступному миру, — не самое легкое дело. Мы действуем через газеты и Придворную оперу. А это требует времени.

— Браво, Дрекслер. Я передам Гроссу ваши сведения. Мы продвигаемся, я это чувствую.

— Скажите это Майндлю. Он был вне себя, когда мы выпустили Шрайера. Пообещал съесть меня живьем. Самодовольный гаденыш, вот он кто!

Вертен был полностью согласен с последним определением. Затем Дрекслер распрощался, и Тор, возникший у двери конторы в самый подходящий момент, затворил за ним дверь.

Тем утром, немного позднее, Вертен отправился в Придворную оперу. Пришло время поговорить с Арнольдом Розе, а перерывы между репетициями, казалось, были для этого самым подходящим временем и местом.

Заходя в оперу с заднего двора, то есть со стороны Внутреннего города, он в который раз вспомнил скандалы и трагедии, сопровождавшие трудное создание этого благородного заведения. Придворная опера прошла через истинные муки рождения не только творческих произведений на ее сцене.

Архитекторы, Аугуст фон Зиккардсбург и Эдуард ван дер Нюлль, были близкими друзьями и коллегами, глубоко уважаемыми в Вене до проведения конкурса на постройку оперного театра. Когда в 1860 году было объявлено это состязание, зодчие представили свой совместный проект, согласно условиям, анонимно, всего-навсего с девизом для обозначения, кому он принадлежит. В этом случае соавторы выбрали пословицу, которая позже приобрела зловещий оттенок: «Делай то, что должен, произойдет то, что может».

Их проект монументального оперного театра, которому предстояло заменить старый, расположенный поблизости, первоначально был расхвален прессой, утверждавшей, что архитекторы скорее сотворили планы, нежели спроектировали их. Запланированный внешний вид выглядел весьма внушительно; интерьер с его роскошной центральной лестницей, салонами и главным залом, украшенный статуями и картинами лучших художников империи, уже сам по себе возносил оперу императорского двора на должный уровень.

Этот медовый месяц оказался коротким. В следующем году, как только началось строительство, не обошлось и без задержек и перерасхода средств. Усугубил все эти беды тот факт, что уровень проложенной новой улицы Ринг оказался на несколько метров выше, чем это было предусмотрено. Так что к тому времени, когда строительство Придворной оперы в 1868 году близилось к завершению, вход в нее с центральной улицы оказался ниже уровня мостовой.

Пресса, охочая до громких заголовков, принялась клеймить новое здание затонувшим сундуком и «архитектурным Кениггрецем». После того как сам император мимоходом заметил одному из своих адъютантов, что вход действительно слишком заглубленный, разыгралась трагедия в чисто венском стиле. Не будучи в состоянии вынести такую критику, ван дер Нюлль повесился в апреле 1868 года, его друг Зиккардсбург умер двумя месяцами позже, как весьма бестактно сообщила пресса, «от разбитого сердца». Оба не дожили до завершения строительства здания, которое они «сотворили». В конце концов публика привыкла использовать полуподвальный вход; что же касается императора, то, наученный этим горьким опытом, он теперь всякий раз, когда интересовались его суждением об общественных затеях, ограничивался вежливой фразой:

— Это было весьма мило, мне чрезвычайно понравилось.

Вертен вошел через боковые двери и направился в главный зал, где Рихтер, замещавший Малера, как раз завершал утреннюю репетицию «Тангейзера». Как отметил про себя Вертен, место третьей скрипки не пустовало. Бородатый господин средних лет занял место покойного господина Гюнтера в оркестре. Розе при виде адвоката кивнул, и они уселись рядом в красные плюшевые кресла в центральном партере, в то время как все остальные оркестранты отправились пить кофе.

— Хорошо, что вы встретились со мной. Хотите, отобедаем вместе или выпьем, пока будем разговаривать? — осведомился Вертен.

— Я ем немного, — пожал плечами высокий элегантный скрипач. — Полагаю, вы хотите поговорить о покушениях на Густава.

— Покушениях?

— Прошу вас, адвокат Вертен. У Жюсти и меня нет секретов друг от друга. Это не цепочка случайностей, а преднамеренные усилия убить Малера. А в ответ на ваш еще не заданный вопрос я скажу: нет, это не моих рук дело. Задумает ли Густав вычеркнуть свою сестру из завещания или нет, если мы поженимся, это не имеет для меня ни малейшего значения.

— А ваше положение в оркестре?

— Оно несравнимо с положением моего брата. В отличие от него я имею вес в музыкальном мире Вены. У меня надежное положение, которое нельзя отобрать из-за семейной свары. Австрийская бюрократия, несмотря на все ее недостатки, по крайней мере гарантирует человеку надежность его должности.

— Собственно говоря, я пришел ни обвинять вас, ни даже проверять, — сказал Вертен. — Скорее, я хотел бы больше узнать о прошлом господина Малера.

— Вы полагаете, что субъект, который стремится убить его, затаил давнюю злобу?

— Вполне возможно. Например, что вы знаете о Гансе Ротте?

При упоминании этого имени Розе не проявил никакого удивления.

— Что он умер и никак не мог быть тем, кто покушался на Густава.

— Это ясно и мне, господин Розе. То, что мне хотелось бы узнать, так это подробности об их отношениях.

— Густав и Ротт? Тут не о чем особо распространяться. Густав считал, ошибочно, как я полагаю, что Ротт был самым талантливым из нашего поколения.

— Вы знакомы с его музыкой?

Розе бросил на Вертена горестный взгляд:

— Только не ворошите заново это старье.

— Какое старье?

— Что Густав похитил его музыку после того, как тот умер в доме для умалишенных. Сущий бред.

— Как так?

— Вам будет достаточно послушать сочинения обоих, чтобы сделать этот вывод.

— Вам довелось?

Вид у Розе внезапно стал обеспокоенным.

— Десятилетия назад. Кажется, я слышал часть одной из ранних симфоний Ротта. Минуло уже столько лет.

— Почему же вы считаете бредом, что господин Малер мог позаимствовать что-то из трудов Ротта?

— Потому что обманывать — не в характере Густава. Он, если уж на то пошло, слишком чист для этого мира. Малер слишком требователен сам к себе. А также к другим.

Вертен не отпускал своей хватки.

— Они были друзьями?

— Тогда мы все состояли в дружеских отношениях. Но то были студенческие дни. Ротт не принадлежал к числу тех молодых людей, которые обзаводятся друзьями. Вместо этого у него были обязанности. Когда его отец скончался — мать уже умерла несколькими годами раньше, — Ротту было всего восемнадцать лет. Внезапно на его плечи свалились все земные тяготы. Я уверен, именно поэтому он рехнулся.

— Какие тяготы? Вы имеете в виду, что он должен был подростком самостоятельно пробивать себе путь?

Розе кивнул:

— И заботиться о своем младшем брате. Он был вынужден зарабатывать на жизнь для них обоих и к тому же следить, чтобы брат не попал в беду.

— Как звали его брата?

Розе на минуту задумался.

— Кажется, Карл. Я никогда не встречался с ним сам, но слышал, что он желал только кутить и строить из себя важную персону перед дамами. Ходили какие-то слухи о том, что он был рожден от внебрачной связи. В то время передавали сплетни о шашнях его матери с аристократом, возможно, даже с кем-то из Габсбургов. Я не могу припомнить точно, но этому младшему брату в ту пору не могло быть больше пятнадцати-шестнадцати лет. Я уже говорил, что никогда не встречался с ним, даже на похоронах Ротта. Его отсутствие сразу же бросалось в глаза. А старик Брукнер явился. Плакал, как ребенок, по Ротту, своему блестящему ученику.

Вряд ли от Розе можно было выведать больше, так что Вертен оставил его настраивать свою скрипку. Когда он шел между креслами к выходу, к нему присоединился правительственный советник Ляйтнер.

— Я надеюсь, что вы выяснили нечто полезное. Этому ужасу должен быть положен конец.

— Да, — согласился Вертен. — Благодарю вас за то, что вы устроили эту встречу.

— Вы продвинулись к тому, чтобы поймать злоумышленника?

— Да, — ответил Вертен. — И с каждым днем мы все ближе к нему.

Вертен был не совсем уверен в этом, но было похоже, что это замечание, скорее блеф, нежели правда, глубоко встревожило Ляйтнера. Однако же обеспокоенный вид его лица быстро сменился обычным бесстрастным выражением.

Внезапно со сцены донесся взрыв визга и лая, и Вертен был поражен, увидев мастера сцены, Зигфрида Блауэра, за укрощением своры охотничьих собак, которые рвались врассыпную во все стороны, невзирая на сдерживающие их кожаные поводки. Со своими вышедшими из моды бакенбардами котлетками и скачущими вокруг него собаками он внезапно стал похож на императора Франца-Иосифа в молодости.

— Бог ты мой, парень! — завопил Блауэр на краснолицего верзилу в кожаных штанах, сопровождающего его. — Ты же сказал, что собаки обученные.

— Они и есть обученные, — ответил тот. — Для охоты, а вовсе не чтоб гонять по сцене.

— Господин Ляйтнер! — выкрикнул Блауэр, прикрывая глаза рукой от освещения сцены, чтобы пристальнее вглядеться в зрительный зал. — Вы здесь? Вы слышите? Это безумие. Семьдесят охотничьих собак для сцены вступления? Он, должно быть, свихнулся.

Ляйтнер на минуту повернулся к Вертену:

— Я боюсь, он имеет в виду господина Малера. Это было его желание выпустить собак на сцену. Он придает большое значение театральным эффектам.

— Господин Ляйтнер, — вновь окликнул его Блауэр со своим оттакрингским выговором. — Нам нужны собаки, которые не будут мочиться на сцене.

— Извините меня, я должен заняться этим.

— Конечно, — сказал Вертен, — еще раз благодарю вас.

Но Ляйтнер уже был слишком погружен в эту собачью драму, чтобы уделять ему дальнейшее внимание.

— И по какому же это поводу? — спросил Вертен, возвратившись вечером домой.

В ведерке со льдом полулежала бутылка игристого вина — подделка под шампанское; Гросс и господин Майснер чокались фужерами на длинных ножках. Берта присоединилась к ним с чем-то в бокале, смахивающим на минеральную воду.

— А, Вертен, — жизнерадостно приветствовал Гросс. — Вот и вы! Хорошо, что смогли успеть домой к этому празднованию.

— Могу ли я спросить, в честь чего?

Гросс ответил ему лучезарной улыбкой.

— Именно вы ведете частные расследования. Расскажите мне, в чем дело.

— Так вы добились этого. Вы разгадали код.

— Не я, — с некоторым оттенком печали в голосе признался Гросс. — Нет. Лавры следует присудить вашему достопочтенному тестю.

— Чудесно, — отозвался Вертен. — И что вы прочли?

Гросс взмахнул бутылкой с игристым, как дирижер палочкой.

— Не так быстро. Сначала вы должны пройти все наши ступени к открытию.

— Перестаньте, Гросс! — вскипел Вертен. — У нас нет времени на салонные игры.

— Карл, — прервала его Берта, — не будь таким занудой. Это действительно чрезвычайно увлекательно. Папа, пожалуйста, расскажите Карлу, как вы раскрыли код.

Вертен уловил, что господин Майснер только частично присоединился ко всеобщему веселью, стремясь поддержать счастье дочери.

— Собственно говоря, это не такое уж великое достижение, — начал он.

— Ничего подобного, — заявил Гросс. — Лично я истощил все мои познания по шифрам в этом деле. Цифровые коды, алфавитные, все, от шифров Цезаря до системы Наполеона. Я был на грани того, чтобы начать рвать на себе волосы, но больно уж мало их осталось для этой цели. Потом наш чрезвычайно просвещенный коллега, господин Майснер, присоединился к этой затее.

Такая похвала явно вогнала господина Майснера в смущение, но ему удалось скрыть это за вежливой улыбкой.

— Прошу, папа, — настаивала Берта.

— Я должен признать, что сначала это явилось для меня головоломкой. Как я уже упоминал, я изучал музыкальные шифры. Музыканты со времен Баха проигрывали свои тайные послания, закодированные в их сочинениях. Типичным примером является использование буквенных обозначений нот для записи сообщения по буквам. Обычно это были имена друзей и компаньонов.

— Верно, — согласился Вертен. — Как мне сказали, Брамс имел склонность к таким играм.

Господин Майснер бросил на него дружеский взгляд.

— Именно так. Бах использовал F-A-B-E в своих церковных произведениях, имея в виду своего сотоварища и друга J. С. Faber, Иоганна Фабера. Со временем композиторы стали все более и более изощренными в разработке их алфавита. Например, ми-бемоль употребляется вместо буквы s, что естественно, потому что в немецком языке названием этой ноты является «эс», а си-диез является эквивалентом немецкой буквы Hah, или Н, то есть «ха». Вы упомянули Брамса, но Шуман также находил удовольствие в музыкальных шутках, вставляя имена друзей в свои сочинения. Мне рассказали, что ирландский композитор, Джон Фильд, однажды сделал комплимент хозяйке званого ужина посредством мелодий с использованием сочетаний нот, обозначенных буквами B-E-E-F и C-A-B-B-A-G-E. В прошлом году британский композитор, Эдвард Элгар, опубликовал свои «Загадочные вариации», намекнув, что различные мелодии этих вариаций фактически основаны на хорошо известной мелодии. Мне еще предстоит разгадать этот код, хотя я считаю фаворитом в виде источника вдохновения песню «Auld Lang Syne».

— И это был всего-навсего такой простой вид кода? — поразился Вертен.

— К сожалению, нет, — покачал головой господин Майснер. — Музыканты также создали коды, используя возрастающую шкалу четвертных нот, двенадцать из них должны представлять первые двенадцать букв алфавита. В этих попытках использовался и ритм, возникли кодовые системы, напоминающие азбуку Морзе. Вдобавок нам еще предстоит сражаться с системой подстановки основных букв. В ней, как показал великий багдадский криптограф девятого века, Аль-Хинди, просто разрабатывается система подстановки одной буквы вместо другой. Например, буква «А» заменяется всегда буквой «В» или же «В», в свою очередь, заменяется «Н». Существует также труд Порты, чей секретный алфавит широко использовался в начале семнадцатого века. А теперь мы подошли к работе известного британского священника семнадцатого века, епископа Джона Уилкинса.

— Да, да, — вклинился Гросс, не в состоянии подавить свой энтузиазм. — Его книга «Меркурий: тайный и быстрокрылый гонец» явилась откровением для меня.

— Вам бы следовало также прочитать его работу по созданию искусственного языка для использования дипломатами, учеными и философами. Это — поистине вдохновляющее чтение.

— Папа, — одернула его Берта, возвращая к обсуждаемому вопросу.

— Да. Достойный епископ написал свою работу по криптографии, когда ему было всего двадцать семь лет, и я полагаю, что она пришлась весьма кстати участникам гражданских войн в Англии. В этой книге он затрагивает также тему кодирования языка с помощью музыкальных нот. Насколько я помню, в восемнадцатой главе он приводит алфавит из нисходящих нот, начиная с латинской буквы «А» (ля) и исключив буквы «К» и «Q», поскольку их звучание может быть передано с помощью латинской буквы «С». Но Уилкинс зашел настолько далеко, что заодно с использованием основного латинского алфавита употребил и систему подстановки букв. Как только я вспомнил эту систему, все остальное было чисто секретарской работой.

— И каково же оказалось тайное послание? — Любопытство Вертена было действительно возбуждено.

Господин Майснер вынул клочок бумаги из кармана своего жилета и прочел: «Ганс Ротт шлет привет и выносит вам свой приговор из могилы, господин Малер».

— Вы абсолютно уверены?

Господин Майснер величаво кивнул.

— Но это же превосходно! — восхитился Вертен.

Гросс похлопал Вертена по спине, протягивая ему бокал шампанского.

— Теперь вы знаете причину для празднования. Некто, связанный с Роттом, хочет отомстить за украденные сочинения. Теперь только надо установить, кем может быть этот некто.

Однако Вертена начали мучить сомнения.

— Но почему этот субъект так выставляет себя напоказ? Почему такой явный указатель?

— Его не назовешь явным, — возразил Гросс. — На самом деле двум опытным криптографам пришлось поломать голову, чтобы раскрыть код.

— Тем не менее, — упорствовал в своем мнении Вертен.

— Друг мой, — уверил его Гросс, — в этом сообщении содержится несколько ценных сведений. Одно указывает на Ганса Ротта, а другое говорит нам, что наш враг считает себя непобедимым. Его самооценка не знает границ; он уверен, что весь мир состоит из идиотов. Таким образом, этот человек может пустить нас по ложному следу убийц выдающихся венских композиторов и в то же время поиздеваться над нами этой закодированной музыкальной фразой. Из-за этих ложных следов мы можем предположить, что, вероятно, мы слишком близко подошли к нему ранее в нашем расследовании. Другой новостью является то, что наш злоумышленник обладает познаниями в музыке и композиции. Возможно, он как-то связан с музыкантами.

— Боже мой, неужели это может быть так? — воскликнул Вертен.

— Что с тобой, Карл? — Берта, увидев, как он изменился в лице, схватила его за руку.

— Беседуя сегодня с Арнольдом Розе, я выяснил, что у Ротта был младший брат, отнюдь не из числа добропорядочных граждан.

Гросс захлопал своими мясистыми руками:

— Ага, теперь мы уже подошли к чему-то существенному.