Глава тринадцатая
Он был похож на восковую фигуру.
Малера вынесли из зальцбургского спецэкспресса на носилках четыре солдата богатырского телосложения из Альпийского корпуса, охранявшие его. Князь Монтенуово не считался с расходами, тем более что теперь речь шла о еще одном «покушении на убийство», как он настоятельно называл это происшествие.
Лицо Малера было зеленовато-желтого цвета; грудная клетка поднималась и опускалась с видимым затруднением. Когда солдаты быстро пронесли носилки мимо Вертена на Вокзале императрицы Елизаветы, веки композитора приоткрылись и он узнал адвоката.
Его рука приподнялась, как будто подзывая его, и Вертен подошел, наклонившись над носилками.
Малер прошептал что-то, но Вертену сначала не удалось уловить смысл. Наклонившись ниже, так что дыхание Малера согревало его ухо, он наконец-то смог понять слова:
— Найдите его, Вертен, пока не окажется слишком поздно.
— Ему посчастливилось, — констатировал доктор Баумгартнер, лечащий врач в Главной больнице. — Конечно, отравление не назовешь везением, но удача заключается в том, что он откусил совсем немного от отравленной конфеты. Я полагаю, что пациент полностью выздоровеет без существенного повреждения печени.
— Вы уверены, что это был рахат-лукум? — не отставал от него Вертен.
— Результаты из лаборатории уже готовы. Положительные на наличие мышьяка. И весьма солидной дозы к тому же.
— Нам необходимо осмотреть коробку, — потребовал Гросс.
— Вам придется разговаривать об этом с… кажется, это сыскной инспектор Дрекслер.
Гросс испустил раздраженное ворчание.
— Мы можем поговорить с господином Малером?
Резкий кивок доктора мог означать только категорический отказ.
— Сейчас он отдыхает. Я думаю, что к завтрашнему утру…
Гросс не стал ждать, пока медик договорит, а порывисто повернулся и пулей вылетел из комнаты ожидания.
Скверное поведение Гросса стало причиной того, что Вертен весь залился краской.
— Я извиняюсь за бестактное поведение моего коллеги, доктор Баумгартнер.
— Вы действительно должны были заставить вашего друга успокоиться. С такими выходками он наживет себе инфаркт миокарда.
И доктор ретировался почти столь же стремительно, как и Гросс, возможно, вдогонку за своими собственными коронарными осложнениями.
Это оставило Вертена в комнате ожидания в обществе Натали Бауэр-Лехнер; Жюстина предавалась неусыпному бдению в комнате брата.
— Наконец-то хорошие новости, — произнесла скрипачка, падая в кресло.
— Могу ли я принести вам чего-нибудь? Воды?
— Нет, я превосходно чувствую себя. Это было такое ужасное переживание. Его после обеда мучили бесконечные позывы к рвоте, он весь горел и выпил столько воды, как будто умирал от жажды. Чудовищно, просто жутко. Мы в любом случае собирались сегодня вернуться в Вену. Густлю надо подготовиться к «Тангейзеру» на следующей неделе. А теперь еще и это.
Придворная опера была закрыта часть июня и весь июль, но этим летом там устраивалось особое празднество в честь вдовы Рихарда Вагнера, Козимы Вагнер, основателя фестиваля в Байрейте. Оно включало исполнение оперы «Тангейзер» в ее честь. Однако, как было известно Вертену, это событие отнюдь не приветствовалось единодушно музыкальным и артистическим обществом Вены, ибо Вагнер все еще оставался предметом разногласий борцов за чистоту музыкальных традиций.
Он уселся рядом с госпожой Бауэр-Лехнер, погладив ее по руке.
— Теперь все в порядке. Вы слышали мнение доктора. Никаких далекоидущих последствий.
— Да, — сказала Натали без убеждения. — Она обвиняет вас. Я имею в виду Жюстину. За то, что вы покинули ее брата.
— Я не покинул его. Полиция взяла охрану на себя.
— Он просил встретиться с вами, но вы прислали своего помощника.
Мысли его собеседницы явно блуждали где-то вдалеке. Но сейчас было не время для споров такого рода.
— Если вы не возражаете, я хотел бы задать вам несколько вопросов.
— Полиция уже покончила с этим. Вы не могли бы просто переговорить с ними?
— Намного больше пользы получить все сведения из первых рук. Господин Малер настоятельно потребовал от меня найти злоумышленника. Вы видели, как он разговаривал со мной на железнодорожной станции.
— Да, вы правы. Мы все немного ошеломлены последними событиями. Начинайте. Все, что угодно, лишь бы помочь Густлю.
— Давайте начнем с самого очевидного. — Вертен выудил свою записную книжку в кожаном переплете из внутреннего кармана сюртука. — Кто в последнее время находился на вилле Керри?
— Вы имеете в виду, кроме меня, Жюстины и Арнольда?
Значит, Розе не уехал, подумал Вертен. Исключенный из завещания Малера, если он женится на Жюстине, но все-таки оставшийся гостем в доме.
— Да.
— Итак, там был господин правительственный советник Ляйтнер. Он посетил нас вчера, привез на подпись какие-то важные бумаги для Густля. Некоторое время они разговаривали друг с другом. Кажется, господин Ляйтнер вернулся в Вену этим утром.
— Привез ли он что-нибудь с собой на эту встречу?
— Вы имеете в виду коробку рахат-лукума?
Вертен утвердительно кивнул.
— Ту коробку доставили почти неделю назад. Прямо из Стамбула. Не могу сказать, сколько кусочков Густль съел из нее. Я уверена, что полицейские ошибаются, считая это источником яда.
— Их разговор был… дружелюбным?
Натали посмотрела на него серыми проницательными глазами:
— Вы хотите сказать, не слышали ли мы криков, как при его последнем посещении?
— А вы слышали?
— Нет. Собственно говоря, их общение имело довольно радушный характер.
— Приезжал еще кто-нибудь?
— Эта сопрано, Герта Рейнгольд, совершенно неожиданно появилась в среду.
Именно та, которую Малер заставил тридцать раз пропеть отрывок из арии Моцарта, чтобы добиться правильного исполнения. Та, которая в конце концов выкрикнула прямо в лицо Малеру: «Умри, ужасное чудовище!»
— Похоже, там тоже все было решено миром, — продолжила Натали. — И Герта, кажется, не привозила никаких конфет. При отъезде они расцеловали друг друга в щеки. Конечно, еще присутствовали дежурный полицейский и ваш человек, господин Тор, который приезжал вчера. Похоже на то, что он очень усердный работник, но чрезвычайно робок.
Вертен согласился.
— Нет, это, должно быть, тот безобразный бродяжка, которого задержала полиция, когда он этим утром шнырял вокруг виллы.
Он слышал об этом впервые.
— Кто же это?
— Я слышала фамилию… Как это? Нет, не могу припомнить… такой омерзительный субъект. Говорит, что Густль посылал за ним. Чепуха. О чем ему говорить с подобным типом? Густль категорически против использования клаки.
Гросс ждал его у входа в больницу.
— Я счел, что госпожа Бауэр-Лехнер проявит большую словоохотливость, отвечая на ваши вопросы в моем отсутствии. Так оно и вышло?
Вертен быстро рассказал Гроссу, что ему удалось узнать.
— Шрайер, — сделал вывод Гросс. — Это должен быть он. Глава клаки. Его взяли под стражу? Но это нелепо.
Вертен надеялся, что встреча с Дрекслером будет отложена до утра, так что он сможет вернуться к Берте, но эта новая информация требовала от коллег спешно переговорить с ним сегодня же. Все еще было светло, такой приятный вечер с дуновением ветерка с Дуная, несущего с собой запах свежей воды. Направляясь в сторону Полицейского управления, они продолжали обсуждать эти новые события.
— Кто знал о слабости Малера к этим конфетам? — спросил Гросс.
— Все, кто когда-либо навещал места его пребывания. Коробка всегда находилась где-нибудь у него под рукой. Или же любой, кто читает колонки сплетен. Журналисты обожают излагать подобные подробности частной жизни.
— Излагать что?
Вертен пожал плечами:
— Ну, полагаю, Малеру в конечном счете не чуждо ничто человеческое. Что он сладкоежка. Что ему присылают их из Стамбула.
— Явно не эту коробку, — заметил Гросс. — Или турки решили отмстить за поражение при осаде Вены четыреста лет назад?
— Кто-то на вилле Керри, должно быть, положил несколько отравленных конфет в присланную из Стамбула коробку, — вслух высказал свою мысль Вертен.
— Да, — подтвердил Гросс, — это самое логичное умозаключение. Если только исключить возобновление исламского завоевания Европы.
Вертен счел хорошим признаком то, что Гросс находится в шутливом расположении духа, но также нашел эти замечания и несколько раздражающими.
— Нервная дрожь, — признал Гросс, как будто прочитав мысли своего друга. — Адель обычно советует мне умерить свой пыл. Я всегда полагал это изощренным способом для женщины намекнуть мужчине заткнуться.
— Ваша супруга — тактичная дама, — изрек Вертен, когда они вышли на Шоттенринг и направились в управление полиции, где Дрекслер, в момент их появления, все еще находился на посту. Вид у сыскного инспектора был измученный. Он стоял у небольшого распахнутого окна в своем кабинете, глубоко вдыхая приятный вечерний воздух.
— Присаживайтесь, господа, — пригласил он. Выбирать было не из чего: перед письменным столом Дрекслера стояли только два старых деревянных стула. Гросс и Вертен сели.
— У меня по расписанию на этой неделе начинается отпуск, — вздохнул инспектор, падая на стул с кожаной обивкой, единственный признак комфорта в этом небольшом, спартанского вида кабинете. Вертен приметил фотографию пышногрудой женщины и нескольких мальчиков в коротких штанишках. Семья Дрекслера? Надо полагать, что да, хотя инспектор меньше всего походил на отца семейства.
— Вместо этого моя семья отдыхает в горах в Земмеринге без меня. Они надеялись, что я смогу приехать хоть на конец этой недели, но теперь, с отравлением Малера, даже это отпадает. Майндль хочет, чтобы этим делом занимались даже в выходные.
— Другими словами, вы должны выжать признание из господина Шрайера?
— Проклятие, Гросс! Как вы узнали о его аресте? Все правильно. Вы отправились в больницу. Увидели сестру…
— Точнее, госпожу Бауэр-Лехнер, — подсказал Вертен.
Дрекслер кивнул:
— Мы поймали злоумышленника с поличным. Он шнырял по участку, как заурядный грабитель. Зуб у него на пострадавшего тоже имелся. Новые правила Малера, запрещающие клаку, оставили его без работы.
— И что говорит Шрайер?
— А что, как вы думаете, он говорит? Конечно, что невиновен. Что его облыжно оговорили. Что Малер прислал ему письмо, пригласив на виллу Керри, дабы уладить трения между ними.
— И где же письмо? — полюбопытствовал Гросс.
— Приятель Шрайер не самый искусный лгун. Он утверждает, что Малер в письме потребовал уничтожить его, дабы оно не попало в руки репортеров, иначе сведения об их встрече выплывут наружу. Послушать Шрайера, Малер хотел положить конец их вражде, но не желал, чтобы публика прознала о его капитуляции перед певцами.
— Возможно, не такое уж необоснованное требование, — веско заметил Гросс.
— Неужели вы верите этому человеку? Он — трус!
— Знаю. Я с ним разговаривал. Но это ни в коем случае не делает из него убийцы, — возразил Гросс. — Кроме того, у него железные алиби на предыдущие попытки покушения на жизнь Малера.
— Злоумышленников могло быть двое, — быстро парировал Дрекслер. — В конце концов, Малер — отнюдь не всеобщий любимчик. Возможно, Шрайер пронюхал о расследовании. Возможно, он надеялся навесить свое убийство на того, кто пытался разделаться с Малером. Убийство по благоприятной возможности. Ничего нового. Он должен был выгадать на смерти Малера.
— Но только в том случае, если преемник Малера в Придворной опере отменит новые правила, — напомнил ему Вертен.
Дрекслер проигнорировал эту ссылку на логику.
— Майндль хочет закрыть дело, — повторил инспектор. — Двор оказывает сильное давление в связи с последним событием. В конце концов, в вилле находился на посту один из наших людей, и все-таки мы не смогли защитить Малера.
И Гросс, и Вертен предпочли промолчать.
Дрекслер ударил кулаком по письменному столу.
— Хорошо. Я тоже не верю в это. Похоже на то, что этот человек слишком глуп, чтобы добыть мышьяк, уж не говоря о том, чтобы начинить им несколько кусочков рахат-лукума и ухитриться незаметно вложить их в коробку конфет Малера. Кроме того, у нас нет свидетельств, что Шрайер действительно проник внутрь дома. Он уверяет, что к тому времени, когда он прибыл на виллу Керри, дом уже кишел нашими парнями. Шрайер не решился войти внутрь, но побоялся и уехать, пропустив свою встречу с Малером.
— Что вы собираетесь делать, Дрекслер?
Инспектор покачал головой:
— Я даже не знаю. Я бы сказал, что легче всего выманить у Шрайера признание испугом. Это обернется для меня неделей в горах. Мне не помешало бы немного отоспаться, поверьте мне. Я просто не могу спать, когда семья в отъезде.
Вертен сочувствовал ему; его пребывание в Альтаусзее, вдали от Берты, тоже стоило ему бессонных ночей.
— И что Шрайер сделал с письмом? — поинтересовался Гросс.
— Сжег его, как и требовал Малер. Во всяком случае, он так говорит. А затем смыл пепел в унитаз, как якобы было приказано в письме.
— Давайте предположим, что он говорит правду насчет письма, — сказал Гросс. — Почему такие тщательные инструкции? Хватило бы и простого указания уничтожить письмо, чтобы оно не попало в руки журналистов. Если письмо действительно написал Малер. Но если написал еще кто-то, выдавая себя за Малера, то он действительно мог прибегнуть к чрезвычайным предосторожностям, чтобы письмо никогда не смогли проверить. Проверить можно даже сожженное письмо на предмет опознания почерка.
— Или давайте предположим, что письмо состряпал сам Шрайер, — высказался Дрекслер. — В таком случае история его бесследного и безвозвратного исчезновения гарантирует, что против истории Шрайера ничего не возразишь.
— Но были ведь и другие посетители, — вклинился Вертен. — Другие, с возможным мотивом и знанием о страсти Малера к рахат-лукуму.
Дрекслер справился в листке бумаги на своем столе.
— Верно. Ляйтнер и певица-сопрано. Но они вроде бы, по всем рассказам, примирились с Малером. Тогда зачем отравлять его? — Он опять бросил взгляд на лист. — И ваш человек, — сказал он, кивнув на Вертена.
— Да. Господин Тор. Он должен был произвести изменения в завещании Малера.
— И что же это за изменения? — спросил инспектор.
— Я не уверен, что я имею право говорить вам, инспектор Дрекслер. В конце концов, господин Малер является моим клиентом.
— Адвокат, мне не надо напоминать вам, что это — расследование убийства.
— Не Малера, — заявил Вертен. — Пока еще нет. Фройляйн Каспар и господина Гюнтера — да, но разве мы уже, вне всяких сомнений, связали эти смерти с покушением на жизнь Малера?
— Позвольте, — вмешался Гросс, — вам не кажется, что вы рассуждаете не совсем справедливо, Вертен? Я хочу сказать, что мы все стремимся к одной цели.
— Дело не в цели, Гросс. Дело в принципе. Если человеку не обеспечена разумная охрана от вторжения в его частную жизнь, тогда я вообще не понимаю, до чего мы дошли.
— Цивилизация не рухнет от этого, — прогудел Гросс.
— Ваше возражение не основано на законе, Вертен, — заявил Дрекслер. — В Австрии такой привилегии не существует, но я должным образом отмечаю, что вы не желаете поделиться такими сведениями.
— Я действительно должен посоветоваться об этом с Малером.
— Бог ведает, когда он будет в состоянии говорить, — усомнился Гросс. — Я уверен, что он в данный момент был бы счастлив получить любые известия, связанные с человеком, ответственным за эти покушения. Малер же сказал вам именно это, когда его вынесли с поезда.
Дрекслер, конечно же, был прав, Вертен знал это. В австрийском законодательстве пока что не существовало гарантии защиты частной жизни или сохранения тайны между клиентом и доверенным лицом, как это имело место в Англии и других странах, но профессионалам еще предстояло позаботиться об этом в будущем. Что касается уголовного права, что клиент мог доверить своему защитнику, зная, что того могут заставить поделиться этими сведениями с обвинением? Ничего. По крайней мере если он в здравом уме. Так что, конечно, адвокат никогда не мог быть уверенным в истории своего клиента, что еще больше усложняло защиту. Гросс, прослуживший долгие годы в качестве расследовавшего должностного лица, а также и обвинителя, едва ли в таких вопросах стал бы на сторону Вертена, адвоката-защитника. Однако сейчас было не время и не место вести эту битву.
— Короче говоря, Малер хотел поставить условие, что если его сестра Жюстина сочетается браком с господином Арнольдом Розе, то она будет исключена из его завещания.
Дрекслер тихо присвистнул.
— А ей известно об этом?
— Вот этого я не могу сказать, — пожал плечами Вертен.
— Не можете или не хотите? — наседал на него Дрекслер.
— Я не имею представления об этом. Вилла Керри — не огромное здание. Жюстина могла подслушать разговор между Малером и Тором. Проверьте у вашего человека там, не заметил ли он, что сестра шныряет под дверьми.
— А как насчет прислуги? — поинтересовался Гросс. — Должна быть кухарка или приходящая горничная.
И Дрекслер, и Вертен покачали головой.
— Малер не переносит прислугу за городом, — объяснил Вертен. — Он уверяет, что она отравляет воздух и что он не в состоянии творить в ее присутствии. Лето — его время для сочинения музыки.
— Домашними делами занимались сестра и госпожа Бауэр-Лехнер, — добавил Дрекслер. — Возможно, пришло время поподробнее побеседовать с сестрой и ее поклонником.
— Будьте осторожны, сыскной инспектор, — предупредил Гросс. — В конце концов, ее брат только что был отравлен.
— Да, и это могла проделать именно она.
При этих словах Вертен покачал головой:
— Перед тем как вами полностью завладеет идея завещания в качестве мотива, Дрекслер, мне следует сообщить вам, что господин Малер не является состоятельным человеком. Он имеет то, что зарабатывает в должности директора Придворной оперы, но и расходы его весьма значительны. Малер не скопил больших сумм от предыдущей службы в Гамбургском и Будапештском театрах. А как композитор он заработал совсем немного своими симфониями и песенными циклами. Возможно, заработает в будущем, но не сейчас. Так что исключение сестры из завещания выглядит больше символическим, нежели влекущим за собой ощутимые последствия.
— Однако же господин Розе — дело совсем другое, ведь так, Вертен?
Вертену было не совсем понятно, что же Гросс имел в виду под этим.
Гросс продолжил развивать свою мысль:
— Как видно на примере его брата Эдуарда, женившегося на другой сестре Малера, тот был практически изгнан из Вены по причине отсутствия работы. Наш господин Малер ревнив и мстителен. Все, что ломает график его работы, его повседневную и творческую жизнь, он встречает в штыки. Возможно, Арнольд Розе опасался, что то же самое случится с ним, и принял меры во избежание такого поворота событий?
Такая возможность существует, подумал Вертен, но определенно не такая вероятность. То немногое, что он узнал об Арнольде Розе, пребывая на вилле Керри, заставило его скорее сочувствовать этому человеку, нежели подозревать его. Розе производил впечатление хорошего и верного друга как Малера, так и Жюстины. Он как-то не мог представить себе этого музыканта подсыпающим мышьяк в рахат-лукум Малера.
— Если вы не возражаете, Дрекслер, — вызвался Вертен, — возможно, мы могли бы провести эти беседы сначала вдвоем. Они знакомы со мной и не будут излишне настороженны, как это может случиться при допросе служащим полиции.
Однако из того, что ему поведала Натали, Жюстина могла сейчас быть менее расположена к такой беседе с глазу на глаз, обвиняя его в том, что он «сбежал» из их дома. Но он предпочел не упоминать Дрекслеру о такой возможности.
Дрекслер на минуту задумался.
— Звучит достаточно разумно. Но я хочу полную запись этих бесед.
Вертен с готовностью согласился на это, а затем спросил:
— А существует ли какой-нибудь способ обнаружить, откуда добыт мышьяк?
— Мы тоже занимаемся этим, — сказал Дрекслер. — Но это связано с большими трудностями, которые вам, я уверен, хорошо известны.
Произнеся эти слова, он кивнул Гроссу, и криминалист также кивком подтвердил сказанное. Он быстро объяснил Вертену, что мышьяк можно получить без особого труда из множества источников. Его прописывали доктора для целого ряда заболеваний, от экземы и ревматизма до сифилиса. Он использовался в промышленности для дубления шкур и работы с золотом. Его даже смешивали со смолой и заделывали им щели в крышах, полах и стенах для защиты от крыс и муравьев. Проследить происхождение вещества окажется нелегким делом, в особенности поскольку, вероятно, при отравлении было использовано лишь незначительное количество.
— Звучит малообещающе, — признался Вертен.
— Нет, — успокаивающе заверил Дрекслер, — совсем нет. А сейчас, если вы не возражаете, господа, мне предстоит еще много работы вечером.
— Я хочу поговорить с ним, — заявил Гросс.
— С кем? Со Шрайером?
Гросс кивнул.
— И что же вы надеетесь выведать у него? Я уже досконально допросил его.
— Попытаюсь проверить одну теорию.
— У вас нет желания поделиться этой блестящей теорией? — поинтересовался инспектор.
— Я поделюсь. Потом.
— Хорошо. Я позвоню в Лизель и извещу их о вашем посещении.
Когда они покидали здание, Дрекслер повернул голову к Вертену:
— Насколько я понимаю, в вашей конторе побывал непрошеный гость, адвокат.
— Как вы узнали об этом?
— Насколько мне помнится, ее имя — госпожа Игнац. Она сообщила об этом в полицейский участок Иосифштадта. В Вене нет никаких секретов при наличии привратника. Вы собирались рассказать мне об этом?
Вертен почувствовал, что краснеет.
— Это, право же, не стоило вашего внимания.
— А мне сдается — это дело для полиции. Дама заявила, что у вас была кровь на шее. Короче говоря, нападение.
Вертену нечего было возразить.
— Я надеюсь, что в будущем вы будете сообщать в полицию о подобных случаях, — с нажимом сказал Дрекслер.
— Простой несчастный случай, — пробормотал Вертен, но вид Дрекслера свидетельствовал о том, что это его не убедило. Инспектор только прицокнул языком на это объяснение.
— Мы иногда работаем вместе, адвокат, но вы должны помнить, что есть такие виды розыска, которые частный агент просто не обучен выполнять.
Тюрьма Земельного суда, или в просторечии Лизель, находилась неподалеку от управления полиции, в южном направлении по Рингу и позади ратуши. Коллеги опять шли пешком, ибо вечер был куда как приятен. Парк, разбитый вокруг ратуши в неоготическом стиле, был еще не завершен: саженцы платановых деревьев еще поддерживались на своих местах деревянными подпорками, а фонтаны, которым надлежало быть построенными десяток лет назад, только начинали рассеивать водяную пыль от своих струй в сумерках. Коллеги зашли в небольшой кабачок за светящимся силуэтом ратуши и отведали простого блюда из копченой ветчины с кислой капустой, орошая его кружками штирийского пива, лучшего, что можно найти в Австрии. Приятели сидели в саду при гостинице под огромным каштаном, и внезапно Вертена осенило, что это был тот же самый кабачок, который они навещали в прошлом году перед посещениями его друга Климта, в то время также содержавшегося под стражей в Лизеле.
Гросс предпочитал не распространяться о причинах своего желания побеседовать со Шрайером, так что Вертен не стал настаивать. Вместо этого он наслаждался ужином, надеясь, что они не слишком поздно вернутся сегодня домой. Возможно, стоило бы позвонить Берте, но адвокат знал, насколько трудно найти общественный телефон.
Гросс первым разделался со своей едой, вытер губы полотняной салфеткой, отсчитал несколько монет — менее половины суммы счета — и, не говоря ни слова, оставил Вертена доедать остатки его ужина и улаживать финансовую сторону.
Это был весь Гросс, которого Вертен знал и уважал. Некоторое время в ходе расследования великий криминалист, казалось, испытывал серьезные трудности, пребывал в смятении; теперь он внезапно обрел цель, которая была ему по плечу.
— Бьюсь об заклад, что он совершил свою первую ошибку, — пробормотал Гросс, когда они вошли в вестибюль и назвали свои имена дежурному сержанту, который отвел их к камерам.
Шрайер томился в заточении в отделении В, предназначенном для подозреваемых в убийстве. В его камере содержался еще один обитатель, жилистый субъект с татуировкой на шее. Вертен узнал этот рисунок: он изображал индийский знак власти и солнца, свастику, но арестованный лиходей переиначил символ, изменив его из направленного влево колеса жизни в направленную вправо эмблему германского национализма и антисемитизма. Адвокат мог только предположить характер преступления, за которое этот бандит был заключен под стражу, но, судя по перепуганным глазам Шрайера, наблюдавшим, как сокамерника выводили из помещения, дабы обеспечить приватность собеседования, оно должно было быть ужасным. Вероятнее всего, Дрекслер обеспечил Шрайеру такого напарника в качестве особого средства воздействия. В конце концов, легче убедить насмерть испуганного человека, нежели ничем не обеспокоенного и уверенного в себе.
— Доктор Гросс, — заскулил Шрайер пронзительным молящим голосом, как только они оказались одни в камере, — вы должны спасти меня. Я не виновен ни в каком преступлении. Почему они посадили меня вместе с этим чудовищем? Он сказал мне, что задушил свою кузину за то, что у нее была любовная связь с евреем. Он считает, что я — еврей.
Вертен физически ощущал, что от Шрайера, коренастого человека на пятом десятке, исходит ужас. Подсадная стратегия Дрекслера начала срабатывать.
— Успокойтесь, господин Шрайер, — попытался унять его Гросс. Он похлопал заключенного по плечу, и тот присел на край железной койки. Коллеги уселись напротив него на краю железной койки сокамерника, после того как Вертен быстро проверил, не прячется ли кто под одеялом. Гросс поспешно представил Вертена, но арестанта интересовал только Гросс.
— Вы должны сказать им, доктор Гросс, — причитал Шрайер. — Я не сделал ничего дурного. Он сам вызвал меня. Это чистая правда.
— Он? — спросил Гросс.
— Конечно, Малер. Сам написал и сказал, что хочет заключить соглашение. Я знал, что он будет вынужден раньше или позже приползти ко мне. Певцы стояли насмерть. Они не выживут без нас. Откуда публика будет знать, кому хлопать, если мы не запустим такие аплодисменты?
— Где письмо?
— Я сжег его, как велел Малер.
— Я не могу помочь вам, если вы не перестанете лгать, — размеренным тоном отчеканил Гросс. — Вам известно, что вас задержали за попытку убийства?
Шрайер замотал головой:
— Это невозможно.
— Нет. Очень возможно, — возразил Гросс. — Пока мы разговариваем, они готовят обвинение и надеются получить от вас признание к концу недели. Я полагаю, что им удастся эта попытка.
Гросс произнес последние слова подчеркнуто значительно, и Шрайер явно понял подоплеку.
— Они не выбьют из меня признание.
— Как известно, такие вещи случались. Вы физически мужественный человек, господин Шрайер? Можете очень хорошо переносить боль?
При этих словах глаза Шрайера полезли на лоб.
— Я полагаю, что нет, — промолвил Гросс. — Так что пора быть откровенным со мной. Где письмо?
Шрайер бросил взгляд на Вертена, как бы надеясь на его помощь, но тот хранил лик каменного изваяния.
— Письмо, господин Шрайер. Я больше не намерен повторять.
Гросс встал, как будто собираясь уходить, и Шрайер сдался:
— Хорошо, хорошо. Оно в доме, где я живу. Я завернул его в мешочек из клеенки и положил в смывной бачок над клозетом на моем этаже.
Одно из общепринятых мест для хранения ценностей у воровского сообщества, как это было известно Вертену. В смывном бачке над туалетом.
— Вы надеялись шантажировать его, разве не так?
Шрайер ничего не сказал, просто сидел согнувшись, уставившись в пол между ногами.
— Разве не так? — Гросс выкрикнул это, и обвиняемый внезапно вскочил.
— Нет. Дело совсем в другом. Я собирался обезопасить себя, чтобы он больше никогда не пытался задавить нас. Это письмо было моей страховкой.
— Так оно и до сих пор может оказаться ею, — заявил Гросс, направляясь к выходу, чтобы вызвать охранника. — Если письмо все еще существует и окажется не вашей подделкой, то тогда вы сможете спастись.
За ним поднялся и Вертен, также безмерно счастливый покинуть тюремную камеру, пропитанную духом безнадежности и страха.
Когда охранник открыл дверь, Гросс повернулся к Шрайеру:
— Я позабочусь, чтобы этого негодяя перевели в другую камеру.
— Благодарю вас, доктор Гросс. Вы — истинно благородный человек! В следующий раз, когда будете представлять дело в суде, только известите меня. Мы создадим нужную обстановку в зале суда, вот увидите.
— Я запомню ваше щедрое предложение, господин Шрайер, — заверил его Гросс. — И я уверен, что мой коллега сделает то же самое.
