53

– Кстати, вся история Взвеси совсем в ином, – заметил Индрин, и Нестор весьма удивился его осведомленности: в иллюзорной реальности Бытия люди непосвященные уникальное понятие «Взвесь» обозначали совершенно иными терминами. Видимо, реальность бордовой комнаты имела свои законы. В конце концов, Индрин в этой комнате – риши, больше чем просто мудрец, а значит, всегда действует заново, не черпая информацию из недр Тамаса-памяти, а создавая новые информативные потоки, априори верные, поскольку рождены они из кристального источника. Старые и пыльные мысли – не для риши.

– Вся история любой Взвеси, – невозмутимо продолжал Индрин, не догадываясь о размышлениях Нестора, – это история погони за бессмертием, и никак иначе.

– В точку! – восторжествовал Дионис. – Все религии мира давно это просекли и поят народы…

– Опиумом! – вспомнил Нестор незабвенных Ильфа и Петрова.

Малыш Дионис посмотрел на Нестора настороженно, но потом расслабился и продолжил:

– Поят амритой, сомой, амброзией, нектаром. Только не так, как поят вас, Нагов, а в метафорическом смысле: вот, вроде, есть, а вот, вроде, нет. За неимением бессмертия реального человечество довольствуется обещаниями бессмертия утраченного.

– Древние боги поступали так же? – Глеб Сигурдович задал провокационный вопрос.

– Не могу знать, – развел ручонками Дионис. – Я бог молодой, из последних эшелонов. В мое время бессмертия никто не обещал. Герои его могли получить за особые заслуги. Некоторых воплощали в звездном варианте. Ну, как и семь медведей-риши. Земля была одна, одни правила.

– И язык был один, – Нестор свежо помнил разговор с Соней-Справедливостью и чтение отрывка о Вавилонском столпотворении.

– Кто сказал? – встрепенулся доцент Индрин.

– Ну, как же? – удивился змей Нестор. – Как вы, лингвисты, называете? Праиндоевропейская языковая семья?

– Что за макрокомпаративистская ересь? – насупился Индрин. – Кто привил Вам эту ностратическую, борейскую заразу? Педерсен? Старостин? Андреев? Иллич-Свитыч?

– Но что не так? – не сдавался Нестор. – Любой историк скажет, что большие народы поглощают малые, «учат» их своему языку. Но это более поздние процессы. А если представить, что был некогда один народ, который взял да и распался на множество малых?

– Понятно, – успокоился Индрин. – Мифов начитались. А вот в том, что большие народы учат своим языкам, тут я спорить не буду. Только говорить нужно не «большие народы», а «наглые, а потому сильные народы».

– Обоснуйте, – Нестор понял, что разговор вошел в нужное русло. Малыш Дионис пока не вмешивался, а лишь переводил пытливые глазенки с одного собеседника на другого. Кифары в его руках больше не было, а держал он, крепко сжимая всей маленькой ладошкой, за тонкую ножку хрустальный бокал с красным вином. Вино в детских руках смотрелось диковато, но Нестор заставил себя сделать сноску на божественную суть и специализацию малыша.

– Да, пожалуйста! – Индрин был на коне, он чувствовал, как в стоячий пруд его диссертационной темы вливается полноводная река новых подходов и методов. Он взлетел над адаптивными стратегиями семантических полей, пусть даже самых обобщенных. Корреляции и ретрансляции теперь лежали совсем в иных высотах. Он пытался объять необъятное, и, что самое удивительное, у него получалось. Он отталкивался от Несторовых слов и изобретал свои, новые, наполненные жгучим, как перец, глубоким содержанием. – Вот вы же, насколько я понимаю, не новичок в исторических науках?

– Верно понимаете, – кивнул амарантовый змей тяжелым капюшоном.

– Вот кто прошелся тяжелым утюгом по территории, которую нынче принято называть Европой? Европой-то, кстати, назвали с их подачи, – Индрин повел рукой в сторону мраморного Гермеса и ожившего Диониса. Малыш гордо заелозил по бордовой кошме и высоко задрал носик.

– Многие проходились, – были бы плечи – пожал бы ими змей. – Римляне, вандалы, гунны, викинги, монголо-татары, а до них и другие волны из Азии, и позднее…

– Не надо позднее, – остановил Глеб Сигурдович. – А до них кто населял эти благодатные земли?

– Кельты, в основном, – сказал Нестор. – Они, в свою очередь, берут начало в гальштаттской и латенской археологических культурах – это где-то первое тысячелетие до нашей эры.

– «Нашей эры», – по-доброму передразнил Индрин. – А их эра, – снова жест в сторону древнегреческих богов, – не наша? Кто решил, где наше, а где не наше? С ностратическими языками – та же колбаса. От латинского «nostrаtis» – наш. А до этих «ностратисов» жили себе – не тужили языки «не наши»: палеобалканские, те же кельтские, пиктские, каледонские, лигурские. Лузитане жили и кантабры, галльские народы-языки, наконец! А сколько народов славянских из Ямной, протокурганной, трипольской культур?!

– А моему трепещущему сердцу, – неожиданно вмешался божественный малыш, – все же милее КВК – Культура воронковидных кубков. Как-то близки мне их артефакты. Но это совсем из глубины веков – мегалитическая культура, из эпохи позднего неолита.

– Согласен, – кивнул змей. – Но разве все они не объединены в праиндоевропейскую языковую, а значит, и культурную, семью?

– Вот предыдущий оратор тут о мегалитах говорил, – Глеб Сигурдович кивнул Дионису благодарно, поднял бокал в его честь и выпил, после чего вновь налил себе из бесконечной бутылки. Дионис тоже хлопнул бокал одним глотком (вот ведь способный ребенок), и вино вновь заплескалось до самых краев без всяких подливаний. – По всей Европе и островам находим эти мегалиты: и менгиры торчат, и кромлехи кругами лежат, и дольмены громоздятся, и гробницы-каирны хранят свои тайны за каменными орнаментами. Кто все это возводил?

– Не знаю, – честно признался змей. – Друиды?

– Все спишем на кельтов и друидов! – доцент Индрин искренне расстроился от такой несправедливости. – Сейчас практически вся Европа говорит на языках романо-германской группы. Наследие Римской империи. Латинский язык. Вы, как сведущий в исторических науках змей, скажите, почему латинский-то?

– От названия маленького государства Ляциум, – напомнил Нестор. – Оно было метрополией Рима. А Рим потом подчинил себе собственную метрополию.

– Что-то похожее сейчас происходит между Штатами и Великобританией. А почему?

– Почему? – хором озадачились Нестор и Дионис.

– Потому что везде и всегда право народа – это право сильных, – ответствовал Индрин. – Правового поля нет. Правовое поле – фикция. Есть право силы. И не так важно – силы мускульной или силы интеллектуальной. Раньше сильные государства завоевывали слабые – благодаря силе оружия, силе денег. Потом подключилась дипломатия, и сильные стали завоевывать слабых при помощи хитросплетений заточенного под такие капканы разума. Но суть неизменна: сильный всегда блюдет собственные интересы за счет интересов слабого. В этом смысле – все по-прежнему со времен пещерных мордобоев.

– Вы, безусловно, правы, – вновь согласился Нестор. – Но выработаны же нынче какие-то защитные механизмы? Права нет. Но есть же Конституция, например…

– Конституция? – Индрин даже расплел ноги из своего полулотоса, намереваясь вскочить. – Конституция – свод защитных законов. Вот только кого или что эти законы защищают? Наиболее совершенно такое общество, которое не требует наличия Конституции, поскольку обладает необходимым и достаточным опытом прецедентов. Конституция нужна слабым народам, в качестве кляпа для народного голоса. Каждая новая власть в слабых обществах стремится усовершенствовать этот кляп, сделать его легче «всовываемым» и более плотно «затыкающим». Хотя, конечно же, в обществах с определенной традицией Конституция служит более или менее надежным балластом, который унимает буйную пляску законов и сдерживает социальные изменения.