Когда Екатерина решила, что в комнате короля Наваррского все сделано – трупы стражников убраны, Морвель перенесен домой, ковры замыты, – она отпустила своих придворных дам, так как дело шло к полуночи, и попыталась заснуть. Но удар оказался слишком жестоким, а разочарование – слишком сильным. Ненавистный Генрих, постоянно ускользавший из ее ловушек, обычно смертельных, казалось, был храним какой-то непобедимой силой, которую Екатерина упорно называла случаем, хотя какой-то голос в глубине ее души говорил ей, что настоящее имя этой силы – судьба Мысль о том, что слух о неудачном покушении, распространившись по Лувру и выйдя за его пределы, придаст Генриху и всем гугенотам еще большую уверенность в их будущем, приводила ее в бешенство, и, если бы этот самый случай, против которого она боролась столь несчастливо, свел ее сейчас с ее врагом, она с помощью висевшего у нее на поясе флорентийского кинжальчика несомненно победила бы судьбу, столь благосклонную к королю Наваррскому.

Часы ночи, так медленно тянущиеся для тех, кто ждет или не спит, били одни вслед за другими, а Екатерина все не смыкала глаз Целый мир новых замыслов развернулся в ее уме, полном видений. Наконец на рассвете она встала с постели, сама оделась и направилась в покои Карла IX.

Стража, привыкшая к ее приходам в любое время дня и ночи, пропустила ее. Через переднюю она прошла в Оружейную палату. Но там она застала только бодрствующую кормилицу.

– Где мой сын? – спросила королева.

– Ваше величество! К нему запрещено входить до восьми часов.

– Запрещение не касается меня, кормилица!

– Оно касается всех. Екатерина усмехнулась.

– Да, я знаю, – продолжала кормилица, – я хорошо знаю, что здесь ничто не может воспрепятствовать вашему величеству; я только молю внять просьбе простой женщины и не ходить дальше.

– Кормилица, мне надо поговорить с сыном.

– Я отопру только по приказу вашего величества.

– Откройте, кормилица, я требую! – сказала Екатерина.

Услышав этот голос, вызывавший большее уважение, а главное, больший страх, чем голос самого Карла, кормилица подала Екатерине ключ, но Екатерине он был не нужен. Она вынула из кармана свой ключ, быстро отперла дверь в покои сына, и под ее нажимом дверь распахнулась.

Спальня была пуста, постель не смята; борзая Актеон, лежавшая около кровати на медвежьей шкуре, встала, подошла к Екатерине и принялась лизать ее руки цвета слоновой кости.

– Вот как! Он ушел из дому, – нахмурив брови, сказала королева – Что ж, я подожду.

В мрачной решимости она задумчиво села у окна, которое выходило на Лувровский двор и из которого был виден главный вход.

В течение двух часов она не сходила с места, неподвижная и белая, как мраморная статуя, и наконец увидела, что в Лувр въезжает отряд всадников с Карлом и Генрихом Наваррским во главе; она их узнала.

И тут она поняла все. Вместо того чтобы препираться с ней из-за ареста своего зятя. Карл увел его и этим спас.

– Слепец! Слепец! Слепец! – прошептала она и снова принялась ждать.

Минуту спустя в комнате послышались шаги со стороны Оружейной палаты.

– Государь, хотя бы теперь, когда мы уже в Лувре, – говорил Генрих, – скажите мне, почему вы меня увели и какую услугу вы мне оказали?

– Нет, нет, Анрио! – со смехом ответил Карл. – Когда-нибудь ты, быть может, узнаешь все, но пока что это тайна. Знай только одно: по всей вероятности, сейчас у меня будет из-за тебя страшная ссора с матерью.

Карл поднял портьеру и очутился лицом к лицу с Екатериной.

Из-за его плеча выглянуло бледное и взволнованное лицо Беарнца.

– А-а! Вы здесь, сударыня! – нахмурив брови, сказал Карл.

– Да, сын мой. Мне надо с вами поговорить, – отвечала Екатерина.

– Со мной?

– С вами наедине.

– Что делать? – сказал Карл, оборачиваясь к зятю. – Раз уж никак невозможно избежать этого, то чем скорее, тем лучше.

– Я оставляю вас, государь, – сказал Генрих.

– Да, да, оставь нас одних, – ответил Карл. – Ты ведь теперь католик, Анрио, так сходи к обедне и помолись за меня, а я останусь слушать проповедь.

Генрих поклонился и вышел.

Карл сам предупредил вопросы матери.

– Итак, – сказал он, пытаясь обратить дело в шутку – вы ждали меня, чтобы побранить, так ведь? Черт побери! Я непочтительно разрушил ваш замысел. Но – смерть дьяволу! – не мог же я позволить арестовать и посадить в Бастилию человека, который только что спас мне жизнь! Но и ссориться с вами мне тоже не хотелось: я хороший сын. К тому же, – добавил он шепотом, – Господь Бог карает детей, которые бранятся с матерью; пример – мой брат Франциск Второй. Простите меня великодушно и признайтесь, что шутка недурна.

– Ваше величество, вы ошибаетесь, – возразила Екатерина, – дело это совсем не шуточное.

– Так я и знал! Знал, что так вы и посмотрите на это, черт меня возьми!

– Государь, ваш промах разрушил тщательно продуманный план, который должен был открыть нам весьма многое.

– Ба! План!.. Неужели какой-то провалившийся план может вас смутить – вас, матушка? Вместо него вы придумаете двадцать новых, и я обещаю, что помогу вам.

– Даже если бы вы и помогли мне, теперь слишком поздно: он предупрежден и будет начеку.

– Слушайте, – сказал король, – давайте поговорим откровенно. Что вы имеете против Анрио?

– То, что он заговорщик.

– Да, я понимаю, в этом вы постоянно его обвиняете! Но кто же в той или иной степени не занимается заговорами в этом прелестном королевском жилище, именуемом Лувр?

– Но он – больше, чем кто-либо, и он тем опаснее, что об этом никто и не подозревает.

– Скажите, какой Лоренцино! – сказал Карл.

– Послушайте, – сказала Екатерина, помрачневшая при упоминании этого имени, вызывавшем у нее в памяти одну из самых кровавых драм флорентийской истории, – вы можете доказать мне, что я не права.

– Каким образом, матушка?

– Спросите Генриха, кто был у него в спальне сегодня ночью.

– В его спальне… сегодня ночью?

– Да. И если он вам скажет…

– То что тогда?

– Тогда я готова буду признать, что ошибалась.

– Но если это была женщина, не можем же мы требовать…

– Женщина?

– Да.

– Женщина, которая убила двух ваших стражников и ранила де Морвеля – быть может, смертельно?

– Ого! Это уже серьезно, – сказал король. – Значит, дело было кровавое?

– Трое легли на месте.

– А тот, кто их уложил?

– Убежал цел и невредим.

– Клянусь Гогом и Магогом! – сказал Карл. – Он молодец, и вы правы, матушка: я должен знать, кто это такой.

– А я заранее говорю вам, что не узнаете, – во всяком случае, не узнаете от Генриха.

– А от вас, матушка? Не мог же этот человек удрать, не оставив никаких следов? Неужели никто не заметил чего-нибудь в его одежде?

– Заметили только, что на нем был очень элегантный вишневый плащ.

– Так, так! Вишневый плащ! – сказал Карл. – При дворе я знаю только один, столь заметный, что бросается в глаза.

– Совершенно верно, – сказала Екатерина.

– И что же? – спросил Карл.

– Подождите меня здесь, сын мой, – сказала Екатерина, – я проверю, как исполнены мои приказания.

Екатерина вышла, а Карл, оставшись один, начал рассеянно ходить взад и вперед по комнате, насвистывая охотничью песенку, заложив одну руку за камзол и опустив другую, которую лизала борзая, всякий раз как он останавливался.

А Генрих ушел от шурина сильно встревоженный и, вместо того чтобы идти, как обычно, по коридору, пошел по маленькой потайной лесенке, которая уж неоднократно упоминалась и которая вела на третий этаж. Но, поднявшись всего на четыре ступеньки, он увидел на первом повороте чью-то тень. Он остановился и взялся за рукоять кинжала. И тут же узнал женщину; она схватила его за руку, и прелестный, хорошо ему знакомый голос произнес:

– Слава Богу, государь, вы целы и невредимы! Я так за вас боялась! Но, верно, Бог услышал мои молитвы.

– Да что случилось? – спросил Генрих.

– Вы все поймете, когда войдете к себе. Не беспокойтесь об Ортоне, я приютила его у себя.

Молодая женщина быстро спустилась, как будто столкнулась с Генрихом, встретив его на лестнице случайно.

– Странно! – сказал себе Генрих. – Что же произошло? Что с Ортоном?

К сожалению г-жа де Сов уже не могла слышать его вопросов: г-жа де Сов была уже далеко.

Внезапно наверху лестницы появилась другая тень: на сей раз это была тень мужчины.

– Tсc! – произнес этот человек.

– А, это вы, Франсуа?

– Не называйте меня по имени.

– Что случилось?

– Пройдите к себе, и вы все узнаете, а потом проскользните в коридор, хорошенько осмотритесь, не подглядывают ли за вами, и зайдите ко мне – дверь будет только притворена.

И он исчез, подобно призраку в театре, который проваливается в люк.

– Вот тебе раз! – прошептал Беарнец. – Загадка остается загадкой. Но раз отгадка находится у меня, пойдем ко мне и там хорошенько все разглядим.

Однако Генрих продолжал свой путь не без волнения; он обладал восприимчивостью, этим суеверием юности. В его душе все отражалось ясно, как на гладкой поверхности, а все, что он сейчас слышал, предвещало ему беду.

Он подошел к двери в свои покои и прислушался. Оттуда не доносилось ни звука. Кроме того, раз Шарлотта сказала, чтобы он шел к себе, значит, было ясно, что бояться нечего. Он быстро заглянул в переднюю; она была пуста, ничто не указывало ему на какое-то происшествие.

– А Ортона-то в самом деле нет, – сказал он и прошел в следующую комнату.

Здесь все объяснилось.

Хотя на пол были вылиты реки воды, всюду виднелись большие красноватые пятна; одно кресло было сломано; полог был изрезан ударами шпаги; венецианское зеркало было пробито пулей, чья-то окровавленная рука, приложившись к стене, оставила на ней страшный отпечаток, свидетельствовавший о том, что эта безмолвная комната была свидетельницей борьбы не на жизнь, а на смерть.

Генрих блуждающим взглядом пробежал по этим разнородным следам драки и провел рукой по влажному от пота лбу.

– Да-а! – прошептал он. – Теперь я понимаю, что за услугу оказал мне король; какие-то люди приходили убить меня… А де Муи? Что они сделали с де Муи? Мерзавцы! Они его убили!

Как герцогу Алансонскому не терпелось поскорее рассказать Генриху о происшествии, так и самому Генриху не терпелось узнать, что произошло. Бросив на окружающие предметы последний мрачный взгляд, он выбежал из комнаты, выскочил в коридор, убедился, что никого нет, толкнул приоткрытую дверь, тщательно запер ее за собой и устремился к герцогу Алансонскому.

Герцог ждал его в первой комнате. Он схватил Генриха за руку и, приложив палец к губам, увлек его в кабинетик, помещавшийся в башенке, совершенно уединенный и благодаря этому недоступный для шпионства.

– Ах, брат мой, какая ужасная ночь! – сказал герцог.

– Да что случилось? – спросил Генрих.

– Вас хотели арестовать.

– Меня?

– Да, вас.

– За что?

– Не знаю. Где вы были?

– Вчера вечером король увел меня с собой в город.

– Значит, ему было известно все, – сказал герцог Алансонский. – Но если вас не было дома, кто же был у вас?

– А разве кто-нибудь у меня был? – спросил Генрих таким тоном, словно ничего не знал.

– Да, у вас был какой-то мужчина. Услыхав шум, я побежал к вам на помощь, но было слишком поздно.

– А этого мужчину арестовали? – с тревогой спросил Генрих.

– Нет, он опасно ранил Морвеля, убил двух стражников и убежал.

– Молодец де Муи! – воскликнул Генрих.

– Так это был де Муи? – быстро спросил герцог Алансонский.

Генрих понял, что допустил промах.

– По крайней мере, я так думаю, – ответил он, – потому что назначал ему свидание с целью сговориться о вашем бегстве и сказать ему, что все мои права на наваррский престол я уступаю вам.

– Если это станет известно, мы погибли, – побледнев, сказал герцог Алансонский.

– Да, Морвель, конечно, все расскажет.

– Морвель получил удар шпагой в горло; хирург, который делал ему перевязку, сказал мне, что недели полторы Морвель не сможет произнести ни одного слова.

– Неделя! Для де Муи этого больше чем достаточно, чтобы оказаться в полной безопасности.

– В конце концов это мог быть и не де Муи, – сказал герцог Алансонский.

– Вы так думаете? – спросил Генрих.

– Да. Ведь этот человек скрылся так быстро, что заметили только его вишневый плащ.

– В самом деле, – сказал Генрих, – этот вишневый плащ скорее подходит какому-нибудь дамскому угоднику, чем солдату. Никому и в голову не придет заподозрить, что под вишневым плащом скрывается де Муи.

– Да, – согласился герцог, – если кого и заподозрят, так скорее уж… Герцог запнулся.

–..так уж скорее Ла Моля, – подхватил Генрих.

– Разумеется! Я и сам, глядя на бегущего, подумал было, что это Ла Моль.

– Ах, и вы так подумали? Тогда вполне возможно, что это и впрямь был Ла Моль.

– А он ничего не знает? – спросил герцог Алансонский.

– Ровно ничего, во всяком случае, ничего важного, – ответил Генрих.

– Брат мой, – сказал герцог, – теперь я уверен, что это был он.

– Черт возьми! – сказал Генрих. – Если так, то это очень огорчит королеву: она принимает в нем большое участие.

– Вы говорите, участие? – переспросил озадаченный герцог.

– Конечно. Разве вы забыли, Франсуа, что вам рекомендовала его ваша сестра?

– Верно, – глухим голосом ответил герцог. – Потому мне и хотелось быть ему полезным, а доказательством служит то, что я, опасаясь, как бы его вишневый плащ не навлек на него подозрений, поднялся к чему и унес плащ к себе.

– Что ж, это очень умно, – заявил Генрих. – Теперь я мог бы не только побиться об заклад, но даже поклясться, что это был Ла Моль.

– Даже на суде? – спросил Франсуа.

– Ну конечно, – ответил Генрих. – Наверное, он приходил ко мне с каким-нибудь поручением от Маргариты.

– Если бы я был уверен, что могу опереться на ваше свидетельство, я даже выступил бы против него как обвинитель, – сказал герцог Алансонский.

– Если вы, брат мой, выступите с обвинением, то вы понимаете, что я не стану вас опровергать.

– А королева? – спросил герцог Алансонский.

– Ах да! Королева!

– Надо узнать, как поведет себя она.

– Это я беру на себя.

– А знаете, ей, пожалуй, выгодно будет поддержать нас. Ведь этот молодой человек приобретет теперь громкую славу храбреца, и слава эта обойдется ему очень дешево, – он купит ее в кредит. Правда, возможно и то, что она будет стоить ему вместе с процентами и всего капитала.

– Ничего не поделаешь, черт побери! – заметил Генрих. – Ничто не дается даром в этом мире.

С улыбкой помахав герцогу Алансонскому рукой, он осторожно высунул голову в коридор; убедившись, что никто их не подслушивал, он быстро проскользнул на потайную лесенку, которая вела в покои Маргариты.

Королева Наваррская была взволнована не меньше мужа. Ночная вылазка против нее и герцогини Неверской, затеянная королем, герцогом Анжуйским, герцогом де Гизом и Генрихом, которого она тоже узнала, сильно ее встревожила. Несомненно, у них не было никаких улик против нее; привратник, которого отвязали от решетки Ла Моль и Коконнас, уверял, что не промолвил ни слова. Но четыре высоких особы, которым два простых дворянина – Ла Моль и Коконнас – оказали сопротивление, свернули со своей дороги не случайно, прекрасно зная, зачем они свернули. Остаток ночи Маргарита провела у герцогини Неверской и вернулась в Лувр на рассвете. Она легла в постель, но не заснула: она вздрагивала при малейшем шуме.

В мучительной тревоге Маргарита вдруг услышала стук в потайную дверь и, узнав от Жийоны, пришел, велела впустить посетителя.

Генрих остановился на пороге; он нисколько не походил на оскорбленного мужа – на его тонких губах играла его обычная улыбка и ни один мускул на лице не выдавал того страшного волнения, которое он пережил несколько минут назад.

Глазами он как бы спрашивал Маргариту, не позволит ли она ему остаться с ней наедине. Маргарита поняла взгляд мужа и сделала Жийоне знак уйти.

– Я знаю, как вы привязаны к вашим друзьям, я боюсь, что принес вам неприятное известие, – заговорил Генрих.

– Какое, сударь? – спросила Маргарита.

– Один из самых милых наших людей сильно скомпрометирован.

– Кто же это?

– Милейший граф де Ла Моль.

– Граф де Ла Моль скомпрометирован! Чем же?

– Как участник событий минувшей ночи. Несмотря на умение владеть собой, Маргарита покраснела, но в конце концов пересилила себя.

– Каких событий? – спросила она.

– Как? Неужели вы не слыхали страшного шума, какой поднялся в Лувре ночью? – спросил Генрих.

– Нет.

– С чем вас и поздравляю, – с очаровательным простодушием сказал Генрих, – это говорит о том, как крепко вы спите.

– А что же здесь произошло?

– А то, что наша добрая матушка приказала Морвелю и шести стражникам арестовать меня.

– Вас? Вас?!

– Да, меня.

– Но на каком же основании?

– Кто может знать основания, которыми руководствуется столь глубокий ум, как ум вашей матушки? Я их уважаю, но не знаю.

– Так вы не ночевали дома?

– Нет, но, по правде говоря, случайно. Вы угадали, я не был дома. Вечером король пригласил меня пойти с ним в город, но пока меня не было дома, там был Другой человек.

– Кто же этот человек?

– По-видимому, граф де Ла Моль.

– Граф де Ла Моль? – с изумлением переспросила Маргарита.

– Черт возьми! Экий молодец этот малыш-провансалец! – продолжал Генрих. – Представьте себе, он ранил Морвеля и убил двух стражников!

– Ранил Морвеля и убил двух стражников? Быть не может!

– Как? Вы сомневаетесь в его храбрости?

– Нет, я только говорю, что де Ла Моль не мог быть у вас.

– Почему же он не мог быть у меня?

– Да потому, что… потому что… он был в другом месте, – смущенно ответила Маргарита.

– А-а! Если он может доказать свое алиби – тогда дело другое, – сказал Генрих. – Он просто скажет, где он был, и вопрос будет исчерпан.

– Где он был? – в смятении повторила Маргарита.

– Ну да!.. Сегодня его арестуют и допросят. К сожалению, против него есть улики…

– Улики! Какие же?

– Человек, оказавший такое отчаянное сопротивление, был в вишневом плаще.

– Да, такого плаща нет ни у кого, кроме Ла Моля… хотя я знаю и другого человека…

– Конечно, знаете, я тоже… Но вот что получится: если у меня в спальне был не Ла Моль, значит, это был другой человек в таком же вишневом плаще. А ведь вы знаете, кто это?

– Боже мой!

– Вот где наш подводный камень! Вы его видите так же хорошо, как я, – доказательством тому ваше волнение. А потому потолкуем теперь так, как говорят люди о самой желанной в мире вещи – о престоле… и… о самом драгоценном благе – о своей жизни… Если арестуют де Муи – мы погибли!

– Я понимаю.

– А де Ла Моль никого не скомпрометирует, если только вы не считаете его способным сочинить какую-нибудь сказку. Ну, положим, он скажет, что был где-то с дамами… почем я знаю?

– Если вы опасаетесь только этого, – отвечала Маргарита, – то можете быть спокойны… он ничего не скажет.

– Вот как! – сказал Генрих. – Ничего не скажет, даже если ему придется заплатить за молчание смертью?

– Не скажет.

– Вы уверены?

– Ручаюсь.

– Значит, все складывается к лучшему, – вставая, сказал Генрих.

– Вы уходите? – с волнением спросила Маргарита.

– Ну конечно! Я сказал все, что хотел.

– А вы идете…

– Постарайтесь избавить всех нас от беды, в которую нас втянул этот сорванец в вишневом плаще.

– Боже мой! Боже мой! Бедный юноша! – ломая руки, горестно воскликнула Маргарита.

– Этот милый Ла Моль в самом деле очень услужлив, – уходя, сказал Генрих.