Глава Одиннадцатая

Шэрон высадил нас на той же темной, кишащей крысами нижней пристани, где мы впервые встретили его. Когда я вышел из лодки, меня охватило горько-сладкое чувство ностальгии. Я, возможно, и был испуганным и грязным, и испытывал самые разнообразные виды боли каждую секунду за последние несколько дней, но такого приключения у меня, скорее всего, уже никогда не будет. Я буду скучать по нему. Не столько по испытаниям, которые мне выпало пережить, сколько по личности, которой я был, пока переживал их. Во мне была железная воля, и теперь я это знал, и я надеялся, что смогу на нее полагаться, даже если моя жизнь станет спокойнее.

— Пока, — произнес Шэрон. — Я рад, что повстречался с вами, несмотря на все бессчетные проблемы, что вы мне доставили.

— Да, я тоже, — мы пожали руки. — Было интересно.

— Подождите нас здесь, — обратилась к нему мисс Сапсан. — Мы с мисс Блум вернемся в течение часа или двух.

Найти моих родителей оказалось легко. Это было бы еще легче, будь у меня мой сотовый, но при данных обстоятельствах, все, что потребовалось сделать — это обратиться в полицейский участок. Я был известной пропавшей персоной, и через полчаса после того, как я назвал офицеру свое имя и подождал, сидя на скамье, примчались мои папа с мамой. Они были в помятой одежде, в которой явно и спали, всегда идеальный макияж мамы был в полном беспорядке, у папы была трехдневная щетина, и они оба сжимали по пачке листовок с надписью «ПРОПАЛ ЧЕЛОВЕК» и моей фотографией. Я мгновенно почувствовал глубокий стыд за то, что заставил их пережить. Но пока я пытался извиняться, они выронили листовки и заключили меня в двусторонние объятия, и мои слова затерялись в складках папиного свитера.

— Джейк, Джейк, о, господи, мой малыш Джейк! — плакала мама.

— Это он, это правда он, — повторял папа. — Мы так волновались, так волновались…

Сколько меня не было? Неделю? Что-то вроде того, хотя мне казалось, что целую вечность.

— Где ты был?! — воскликнула мама. — Что ты делал?

Объятья разомкнулись, но я по-прежнему не мог вставить ни слова.

— Почему ты вообще убежал вот так? — требовательно спросил мой папа. — О чем ты вообще думал, Джейкоб?!

— Я поседела из-за тебя! — добавила мама, а потом обхватила меня руками снова.

Папа оглядел меня с ног до головы:

— Где твоя одежда? Что это на тебе надето?

На мне все еще была наша черная одежда для приключений. Ой. Хотя ее было легче объяснить, чем наряд девятнадцатого века, и Матушка Пыль, к счастью, залечила все царапины на моем лице…

— Джейкоб, скажи что-нибудь! — потребовал отец.

— Я очень, очень извиняюсь, — ответил я. — Я бы никогда не заставил вас пройти через это, если бы это зависело от меня, но сейчас все в порядке. Все будет хорошо. Вы не поймете, но это тоже нормально. Я люблю вас, ребята.

— Ты прав в одном, — ответил мой отец. — Мы не понимаем. Совсем.

— Но это не нормально, — добавила мама. — Тебе придется дать нам объяснения.

— Нам они тоже потребуются, — подал голос полицейский, который стоял рядом. — А также тест на наркотики.

Ситуация начала ускользать из-под моего контроля. Пора было дергать за кольцо и раскрывать парашют.

— Я расскажу вам все, — ответил я, — но сначала я бы хотел, чтобы вы познакомились с моим другом. Мама, папа, это мисс Сапсан.

Я увидел, как взгляд отца задержался сначала на мисс Сапсан, потом на Эмме. Он, должно быть, узнал ее, потому что выглядел так, словно увидел привидение. Но все нормально — вскоре он все забудет.

— Рада нашему знакомству, — произнесла мисс Сапсан, пожимая руки сразу обоим моим родителям. — У вас потрясающий сын, просто изумительный мальчик. Джейкоб не только идеальный джентльмен, он еще даже более талантлив, чем его дед.

— Его дед? — переспросил отец. — Откуда вы…

— Кто эта странная женщина? — спросила моя мама. — Откуда вы знаете нашего сына?

Мисс Сапсан сжала их ладони и заглянула им глубоко в глаза:

— Альма Сапсан. Альма ЛеФэй Сапсан. Итак, я понимаю, вы ужасно провели время, здесь, на Британских Островах. Просто кошмарное путешествие. Думаю, будет лучше для всех заинтересованных, если вы просто забудете, что оно вообще было. Вы согласны?

— Да, — ответила моя мама с отсутствующим взглядом.

— Согласен, — добавил папа, словно был слегка под гипнозом.

Мисс Сапсан поставила их мозги на паузу.

— Замечательно, чудесно, — объявила она. — А теперь посмотрите, пожалуйста, вот на это.

Она отпустила их руки и вытянула из кармана длинное, в голубую крапинку, соколиное перо. Тут на меня нахлынула волна жгучего стыда, и я остановил ее.

— Подождите, — произнес я, — я думаю, что все-таки не хочу этого.

— Вы уверены? — она выглядела слегка разочарованной. — Это может все вам сильно усложнить.

— Это похоже на жульничество, — ответил я.

— Тогда что ты им скажешь? — спросила Эмма.

— Пока не знаю. Но это как-то не правильно просто… прочистить им мозги.

Если сказать им правду было эгоистично, то вдвойне эгоистично было бы просто стереть необходимость объяснять что-либо. А как же полиция? Остальные родственники? Друзья родителей? Они наверняка уже знают, что я пропал, и если мои родители просто забудут, что произошло… будет хаос.

— Дело ваше, — ответила мисс Сапсан. — Но я думаю, было бы мудро, по крайней мере, позволить мне стереть последние две или три минуты, чтобы они забыли мисс Блум и меня.

— Ну… ладно, — произнес я. — Только если они от этого не забудут, как разговаривать по-английски.

— Я буду очень аккуратной, — отозвалась мисс Сапсан.

— Что это за разговоры про стирание мозгов? — спросил полицейский. — Кто вы?

— Альма Сапсан, — ответила мисс Сапсан, бросаясь к нему и тряся его за руку. — Альма Сапсан. Альма ЛеФэй Сапсан.

Полицейский уронил голову и внезапно заинтересовался пятном на полу.

— У меня есть на примете пара тварей, с которыми вы бы могли проделать такое, — заметила Эмма.

— К сожалению это работает только с податливыми умами нормальных, — откликнулась мисс Сапсан. — И кстати о них.

Она подняла перо.

— Погодите, — остановил я ее. — Перед тем как вы это сделаете, — я протянул ей руку. — Спасибо за все. Я буду сильно скучать по вам, мисс Сапсан.

Она проигнорировала мою руку и обняла меня:

— Взаимно, мистер Портман. И это я должна благодарить вас. Если бы не ваш с мисс Блум героизм…

— Ну, — произнес я, — если бы вы не спасли моего дедушку много лет тому назад…

Она улыбнулась:

— Будем считать, что мы квиты.

Осталось еще одно прощание. Самое тяжелое. Я обвил руками Эмму, а она яростно стиснула меня в ответ.

— Можно мы будем писать друг другу? — спросила она.

— Уверена, что тебе этого хочется?

— Конечно. Друзья поддерживают связь друг с другом.

— Хорошо, — я почувствовал облегчение, по крайней мере, мы могли бы…

И тут она поцеловала меня. Настоящим, прямо-в-губы поцелуем, от которого у меня закружилась голова.

— Я думал, мы просто друзья! — воскликнул я, отшатываясь от удивления.

— Э-эм, да, — произнесла она смущенно. — Теперь да. Мне просто нужен был еще один, на память о нас.

Мы оба засмеялись, наши сердца и парили и разбивались одновременно.

— Дети, прекратите это сейчас же! — зашипела на нас мисс Сапсан.

— Фрэнк, — бесцветным голосом спросила моя мама, — кто эта девушка, которую целует Джейк?

— Не имею ни малейшего представления, — промямлил папа. — Джейкоб, кто эта девушка, и почему ты ее целуешь?

У меня запылали щеки.

— Э-э, это моя… подруга. Эмма. Мы просто прощались.

Эмма застенчиво помахала им.

— Вы не запомните меня, но все же… Привет!

— Что ж, перестань целовать незнакомых девушек и пойдем, — велела мама.

— Ладно, — обратился я к мисс Сапсан. — Кажется, вам лучше закончить с этим.

— Не думайте, что мы расстаемся навсегда, — ответила мисс Сапсан. — Вы теперь один из нас. Вы не избавитесь от нас так просто.

— Сильно надеюсь, что нет, — я расплылся в улыбке, несмотря на то, что у меня было тяжело на душе.

— Я напишу тебе, — пообещала Эмма, пытаясь улыбаться, ее голос срывался. — Удачи с… что там обычно делают нормальные люди.

— Прощай, Эмма. Я буду скучать по тебе, — этого было недостаточно, но в такие моменты, сами слова кажутся недостаточными.

Мисс Сапсан развернулась, чтобы закончить свою работу. Она подняла соколиное перо и пощекотала моих родителей под носами.

— Извините! — воскликнула моя мама. — Что это вы такое вытворя-а-АААА-ПЧХИ!!!

И затем на них с папой напал приступ чиха, и пока они чихали, мисс Сапсан пощекотала полицейского, и у него тоже случился приступ чихания. К тому времени, как все они закончили, и их носы текли, а лица раскраснелись, мисс Сапсан и Эмма уже юркнули за дверь и исчезли.

— Как я уже говорил, — произнес мой отец, словно последних нескольких минут не было вовсе. — Погодите… а что я говорил?

— Что мы можем просто пойти домой и поговорить обо всем этом позже? — предложил я с надеждой.

— Не раньше, чем вы ответите на некоторые вопросы, — возразил полицейский.

Мы провели несколько минут, разговаривая с ним. Я отвечал расплывчато, заканчивая каждое предложение извинениями, и клялся, что меня не похитили, не надругались и не пичкали наркотиками. (Из-за стирания мисс Сапсан, полицейский забыл о том, что хотел заставить меня сдать тест на наркотики). Когда мои родители рассказали ему о смерти дедушки и о «проблемах», случившихся со мной из-за нее, полицейский, похоже, удовлетворился мыслью, что я просто сбежавший домашний мальчик, забывший принять свои пилюли. Нас заставили подписать несколько бланков и отпустили восвояси.

— Да, да, давайте уже поедем домой, — взмолилась моя мама. — Но мы еще поговорим об этом, молодой человек. Очень подробно.

Дом. Это слово стало чужеродным для меня. Какая-то далекая земля, которую я едва мог вообразить.

— Если мы поторопимся, — откликнулся папа, — то, возможно, еще успеем на вечерний рейс.

Он положил руку мне на плечо и держал так крепко, словно боялся, что я убегу, как только он отпустит. Моя мама не могла перестать смотреть на меня, ее глаза были огромными и признательными, и блестели от слез.

— Я в порядке, — заверил я. — Обещаю.

Я знал, что они не поверили мне, и не поверят еще очень долго.

Мы вышли на улицу, чтобы поймать такси. Пока одно из них тормозило рядом с нами, я увидел два знакомых лица в парке на другой стороне улицы. В пестрой тени дуба стояли Эмма и мисс Сапсан. Я поднял руку, чтобы помахать им на прощанье, и у меня заныло в груди.

— Джейк? — мой отец держал для меня открытой дверь кэба. — В чем дело?

Я превратил взмах в почесывание головы.

— Ни в чем, пап.

Я залез в кэб. Отец повернулся и посмотрел на парк. Когда я выглянул в окно, все что я увидел под дубом, были птица и кружащиеся на ветру листья.

Мое возвращение домой не было ни триумфальным, ни легким. Я пошатнул доверие родителей, и восстановление его было медленной кропотливой работой. Из-за опасений, что я снова сбегу, я был под постоянным наблюдением. Я не мог никуда выйти без сопровождения, даже прогуляться по кварталу. В доме была установлена сложная охранная система, не столько для того, чтобы не залезли воры, сколько для того, чтобы не вылез я. Я снова был отправлен на терапию, подвергнут бесконечным психологическим тестам, и мне прописали новые, более сильные лекарства (которые я прятал под язык и позже выплевывал). Но мне пришлось перенести и большие лишения этим летом, и если временная потеря свободы была ценой, которую я заплатил за людей, с которыми подружился, опыт, который приобрел, и ту экстраординарную жизнь, которая, я знал, теперь была моей, то это была честная сделка. Это стоило каждого неловкого разговора с родителями, каждой одинокой ночи, проведенной в мечтах об Эмме и моих странных друзьях, каждого визита к моему новому психотерапевту.

Это была невозмутимая пожилая дама, которую звали доктор Спэнджер, и я проводил четыре утра в неделю в сиянии ее подтянутой перманентной улыбки. Она бесконечно расспрашивала меня о том, почему я сбежал с острова и как я провел последующие дни, и эта улыбка никогда не сходила с ее лица. (Ее глаза, так на всякий случай, были мутно-карие, словно вода из-под мытья посуды, с нормальными зрачками, никаких контактных линз). История, которую я сочинил, состояла в заявлении о временном помешательстве, приправленном периодическими провалами в памяти, и ее невозможно было проверить. Она звучала примерно так: напуганный тем, что, по-видимому, было убивавшим овец маньяком, шатающимся по Кэрнхолму, я сорвался, спрятался на судне, идущем в Уэльс, на время забыл, кто я такой, и автостопом добрался до Лондона. Я спал в парках, ни с кем не разговаривал, не заводил никаких знакомств, не принимал никаких воздействующих на настроение или на сознание препаратов, и бродил по городу несколько дней в дезориентированном состоянии фуги. Что же касается звонка моему отцу, в котором я признавался, что я «странный»… Хмм, какого звонка? Я не помню никакого звонка…

В конечном итоге, доктор Спэнджер списала все произошедшее на маниакальный эпизод, характеризуемый бредом, вызванный стрессом, горем и неразрешенными вопросами, связанными с моим дедушкой. Другими словами: я чуток спятил, но это вероятно был единичный случай, и теперь я чувствую себя намного лучше, благодарю. Тем не менее, мои родители все еще были как на иголках. Они все ждали, что я сорвусь, сделаю что-нибудь безумное, или снова убегу, но я был настоящим паинькой. Я играл роль хорошего мальчика и раскаивающегося сына так, словно собирался получить Оскара. Я предлагал свою помощь в работе по дому. Я вставал задолго до полудня и все время торчал на виду у моих бдительных родителей. Я смотрел с ними телевизор и ездил за покупками, и задерживался за столом, чтобы поучаствовать в бессодержательных беседах, которые они обычно любили затевать: о перепланировке ванной, о политике ассоциации домовладельцев, о новомодных диетах, о птицах. (И в которых лишь изредка проскальзывали отдельные намеки на моего дедушку, остров, или мой «эпизод»). Я был вежливым, добрым, терпеливым, и еще ста разными способами не совсем тем сыном, которого они помнили. Они, должно быть, думали, что меня похитили пришельцы и заменили клоном или еще кем-нибудь, но они не жаловались. И через пару недель посчиталось безопасным приглашать в гости членов семьи, и тот или иной дядя или какая-нибудь тетя заглядывали к нам на чашечку кофе и натянутую беседу, и тем самым я мог лично продемонстрировать, насколько я вменяем.

Странно, но мой отец ни разу не упомянул ни о письме, которое оставила ему Эмма там, на острове, ни о фотографии ее вместе с Эйбом, приложенной к нему. Может, это было больше, с чем он готов был справиться, или, может, он волновался, что разговоры об этом могут спровоцировать рецидив болезни. Какой бы ни была причина, все выглядело так, словно это никогда не происходило. Что же относительно того, что он действительно встречал и Эмму и Милларда, и Оливию, я был уверен, он давно решил, что видел лишь причудливый сон.

Через несколько недель мои родители начали понемногу расслабляться. Они купились на мою историю и объяснения, которые дала моему поведению доктор Спэнджер. Они могли бы копать глубже: возможно, задавать больше вопросов, узнать второе или третье мнение других психотерапевтов, но они на самом деле хотели верить, что мне становится лучше. Что, какие бы там лекарства не прописала мне доктор Спэнджер, они творят чудеса. Больше чем что-либо они хотели, чтобы наши жизни вернулись в нормальное русло, и чем дольше я был дома, тем больше казалось, что так и происходит.

Втайне, однако, я с трудом пытался приспособиться. Мне было скучно и одиноко. Дни тянулись бесконечно. Я думал, после всех лишений тех прошедших нескольких недель, что будет здорово вернуться к комфорту и благам цивилизации, но вскоре даже выглаженные простыни и китайская еда на вынос потеряли свою прелесть. Моя постель была слишком мягкой. Моя еда — слишком обильной. Было слишком много всего, и это вызывало у меня чувство вины и испорченности. Иногда, бродя вместе с родителями по рядам супермаркета, я думал о людях, которых видел на задворках Акра Дьявола и злился. Почему мы имеем столько всего, с чем даже не знаем, что делать, в то время как они не имеют даже того, что требуется, чтобы просто оставаться в живых?

У меня были проблемы со сном. Я просыпался посреди ночи, мой мозг раз за разом прокручивал моменты из моей жизни в странном мире. Хотя я дал Эмме свой адрес и проверял почтовый ящик несколько раз на дню, письма не приходили ни от нее, ни от других. Чем дольше от них не было вестей, — две недели, потом три, — тем более абстрактным и нереальным начало казаться все произошедшее. А было ли все это? Может, все это было лишь галлюцинацией? В минуты отчаяния я иногда задавался вопросом — что если я действительно спятил?

Так что у меня как камень свалился с души, когда, через месяц после возвращения домой, наконец-то пришло письмо от Эммы. Оно было коротким и беззаботным, и в нем она просто информировала меня о процессе восстановления и спрашивала, как у меня дела. В качестве обратного адреса был указан адрес ячейки в почтовом отделении в Лондоне, которое, как объясняла Эмма, находилось ближе всего к входу в петлю Акра Дьявола, и она могла заглядывать в настоящее довольно часто и проверять ее. Я написал ответ в тот же день, и уже довольно скоро мы обменивались двумя-тремя письмами в неделю. В то время как дом становился все более душным, эти письма были как глоток свежего воздуха.

Я не мог допустить, чтобы родители увидели хоть одно такое письмо, так что каждый день я караулил почтальона и бросался встречать его, едва он появлялся в конце нашей подъездной дорожки. Я предложил Эмме, чтобы вместо этого мы переписывались по электронной почте, что было бы быстрее и безопаснее, и даже исписал несколько страниц, пытаясь объяснить, что такое Интернет, и как она может найти интернет-кафе и создать адрес, но это было безнадежно — она никогда даже не пользовалась клавиатурой. Впрочем, письма стоили риска, и мне даже понравилось писать от руки. Было что-то сентиментальное в том, чтобы держать в руках осязаемую вещь, которой касался и помечал знаками кто-то, кого я любил.

В одном письме были вложены несколько снимков. Она писала:

Она зачеркала «или может быть» и написала: «Ой-ей, я слышу Шэрон зовет меня. Он уже отплывает, а я хочу убедиться, что это письмо попадет на почту сегодня. Пиши скорее! Люблю, Эмма.

Я задумался, что бы могло значить это „или может быть“»?

Я рассмотрел фотографии, которые она прислала. На обратной стороне каждой была пара строчек с описанием. Первым шел снимок двух викторианского вида леди, стоявших перед полосатым шатром с вывеской «СТРАННОСТИ». На обратной стороне Эмма написала: «Мисс Рисовая птица и мисс Гагара открыли передвижную выставку, позаимствовав некоторые из старых артефактов Бентама. Теперь, когда странные могут путешествовать более свободно, они делают неплохой бизнес. Многие из нас так мало знают о собственной истории…»

Следующим было фото нескольких взрослых, спускающихся по узким ступеням к пляжу и лодке.

«На берегу Каспийского моря обнаружилась очень милая петля», — писала Эмма, — «и на прошлой неделе Ним и несколько имбрин отправились туда на лодочную прогулку. Хью, Гораций и я увязались с ними, но мы остались на берегу. С нас уже было достаточно лодок, нет уж, спасибочки».

На последнем снимке были две соединенные девочки-близнецы с огромными белыми бантами в волосах цвета воронова крыла. Они сидели бок о бок, оттягивая руками в сторону края блузок, чтобы продемонстрировать ту часть туловища, которой они были соединены.

«Карлотта и Карлита — сиамские близнецы», — гласила надпись на обороте, — «но не это в них самое странное. Их тела производят очень липкий клей, который крепче бетона, когда высохнет. Енох нечаянно сел на него и приклеил свой зад к стулу на целых два дня! Он так бесился, что я думала, у него лопнет голова. Жаль, ты это не видел…»

Я тут же написал ответ. «Что ты имела в виду под „или может быть“»?

Прошло десять дней, но от нее не было вестей. Я беспокоился, что она почувствовала, что зашла слишком далеко в своем письме, нарушила наш договор быть только друзьями, и сделала шаг назад. Я гадал, подпишет ли она свое следующее письмо «Люблю, Эмма» — двумя коротенькими словами, от которых я зависел теперь. Через две недели я задумался, будет ли вообще следующее письмо.

Затем почта перестала приходить вообще. Я, как одержимый, ждал, не появится ли почтальон, и когда он не показывался в течение четырех дней, я понял, что что-то случилось. Мои родители всегда получали тонны каталогов и счетов. Я заметил, так беспечно, как смог, что кажется странным, что мы не получаем почту последнее время. Мой отец промямлил что-то про общенациональный выходной и сменил тему. И тогда я заволновался по-настоящему.

Загадка разрешилась на следующее утро во время сеанса у доктора Спэнджер, на который, против обыкновения, были приглашены и мои родители. Они вошли с бледными и напряженными лицами, безуспешно пытаясь выдавить из себя даже пару фраз о погоде, пока мы рассаживались. Спэнджер начала с обычных безобидных вопросов. Как я себя чувствую? Были ли какие-нибудь интересные сны? Я знал, что она подводит к чему-то главному, и, в конце концов, не выдержал.

— Почему здесь мои родители? — спросил я. — И почему они выглядят так, словно только что вернулись с похорон?

Первый раз за все время перманентная улыбка доктора Спэнджер увяла. Она взяла со стола папку и вытащила оттуда три конверта.

Это были письма от Эммы. Все открыты.

— Нам нужно поговорить об этом, — ответила она.

— Мы же согласились, что больше не будет никаких секретов, — добавил мой отец. — Это плохо, Джейк. Очень плохо.

Мои руки задрожали.

— Это личное, — заявил я, изо всех сил стараясь управлять своим голосом. — Они адресованы мне. Вы не должны были читать их.

Что было в тех письмах? Что видели мои родители? Это катастрофа, полная катастрофа.

— Кто такая Эмма? — поинтересовалась доктор Спэнджер. — И мисс Сапсан?

— Это не честно! — воскликнул я. — Вы украли мои личные письма, а теперь используете их, чтобы загнать меня в ловушку!

— Давай-ка потише! — рявкнул отец. — Это уже стало всем известно, так что просто будь честным, и всем будет легче.

Доктор Спэнджер протянула фотографию, которую Эмма приложила к одному из писем:

— Кто эти люди?

Я наклонился вперед, чтобы взглянуть на нее. Это было фото двух пожилых дам в кресле-качалке, одна из которых баюкала вторую на коленях, словно ребенка.

— Понятия не имею, — ответил я коротко.

— Тут надпись на обороте, — произнесла она. Написано: «Мы находим новые способы помочь тем, у кого изъяли часть их души. Тесный контакт, похоже, творит чудеса. Всего лишь через пару часов мисс Птица-Носорог стала как новая аймбрина».

«Аймбрина», так она произнесла это.

— Правильно будет «им-брина», — поправил я ее против своей воли. — Первый слог читается как закрытый.

— Понимаю, — доктор Спэнджер отложила снимок и соединила пальцы под подбородком. — И что такое… имбрина?

Если подумать, может быть, это было глупо, но в тот момент я чувствовал себя зажатым в угол, словно у меня не было другого выбора, как сказать правду. У них были письма, у них были фотографии, и все мои неуклюжие сказки разлетелись ко всем чертям.

— Они защищают нас, — ответил я.

Доктор Спэнджер бросила быстрый взгляд на моих родителей:

— Всех нас?

— Нет. Только странных детей.

— Странных детей, — повторила она медленно. — И ты веришь, что ты один из них.

Я протянул руку:

— Я бы хотел забрать свои письма.

— Ты их получишь. Но сначала нам нужно поговорить, хорошо?

Я убрал руку и сложил руки на груди. Она разговаривала со мной, словно у меня был коэффициент интеллекта как у умственно отсталого.

— Итак, что заставляет тебя думать, что ты странный?

— Я вижу вещи, которые не видят другие.

Краем глаза я заметил, как мои родители побледнели еще больше. Они не очень-то хорошо восприняли это.

— В письмах ты упоминаешь какой-то Пан… петликум? Что ты мне можешь рассказать о нем?

— Я не писал эти письма, — ответил я. — Их писала Эмма.

— Конечно. Давай тогда по-другому. Расскажи мне об Эмме.

— Доктор, — вмешалась моя мама, — не думаю, что это хорошая идея провоцировать…

— Пожалуйста, миссис Портман, — подняла руку доктор Спэнджер. — Джейк, расскажи мне об Эмме. Это твоя девушка?

Я увидел, как у папы поднялись брови. У меня никогда до этого не было девушки. Не говоря уже о свиданиях.

— Она была ей, вроде как. Но теперь мы типа… взяли передышку.

Доктор Спэнджер записала что-то, затем постучала ручкой по подбородку:

— И когда ты представляешь ее, как она выглядит?

Я отпрянул от нее назад в кресло:

— Что значит «представляю ее»?!

— О, — она поджала губы. Она поняла, что прокололась. — Я имела в виду…

— Ладно, все это уже далеко зашло, — не выдержал мой отец. — Мы знаем, что ты написал эти письма, Джейк.

Я чуть не упал с кресла:

— Вы думаете что?! Да это даже не мой почерк!

Отец вынул из кармана письмо, то самое, которое ему оставила Эмма.

— Ты написал это, ведь так? Это написано той же рукой.

— Это тоже Эмма! Смотри, вот ее имя, прямо здесь!

Я хотел схватить письмо, но мой отец убрал руку с ним от меня подальше.

— Иногда нам хочется чего-то так сильно, что мы представляем, что это существует на самом деле, — заметила доктор Спэнджер.

— Вы думаете я — псих! — заорал я.

— Мы не используем данное слово в этом кабинете, — ответила доктор Спэнджер. — Пожалуйста, успокойся, Джейк.

— А как же штампы на конвертах? — спросил я, указывая на письма на столе Спэнджер. — Они пришли сюда из самого Лондона!

Мой отец вздохнул:

— У вас в школе были занятия по фотошопу в прошлом семестре, Джейки. Я может быть и стар, но я знаю, как легко подделать подобные вещи.

— А фотографии?! Их я тоже подделал?!

— Это твоего дедушки. Я уверен, что видел их раньше.

У меня уже кружилась голова. Я чувствовал себя выдохшимся и преданным, и ужасно смущенным. И тогда я перестал говорить вообще, потому что все, что я произносил, видимо, лишь убеждало их дальше, что я окончательно спятил.

Я сидел и кипел от возмущения, пока они разговаривали обо мне так, словно меня не было в комнате. Новый диагноз доктора Спэнджер гласил, что я страдаю от «полного разрыва с реальностью», и что эти «странные» были частью хорошо продуманной вселенной, полной вызванных бредом образов, которую я выстроил для себя, вкупе с моей вымышленной девушкой. Из-за того, что я очень умный, на протяжении нескольких недель мне удавалось обманным путем заставить всех думать, что я психически здоров, но письма доказывают, что мне еще далеко до излечения, и я даже могу представлять опасность для самого себя. Она порекомендовала отправить меня в «стационарное учреждение» для «реабилитации и наблюдения» со всей надлежащей в таких случаях поспешностью, что, как я понял, в переводе с психиатрского языка означало «психушка».

Они все уже спланировали.

— Это всего лишь на неделю или две, — заверил меня отец. — Это очень хорошее место, супер-дорогое. Думай об этом, как о небольшом отпуске.

— Я хочу свои письма.

Доктор Спэнджер засунула их обратно в папку.

— Прости, Джейк, — ответила она. — Мы думаем, будет лучше, если я оставлю их у себя.

— Вы солгали мне!

Я запрыгнул на стол и попытался выхватить их, но Спэнджер оказалась быстрее и отпрыгнула назад с папкой в руках. Мой отец закричал и схватил меня, а секундой позже в дверь ворвались двое моих дядей. Они ждали в коридоре все это время. Телохранители, на случай, если я попытаюсь сбежать.

Меня вывели на парковку и усадили в машину. Мои дяди должны были пожить с нами несколько дней, как, нервничая, объяснила мне мама, пока в клинике не освободится для меня место.

Они боялись оставаться со мной наедине. Мои собственные родители. А потом они отошлют меня в такое место, где я стану чьей-то чужой проблемой. В клинику. Словно я отправляюсь туда просто для того, чтоб мне перебинтовали раненый локоть. Давайте называть вещи своими именами: это был сумасшедший дом, пусть даже и дорогой. Не то место, где я смогу изображать, что глотаю таблетки, а потом выплевывать их. Не такое, где я смогу одурачить докторов рассказами о состоянии фуги и потере памяти. Они станут пичкать меня нейролептиками и сывороткой правды до тех пор, пока я не расскажу им все, что мне известно о странном мире, и с этим, как доказательством того, что я безнадежно безумен, у них не останется иного выбора, как запереть меня в комнату с мягкими стенами и смыть ключ в туалет.

Я действительно серьезно попал.

Следующие несколько дней за мной следили как за преступником, родитель или дядя всегда были не дальше, чем в одной комнате от меня. Все ждали звонка из клиники. Похоже, это было популярное место, но в ту минуту, когда там освободится комната, что случится со дня на день, меня сплавят отсюда.

— Мы будем навещать тебя каждый день, — заверила меня мама. — Это всего на несколько недель, Джейки, обещаю.

Всего на несколько недель. Ага, как же.

Я пытался спорить с ними. Умолять. Я упрашивал их нанять графолога, чтобы я смог доказать, что письма были не моими. Когда это не сработало, я полностью сменил тактику. Я признался, что это я писал те письма (что я, конечно же, не делал), говорил, что теперь понял, что все это придумал: нет никаких странных детей, ни имбрин, ни Эммы. Это порадовало их, но не заставило передумать. Позже я подслушал, как они перешептывались между собой, и узнал, что для того, чтобы забронировать для меня место в листе ожидания, им пришлось заплатить за первую неделю в клинике (очень дорогой клинике) авансом. Так что пути назад уже не было.

Я подумывал было сбежать. Стащить ключи от машины и вырваться на свободу. Но меня неизбежно поймают, и тогда для меня все обернется еще хуже.

Я фантазировал о том, как Эмма придет и спасет меня. Я даже написал письмо, где рассказал о том, что случилось, но у меня не было возможности отослать его. Даже если бы мне и удалось прокрасться незамеченным к почтовому ящику, почтальон все равно больше не подходит к нашему дому. И даже если оно доберется до нее, что это изменит? Я застрял в настоящем, далеко от петли. Она бы все равно не смогла придти.

На третью ночь, от отчаяния я стащил отцовский телефон (свой мне больше не разрешался) и воспользовался им, чтобы отослать Эмме электронное письмо. До того как я понял, как она безнадежна в компьютерах, я сделал для нее адрес, [email protected], но ее это настолько мало заинтересовало, что я даже не пытался писать на него, и даже, как я понял, не позаботился сказать ей пароль. Послание в бутылке, брошенное в океан, имело больше шансов добраться до нее, но это был единственный шанс, который у меня остался.

Звонок поступил на следующий вечер: для меня освободилась комната. Мои сумки были собраны и ждали уже несколько дней. Не имело значения то, что сейчас было девять часов вечера, или то, что путь в клинику займет два часа. Мы отправлялись немедленно.

Мы погрузились в микроавтобус. Мои родители сели впереди, а я был зажат между моими дядями на заднем сиденье, словно они думали, что я могу выпрыгнуть из движущейся машины. По правде говоря, я мог бы. Но, пока двери гаража, громыхая, ползли вверх, и мой отец заводил машину, та слабая надежда, что я лелеял, начала гаснуть. От этого действительно было не отвертеться. Я не мог ни пробить себе выход уговорами, ни сбежать, если только конечно у меня не получится бежать всю дорогу до Лондона, что потребовало бы паспорта и деньги, и еще кучу невозможных вещей. Нет, мне придется пройти через это. Но странным пришлось пройти через гораздо худшие испытания.

Мы сдали задом из гаража. Папа включил фары, затем радио. Негромкое жужжание ди-джея заполнило машину. За пальмами на границе двора светила луна. Я опустил голову и закрыл глаза, пытаясь побороть весь тот ужас, что наполнял меня. Может быть, я смогу пожелать и очутиться где-нибудь в другом месте. Может быть, я смогу исчезнуть.

Мы начали двигаться, мелкие ракушки, которыми была посыпана наша дорожка, захрустели под колесами. Мои дяди переговаривались через меня о чем-то на тему спорта, в попытке разрядить обстановку. Я выключил их голоса.

Мы еще не покинули подъездную дорожку, когда машина дернулась и остановилась.

— Что за черт, — услышал я голос отца.

Он посигналил, и мои глаза распахнулись, но то, что я увидел, лишь убедило меня в том, что я преуспел в своем желании попасть в сон. Прямо перед нашей машиной, выстроившись поперек дорожки в линию и сияя в свете фар, стояли все мои странные друзья. Эмма, Гораций, Енох, Оливия, Клэр, Хью и даже Миллард, и во главе них, в дорожном плаще и с саквояжем в руке — мисс Сапсан.

— Какого черта здесь происходит? — спросил один из моих дядей.

— Да, Фрэнк, какого черта происходит? — откликнулся второй.

— Не знаю, — ответил мой папа и опустил стекло.

— Убирайтесь с мой дорожки! — крикнул он.

Мисс Сапсан широким шагом направилась к его двери:

— Мы этого не сделаем. Покиньте транспортное средство, пожалуйста.

— Кто вы, черт подери?!

— Альма ЛеФэй Сапсан, временно исполняющая обязанности главы Совета имбрин и директриса вот этих странных детей. Мы уже встречались раньше, хотя я и не рассчитываю, что вы вспомните. Дети, поздоровайтесь.

Пока у моего папы отвисала челюсть, а у мамы начиналась гипервентиляция, дети помахали им. Оливия левитировала, Клэр открыла свой задний рот, Миллард, костюм без тела, повертелся, а Эмма, зажигая в ладонях огонь, зашагала к открытому окну.

— Здравствуете, Фрэнк, — произнесла она. — Меня зовут Эмма. Я хорошая подруга вашего сына.

— Видите? — заявил я. — Я говорил вам, что они настоящие!

— Фрэнк, увези нас отсюда! — тонко вскрикнула моя мама и захлопала его по плечу.

Он, казалось, пребывал в оцепенении до этого момента, но теперь он нажал на клаксон и вдавил в пол педаль акселератора, из-под задних колес полетели ракушки, и машина рванула вперед.

— СТОЙ!!! — заорал я, пока мы, ускоряясь, ехали на моих друзей. Они отпрыгнули с дороги, все, кроме Бронвин, которая просто уперлась ногами в землю, выставила вперед руки и поймала капот нашей машины в ладони. Мы резко остановились, колеса бесполезно завращались, а мои мама и дяди взвыли от ужаса.

Машина застыла. Фары погасли, а двигатель затих. Пока мои друзья окружали ее, я пытался успокоить свою семью:

— Все нормально, это мои друзья, они не причинят вам вреда.

Мои дяди отключились, их головы шлепнулись мне на плечи, а крик моей мамы постепенно превратился во всхлипы. Мой папа нервно ерзал на сиденье, его глаза были широко открыты.

— Это безумие, это безумие, это полное безумие, — без остановки бормотал он.

— Оставайтесь в машине, — бросил я и, дотянувшись через бессознательного дядю до двери, открыл ее, переполз через него и вывалился наружу.

Эмма и я схватили и закружили друг друга в безумном объятии. Я едва мог говорить.

— Что ты… как ты…

Я мелко дрожал всем телом, уверенный, что все еще сплю.

— Я получила твое электрическое письмо! — воскликнула она.

— Мое… электронное письмо?

— Ага, как ты там его называешь! Когда мы перестали получать от тебя письма, я заволновалась, а потом я вспомнила тот машинизированный почтовый ящик, про который, ты говорил, что сделал для меня. Гораций смог угадать твой пароль, и…

— Мы прибыли, как только все узнали, — сообщила мисс Сапсан, качая головой на моих родителей. — Я весьма разочарована, хотя не так уж и удивлена.

— Мы пришли спасти тебя! — гордо заявила Оливия. — Как ты спас нас!

— И я так рад вас видеть! — ответил я. — Но разве вам не пора идти? Вы же начнете стареть!

— Ты что, не читал мои последние письма? — удивилась Эмма. — Я же там все объясняла…

— Мои родители забрали их. Поэтому они и взбесились.

— Что?! Это ужасно! — она взглянула на моих родителей. — Это воровство, к вашему сведению! Но в любом случае, волноваться не о чем. Мы сделали поразительное открытие!

— Ты хочешь сказать, я сделал поразительное открытие, — услышал я Милларда. — И все благодаря Перплексусу. У меня заняло несколько дней, чтобы выяснить, как вернуть его назад в его петлю, используя запутанную машину Бентама, и за это время Перплексус должен был уже состариться. Но он не состарился. И более того, его седые волосы снова почернели! И тогда я понял, что что-то произошло с ним, пока он был вместе с нами в Абатоне: его истинный возраст обнулился. Когда имбрины разрушили петлю, это как бы подкрутило стрелки его часов назад, так что его тело стало соответствовать тому возрасту, на который он выглядел, а не его истинному возрасту в пятьсот семьдесят один год.

— И это не только у Перплексуса отмотало назад часы, — взволнованно добавила Эмма, — а у всех нас! У всех, кто был в Абатоне в тот день!

— Очевидно, это побочный эффект разрушения петли, — пояснила мисс Сапсан. — Невероятно опасный Фонтан юности.

— Так это значит… вы больше не будете ускоренно стареть? Никогда?

— Ну, не быстрее, чем ты, — ответила Эмма и рассмеялась. — По одному дню за день!

— Это… поразительно! — произнес я, вне себя от радости, но все еще не в силах переварить все происходящее. — Вы уверены, что я не сплю?

— Вполне уверены, — ответила мисс Сапсан.

— Можно мы останемся ненадолго, Джейкоб? — спросила Клэр, подскакивая ко мне. — Ты сказал, что мы можем приезжать, когда захотим!

— Я полагаю, мы устроим из этого небольшой отпуск, — отозвалась мисс Сапсан, прежде чем я успел ответить. — Дети почти ничего не знают о двадцать первом веке, и, кроме того, этот дом выглядит гораздо более комфортабельным, чем та старая, полная сквозняков крысоловка Бентама. Сколько у вас спален?

— Э-э… пять, кажется?

— Да, это сгодиться. Отлично подойдет.

— Но как же мои родители? И дяди?

Она бросила взгляд на машину и махнула рукой.

— Вашим дядям можно легко подчистить память. Что же касается ваших родителей, тут уж, я считаю, кота выпустили из мешка, как говорится. За ними придется пристально понаблюдать какое-то время, держать на коротком поводке. Но если и можно двух нормальных приобщить к нашему способу понимания вещей, то кого же как не родителей великого Джейкоба Портмана.

— И сына и невестку великого Абрахама Портмана! — добавила Эмма.

— Вы… вы знали моего отца? — спросил мой папа робко, глядя на нас из окна автомобиля.

— Я любила его как сына, — ответила мисс Сапсан. — Также как я люблю Джейкоба.

Папа моргнул и медленно кивнул, но я не думал, что он понял.

— Они останутся с нами какое-то время, — сообщил я. — Хорошо?

Его глаза расширились, и он весь съежился.

— Это… хмм… думаю лучше спросить твою мать…

Она свернулась на пассажирском сиденье, закрывая руками глаза.

Я позвал ее:

— Мам?

— Уходите, — откликнулась она. — Просто уходите, все вы!

Мисс Сапсан наклонилась к ней:

— Миссис Портман, посмотрите на меня, пожалуйста.

Мама взглянула на нее сквозь пальцы:

— Вас на самом деле здесь нет. Я просто выпила за ужином слишком много вина, вот и все.

— Мы вполне реальны, уверяю вас. И возможно в это сейчас трудно поверить, но мы все станем друзьями.

Моя мама отвернулась.

— Фрэнк, переключи канал. Мне не нравиться это шоу.

— Хорошо, дорогая, — ответил папа. — Сынок, я думаю лучше, э-эм… хмм…

И он закрыл глаза и поднял стекло.

— Вы уверены, что от всего этого у них не расплавятся мозги? — спросил я у мисс Сапсан.

— Они привыкнут, — ответила она. — Некоторым просто нужно больше времени, чем остальным.

Мы всей толпой шли к моему дому, поднималась яркая луна, а душную ночь оживлял ветерок и стрекот цикад. Бронвин толкала заглохшую машину рядом с нами, с моей семьей, все еще сидящей внутри. Я шел рука об руку с Эммой, и моя голова кружилась от всего происходящего.

— Я вот что не понимаю, — произнес я. — Как вы попали сюда? И так быстро?

Я попытался представить девочку со ртом на затылке и мальчика с пчелами, жужжащими вокруг него, проходящими через службу безопасности в аэропорту. И Милларда: как они протащили его тайком в самолет? Как они вообще достали паспорта?

— Нам повезло, — ответила Эмма. — Одна из комнат Бентама ведет в петлю, расположенную всего лишь в сотне миль отсюда.

— Какое-то отвратительное болото, — добавила мисс Сапсан. — Крокодилы и грязь по колено. Понятия не имею, что мой брат мог забыть в таком месте. В любом случае, оттуда мне удалось осуществить выход в настоящее, а потом нам осталось только поймать два автобуса и пройти три с половиной мили. Весь путь занял не более одного дня. Но, разумеется, все мы устали и изнываем от жажды после такого путешествия.

Мы подошли к нашему крыльцу. Мисс Сапсан выжидательно посмотрела на меня.

— Точно! В холодильнике есть газировка, по-моему…

Я нашарил ключом замочную скважину и открыл дверь.

— Гостеприимство, мистер Портман, гостеприимство! — пропела мисс Сапсан залетая мимо меня в дом. — Оставьте ваши ботинки снаружи, дети, мы больше не в Акре Дьявола!

Я стоял, придерживая дверь, пока все они топали внутрь, в грязных ботинках и все такое.

— Да, это прекрасно подойдет! — услышал я голос мисс Сапсан. — Где кухня?

— Что мне делать с машиной? — спросила Бронвин, все еще держа в руках задний бампер. — И с… нормальными?

— Ты не могла бы поставить их в гараж? — попросил я. — И присмотреть за ними минуту или две?

Она взглянула на меня и Эмму и улыбнулась:

— Не вопрос.

Я нашел открыватель гаражных ворот и нажал кнопку. Бронвин закатила машину и моих потрясенных родителей внутрь, а затем Эмма и я остались на крыльце наедине.

— Ты уверен, что все в порядке, если мы останемся? — спросила Эмма.

— С моей семьей будет сложновато, — ответил я. — Но мисс С похоже, думает, что мы справимся с этим…

— Я имею в виду для тебя. То, где мы с тобой остановились…

— Ты шутишь?! Я так счастлив, что вы здесь, что и не могу выразить!

— Ладно. Ты улыбаешься, так что я тебе верю.

Улыбаюсь? Да у меня был рот до ушей как у дурака.

Эмма шагнула ко мне. Я обвил ее руками. Мы стояли и обнимали друг друга, и моя щека прижималась к ее лбу.

— Я никогда не хотела терять тебя, — прошептала она. — Но я не видела другого пути. Полный разрыв казался легче, чем терять тебя постепенно.

— Тебе не нужно ничего объяснять. Я понимаю.

— В любом случае, может нам теперь и не надо. Быть просто друзьями. Если ты не хочешь.

— С другой стороны, может быть это хорошая идея, — произнес я. — Просто на время.

— О, — быстро ответила она с разочарованием в голосе. — Конечно…

— Нет. Я имею в виду…, — я осторожно отстранился и посмотрел на нее. — Теперь, когда у нас есть время, мы можем продвигаться медленно. Я могу приглашать тебя в кино… мы можем ходить гулять… ну, ты знаешь, как делают нормальные люди.

Она пожала плечами:

— Я не очень-то много знаю о том, что делают нормальные люди.

— Это не сложно, — ответил я. — Ты научила меня, как быть странным. Может быть, я научу тебя, как быть нормальной. Ну, настолько нормальной, насколько я знаю, как быть.

Она молчала секунду. А затем она рассмеялась:

— Конечно, Джейкоб. Думаю, это звучит неплохо, — она взяла меня за руку, наклонилась ко мне и поцеловала в щеку. — Теперь, когда у нас есть время.

И мне пришло в голову, пока мы стояли вот так и просто тихо дышали вместе, а вокруг постепенно устанавливалась тишина, что это должно быть самые прекрасные слова в английском языке.