Глава седьмая
Кошмарные сны из переходящих друг в друга видений. Обрывки ужасов последних дней: стальной глаз дула пистолета, упирающегося мне чуть ли не в лоб, дорога, заваленная мертвыми лошадьми, языки пустоты, устремившиеся ко мне над бездной, жуткая ухмылка твари с пустыми глазами.
А потом я вернулся домой, но я — привидение. Я плыву по своей улице и через входную дверь вплываю в свой дом. За кухонным столом спит сидя мой отец. Он прижимает к груди телефонную трубку.
Я не умер, — говорю ему я. Но мои слова совершенно беззвучны.
На краю своей кровати сидит моя мать в ночной сорочке. Она безжизненно смотрит в окно на бесцветный полдень. Ее лицо осунулось, а глаза опухли от слез. Я протягиваю руку, чтобы коснуться ее плеча, но рука проходит сквозь ее тело.
И вот я стою на своих собственных похоронах. Лежа в могиле, я смотрю вверх, на прямоугольник серого неба.
Три моих дяди смотрят на меня сверху вниз. Их толстые шеи выпирают над накрахмаленными белыми воротничками.
Дядя Лес: Какая жалость. Верно?
Дядя Джек: Сейчас тебя должны волновать чувства Фрэнка и Марианны.
Дядя Лес: Ну да. Что подумают люди?
Дядя Бобби: Они подумают, что у парня были не все дома. И будут правы.
Дядя Джек: Честно говоря, я всегда это знал. То, что он рано или поздно отколет что-нибудь в этом роде. Что-то в нем такое было. Совсем чуть-чуть…
Дядя Бобби: Чуть-чуть он был не в себе.
Дядя Лес: Это у него по отцовской линии, не от нас.
Дядя Джек: И все-таки это ужасно.
Дядя Бобби: Ну да.
Дядя Джек: …
Дядя Лес: …
Дядя Бобби: Перекусим?
Дядья уходят. Их место занимает Рики, зеленые волосы которого по этому поводу тщательно поставлены дыбом.
Братишка. Раз уж ты умер, можно я возьму себе твой велик?
Я пытаюсь крикнуть: Я не умер!
Я просто очень далеко.
Простите.
Но слова эхом возвращаются ко мне, запертые в ловушке моей собственной головы.
Священник смотрит на меня. Это Голан. Он одет в сутану и держит в руках Библию. Он ухмыляется.
Мы ждем тебя, Джейкоб.
На меня сыплется земля.
Мы ждем.
* * *
Внезапно я проснулся и резко выпрямился, ощущая, как у меня все пересохло во рту. Эмма сидела рядом, положив руки мне на плечи.
— Джейкоб! Слава Богу… Ты нас напугал!
— Правда?
— Тебе снился кошмар, — ответил Миллард. Он сидел напротив нас — пустой костюм, который кто-то усадил на диван. — И ты разговаривал во сне.
— Правда?
Эмма промокнула пот с моего лба одной из предоставляемых в вагонах первого класса салфеток. (Настоящая ткань!)
— Правда, — подтвердила она. — Но это была сплошная тарабарщина. Я не поняла ни слова.
Я смущенно огляделся вокруг, но, похоже, этого больше никто не заметил. Все остальные разбрелись по вагону. Одни дремали, другие грезили, уставившись в окно, некоторые играли в карты.
Я искренне надеялся, что не схожу с ума.
— Тебе часто снятся кошмары? — спросил Миллард. — Тебе стоило бы рассказать о них Горацию. Он умеет выискивать в снах всякие скрытые значения.
Эмма потерла мое плечо.
— С тобой точно все в порядке?
— Да, все хорошо, — отозвался я и, поскольку не люблю, когда вокруг меня суетятся, сменил тему разговора. У Милларда на коленях была открыта наша книга — «Истории о странном и неизведанном» — и я поинтересовался: — Решил почитать?
— Позаниматься, — поправил меня он. — Подумать только! Когда-то я считал это сказками для детей! Но на самом деле они на удивление сложны, я бы даже сказал, хитроумны в способах сокрытия тайной информации о странном мире. Думаю, у меня уйдут годы на то, чтобы все их расшифровать.
— Но какой с этого теперь толк? — спросила Эмма. — Какая польза от петель, если в них способны прорываться пустоты? Даже самые засекреченные из них со временем будут взломаны.
— Возможно, им удалось взломать только одну петлю? — с надеждой поинтересовался я. — Возможно, пустота в петле мисс Королек была с отклонениями?
— Странная пустота! — воскликнул Миллард. — Это забавная идея, но нет. Это не было случайностью. Я уверен, что эти «усиленные» пустоты являются неотъемлемой частью плана нападения на наши петли.
— Но как? — спросила Эмма. — Что такого изменилось в пустотах, что позволяет им теперь проникать в петли?
— Я много об этом думал, — произнес Миллард. — Мы мало что знаем о пустотах, поскольку у нас не было возможности изучить их поведение в контролируемом окружении. Но считается, что им, подобно нормальным людям, недостает чего-то, чем обладаем мы с тобой и все остальные в этом вагоне. Это некая неотъемлемая особенность, позволяющая нам взаимодействовать с петлями, соединяться с ними и становиться их частью.
— Что-то вроде ключа, — кивнул я.
— Что-то в этом роде, — согласился Миллард. — Существует мнение, что, подобно крови или спинномозговой жидкости, наша странность имеет вполне физические характеристики. Находятся и такие, кто считает, что она находится внутри нас, но является неосязаемой. Некая вторая душа.
— Ух ты, — оживился я.
Мне понравилась идея о том, что странности — это не изъян или недостаток, а напротив, дополнительные свойства. Это не нам недоставало чего-то присущего нормальным людям. Это они были лишены наших особенных качеств. То есть природа вовсе не обделила нас, а напротив, наделила с избытком.
— Терпеть не могу всю эту ерунду, — заявила Эмма. — От этой идеи о том, что вторую душу можно поймать и посадить в банку, у меня по спине мороз ползет.
— Тем не менее это пытаются сделать на протяжении многих лет, — сообщил ей Миллард. — Ты помнишь, Эмма, что тебе сказала эта тварь? Жаль, что я не могу укупорить в бутылку то, что у тебя есть… или что-то в этом роде.
Эмма содрогнулась.
— Не напоминай.
— Существует теория, которая гласит, что если суть наших отличий от других людей можно было бы выделить и каким-то образом словить… в бутылку, как он сказал, или, что более вероятно, в чашку Петри, то, возможно, эту самую суть можно было бы передавать от одного человека к другому. Если бы это оказалось возможным, представьте себе черный рынок странных душ, который возник бы среди непереборчивых богатеев? Такие особенности, как твоя искра или сила Бронвин, продавались бы тому, кто подороже заплатит!
— Это отвратительно, — передернувшись, сообщил ему я.
— Большинство странных людей разделяет твое мнение, — хмыкнул Миллард. — Именно поэтому подобные исследования были запрещены еще много лет назад.
— Как будто твари когда-то соблюдали законы, — пожала плечами Эмма.
— Но мне эта идея вообще кажется безумной, — произнес я. — Мне кажется, что она все равно не сработала бы, верно?
— Я тоже так думал, — снова пожал плечами Миллард. — Во всяком случае, до сегодняшнего дня. Сейчас я уже начинаю сомневаться.
— Из-за пустоты в петле зверинца?
— Вот именно. До вчерашнего дня я вообще не был уверен, что верю во «вторую душу». По-моему, существует только один убедительный аргумент в пользу ее существования. Когда пустота поглощает достаточное количество странных людей, она перевоплощается в совершенно другое существо и становится способна блуждать по петлям.
— Она становится тварью, — вспомнил я.
— Вот именно, — кивнул Миллард. — Но только в том случае, если она проглотила странного человека. Сколько бы нормальных людей она ни сожрала, это никогда не превратит ее в тварь. А значит, у нас есть кое-что, чего не хватает нормальным людям.
— Но та пустота в зверинце не стала тварью, — заметила Эмма. — Она стала пустотой, способной проникать в петли.
— Что наводит меня на мысль о том, что твари уже начали переделывать природу, — кивнул Миллард. — Посредством переноса странных душ.
— Я не хочу и думать об этом, — заявила Эмма. — Давайте поговорим о чем-то другом. Пожалуйста!
— Но где они могут заполучить эти души? — спросил я. — И каким образом?
— Все, с меня хватит! Я буду сидеть где-нибудь в другом месте.
Эмма вскочила и ушла в другой конец вагона.
Мы с Миллардом какое-то время молчали. У меня перед глазами продолжала стоять картинка, на которой я лежал, пристегнутый к столу, а кучка злодеев-врачей стояла, склонившись надо мной в попытке изъять у меня душу. Как они собирались это делать? Иглой? Ножом?
Чтобы избавиться от этих ужасающих мыслей, я снова попытался сменить тему разговора.
— Как так вообще получилось, что мы стали странными? — спросил я.
— Наверняка этого не знает никто, — ответил Миллард. — Впрочем, существуют легенды.
— Например?
— Некоторые считают, что мы произошли от горстки странных людей, живших на земле в незапамятные времена, — произнес он. — Они были очень могущественными… и огромными, как тот каменный великан, которого мы видели в озере.
— Почему же мы теперь такие маленькие, — не унимался я, — если раньше были гигантами?
— Легенда гласит, что с годами, по мере того как нас становилось больше, наше могущество ослабевало. Становясь слабее, мы уменьшались и в размерах.
— Во все это довольно сложно поверить, — покачал я головой. — Я чувствую себя приблизительно таким же могущественным, как муравей.
— На самом деле относительно своего размера муравьи очень сильные.
— Ты понимаешь, о чем я. Что на самом деле интересно, так это почему я. Я никогда не хотел быть странным. Кто решил это за меня?
Это был риторический вопрос, и я не ожидал получить на него ответ. Но Миллард все равно мне ответил.
— Цитируя знаменитого странного человека, скажу: «В основе любой загадки природы лежит другая загадка».
— Кто это сказал?
— Мы знаем его как Перплексуса Аномалуса. Скорее всего, это вымышленное имя, под которым скрывался великий философ и мыслитель. Перплексус также был картографом. Около тысячи лет назад он нарисовал самое первое издание Карты Дней.
Я усмехнулся.
— Иногда ты вещаешь совсем как учитель. Тебе об этом кто-нибудь говорил?
— Говорят все время, — отозвался Миллард. — Мне хотелось бы попробовать себя в роли учителя. Если бы только я не родился вот таким…
— Ты стал бы отличным учителем.
— Спасибо, — ответил Миллард и притих. В воцарившейся тишине я чувствовал, как он мечтает о том, чему не суждено было сбыться. Спустя какое-то время он снова заговорил: — Не подумай, что мне не нравится быть невидимым. Нравится. Джейкоб, я действительно доволен тем, что я странный. Это сама суть того, что я из себя представляю. Но бывают дни, когда мне очень хочется выключить эту свою странность.
— Я понимаю, о чем ты, — ответил ему я.
Но, разумеется, ничего я не понимал. Моя странность создавала мне определенные затруднения, но, по крайней мере, она не изгоняла меня из общества.
Дверь в наше купе открылась. Миллард быстро накинул капюшон, чтобы скрыть лицо, или точнее, явное его отсутствие.
В дверях стояла молодая женщина. Она была одета в униформу и держала коробку с товарами.
— Сигареты? — предложила она. — Шоколад?
— Спасибо, не надо, — ответил я.
Она посмотрела на меня.
— Вы американец?
— Боюсь, что да.
Она наградила меня сочувственной улыбкой.
— Надеюсь, ваша поездка будет приятной. Вы выбрали не самое лучшее время для посещения Британии.
Я засмеялся.
— Да, я в курсе.
Она вышла. Миллард немного повернулся, чтобы проводить ее взглядом.
— Хорошенькая, — отрешенным голосом прокомментировал он.
Мне пришло в голову, что он уже много лет не видел девушек, не считая тех немногих, что жили на Кэрнхолме. Но в любом случае у такого, как он, не было ни единого шанса завязать отношения с нормальной девушкой.
— Не смотри на меня так, — прервал он ход моих мыслей.
Я и не догадывался, что смотрю на него каким-то особенным образом.
— Как?
— Как будто ты за меня переживаешь.
— Я не переживаю, — возразил я.
Но это было неправдой.
Миллард встал с дивана, снял пальто и исчез. После этого я еще долго его не видел.
* * *
Часы тянулись медленно, и дети занимали их тем, что рассказывали друг другу истории. В основном это были истории о знаменитых странных людях и о мисс Сапсан в те волнующие первые дни существования ее петли. Постепенно они переключились на свои собственные истории. Некоторые из них я уже слышал — например, историю о том, как Енох воскрешал мертвецов в похоронном бюро своего отца, или как Бронвин в нежном десятилетнем возрасте совершенно нечаянно сломала шею своему отчиму-дебоширу. Но некоторых рассказов я еще не слышал. Потому как, несмотря на то что эти дети были довольно старыми, в воспоминания они ударялись редко.
Гораций начал видеть свои сны, когда ему было всего шесть лет. Но только два года спустя он осознал, что они пророческие или что-то в этом роде. Однажды ночью он увидел сон о катастрофе «Луизитании», а на следующий день услышал сообщение о гибели судна в выпуске новостей по радио. Хью с юного возраста любил мед больше любой другой еды, а когда ему было пять лет, он начал поедать и соты, причем так жадно, что, впервые проглотив пчелу, даже не заметил этого, пока не почувствовал, как она жужжит у него в желудке.
— Мне показалось, что она совершенно ничего не имеет против того, чтобы там пожить, — сообщил Хью, — поэтому я просто пожал плечами и продолжил есть соты с медом. Очень скоро во мне поселился целый рой.
Когда пчелам необходимо было заняться опылением, он разыскивал для них цветущее поле. Именно так он и нашел Фиону, которая спала среди цветов.
Хью поведал нам и ее историю. Фиона была беженкой из Ирландии. Во время голода 1840-го года она выращивала еду для жителей своей деревни, пока ее не обвинили в колдовстве и не выгнали. Все это Хью сумел выяснить из тонкого, невербального общения с Фионой, которая, по его словам, не говорила не потому, что не могла, но потому, что «то, чему она стала свидетелем во время голода, было настолько ужасно, что похитило ее голос».
Настала очередь Эммы, которая не проявила ни малейшего желания рассказывать свою историю.
— Но почему? — заныла Оливия. — Эмма, расскажи нам, как и когда ты узнала, что ты странная.
— Это все было так давно, что уже не имеет никакого значения, — отмахнулась Эмма. — А нам сейчас важнее думать о будущем, а не о прошлом.
— Кто-то ведет себя, как вредина, — проворчала Оливия.
Эмма встала и снова ушла в дальний конец вагона, где ее никто не мог побеспокоить. Я выждал пару минут, чтобы у нее не возникло ощущения, что ее преследуют, а потом подошел и сел рядом с ней. При виде меня она закрылась газетой и сделала вид, что читает.
— Потому, что я не хочу об этом говорить, вот почему! — произнесла она из-за газеты.
— Я ни о чем тебя не спрашивал.
— Я знаю, но ты собирался это сделать, так что я избавила тебя от этой необходимости.
— Чтобы все было по-честному, я сначала расскажу тебе кое-что о себе.
Это ее заинтриговало, и над краем газеты показались ее глаза.
— Разве есть что-то, чего я о тебе не знаю?
— Ха, ты вообще ничего обо мне не знаешь, — ответил я.
— Ну хорошо, тогда сообщи мне три факта, которых я о тебе не знаю. Но только мрачные тайны, пожалуйста. Я тебя слушаю.
Я принялся ломать голову в поисках любопытных фактов о себе, но сумел вспомнить только те, рассказывать о которых мне было стыдно.
— Вот тебе первый факт. Когда я был маленьким, я очень болезненно реагировал на насилие по телевизору. Я не понимал, что все это не настоящее. Даже если это был всего лишь мультик о том, как мышь бьет кота, я пугался и начинал плакать.
Ее газета снова поползла вниз.
— Бедняжка! — протянула она. — Зато теперь ты пронзаешь глаза отвратительных монстров!
— Второй факт, — продолжал я. — Я родился на Хэллоуин, и, пока мне не исполнилось восемь лет, родители убеждали меня в том, что конфеты, которыми меня угощали люди, когда я стучал им в дверь, на самом деле являются подарками на день рождения.
— Гм-м-м, — ответила Эмма, опуская газету еще ниже. — Этот секрет трудно назвать темным и мрачным. Но ты продолжай.
— Третий факт. Когда мы с тобой познакомились, я был убежден, что ты перережешь мне горло. Но как бы страшно мне ни было, тихий внутренний голос шептал: Если это лицо станет последним, что ты увидишь в этой жизни, по крайней мере, оно красивое.
Она уронила газету на колени.
— Джейкоб, это… — Она посмотрела на пол, затем в окно, после чего снова перевела взгляд на меня. — Как это мило с твоей стороны.
— Это правда, — кивнул я и скользнул ладонью по сиденью, накрыв ее пальцы. — Ну хорошо, теперь твоя очередь.
— Пойми, я ничего не пытаюсь от тебя скрыть. Просто эти заплесневелые истории заставляют меня снова ощутить себя десятилетней девочкой, которую никто в мире не любит. Это ощущение никогда меня не покидает, сколько бы волшебных летних дней ни отделяло меня от тех событий.
Спустя столько лет ее обида все еще была свежа. Она слышалась в ее голосе и светилась в ее глазах.
— Я хочу тебя узнать, — настаивал я. — Кто ты, откуда ты. Вот и все.
Она смущенно заерзала на диване.
— Я никогда не рассказывала тебе о своих родителях?
— Все, что мне известно, я узнал от Голана той ночью в леднике. Он сказал, что тебя отдали артистам бродячего цирка.
— Это было не совсем так. — Она сползла вниз по сиденью, а ее голос понизился до шепота. — Думаю, что тебе лучше узнать правду, чем верить всяким слухам и домыслам. Так что слушай.
Мои способности начали проявляться, когда мне было десять лет. Я постоянно поджигала свою постель во сне, пока родители не забрали у меня все простыни и не заставили спать на голой металлической кровати в голой комнате, где не осталось ни одного воспламеняющегося предмета. Они считали меня пироманьяком и лгуньей. И то, что сама я ни разу не обожглась, убеждало их в собственной правоте. Но я не могла обжечься, хотя тогда и сама этого не знала. Мне было десять лет, и я вообще ничего ни о чем не знала! Это очень страшно, когда тебе десять лет и у тебя проявляются способности, которых ты не понимаешь. Хотя подобный страх испытывают практически все странные дети, потому что лишь немногие из нас рождаются у странных родителей.
— Могу себе представить, — кивнул я.
— Вот и представь себе, что еще вчера я была простой, как рисовый пудинг, а сегодня вдруг ощутила странный зуд в ладонях. Они покраснели и распухли. И стали горячими… такими горячими, что я прибежала в продуктовую лавку и погрузила руки в корыто с мороженой треской! Когда рыба начала оттаивать и дурно пахнуть, лавочник меня прогнал и потребовал, чтобы моя мама заплатила за все, что я испортила. К этому времени мои ладони горели. Ото льда мне стало еще хуже! В конце концов они загорелись, и я полностью уверилась в том, что сошла с ума.
— А что подумали твои родители?
— Моя мать была очень суеверным человеком. Она решила, что я демон, явившийся в мир посредством ее лона, выбежала из дома и больше не вернулась. Старик подошел к решению проблемы иначе. Он избил меня и запер в моей комнате. Когда я попыталась прожечь дверь и сбежать, он привязал меня к кровати асбестовыми простынями. Я была связана много дней подряд. Изредка он лично меня кормил, потому что боялся развязать. И слава богу, потому что, стоило бы ему сделать это, я сожгла бы его до костей.
— Жаль, что ты этого не сделала, — кивнул я.
— Спасибо, Джейк. Но это ничем бы мне не помогло. Мои родители ужасные люди. Но если бы это было не так и я осталась бы с ними еще ненадолго, меня, вне всякого сомнения, разыскали бы пустоты. Я обязана жизнью двум людям — своей младшей сестре Джулии, которая однажды ночью меня освободила, что позволило мне сбежать из дома, и мисс Сапсан, которая нашла меня месяц спустя в бродячем цирке, где я работала огнеглотателем. — Эмма грустно улыбнулась. — Своим днем рождения я считаю день встречи с ней. Это была встреча с моей настоящей мамой.
У меня потеплело в груди. Слушая Эмму, я ощутил, что больше не одинок в своей растерянности. Эта девушка стала мне гораздо ближе, а кроме того, я узнал, что всем странным людям приходится пройти через период мучительной неуверенности. На долю всех странных людей выпало много испытаний. Но между нами было одно кричаще очевидное различие — мои родители все еще меня любили, и, несмотря на все существующие между нами проблемы, я тоже их по-своему любил. Мысль о том, что сейчас я причиняю им страдания, глухой болью отдавалась в груди.
Я пытался определить, чем я им обязан, сравнивая свои обязательства перед ними с чувством долга перед мисс Сапсан и дедушкой и мучительно-сладким чувством, которое я испытывал к Эмме и которое становилось крепче от каждого взгляда на нее. Чаша весов неизменно склонялась не в пользу родителей. Но я понимал, что если мне удастся уцелеть, все равно придется отвечать за принятое решение и за всю боль, которую я причинил близким людям.
Если…
Если. Это слово всегда возвращало меня в настоящее, потому что это если очень сильно зависело от того, сумею ли я сохранить голову на плечах. Когда я отвлекался, моя чувствительность ослабевала. Это если требовало моего полного присутствия и участия в настоящем.
Как бы ни пугало меня это если, оно позволяло мне не тронуться умом.
Мы приближались к Лондону. Деревушки сменились городками, которые в свою очередь сменились беспрестанной чередой предместий. Никто не знал, что ждет нас там, какие новые ужасы предстоит нам преодолеть.
Мой взгляд упал на заголовок в газете на коленях Эммы:
ВОЗДУШНЫЕ НАЛЕТЫ СОТРЯСАЮТ СТОЛИЦУ. СОТНИ ЖЕРТВ.
Я закрыл глаза и попытался избавиться от всех мыслей до единой.
