– Мама, – рассказывал Обри Харрингей, подбирая четвертый мячик и кладя его в веревочную сумку, – ходячий справочник «Кто есть кто», знает все обо всех.

– Все собрал? – спросила его Фелисити Брум, шаря ракеткой в кустах.

– Все четыре: К – Ксенофонт, П – Пандора, К – Сивилл Торндайк, и этот, с черной полоской – Кью, Куинс.

– Я не поняла про «К», – призналась Фелисити, начав снимать теннисную сетку.

– Сивилл Торндайк. Ты не видела ее в театре «Хаммерсмит Аполло» в роли Мегеры Кэтрин?

– Не видела! Лучше не рассказывай, а то я обзавидуюсь. Не будешь? – Фелисити обворожительно улыбнулась.

– Твой отец не театрал? Моральные ограничения, наверное?

– При чем тут мораль? Отец – священник, – ответила Фелисити без малейшего раздражения. – Театр нам не по карману, только и всего. Так что ты говорил о своей матери?

– Сейчас она вдалбливает преподобному гостю свой катехизис. «Как ваша фамилия, де Вир или Снукс? Откуда взялась эта фамилия? Ваши предки пришли вместе с Вильгельмом Первым или…»

– С кем?

– Ну, с Билли. Его еще играл Гарольд Годуинсон. Разве ты не знаешь английскую историю?

– Идиот! Давай дальше.

– Стоит ответить, что твои предки не пришли с Билли, и она поинтересуется, не торговал ли твой папаша говядиной в Великую войну… Интересно, будут ли к чаю сандвичи с огурцом? Если твоя фамилия Снукс, тебе не позавидуешь.

Фелисити уселась посреди корта и прикрыла глаза узкой загорелой ладошкой.

– Никакой он не преподобный, – заявила она, наблюдая за Теодором Грейлингом, которого царственная миссис Брайс Харрингей лично водила от клумбы к клумбе. Ее громкий сочный голос долетал до корта, но слов разобрать было нельзя.

– Откуда ты знаешь? – спросил Обри, садясь рядом с Фелисити и обнимая свои коленки в белых фланелевых штанинах.

– Не вижу пасторского воротника. Сам посмотри, малыш. Я иду мыться перед чаем, а ты?

– Давай пройдем через библиотеку. Окна открыты. Думаю, там старина Джим. Сегодня он в тоске, ты заметила?

– Да, он не в духе, – согласилась Фелисити, вставая вместе с Обри. – Он такой бледный, уставший! А ведь обычно в приподнятом настроении.

– Честно говоря, я его плохо знаю. Его мать и мать старины Руперта никогда не ладили, а мой отец – он приходился им обеим братом – был отлучен от наследства за проказы с девушками в молодости. Моя мать, выйдя за него, вправила ему мозги. Он не выносил обеих сестер, так что я почти не знал Джима до этого лета.

– Но он тебе нравится? – спросила Фелисити по пути к дому.

– Более или менее, – ответил Обри, зажимая ее ракетку под мышкой вместе со своей и пропуская Фелисити вперед на ступеньках, ведущих к высоким, от пола, французским окнам.

Джим Редси, еще не пришедший в себя после слов своей тетки, при их появлении оживился.

– Привет, Джими! – воскликнула Фелисити. – Вы в порядке? Вы такой бледный!

– Солнечный удар, наверное, – с вялой улыбкой простонал Джим. – Полагаю, вы оба хотите чаю? Не позвонишь, Худыш? Твоя мамаша только что заехала мне прямо под дых, так что у тебя передо мной должок. Я уже подумал, что разразилась какая-то трагедия, но она всего лишь узнала, что на другом конце деревни, в Стоун-Хаусе, поселилась какая-то Лестрендж-дальше-не-помню. Похоже, твоя мамаша ее терпеть не может.

Смуглый мальчик усмехнулся:

– Не знаю, почему ее слова так вас сразили, но, как я погляжу, вас от них чуть не стошнило.

– Вам не дурно, Джим? – по-матерински всполошилась Фелисити. – Вы сейчас какого-то пугающего бело-зеленого цвета! Бедняжка, такой ужасный вид!

– Да уж, краше в гроб кладут, – поддержал Обри. – Уверены, что вам не нужна помощь?

– Уверен, благодарю, – отрезал Джим. – Как насчет чаю?

– Давайте на лужайке! – предложила Фелисити. – Там сейчас чудесно! Только сначала умойся, Обри.

– Все равно ты не можешь сказать это голосом Ивонны Арно из «Кучи денег», – усмехнулся Обри и, выходя следом за Фелисити из комнаты, нажал на звонок.

Распорядившись, чтобы стол накрыли на лужайке, Джим Редси перекинул ноги через подлокотник кресла и зажмурился. Его мысли стали еще более тревожными, и он, открыв глаза, уставился невидящим взглядом на стеклянные дверцы книжного шкафа. В них отражались тетка и адвокат, занятые разговором, – вернее, миссис Брайс Харрингей читала проникновенным голосом лекцию о розах, а адвокат завороженно внимал ей.

Джим прищурился. Не этого ли шанса он весь день дожидался? Молодежь убежала, старики увлечены друг другом и удаляются по лужайке. Не воспользоваться ли ему удобным случаем и незаметно удрать?

Джим подкрался к окну и, прячась за занавеской, посмотрел в щелку. Тетка и адвокат брели в сторону от дома, в направлении каменных горок, засаженных швейцарской горной растительностью, с которой экспериментировал прежний садовник Руперта Сетлея. Миссис Брайс Харрингей по-прежнему не закрывала рта: теперь темой ее вдохновения стал сад с горками.

– Да, конечно, чрезвычайно интересно! Нет, в Швейцарии я не бывал, на Ривьере случалось, но не в Швейцарии. Руперт сам за всем этим приглядывал после увольнения Уиллоуза.

– Ну, какой из него садовник! Вот викарий из Краулесса, который приедет в четверг – кажется, Руперт говорил о четверге? – чтобы ими заняться, тот разбирается. Руперту пришлось самому над ними корпеть без Уиллоуза. Тот был наглецом, но все равно жаль, что Руперт прогнал его. На этих людей нельзя ни сердиться, ни тем более обижаться, а вы как считаете? О да, викарий из Краулесса – знаток альпийской флоры. Он читает о ней лекции. Говорят, он буквально живет в Кью-Гарденс, а приходом управляет жена, весьма способная женщина…

– Что ж, – произнес Теодор Грейлинг, воспользовавшись секундным перерывом, чтобы не дать миссис Брайс Харрингей сменить тему, и разумно рассудив, что только резкость позволит ему завладеть ее вниманием, – очень надеюсь, что викарий не разочаруется, не застав вашего племянника, уплывшего в Америку. – Он с удовлетворением наблюдал, как миссис Брайс Харрингей багровеет от его слов и от собственных чувств. – Сам я тоже мечтаю побывать в этой великой стране, нашей исторической сестре. Обожаю Америку, где…

Вопреки правилам приличного поведения, миссис Брайс Харрингей схватила адвоката за руку и сильно тряхнула его.

– Что за нелепые мысли? – крикнула она. – Руперт не едет ни в какую Америку! Мой младший племянник Джеймс Редси, этот никудышный субъект, пытается получить назначение в Мексику, а у Руперта и в мыслях нет покинуть Англию. Он говорит, что и во Францию никогда больше не поплывет, так ему плохо на море…

– Но мистер Редси только что сообщил мне, что его кузен нынче утром отплыл в Америку! – воскликнул адвокат. – Он уплыл!

Убедившись, что тетка и адвокат отвернулись и поглощены разговором, Джим Редси выскочил на гравийную дорожку и поспешил вокруг дома в маленький сарай футах в пятидесяти от гаража и конюшен. Отперев его, он скрылся внутри и вскоре вышел с тяжелой лопатой. Вытянув из кармана большой цветастый носовой платок из шелка, обмотал им блестящий штык лопаты, закрепив зеленым шнурком, и отправился в конюшню. Там, поспешно оглядевшись и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он пинком распахнул одну из деревянных дверей и подсунул лопату под груду соломы в дальнем углу. Затем отряхнул ладони, вышел на солнце и быстро зашагал назад к дому.

Оставив Редси в библиотеке, Фелисити и Обри, прежде чем подняться наверх, замешкались в холле. Обри посетила новая идея.

– Чай будет готов не сразу, – сказал он. – Ты хотела полюбоваться видом со старой наблюдательной вышки. Оттуда видно море. Идем!

Наблюдательная вышка была единственной сохранившейся старинной частью дома. Она представляла собой торчавшую высоко над крышей башню с открытой площадкой наверху, окруженной прочной чугунной оградой. Обри и Фелисити поднялись на башню и любовались видами, пока Обри не привлек внимание Фелисити к возне своего кузена Редси. Сначала они смотрели за ним с веселым интересом, но потом его действия заставили обоих напрячься.

– Я сейчас же пойду к приходскому священнику! – говорила миссис Брайс Харрингей, когда Джим Редси подходил к сараю. – Послушаю, что скажет обо всем этом викарий. Удивительно, тревожно и в высшей степени странно! А главное, я ни капельки в это не верю! Чтобы Руперт уплыл в Америку? Либо мой племянник Джеймс злостно обманывает вас, что не исключено, либо сам введен в заблуждение. Джеймс всегда был идиотом! Ничего, викарий наверняка знает, что к чему, потому что он засвидетельствовал завещание Руперта и, полагаю, является его доверенным лицом. Про ближайших родственников, – заключила она с горечью, – этого, увы, не скажешь!

Невзирая на жару, миссис Брайс Харрингей повлекла сочувственно покашливающего адвоката через лужайку, в парк, на дорожку, углублявшуюся в лесистую часть поместья. В чаще находилась калитка, выходящая на дорогу, связывавшую Боссбери с Лондоном. Это был кратчайший путь из Мэнор-Хауса к дому викария.

Джим Редси, завершивший свои дела в сарае и в конюшне, к удивлению, никого не застал на лужайке, не считая слуги, накрывавшего перед беседкой маленький столик. Отвечая на вопрос Джима, слуга промолвил:

– Миссис Брайс Харрингей, сэр? Кажется, я видел, как она и джентльмен удалялись в сторону леса.

– В сторону леса? Боже правый! – воскликнул Редси.

И он метнулся через лужайку, пробежал вдоль цветочной клумбы длиной четырнадцать футов, перепрыгнул через низкие кусты, как конь в скачках с препятствиями, и врезался в высокую колкую траву парка, как пловец в волны. На бегу он голосил, испуская пугающие вопли человека, впавшего в панику:

– Эй, тетя Констанс! Эй, Грейлинг! Остановитесь! На минуту, на полминуты! Черт, где же вы?

Узкая лесная тропинка круто повернула, и он увидел их. Пара, напуганная его воплями – тетка во всем оранжевом и адвокат черном, – остановилась и оглянулась. Высокий, неуклюжий, напуганный, взмыленный молодой человек в брюках и в обуви для гольфа, с развевающимся галстуком и падающей на лоб прядью волос, нагнал их, остановился, тяжело дыша, и прислонился к дереву.

– Что такое, Джеймс? – ледяным тоном произнесла тетка. – Ну и вид! Ты весь потный!

– Простите, я знаю… – забормотал Джим. – Проклятая жара! Где мое былое проворство? Пришлось далеко за вами бежать! Я хотел вам сказать… – Он безумно закатил глаза, напрягая мозги. Что им сказать?! Надо что-то придумать! Что-нибудь правдоподобное, и поскорее! Придумал! Он испытал небывалое облегчение. – Чай! Я прибежал сообщить, что чай накрыт. Не хотелось бы, чтобы вы остались без чая. Чай! Жизнь не жизнь без чашечки горячего чая! Холодный чай – такая гадость! Пить холодный чай – это все равно что поставить все деньги и проиграться. Нет? Или да? – Он убрал с глаз прядь волос и жалко улыбнулся.

– Что за ребячество, Джеймс! – Его тетка стала опасно раздуваться от гнева. – Разве нам не нальют свежий чай? Изволь вернуться к остальным своим гостям. А мы с мистером Грейлингом пойдем к викарию, чтобы узнать правду о Руперте.

– Правду о Руперте? – Джим Редси беспомощно уставился на нее. – Что вы говорите? Священник не знает правды о Руперте! Правда о Руперте? Ха-ха! – И он закатился истерическим смехом, разлетевшимся сумасшедшим эхом по всему лесу.

Тетка взирала на него с ужасом, адвокат – с сочувствием.

– Ты смешон, Джеймс! – провозгласила миссис Брайс Харрингей. – Возьми себя в руки! Что за дурацкое представление?

Теодор Грейлинг схватил молодого человека за руку:

– Идемте, мистер Редси! Идемте!

– Только не к викарию! – взмолился Джим. – Вас ждет чай!

– До дома викария, – заметила тетка, презрительно глядя на племянника, – всего лишь…

Джим стиснул челюсти. Истерический приступ прошел.

– Послушайте, тетя Констанс, – произнес он, – не ходите сейчас к викарию. Зря потратите время. Уверяю вас… Поверьте мне, викарий ничего не знает о Руперте, ровным счетом ничего!

Он повернулся к Теодору Грейлингу с доверием мужчины к представителю своего пола.

– Уверяю вас, мистер Грейлинг… – Его взгляд молил о понимании.

– Не возражаю. С удовольствием! – ответил тот, не видя возможности изменить почтенной традиции. – Хорошо, чай так чай. Идемте, миссис Харрингей. – И он подал ей руку.

– Позднее мы викария не застанем, – возразила миссис Брайс Харрингей, полная решимости осуществить свое намерение. – В третий понедельник месяца у него класс пения для мальчиков в Боссбери. После пяти вечера он никогда не бывает дома.

– Раз так, – промолвил Теодор Грейлинг, радуясь шансу простым способом выйти из сложного положения, – то, боюсь, мы его уже не застанем.

Он достал массивные золотые часы – подарок благодарного клиента – и показал их миссис Брайс Харрингей. Та посмотрела на часы, зло фыркнула и позволила адвокату проводить ее обратно к беседке. Джим семенил за ними, загораживая тропинку, словно боялся, как бы им снова не взбрело в голову устремиться к дому викария. При этом он отчаянно потел – не мог поверить, что все обошлось.

Фелисити Брум и Обри Харрингей, стоявшие на старой наблюдательной вышке, переглядывались с веселым изумлением.

– Зачем ему лопата? – спросила Фелисити.

– Приоделся, но не пошел дальше конюшни! Держу пари, с наступлением темноты он намерен выкопать зарытые сокровища, – сказал Обри.

– Может, у него солнечный удар? – тревожно предположила Фелисити. – В такую погоду опасно для здоровья метаться по парку! Что все-таки, по-твоему, с ним приключилось?

– Бог его знает, милое дитя, – важно произнес Обри, опасно взгромоздившийся на чугунную ограду площадки, на которой они стояли. – А если он собирается зарыть в кустах фамильные ценности? Как тебе такая идея? А моей матушке, допустим, положено его прикрывать.

– Смотри, еще выпачкаешься об эту ограду. Лучше идем умоемся, а то останемся без чая, – отозвалась Фелисити, хихикая при мысли, что величественная миссис Брайс Харрингей станет кого-то прикрывать собственным телом с какой бы то ни было целью. – Интересно, явится ли к чаю Руперт? Где он, кстати, сегодня? Не валяется же в постели!

– Пока его нет поблизости, мне безразлично, куда он запропастился, – сказал Обри, отказавшись от опасного балансирования на ограде и начав спускаться по ступенькам. Перепрыгнув одним махом сразу через восемь нижних, он оглянулся и добавил: – Лично мне на Руперта наплевать, главное, что он не рядом со мной. Терпеть его не могу! Это самый отвратительный тип, какой когда-либо топтал землю. Ужасный пройдоха, а его дружки и того хуже. Меня мутит оттого, что мамаша засунула меня сюда. Когда появляется возможность сэкономить за счет других, она обрастает кожей гиппопотама!

– Ну и язык у тебя, Обри! – возмутилась Фелисити, не устававшая ужасаться язвительной откровенности юнца.

– Ясное дело, я люблю мать, но не могу не замечать ее слабостей. Представь, она не оставляет чаевых водителям такси и ворчит, когда их оставляю я! А здесь меня с души воротит есть ту гадость, какой нас потчует этот тип, спать в его загроможденных спальнях, разъезжать в паршивой машине, пользоваться мерзкими услугами и притворяться благодарным!

– Я весь день его не видела, – вернулась Фелисити к первоначальной теме. – Он куда-то уехал?

– Не знаю. Выше голову, ангел! – Обри заметно оживился при виде «гадостей», которыми манил со вкусом накрытый стол, заслоненный от солнца полосатым козырьком. – Что я вижу? Сандвичи с огурцом!