– Слава богу, теперь все позади! – Гард завел мотор и напустил на себя сумрачный вид, с которым обычно управлял автомобилем.

Дороти рассмеялась:

– Можно подумать, ты сомневался в вердикте!

– Какие еще сомнения? – проворчал супруг. – Ты идешь или нет? – рассердился он на пожилую женщину, колебавшуюся, переходить дорогу перед ним или ждать посередине, пока он проедет. – Это что еще за осел? Он решил нас задержать? Кажется, нет. Я волновался за попавшего на скамью подсудимых друга.

– Так-то оно так… – Дороти укутала колени пледом: осенняя погода давала о себе знать. – Она, конечно, угодила под суд, и это страшно, но ведь против нее не было ни малейших улик?

– Не знаю. – Гард смотрел на дорогу перед собой, что придавало их разговору беспечности, а его самого делало похожим на диктора в радиостудии. – Когда женщина виновна в убийстве, то где-то должны быть улики, надо только не полениться добыть их.

– Виновна?! – в ужасе ахнула Дороти.

Гард расхохотался:

– Святая невинность! Кто же, по-твоему, это сделал, если не она?

– Но… но… Нет, не верю! Не она! С какой стати? И потом, как же вердикт?

– А что вердикт, дорогая? – Гард ожесточенно загудел клаксоном.

– По вердикту присяжных, она невиновна! Они оправдали ее! Жюри постановило «невиновна»!

– Вот и прекрасно! Я люблю эту старушенцию и очень переживал бы, если бы ей грозила виселица за то, что она избавила нас от Элеонор. Между нами говоря, моя сестрица была совершенно психованная. Разве ты не знала?

– Психованная? – воскликнула Дороти.

– Вот именно. Сумасшедшая, – уточнил Гард. – Я пойду еще дальше и сообщу тебе, что если бы миссис Брэдли не проявила любезность и не взяла это на себя, то я бы сам прикончил сестрицу. У меня уже чесались руки.

Дороти разинула рот от удивления.

– Но почему же ее назвали невиновной, когда она виновна? Осторожно, не раздави поросеночка, Гард!

– Потому что это нужно было доказать, – ответил Гард, объезжая поросенка. – Сомневаюсь, что получилось бы. У обвинения буквально ничего не было, тем более когда против него сражался сам Лестрендж. Вот уж умница из умниц! И в придачу сама честность.

Он свернул в ворота поместья и подъехал к дому.

– Главное, – добавил Гард две минуты спустя, уже в холле, – миссис Брэдли поступила очень великодушно. Таково мое мнение. Она сильно рисковала ради других.

– Конечно, мама, – сказал Фердинанд Лестрендж, любуясь вином в бокале на просвет, – будь обвинителем я…

Миссис Брэдли добродушно рассмеялась. При свечах она еще сильнее напоминала дьявольскую хищную птицу, невзирая на драгоценности, мерцавшие у нее на шее, и на кольца, унизавшие ее руки, похожие на клещи.

– Ведь это сделала ты? – продолжил сын, отставляя бокал и вопросительно глядя на мать.

– О да, – ответила она своим удивительным, завораживающим голосом, – конечно, я. Когда-нибудь я расскажу тебе как.

– Расскажи, зачем, – попросил молодой адвокат.

– Зачем? Разумеется, никаких личных чувств я при этом не испытывала. Скорее это можно назвать логическим устранением чего-то лишнего и, главное, опасного.

Фердинанд задумчиво кивнул.

– Я начинаю понимать, откуда взялись мои исключительные способности, – скромно заметил он.

Миссис Брэдли радостно закудахтала.

– В обычном, газетном смысле слова, я не убивала Элеонор Бинг. Просто стерла ее из семейной хроники Бингов. Все свелось к простым выкладкам. Если бы я не убила Элеонор, то она убила бы Дороти – девушку, на которой женился Гард Бинг.

Или так: если бы я не убила Элеонор, это мог бы сделать сам Гард.

Или еще страшнее: если бы я не убила Элеонор, то Элеонор убила бы Дороти, а Гард потом убил бы Эленор, а правосудие – Гарда.

Или более иррациональное: если бы кто-то не убил Элеонор, то она убила бы безобидное дитя по имени Памела.

– Тебя правосудие оставило в живых, – сухо напомнил сын.

– Я все-таки умная женщина, дорогой, – возразила любящая мать, – тогда как бедняги Гард и Берти – глуповатые молодые люди.

Сын улыбнулся. Свет отразился от его сияющей манишки и от густых гладких волос. Миссис Брэдли сидела неподвижно, глядя на бокал, похожая на насмешливый череп на случайном пиру. Сын встал, взял свой бокал, молча поднял его и поклонился матери.

Миссис Брэдли закудахтала от восторга:

– Благодарю, дорогой! Приятно, когда твои мотивы оценивают по достоинству.

Инспектор уголовной полиции Боринг с упреком посмотрел на спящую жену. Та, словно почувствовав его недовольство, приоткрыла один глаз и тихо застонала, что обозначало у нее возвращение к осмысленной жизни. Открыв второй глаз, она уставилась на небритую укоризненную физиономию в двенадцати дюймах от своего лица.

– Доброе утро, Герберт! Разве уже пора вставать? – пробормотала жена.

– Уже восьмой час, – отрезал мистер Боринг сварливым тоном человека, бодрствовавшего уже давно.

– Неужели? Все равно сегодня воскресенье, можно еще поваляться, – ответила бесчувственная женщина, забывшая о долге.

Повернувшись на другой бок и подоткнув одеяло под подбородок, она мгновенно снова погрузилась в сон.

Инспектор уголовной полиции Боринг почувствовал себя оскорбленным.

– У меня будущее под угрозой, а тебе нет до этого никакого дела! – громко сообщил он спине жены.

Жена вздрогнула и пробормотала что-то себе под нос.

– Вот именно, – проворчал несчастный полицейский. – Спи себе! Что тебе мои беды? Не важно, что муж вынужден подать в отставку, потому что куча слепых и глухих неотесанных болванов из местной полиции и дюжина безголовых тупиц-присяжных не могут распознать убийцу, даже когда ее усадили на скамью подсудимых, прямо под их носом!

– Герберт, дорогой, – всполошилась жена, наконец проснувшись, – потише! Не забывай, оба окна открыты!

Инспектор уголовной полиции высказал свое мнение об открытых окнах с такими ужасающими подробностями, что его супруга встала, надела халат и отправилась заваривать утренний чай, заявив, что даже жену закон не обязывает слушать подобные выражения.

– Тебе самому не хотелось, чтобы бедную старушку повесили, – заметила она, – даже если это ее рук дело. Но преступница не она, таково решение присяжных.

– Не она?! – взревел Боринг, так завертевшись в кровати, что она возмущенно взвыла. – Не она, говоришь? – И он засмеялся с такой горечью, какой от него еще ни разу не слышали за всю его непростую карьеру. –  Я знаю, что это она! – крикнул он уходящей жене. – Откуда? Знаю, и все!

– Только это невозможно было доказать, – возразила она. – Так ведь?

– Доказать? – продолжал бесноваться безутешный супруг. – Докажи мне, что черное – не белое. Давай! Послушаем твои доказательства.

– Не глупи, дорогой, – ласково ответила ему жена с лестницы.

Инспектору уголовной полиции Борингу осталось только поморщиться от безнадежности.

– Вердикт присяжных, конечно, принес мне облегчение, – сказал Карстерс Берти Филиппсону, сидя с ним на трибуне Твикенхема ясным субботним днем в ноябре.

– Как и мне, – рассеянно произнес Берти. – А второй тайм всегда начинается с опозданием в одну-две минуты или мне так только кажется?

– Придется подождать еще три минуты, – успокоил Карстерс. – Ей повезло, что она выпуталась, не так ли?

– Даже не знаю… Сижу и гадаю: кто же, в конце концов, убил старушку Элеонор? Или вы считаете, что это самоубийство?

– Какое самоубийство! – возразил Карстерс. – Нет, самое настоящее убийство, и преступница – миссис Брэдли.

– Да бросьте вы! А как же вердикт?

– Полагаю, вердикт шотландского жюри гласил бы: «не доказано».

– Ну, это все сказки! – махнул рукой Берти. – Лучше ответьте, что же, по-вашему, произошло той ночью?

– После того как Элеонор осталась без своего разделочного ножа, – начал Карстерс, – и миссис Брэдли удалось уложить ее в постель, она вернулась к себе в комнату в сильной тревоге.

– Боялась, как бы Элеонор не набросилась еще на кого-нибудь?

– Совершенно верно. Именно поэтому, думаю, она и прибегла к своему тайному оружию, гиоцину, и накапала смертельную дозу яда в термос, из которого, как она созналась на процессе, уже выпила полчашки кофе. Имея под рукой отраву, она была готова к любым случайностям. Думаю, бедняжка Элеонор отказалась выпить предложенное ей снотворное: вряд ли ей понравился вкус бромного раствора, который дала ей выпить миссис Брэдли в ночь счастливого спасения Дороти. Она всегда ненавидела лекарства. Наверное, ее отказ и принудил миссис Брэдли влить в кофе яд. Если бы Элеонор приняла снотворное, то не выказала бы свою склонность к убийству той ночью вторично. Но вышло так, что Элеонор бодрствовала и была исполнена ревнивой ненависти к юной Памеле Сторбин, да еще кляла вас…

Берти невесело кивнул:

– Миссис Брэдли боялась худшего. Понимаю, что она чувствовала.

– Вот и команды! – обрадовался Карстерс.

– Нет, продолжайте, – попросил он. – Мне не терпится дослушать до конца.

– Смотрев, как миссис Брэдли поит Элеонор кофе, мы наблюдали за убийством.

– Значит, найди полиция чашку из-под кофе, как она нашла рюмку из-под снотворного… – начал Берти.

– …то миссис Брэдли ждала бы петля, – промолвил Карстерс. – Это-то больше всего и озадачивает меня в данном преступлении. Не понимаю, как миссис Брэдли могла проявить такую опрометчивость: не позаботилась о чашке! Совершенно на нее не похоже! Риск – положить тело в ванну – еще куда ни шло, но чашка – нет! Она выбивается из общей картины.

– А кстати, зачем было класть тело в ванну? – встрепенулся Берти. – И, собственно, как ей это удалось? Элеонор весила шестьдесят килограммов, а миссис Брэдли – женщина маленькая и худенькая.

– А ее опыт медсестры? Медсестры справляются даже с крупными беспомощными мужчинами. Да и мускулы у нее стальные. А насчет того, зачем было тащить тело в ванную, то это своеобразный юмор. Жертву Элеонор, Маунтджой, нашли мертвой в ванне, вот миссис Брэдли и решила, что саму Элеонор найдут там же. Может, ей хотелось запутать следствие или создать неверное мнение о времени смерти. Хотя лучше было бы сделать так, чтобы голова убитой находилась под водой. Было ошибкой оставить волосы сухими и положить тело лицом вверх.

– Подобные мысли появились у вас еще до суда? – спросил Берти. – Глядите-ка, гол! Молодчина! Посмотрим, отквитаются ли противники. Отличный матч, сэр, просто загляденье!

Он повернулся к Карстерсу с виноватой улыбкой:

– Простите, сэр. Не хотите продолжить?

– С удовольствием. Нет, до суда я был иного мнения. Да, понимал, что миссис Брэдли может попасть в переплет. Прежде всего ей было нетрудно раздобыть гиоцин. Она известный психоаналитик и, как мы знаем, посещала в Америке лечебницы для душевнобольных. Мне известно – хотя защита постаралась не вытаскивать этот факт на свет, – что в Америке она ассистировала одному видному психиатру, добиваясь разрешения применить к его пациентам свой психоаналитический метод. Что помешало бы ей разжиться препаратом в количестве, достаточном для умерщвления? Это успокоительное средство, свободно применяемое в наших сумасшедших домах, а в Америке и подавно. У психиатра, с которым работала миссис Брэдли, имелся его запас – возможно, несколько гранов. Это при том, что смертельная доза составляет всего от четверти до половины грана.

Итак, мы согласились, что она могла получить яд. Учтите, я ни в коем случае не утверждаю, что миссис Брэдли уже тогда вынашивала преступные намерения. Это я как раз полностью исключаю. Нет, ей передали небольшое количество препарата для профессиональных целей, а потом у нее не было возможности вернуть долг. Сообразив, насколько опасна Элеонор, она вспомнила про яд. Это быстрая, милосердная смерть, она неотвратима и при этом ничуть не жестока. Напрашивается сравнение с хорошо устроенной «камерой смерти». Что ей оставалось? Всего лишь растворить микроскопическое количество кристалликов в спирту – вероятно, раствор уже был готов – либо разбавить его водой, либо подлить в кофе или в чай. В любом случае жидкость получилась бы безвкусной.

– Вы говорили, что Элеонор не пила бромное снотворное, – напомнил Берти. – Однако рюмка была пуста. Что же с ним сделала миссис Брэдли?

– Наверное, выпила сама, – ответил Карстерс, не отрывая взгляда от игроков на поле. – Оно безвредное, а рюмка помогла ей выйти сухой из воды на суде.

– Неужели миссис Брэдли догадалась, что Мейбл оставит рюмку для полиции? – спросил Берти с недоверчивой усмешкой.

– Я бы ничуть не удивился этому. Странно другое: как она могла сглупить и оставить на столике чашку из-под кофе?

– Была уверена, что служанка непременно унесет предмет кухонной посуды, – предположил Берти.

– Возможно. Но все равно это был риск. Риск, которого она должна была избежать. – Он нахмурился. – То, что я нашел мензурку, редчайшее везение.

– Да, но ведь это было важной уликой в пользу версии о самоубийстве Элеонор, – заметил Берти. – Как отнесся к этому старина Боринг?

– Так же, как я. Именно это он и сказал, – улыбнулся Карстерс.

– Что именно?

– Мензурка – ложный след. Ведь я нашел ее там, где уже искала полиция. Она не стала бы снова туда заглядывать, тем не менее обнаружить мензурку было просто, хватило бы желания поискать. Я сразу почуял неладное. Но моей задачей было спасти миссис Брэдли, а вынюхивать неладное – дело полиции. Надо отдать ей должное, она не зря ест свой хлеб. Но обстоятельства, особенно полное отсутствие отпечатков пальцев миссис Брэдли, обернулись против полиции. Пока длился судебный процесс, я сложил два и два…

– И получили пять! – хихикнул Берти. – Простите, что встреваю, но до чего же интересно наблюдать за ходом ваших мыслей! Почему-то вы не учитываете того, на чем споткнулось обвинение. Куда подевался гиоцин? Черт возьми, получается, что пузырек, или где там еще находилась эта дрянь, буквально растворился в воздухе! Его хозяина удалось установить. Только из-за этого вину миссис Брэдли не доказали. Это к лучшему: если старушка избавила мир от Элеонор, то ее можно считать благодетельницей рода человеческого!

– Боюсь, закон не разглядел бы в ее действиях благотворительности, – сухо возразил Карстерс. – Однако сегодня вечером я намерен навестить миссис Брэдли в отеле и поздравить с успешным завершением суда. Непременно передам ей ваши слова!

Свисток оповестил об окончании футбольного матча, и мужчины расстались на выходе со стадиона.

Карстерс, как обещал, отправился в отель, где на несколько дней миссис Брэдли остановилась перед отъездом в Америку, и напыщенно поздравил ее с успехом в противостоянии правосудию. После поздравления, прозвучавшего недостаточно искренне, они несколько минут сидели молча. Тишину нарушил внезапный взрыв своеобразного смеха миссис Брэдли:

– Бедный инспектор Боринг! Он трудился не жалея сил и проявил недюжинный ум. Инспектор заслуживал победы в судебном процессе больше, чем любой полицейский до него. Я в восторге от его профессионализма. Он действует цепко, обстоятельно, без лишнего воображения. У меня не хватит слов, чтобы высказать всю похвалу, которой он достоин!

– То есть как? – удивился Карстерс, хотевший сказать совсем другое, но вовремя опомнившийся.

Миссис Брэдли улыбнулась своей улыбкой рептилии. Карстерс видел в зоопарке боа-констрикторов с таким же выражением «лица». Это воспоминание заставило его содрогнуться.

– Задавайте ваш вопрос, друг мой! – сказала она, снова проявив неприятное умение читать чужие мысли. Карстерс был давно с ним знаком и научился воспринимать его спокойно, поэтому лишь пожал плечами и усмехнулся.

– Боюсь, он вам не понравится, – предупредил он.

– Это по-рыцарски! – усмехнулась миссис Брэдли. – Ничего, спрашивайте!

– Честно говоря, мне любопытно узнать, как вы сумели спрятать пузырек с гиоцином. Именно это стало камнем преткновения на суде! Обвинение постаралось обойти факт, что хозяина яда так и не определили, а защита напирала именно на это.

– И на отсутствие у меня мотива, – заметила миссис Брэдли. – То и другое послужило огромными помехами для обвинения, не говоря о том, как умело вы отыскали грязную мензурку.

– А если бы связь между вами и ядом все-таки установили? – не унимался Карстерс.

– Вот этого, друг мой, никак не могло случиться! Дело в том, что до ареста у меня его не было, тем более я нигде его не прятала.

– Но тогда я не понимаю… – Неужели эта старая сморщенная попугаиха не виновна в преступлении?

– Я расскажу вам, у кого находился гиоцин, – продолжила миссис Брэдли, понизив свой резкий голос до заговорщического шепота. – То-то вы удивитесь! Вас ждет шок, друг мой. Вы, вы сами спрятали пузырек с ядом! А теперь извольте вернуть его мне. Обещаю не совершать больше преступлений с его помощью, но он мне необходим в работе психиатра.

– Ничего не понимаю! Вы смеетесь надо мной? Вам доставляет удовольствие издеваться? Вы сознаетесь, что отравили Элеонор Бинг? Да или нет?

– Поскольку дважды судить меня за одно и то же невозможно, то я сознаюсь вам, что действительно отравила Элеонор Бинг намеренно, или, как выражаются юристы, умышленно. Яд я подлила в кофе, который дала Элеонор вместо снотворного. Дождавшись, пока она скончается, я спрятала тело в шкафу, легла в ее постель и ответила на крик горничной Кобб – этой без пяти минут умственно отсталой, – пришедшей будить Элеонор утром. Самой опасной частью во всем предприятии было перемещение тела в ванную и возвращение в комнату Элеонор незамеченной. На мое счастье, Элеонор всегда вставала ни свет ни заря, поэтому возможность встретить кого-либо из вас в столь ранний час сводилась почти к нулю. Что до яда, то вам лучше меня известно, где он. Что вы сделали с темно-зеленой бутылочкой лавандовой воды, какую я попросила вас вернуть Дороти Бинг?

– Лавандовая вода! – вскричал Карстерс, вытаращив глаза. – Так вот что это было! У Дороти была, конечно, собственная, и она вернула мне вашу. Наверное, она осталась в кармане пиджака, которого я с тех пор не надевал.

– Полагаю, – спокойно промолвила миссис Брэдли, – вам следует выяснить, ту ли бутылочку вам вернула Дороти. Гиоцингидробромид небезопасно оставлять в руках неподготовленных людей. На дне моей бутылочки был крохотный ярлычок, ее нетрудно опознать.

– Значит, у меня ваша, – сказал Карстерс. – Я думал, это ярлычок производителя, и не удосужился расшифровать его.

– Тем лучше. Полагаю, эта маленькая формула имеет один смысл по всей Европе.

– Но, – удивленно продолжил Карстерс, – почему именно я был избран для почетной роли укрывателя после события преступления?

– Потому что инспектор души в вас не чаял! – объяснила миссис Брэдли с радостным кудахтаньем. – Помните свои слова о том, как он и сам начальник полиции графства над вами трясутся? Вы сказали, что если бы всех нас поубивали и в живых остались вы одни, то у полиции все равно не поднялась бы рука арестовать вас. Вот я и решила, что им вряд ли придет в голову, что вы оказываете мне неоценимую услугу – прячете кота в мешке. Однако я сильно рисковала. Уверена, вы мне посочувствуете, когда все узнаете. Мне пришлось мыть в ванной чашку из-под кофе и термос, уложив нашу бедняжку Элеонор в ванну, а потом в страхе красться вниз за остатками кофе, которые слуги Бингов всегда оставляют в кофейнике. Если бы инспектор Боринг пришел в дом раньше, то успел бы отправить чашку на анализ и выяснил бы, что представляло собой ее содержимое: просто кофе! Когда я узнала, что все мои действия, предвосхищавшие его шаги, старательная Мейбл – хвала небу, что у нее хватило ума не тронуть рюмку! – лишила смысла, мне пришлось придумать кое-что другое. Я налила слабый раствор гиоцина в мензурку Элеонор, а затем подсунула под ее дно широкое лезвие кухонного ножа для рыбы. Так мне удалось унести ее, не тронув пальцами. Мои отпечатки не появились поверх отпечатков Элеонор, оставленных ею, когда она пила нюхательную соль после того, как ее чуть не утопил милейший Берти. Я заперла мензурку в аптечке Элеонор и уповала на лучшее.

– Что еще за нож для рыбы?

Миссис Брэдли позвонила в колокольчик, вызывая свою горничную.

– Принесите мне нож для рыбы, Селестина, – распорядилась она и повернулась к Карстерсу. – А что применили бы вы? – спросила она, хрипло хихикая.

– Даже не знаю… – протянул он, стараясь попасть ей в тон. – Наверное, мастерок каменщика.

– Тоже неплохо. Но мастерок еще надо найти, а простые ножи для рыбы есть в любом уважающем себя домашнем хозяйстве! – громко рассмеялась миссис Брэдли.