– Вы споете для нас? – спросил король.

Жоффрей де Пейрак вздрогнул и, повернувшись к Людовику XIV, смерил его надменным взглядом, словно это был какой-то незнакомец, которого ему не представили. Анжелику бросило в жар, она схватила его за руку.

– Спой для меня, – прошептала она.

Граф улыбнулся и подал знак Бернару д'Андижосу, который сразу же умчался.

Праздничный вечер подходил к концу. Рядом со вдовствующей королевой, кардиналом, королем и его братом, напряженна выпрямившись, сидела инфанта, опустив глаза под взглядом своего супруга, с которым завтра ее соединит торжественный обряд. Она уже была отторгнута от Испании. Филипп IV и его идальго с болью в сердце уехали в Мадрид, оставив гордую и чистую инфанту в залог мира…

Юный скрипач Джованни, пробравшись сквозь толпу придворных, подал графу де Пейраку его гитару и бархатную маску.

– А зачем вы надеваете маску? – спросил король.

– Голос любви не имеет лица, – ответил де Пейрак, – и когда прекрасные дамы погружаются в грезы, их взгляд не должно смущать никакое уродство.

Он взял несколько аккордов и запел старинные песни на провансальском языке, перемежая их любовными серенадами.

Потом он встал и, подойдя к инфанте, присел рядом с нею и спел неистовые испанские куплеты, с хриплыми вскриками на арабский манер, в которые, казалось, была вложена вся страстность, весь пыл иберийского полуострова.

Застывшее лицо инфанты с белой перламутровой кожей наконец выразило волнение – она подняла ресницы и все увидели, как заблестели ее глаза. Возможно, она в последний раз мысленно вернулась в свою уединенную обитель, где маленьким божеством жила в окружении своей старшей камеристки, своих дуэний и карликов, которые смешили ее; жизнь унылая, неторопливая, но привычная: играли в карты, принимали монахинь, которые предсказывали судьбу, устраивали завтраки с вареньем и пирожными, украшенными фиалками и цветами апельсинового дерева.

На лице ее мелькнул испуг, когда она огляделась и увидела вокруг лица одних лишь французов.

– Вы нас очаровали, – сказал король певцу. – Отныне я желал бы только одного – слышать вас как можно чаще.

Глаза Жоффрея де Пейрака странно блеснули из-под маски.

– Никто не желает этого так, как я, сир. Но ведь все зависит от воли вашего величества, не так ли?

Анжелике показалось, что король чуть нахмурил брови.

– Да, это так. И я рад был услышать это из ваших уст, мессир де Пейрак, – проговорил он с некоторой холодностью.

Вернувшись в отель уже совсем ночью, Анжелика сорвала с себя одежду, не дожидаясь помощи служанки, и, с облегчением вздохнув, бросилась на кровать.

– Я совершенно разбита, Жоффрей. Кажется, я еще не подготовлена для придворной жизни. Как это они могут столько развлекаться и еще находить в себе силы ночью изменять друг другу.

Граф, ничего не ответив, лег рядом с нею. Было так жарко, что даже прикосновение простыни вызывало неприятное ощущение. Через открытое окно по комнате иногда проплывал красноватый отсвет проносимых по улице факелов, освещая всю кровать, полог которой супруги оставили поднятым. В Сен-Жан-де-Люзе царило оживление – готовились к завтрашнему торжеству.

– Если я не посплю хоть немного, я упаду во время церемонии, – проговорила Анжелика, зевая.

Она потянулась, потом прижалась к смуглому, худощавому телу мужа.

Он протянул руку, погладил ее округлое, белевшее в темноте бедро, коснулся талии, отыскал маленькую упругую грудь. Пальцы его затрепетали, стали настойчивее, спустились к бархатистому животу. Но когда он позволил себе более смелую ласку, Анжелика сквозь дремоту протестующе пробормотала:

– О, Жоффрей, мне так хочется спать!

Он не настаивал, я она взглянула на него из-под опущенных ресниц, проверяя, не рассердился ли он. Опершись на локоть, он смотрел на нее и тихо улыбался.

– Спи, любовь моя, – прошептал он.

Когда «на проснулась, ом по-прежнему смотрел на нее и, казалось, так и не шелохнулся с тех пор. Она улыбнулась ему.

В комнате было свежо. Ночь еще не кончилась, но небо приняло зеленоватый оттенок – знак того, что близится рассвет. Городок ненадолго погрузился в оцепенение.

Анжелика, еще совсем сонная, потянулась к мужу, и их руки сплелись в тесном объятии.

Он научил ее продлевать наслаждение, научил искусству поединка с его притворными отступлениями, атаками, поединка, в котором два любящих существа, слившись воедино, терпеливо ведут друг друга к вершине блаженства. Когда они наконец разжали объятия, усталые, утоленные, солнце стояло уже высоко в небе.

– Кто бы подумал, что нас ждет утомительный день! – засмеялась Анжелика.

В дверь постучалась Марго.

– Сударыня, сударыня, пора. Кареты уже направились к собору, и вы не проберетесь, чтобы посмотреть на кортеж.

Свадебный кортеж был небольшой. По дороге, покрытой коврами, шло всего несколько человек.

Впереди шествовал кардинал де Гонди, блестящий и неистовый, бывший герой Фронды, присутствие которого здесь в такой знаменательный день подтверждало готовность обеих сторон предать забвению все эти грустные события.

За ним в пурпурных волнах мантии плыл кардинал Мазарини.

Чуть в отдалении следовал король в костюме из золотой парчи, отделанном пышными черными кружевами. По обеим сторонам его шли маркиз д'Юмьер и Пегилен де Лозен, капитаны королевских телохранителей, оба несли по голубому жезлу – символу их должности.

Сразу же за ними шла инфанта, новая королева, которую с правой стороны поддерживал брат короля, а с левой – ее придворный кавалер мессир де Бернонвиль. На ней было платье из серебряной парчи, а поверх него платье из фиолетового бархата, усеянного золотыми лилиями, по бокам очень короткое, но с длинным, в десять локтей, шлейфом, который несли юные кузины короля – мадемуазель де Валуа и мадемуазель д'Алансон – и принцесса де Кариньян. Две придворные дамы держали над головой королевы корону. Блестящий кортеж с трудом продвигался по узкой улочке, вдоль которой по обеим сторонам выстроились отряды швейцарцев, королевские гвардейцы и мушкетеры.

Королева-мать под черной, расшитой серебром вуалью шла за молодой четой, окруженная фрейлинами и телохранителями.

Замыкала шествие герцогиня де Монпансье, «самая легкомысленная из королевской семьи», причинявшая всем немало хлопот, тоже в черном платье, но зато с жемчужном ожерельем в двадцать ниток.

Путь от королевской резиденции до собора был недалек, но и тут не обошлось без происшествий. Все заметили, как маркиз д'Юмьер ссорился с Пегиленом.

В соборе Пегилен и маркиз д'Юмьер заняли места по обе стороны от короля и вместе с графом де Шаро, командиром отрядов королевских телохранителей, и маркизом де Вардом, капитаном швейцарской гвардии, сопровождали короля во время церемонии приношения даров.

В данном случае эта церемония состояла в том, что Людовик XIV взял из рук брата свечу в двадцать луидоров, которую тому передал главный церемониймейстер двора, и вручил ее Жану д'Ольсу, епископу Байоннскому.

Марии-Терезии свечу передала герцогиня де Монпансье – она выполняла при юной королеве те же функции, что брат короля при Людовике XIV.

– Не правда ли, я великолепно исполнила свою роль? – спросила потом герцогиня у Анжелики.

– О, бесспорно! Ваша светлость держались так величественно!

Герцогиня была горда собой.

– О, я создана для торжественных церемоний и умею держаться столь же величественно, сколь величественно звучит мое имя.

Благодаря покровительству герцогини Анжелика смогла присутствовать на всех торжествах, которые последовали за церемонией бракосочетания: на трапезах, на балу. Вечером она прошла в длинной веренице придворных и знати, прошла, как и все, склонившись в глубоком реверансе перед широкой кроватью, где возлежали рядом король и его молодая супруга.

Анжелика видела, как лежат эти два юных существа, словно куклы, застывшие под взглядом толпы в своих кружевных простынях.

В том, что должно было сейчас свершиться, этикет убивал все – жизнь, теплоту. Как эти супруги, еще вчера не знавшие друг друга, преисполненные сознанием собственного величия, чопорные и высокомерные, смогут повернуться друг к другу и крепко обняться, когда, следуя обычаю, мать короля опустит полог на пышную постель? Анжелике стало жаль инфанту: наверно, под ее бесстрастной маской скрываются девичья стыдливость и смятение. А может быть, она и не испытывала никакого волнения, ведь она с детства приучена к роли статистки на всех представлениях. И собственная свадьба была для нее лишь очередным ритуалом. А за Людовика XIV можно было не беспокоиться, недаром в его жилах текла кровь Бурбонов.

Дамы и сеньоры, спускаясь по лестнице, обменивались не совсем невинными шутками. Анжелика думала о Жоффрее, о том, как мягок и терпелив был он с нею. Но где же Жоффрей? Она целый день не видела его.

Внизу к ней подошел запыхавшийся Пегилен де Лозен.

– Где ваш муж, граф де Пейрак?

– Право, я сама его ищу.

– Когда вы виделись с ним в последний раз?

– Мы с ним расстались сегодня утром. Я отправилась в собор с герцогиней де Монпансье, а он сопровождал герцога де Грамона.

– И с тех пор вы его не видели?

– Нет, я же вам сказала. У вас очень, взволнованный вид. Что случилось?

Пегилен схватил ее за руку и увлек за собой.

– Идемте к герцогу де Грамону.

– Что случилось?

Пегилен ничего не ответил. Он был в своем нарядном мундире, но лицо его вопреки обыкновению было хмурым.

От герцога де Грамона, знатного вельможи, которого они застали за столом с друзьями, они узнали, что он расстался с графом утром, сразу же после церемонии в соборе.

– Он был один? – спросил де Лозен.

– Один? Как это – один? – проворчал де Грамон. – Что вы хотите этим сказать, мой мальчик? Разве во всем Сен-Жан-де-Люзе найдется человек, который мог бы похвастаться, что сегодня он был один? Пейрак не посвятил меня в свои планы, и я могу только сказать вам, что он ушел в сопровождении своего мавра.

– Ну что ж, это уже лучше, – проговорил де Лозен.

– Он, должно быть, с гасконцами. Вся эта компания веселится в портовой таверне. А может, он принял приглашение принцессы Генриетты Английской – она хотела попросить его спеть для нее и ее фрейлин.

– Идемте, Анжелика, – сказал де Лозен.

Английская принцесса была та самая приятная девушка, рядом с которой Анжелика сидела в лодке, когда они ехали на Фазаний остров. На вопрос Пегилена она покачала головой.

– Нет, сюда он не приходил. Я посылала одного из своих придворных разыскать графа, но он его не нашел.

– Но ведь его мавра Куасси-Ба трудно не заметить.

– Мавра тоже не видели.

В таверне «Золотой кит» Бернар д'Андижос с трудом поднялся из-за стола, за которым собрался весь цвет Гаскони и Лангедока. Нет, графа де Пейрака никто не видел. А уж как его искали, звали! Даже камешки бросали в окна его особняка на Речной улице. До того усердствовали, что разбили стекла у герцогини де Монпансье. Но де Пейрак словно сквозь землю провалился.

Лозен задумался, сжав рукой подбородок.

– Надо отыскать де Гиша. Брат короля нежно поглядывал на вашего мужа. Может, де Гиш завлек графа к своему фавориту, посулив что-нибудь интересное.

Анжелика шла вслед за герцогом по запруженным народом улочкам, освещенным факелами и разноцветными фонарями. Они заходили в дома, расспрашивали, шли дальше. Люди сидели за столами, воздух был пропитан запахом различных блюд, дымом от множества свечей, винным перегаром – слуги весь день пили вино, которое лилось рекой.

На перекрестках танцевали под звуки тамбуринов и кастаньет. В темноте дворов ржали лошади.

Граф де Пейрак исчез.

Не выдержав, Анжелика вдруг схватила Пегилена за руку и резко повернула его к себе.

– Хватит, Пегилен, скажите все. Почему вы так волнуетесь из-за моего мужа? Вы что-то знаете?

Он вздохнул и, незаметно приподняв парик, вытер пот со лба.

– Я ничего не знаю. Придворный из свиты короля никогда ничего не знает. Иначе он может здорово поплатиться. Но с некоторых пор я подозреваю заговор против вашего мужа.

И он прошептал ей прямо в ухо:

– Боюсь, как бы его не арестовали.

– Арестовали? – переспросила Анжелика. – Но за что?

Пегилен развел руками.

– Вы сошли с ума, – продолжала Анжелика. – Кто может отдать приказ арестовать его?

– По-видимому, король.

– У короля сегодня такой день, что ему не до арестов. Нет, вы говорите вздор, это немыслимо.

– Надеюсь. Вчера вечером я послал предупредить его. У него еще было время вскочить на лошадь и скрыться. Сударыня, вы уверены, что он провел ночь рядом с вами?

– О да, совершенно уверена. – И Анжелика слегка покраснела.

– Он не понял. Он опять рисковал, опять играл собственной судьбой.

– Пегилен, вы сведете меня с ума! – закричала Анжелика, тряхнув его за плечи. – Уж не надумали ли вы сыграть со мной злую шутку?

– Тс-с-с!

Он привлек ее к себе уверенным жестом мужчины, умеющим обращаться с женщинами, и, чтобы успокоить, прижался щекой к ее щеке.

– Я очень скверный человек, моя крошка, но терзать ваше сердечко – нет, на это я не способен! И потом, после короля нет другого человека, которого бы я любил так, как графа де Пейрака. Не надо терять голову, моя красавица. Может, он успел убежать…

– Но в конце концов… – громко начала она. Пегилен остановил ее властным жестом.

– Но в конце концов, – повторила она более тихим голосом, – зачем королю понадобилось арестовывать его? Еще вчера вечером его величество был к нему так благосклонен, и я сама случайно слышала, как король отозвался о Жоффрее с большой симпатией…

– Увы! Симпатия!.. А государственные интересы?.. Влияние окружающих?.. Не нам, бедным придворным, судить об истинных чувствах короля. Не забывайте, что он воспитанник Мазарини, и кардинал как-то сказал о нем нечто вроде: «Он не сразу найдет свою дорогу, но пойдет дальше других».

А вы не думаете, что это все дело рук архиепископа Тулузского, барона де Фонтенака?

– Не знаю… я ничего не знаю… – повторил Пегилен.

Он проводил Анжелику до ее дома, пообещал разузнать, что возможно, и прийти к ней завтра утром.

Возвращаясь домой, Анжелика лелеяла безумную надежду, что муж ждет ее там, но она застала лишь Марго, сидевшую у постельки спящего Флоримона, да старую тетку, всеми забытую во время этих празднеств, которая сновала по лестницам. Слуги ушли в город танцевать.

Анжелика одетая бросилась на кровать, скинув только туфли и чулки. Ноги ее отекли от сумасшедшей беготни по городу с де Лозеном. В голове была какая-то пустота.

«Я все обдумаю завтра», – решила она и погрузилась в тяжелый сон.

Ее разбудил крик с улицы:

– Каспаша! Каспаша!

Луна плыла над плоскими крышами городка. Со стороны порта и главной площади еще доносились крики и пение, но в их квартале было тихо, почти все спали, сраженные усталостью.

Анжелика выбежала на балкон и в полосе лунного света увидела внизу Куасси-Ба.

– Каспаша! Каспаша!

– Подожди, я сейчас открою тебе.

Чтобы не терять времени, она босиком сбежала по лестнице вниз, зажгла в прихожей свечу и открыла дверь.

Неслышным звериным движением мавр скользнул в дверь. Глаза его горели странным огнем. Она увидела, что он дрожит, словно объятый ужасом.

– Откуда ты?

– Оттуда, – неопределенно махнул он рукой. – Мне нужна лошадь. Скорее лошадь!

Он вдруг оскалил зубы, и лицо его исказила какая-то дикая гримаса.

– На моего господина напали, – прошептал он. – А у меня не было с собой моей большой сабли. О, почему я не взял сегодня свою большую саблю!

– Что значит «напали», Куасси-Ба? Кто?

– Не знаю, каспаша. Откуда мне знать, жалкому рабу? Какой-то паж принес ему маленькую бумажку. Господин пошел за ним. Я – следом. Во дворе того дома никого не было, стояла только карета с черными занавесками. Из нее вышли люди и окружили моего господина. Он выхватил свою шпагу. Но тут подоспели еще другие. Они избили его и бросили в карету. Я кричал. Я уцепился за карету. Двое слуг вскочили на запятки, и они били меня, пока я не упал, но вместе со мною упал и один из них, я придушил его.

– Ты задушил его?

– Своими руками, вот так. – И мавр, словно тиски, сжал и разжал свои розовые ладони. – Я побежал по дороге. Солнце очень пекло, и у меня язык стал больше головы, так я хотел пить.

– Иди попей, расскажешь потом. Она пошла вслед за ним в конюшню, где он долго пил из ведра.

– А теперь, – сказал он, вытирая толстые губы, – я возьму лошадь и поскачу за ними. Я всех их зарублю своей большой саблей.

Он разворошил солому и достал свои вещи. Пока он снимал с себя разодранный и испачканный атласный костюм и надевал свою повседневную ливрею, Анжелика со стиснутыми зубами вошла в стойло и отвязала лошадь Куасси-Ба. Солома колола ее босые ноги, но она не обращала на это внимания. Ей казалось, что она переживает какой-то кошмарный сон, бесконечно тягучий…

Словно она бежала к своему мужу, протягивала к нему руки. И в то же время сознавала, что никогда не сможет с ним соединиться, никогда…

Она смотрела, как удаляется черный всадник. Лошадь копытами выбивала искры из круглого булыжника, которым была вымощена улица. Затем топот постепенно затих, и в это время в предрассветном чистом воздухе родился новый звук – звон колоколов, сзывающий к утреннему благодарственному молебну.

Королевская брачная ночь окончилась. Инфанта Мария-Терезия стала королевой Франции.