Когда Анжелика, утомленная скукой и бездельем, направилась в комнату, под ее окном послышались звуки гитары. Анжелика выглянула в сад, но в темных кустах никого не увидела.

«Неужели сюда явился Энрико? Как он мил, этот мальчик. Решил меня развлечь…»

Невидимый музыкант начал петь. Голос оказался низкий, не такой, как у пажа.

При первых же нотах у Анжелики замерло сердце.

Какой тембр, то бархатистый, то серебряный, какая безукоризненная дикция, такому божественному голосу могли бы позавидовать все эти доморощенные трубадуры, которые наводняют Тулузу с наступлением ночи. В Лангедоке прекрасные голоса не редкость. Да и мелодия легко рождается на губах, привыкших смеяться и декламировать. Но этот певец – истинный артист. Какой необычной силы у него голос! Казалось, он заполнил весь сад, и даже луна дрожит от его звуков. Певец исполнял старинную народную песню на провансальском языке, изящество которого так часто восхвалял граф де Пейрак. В устах певца оживали тончайшие нюансы языка. Анжелика понимала не все слова, но одно – она поняла его! – повторялось непрестанно: «Аморе! Аморе!»

Любовь!

И Анжелика вдруг догадалась: «Это он, последний из трубадуров, это Золотой голос королевства!»

Она никогда не слышала такого пленительного пения. Порою ей говорили: «Ах, если бы вы услышали Золотой голос королевства! Но он больше не поет. Когда же он снова начнет петь!» И на нее бросали насмешливый взгляд, жалея ее, что она не слышала эту знаменитость их края.

– Один только раз услышать его, а потом умереть! – твердила госпожа Обертре, жена главного капитула Тулузы, весьма экзальтированная дама лет пятидесяти.

«Это он! Это он! – твердила Анжелика. – Но почему он здесь? Неужели ради меня?»

Она увидела свое отражение в большом зеркале спальни – рука на груди, глаза расширены – и с издевкой сказала себе: «До чего же я смешна! Может, это д'Андижос или какой-нибудь другой воздыхатель просто нанял музыканта, чтобы он спел мне серенаду…»

Но тем не менее она толкнула дверь и, прижав руки к груди, чтобы сдержать бешеный стук сердца, осторожно проскользнула в переднюю, спустилась по белой мраморной лестнице и вышла в сад. Неужели для Анжелики де Сансе де Монтелу, графини де Пейрак, наконец начнется жизнь? Ибо любовь – это и есть жизнь!

Голос доносился из стоящей на самом берегу беседки, увитой зеленью, где находилась статуя богини Помоны. При приближении Анжелики певец замолк, но продолжал тихо перебирать струны гитары.

Луна в этот вечер была неполной и по форме напоминала миндаль. Но она все же хорошо освещала сад, и Анжелика увидела, что в беседке кто-то сидит, прислонясь к цоколю статуи…

Незнакомец явно заметил ее, но не шелохнулся.

«Это мавр», – разочарованно подумала Анжелика.

Но тут же увидела, что ошиблась. На лице мужчины была бархатная маска, а белые руки, сжимавшие гитару, не оставляли сомнения в том, что он не мавр. Темная шелковая косынка, повязанная на его голове на итальянский манер, скрывала волосы. Насколько можно было разглядеть в полумраке беседки, на нем был поношенный странный костюм – нечто среднее между костюмом слуги и комедианта, на ногах грубые опойковые башмаки, какие носят люди, которым приходится много ходить – возчики и бродячие торговцы, но из рукавов его куртки выглядывали кружевные манжеты.

– Вы чудесно поете, – сказала Анжелика, видя, что он не двигается, – но я хотела бы знать, кто вас прислал?

– Никто, сударыня. Я пришел сюда потому, что знаю: в этом доме находится самая прекрасная женщина Тулузы.

Мужчина говорил очень медленно и тихо, приглушая голос, словно боялся, что его могут услышать.

– Я прибыл в Тулузу сегодня вечером и сразу же отправился в Отель Веселой Науки, где собралось многочисленное веселое общество, и где я хотел петь свои песни. Но когда я узнал, что вы уехали, я бросился сюда вслед за вами, потому что слава о вашей красоте гремит в нашем краю, и я уже давно жаждал увидеть вас.

– Но ваша слава гремит не меньше! Ведь вы тот, кого называют Золотым голосом королевства, не правда ли?

– Да, это я, сударыня. И я ваш покорный слуга. Анжелика села на мраморную скамью, которая тянулась полукругом вдоль стен беседки. От вьющейся жимолости исходил одурманивающий аромат.

– Спойте еще, – попросила Анжелика.

Страстный голос зазвучал снова, но на этот раз мягче и глуше. Это была уже не призывная песня, а нежное признание, доверительная исповедь.

– Сударыня, – вдруг сказал музыкант, – простите мне мою дерзость, но я хотел бы перевести для вас на французский язык строфу, на которую меня вдохновили ваши очаровательные глаза.

Анжелика склонила голову.

Она уже не знала, сколько времени сидит в саду. Да и какое это могло иметь значение! Ночь принадлежала им.

Он довольно долго перебирал струны гитары, словно вспоминая мелодию, потом глубоко вздохнул и начал:

Очи цвета морской волны.

О, меня захлестнули они.

Я плыву, утонувший в любви, Без руля по волнам Ее сердца.

Анжелика закрыла глаза. Гораздо больше, чем эти пылкие слова, ей доставлял неведомое дотоле наслаждение его голос.

В ее дивных зеленых очах, Словно ранней весною в пруду, Отражаются звезды.

«Пусть он сейчас подойдет ко мне, – мысленно заклинала Анжелика. – Ведь это мгновение никогда больше не повторится. Такое чувство нельзя пережить дважды. Это так похоже на те любовные истории, которые мы некогда рассказывали друг другу в монастыре».

Голос смолк. Певец скользнул на скамью к Анжелике. По тому, как он обнял ее твердой рукой, как властно и нежно приподнял ее подбородок, она инстинктивно почувствовала, что перед ней человек, покоривший немало женских сердец. Эта мысль на секунду огорчила ее, но едва его губы коснулись ее губ, она забыла обо всем на свете. Она никогда не думала, что губы мужчины могут быть свежими, как лепестки, такими нежными и сладостными. Его мускулистая рука крепко сжимала, ее, а с его уст, казалось, еще лились чарующие звуки песни, и, опьяненная этими звуками и этой мужской силой, Анжелика оказалась словно втянутой в какой-то водоворот и тщетно пыталась пробудить в себе остатки разума.

«Я не должна этого делать… Это нехорошо… если Жоффрей застигнет нас здесь…»

Потом все куда-то провалилось. Мужчина своими губами приоткрыл ее губы. Его горячее дыхание опалило ее и блаженным теплом разлилось по жилам. Закрыв глаза, она как бы растворилась в этом бесконечном поцелуе, в этой страсти и уже готова была перейти последний рубеж. Все ее существо было охвачено негой, ощущением, настолько новым для нее, настолько острым, что оно вдруг вызвало в ней протест и даже боль. Она резко вздрогнула и отпрянула от незнакомца.

Ей казалось, что сейчас она упадет без чувств или разрыдается. Она видела, как пальцы мужчины ласкают ее обнаженную грудь, которую он осторожно высвободил из корсажа во время поцелуя.

Анжелика отодвинулась от него и привела в порядок свое платье.

– Простите меня, – пробормотала она. – Вы, наверно, считаете, что я чересчур нервна, но я не знала… не знала…

– Сердце мое, чего же вы не знали?

И так как она молчала, он прошептал:

– Не знали, что поцелуй так сладок?

Анжелика поднялась и прислонилась к балясине беседки. Луна уже уплыла далеко в сторону и теперь желтела над рекой. Наверно, Анжелика находилась в саду несколько часов. Она была счастлива, восхитительно счастлива. Если бы снова можно было пережить эти мгновения, все остальное не в счет.

– Вы созданы для любви, – прошептал трубадур. – Я понял это, едва коснувшись вашей кожи. Тот, кто сумеет разбудить ваше очаровательное тело, дарует вам величайшее наслаждение.

– Замолчите! Не нужно так говорить! Я замужем, и вы знаете это, а супружеская неверность – грех.

– Но еще больший грех, что такая красавица выбрала себе в мужья колченогого сеньора.

– Я не выбирала, он меня купил.

Но тут же Анжелика пожалела об этих словах, потому что они нарушили ее безмятежное счастье.

– Спойте еще, – умоляющим тоном попросила она – В последний раз, а потом мы расстанемся.

Он встал, чтобы взять гитару, и что-то в его походке показалось Анжелике странным, смутило ее. Она пригляделась внимательнее. И вдруг, сама не зная почему, почувствовала безотчетный страх.

Пока он пел, пел очень тихо, с какой-то непонятной тоской в голосе, Анжелика внимательно рассматривала его. Еще тогда, когда он целовал ее, ей на один миг что-то показалось в нем знакомым, и теперь она осознала, что именно: в его дыхании смешивались аромат фиалки и своеобразный запах табака… Граф де Пейрак тоже сосал фиалковые пастилки… И курил. Ужасное подозрение закралось в душу Анжелики… И только что, вставая за гитарой, он как-то неловко качнулся…

Она закричала сначала от испуга, а потом от гнева и, в Ярости ломая ветки жимолости, принялась топтать их ногами.

– Нет, это уж слишком, слишком… Это чудовищно… Снимите вашу маску, Жоффрей де Пейрак… Прекратите маскарад, иначе я выцарапаю вам глаза, задушу вас, я вас…

Песня резко оборвалась. Гитара издала скорбный звук и замолкла. Под бархатной маской сверкали белоснежные зубы графа де Пейрака – он хохотал.

Припадая на одну ногу, он подошел к Анжелике. Ее охватил ужас, но с еще большей силой – ярость.

– Я выцарапаю вам глаза, – прошипела она сквозь зубы.

Граф, продолжая смеяться, взял ее за руки.

– Что же тогда останется от ужасного хромого сеньора, если вы еще выцарапаете ему глаза?

– Как бесстыдно вы обманули меня! Вы убедили меня, что вы… Золотой… Золотой голос королевства.

– Но я и в самом деле Золотой голос королевства.

Совершенно сбитая с толку, она смотрела на него.

– А что в этом удивительного? У меня был неплохой голос. Я занимался с самыми прославленными итальянскими маэстро. В наши дни пение – это искусство, принятое в свете. Скажите честно, дорогая, разве вам не нравится мой голос?

Анжелика отвернулась и украдкой смахнула слезы досады, которые текли по ее щекам.

– Но как же получилось, что я до сих пор не догадывалась о вашем таланте, даже не подозревала о нем?

– Я просил, чтобы вам об этом не говорили. А может, вы и не слишком стремились обнаружить мои таланты?

– О, это уж слишком! – повторила Анжелика. Но вспышка гнева уже прошла, и ей самой вдруг захотелось смеяться.

И все-таки до какого же цинизма надо дойти, чтобы толкнуть ее на измену себе с самим собой! Он и впрямь дьявол во плоти! Самый настоящий дьявол!

– Я никогда не прощу вам эту омерзительную комедию, – сказала она, поджав губы и стараясь сохранить достоинство.

– А я обожаю разыгрывать комедии. Видите ли, моя дорогая, судьба не очень баловала меня, и надо мной столько насмехались, что и я в свою очередь жажду посмеяться над другими.

Анжелика невольно с тревогой взглянула на его скрытое маской лицо.

– Значит, вы просто подшутили надо мной?

– Не совсем, и вы это отлично знаете, – ответил он.

Анжелика молча повернулась и пошла прочь.

Он тихо окликнул ее:

– Анжелика! Анжелика!

Он стоял на пороге беседки в таинственной позе итальянского Арлекина, прижимая палец к губам.

– Умоляю вас, сударыня, никому не рассказывайте об этом, даже своей любимой горничной. Если узнают, что я бросаю гостей, наряжаюсь трубадуром и надеваю маску ради того, чтобы сорвать поцелуй с уст собственной жены, меня высмеют.

– Вы невыносимы! – крикнула Анжелика.

Подобрав юбки, она бросилась бегом по песчаной аллее. И, только поднимаясь по лестнице, вдруг заметила, что смеется. В своей комнате она разделась, выдирая застежки и в своем нетерпении исколов себе руки булавками. В постели она долго ворочалась с боку на бок. Тело ее пылало. Сон не шел к ней. Лицо в маске, лицо в шрамах, чеканный профиль – все это одно за другим мелькало перед ее глазами. Какая же загадка кроется в этом непонятном человеке? Ее то охватывало возмущение, то – тут же – воспоминание о наслаждении, которое она испытала в его объятьях, снова погружало ее в негу.

– Вы созданы для любви, сударыня… Наконец она уснула. Во сне она видела глаза Жоффрея де Пейрака, «освещенные пламенем камина», видела, как в них танцуют огненные языки.