Что такое настоящие родительские чувства, родительская любовь — ярл Торольф Одноглазый если и знал когда-то, то забыл уже давно. И потому удивился сам себе, когда осознал, что ему тоскливо и больно думать о смерти сына, которого он, если честно признаться, все последние годы только ненавидел и боялся. Хотя поддерживал в войнах с другими ярлами, соседями, и Снорри, конечно, тоже его поддерживал против ближайших неприятелей, потому что иначе сложно было выжить и отцу, и сыну, каждый из которых отсутствием аппетита к чужому не страдал. Так, за последние несколько лет, с тех пор, как сын отделился от отца, совместными усилиями они больше чем на треть увеличили родовые владения, хотя однозначно совместными эти владения назвать было сложно.

Все началось с того, что после набега на прибрежные поселения Сардинии Торольф получил стрелу в интимное место и после такого ранения больше не нуждался в женщинах. И потому посчитал излишним видеть рядом с собой каждый день властную и надоедливую жену Хельгу, которая лезла не в свои дела и всегда желала настоять на своем мнении. Более того, она в самом начале совместной жизни попыталась однажды даже поколотить мужа. Его, воина. Это было неслыханной дерзостью, за что Хельга поплатилась, навсегда оставшись с изуродованным носом. На нос было противно смотреть. Потом стало вообще противно смотреть на жену. И Торольф просто изгнал ее в один из своих дальних бедных домов, куда давно не заглядывал сам, предоставив Хельге возможность командовать живущими в окрестностях бондами, но никак не мужем. Однако бонды тоже оказались людьми с характером, от сильной руки поотвыкли, и, чтобы поставить их на место, Хельга призвала сына. Тот, не спросив у отца ни совета, ни разрешения, собрал своих наиболее близких людей, многих из которых сам Торольф до этого считал своими близкими людьми, и прибыл на место по зову, совершив стремительный пеший марш через гнилостное и топкое болото, а потом и через невысокий горный хребет всего за одну ночь. Снорри быстро сумел навести порядок, поскольку на руку всегда был скор и никогда не понимал такого простого слова, как пощада. Не понимал, даже когда это слово могло относиться к своим же вроде бы людям. Такое свойство характера Великана произвело на бондов неизгладимое впечатление. И в корне пресекло любое инакомыслие в будущем. Бонды наивно считали себя свободными людьми, но Снорри наглядно доказал им, что свободными они могут стать только после собственной смерти, да и то лишь в случае, если Один будет к ним благосклонен. А на земле, в отличие от Вальгаллы с ее кострами, свободен только тот, кто располагает силой и умеет этой силой пользоваться.

Сам Торольф всегда уделял мало внимания сыну, не считая его общество достойным своего, потому что Снорри был, как казалось ярлу, и глуп, и заносчив не в меру, и не в соответствии со своими достоинствами горд. Горд даже в обыденном общении с отцом, что вообще уже выходило за всякие рамки и не могло оставлять взаимоотношения отца с сыном нормальными. Сам славящийся не великим умом, разве что замысловатой хитростью, Торольф все же умел работать головой. Сын такую работу презирал. По большому счету единственным достоинством Снорри была чрезвычайная физическая сила. Ну, и обязательно прилагающаяся к этой силе стать великана, за что Снорри и прозвали Великаном. Даже одна эта стать могла кого-то остановить, заставить не лезть на рожон. А если не останавливала стать, то в дело вступала сила. Но даже управление землями требовало приложения умственных сил, а не физических, а этого Снорри было не дано. И земли, отошедшие к Снорри после раздела имения Торольфа, произведенного по настоянию Хельги, оставались под управлением матери. Она обладала умом большим, чем сын, и успешно справлялась с делом вместо него. И управляла даже теми землями, которые были присоединены к имению Снорри после раздела, то есть попросту завоеванными или отобранными у соседей под угрозой расправы, на которую Снорри Великан был настолько скор, что это пресекало всякое желание вести с ним переговоры. Более того, Хельга имела почти мужской авторитет в нескольких прибрежных виках. То есть посылала мужчин в бой, если это требовалось, не спросив разрешения сына, которому эти мужчины вообще-то и должны были подчиняться, и несколько раз отправляла драккары в набеги, оплачивая снаряжение и продовольствие, за что получала свою законную десятую часть прибыли. Снорри такой хозяйкой был доволен больше, чем своей женой, тихой и забитой, способной руководить только на кухне среди котлов и очагов, и испуганно смолкающей при виде мужа, который ее время от времени слегка поколачивал. Слегка — это значило, что только не убивал.

Сначала, когда Торольф изгнал жену за ненадобностью, Хельга так и жила одна и приглашала сына время от времени, чтобы тот помог ей утвердиться во взаимоотношениях с бондами и с соседями, или просто когда начинала скучать по нему. И Торольф Одноглазый таким положением вещей был доволен, потому что именно к этому он стремился. Но однажды, когда Снорри приехал в очередной раз в отцовский дом после визита к матери, Торольф, со свойственной воину и владетельному ярлу проницательностью, заметил не свойственную сыну задумчивость и нерешительность, словно тот намеревался что-то сказать, но в привычном тугодумии своем не знал, с чего начать. Сын молча выслушал грубую тираду отца и ничего не ответил, хотя и терпеливость была ему вовсе не свойственна. Грубость Торольфа в тот раз была вполне обоснованной. Снорри знал, что отец готовится к выяснению отношений с одним из сильных соседей, но увел с собой свои три сотни воинов, чтобы помочь матери на границе с другим соседом, хотя там дело терпело и особой необходимости срочно решать его не было. А Торольфу, в результате отлучки сына, пришлось после непродолжительного боя, чувствуя, что его дружину могут окружить, отступить в свой дом за высокие дворовые стены и отказаться от битвы в поле. Это было по большому счету и позором, потерей авторитета, и признанием поражения. И положение обязывало немедленно восстановить свое имя и доказать, что связываться с ним впредь не стоит. Снорри прибыл, когда сделать это было еще не поздно, и отец, привычно не слишком вежливо, приказал утром быть готовым к выступлению. На что Снорри только отрицательно покачал головой. Длинные его волосы при этом мотались по плечам и по груди и говорили больше, нежели язык. Тогда только Одноглазый догадался, что предстоит какое-то выяснение отношений. И он понял, какое, еще до того, как Снорри начал говорить. И еще многое понял, потому что успел оглянуться и сразу оценил ситуацию — в комнате воинов Снорри было в два раза больше, чем его воинов, лежащих у очага, и воины сына были все оружными, в отличие от людей самого ярла, проявивших беспечность. Хотя беспечностью это назвать было нельзя, потому что тогда беспечным можно было бы назвать и самого Торольфа. Он никак не ожидал в этот трудный момент предательства со стороны Снорри. Как же могли ожидать такого предательства его люди, которые вообще не должны были вникать в семейные дела ярла.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Торольф, не веря, что сын посмеет поднять на него руку, но на всякий случай ухватившись под плащом за рукоятку длинного и узкого кинжала. Слабую сторону сына Одноглазый хорошо знал — Снорри считает, что его боятся. И потому он всегда готов к нанесению удара и редко бывает готовым к защите. И этим отец мог воспользоваться, если уж дело зайдет слишком далеко.

То, что начал говорить Снорри, было явно не его словами. Это были слова мстительной Хельги, и слова эти были для жадноватого ярла острее любого ножа.

— Я хочу сказать, что выступлю в твою поддержку только при одном условии.

Раньше Снорри никогда условий не ставил. Уважение к старшему в роде обязывало младших выслушивать только условия ярла.

— Я слушаю тебя. Что тебе подсказала твоя глупая голова или, что гораздо хуже, твоя неразумная мать? Она-то доброго никогда не присоветует, и я часто жалею, что еще в молодости не вырвал у нее язык. Это избавило бы меня от многих неприятных минут. А тебя от необдуманных поступков. Говори…

— Мы разделим с тобой имение поровну. Кроме того, часть своей доли ты выделишь матери. Ты же обязан о ней заботиться. Ее вины в твоем ранении нет.

— Ей я выделил столько, сколько этой старой кляче полагается, и даже, наверное, больше. А ты получишь не половину, а все, но только после моей смерти.

— Отец, не заставляй меня желать тебе смерти, — равнодушно попросил Снорри.

Скажи он это иначе, с чувством, с угрозой, в конце концов, Торольф оглянулся бы, не занес ли кто-то уже оружие над его головой. Но равнодушие в голосе сына говорило о том, что Великан просто повторяет выученные слова, звучащие как весомый аргумент. Наверняка Хельга заставила сына несколько раз повторить фразу, чтобы тот хорошенько ее запомнил. Он запомнил, но повторять устал, и потому теперь произнес ее так равнодушно. Но это была, пожалуй, самая большая вежливость, которую Торольф слышал от сына за все последние годы. Обычно Великан, с тех пор как стал взрослым и осознал свою силу, умел говорить только грубости, считая, что должен разговаривать с другими только так.

— Я могу постоять за свою жизнь. И даже перед сыном.

Уж чем-чем, а угрозами воздействовать на Торольфа было невозможно. И сын, и Хельга знали это лучше других. И потому Торольф понимал, что сейчас прозвучат другие слова, и опять слова, не свойственные Снорри, а только вложенные в его уста матерью, все и всегда умеющей просчитывать до тонкостей и не упускающей ни одной мелочи.

— Я предлагаю тебе не войну, а союз. У нас у каждого будет свое имение, но это имение будет все равно почти единым, поскольку каждый из нас обязан будет поддерживать другого в трудную минуту. Или ты соглашаешься, или я со своим войском немедленно ухожу в те земли, которые считаю своими, и попробуй отобрать их у меня.

Хельга прекрасно владела ситуацией и знала, что у Торольфа вражда сразу с четырьмя разными ярлами, и выяснить отношения с ними следует как можно быстрее, пока они не надумали объединиться. Если они объединятся, тогда уже и союз со Снорри не поможет. Но, чтобы разделаться с каждым по отдельности, требуется стремительность действий и отсутствие сомнений в собственных возможностях. Следовательно, Снорри отцу просто необходим. Более того, Торольф мог предположить, что Хельга приложила собственную руку, чтобы обострить его отношения с соседями. Это было бы полностью в ее духе.

— Я согласен, — быстро все сообразив, ответил Торольф. — Я согласен разделить с тобой часть земли. Не всю свою землю, а часть. К твоей части отойдет в дополнение то, что я временно выделил твоей матери. Женщина не может быть ярлом. Следовательно, она не является владелицей того дома, где живет. Там владелец только один — я. Но я выделю эту землю тебе. И разделю еще часть. На большее можешь пока не рассчитывать. Ты и без того получишь больше трети. Для начала этого тебе хватит.

— Мне нужно ровно половину, — угрюмо сказал Снорри. — Может быть, потом я попрошу больше. Если ты сразу не согласишься. И титул. Обязательно титул. Сразу. С половиной земли я смогу называться ярлом. С третью земли я буду считаться простым бондом. Только половину, отец. Меньше меня не устроит.

— Нет.

— Твой выбор, отец, сделан? Тогда я ухожу.

У Торольфа в глазах мелькнула тоска. Мелькнула молнией, которую Снорри, конечно, и не заметил. Но сам ярл не ощутить собственную тоску не мог. Снорри уходит. Это значит, что завтра Торольф не сможет вывести свое войско на бой, и тогда потеряет еще значительную часть земли, пусть пока и чужой, но мыслями он к ней давно и прочно привык и даже строил уже планы относительно заселения нового вика в маленьком, но удобном фьорде. И естественным было желание посмотреть на дело с иной стороны: не лучше ли дать что-то Снорри, но возместить потери за счет других? Это было бы гибким решением, а Торольфу нравилось считать себя гибким человеком, способным на разумные поступки.

— Я согласен…

— Прикажи позвать лагмана. Мы составим договор.

Хельга даже это предусмотрела.

Сам Снорри никогда бы не додумался звать лагмана…

Ветер снова крепчал, хотя эпицентр шторма, в который драккары недавно угодили, был умело отведен в сторону рукой, мыслями и заклинаниями колдуна Гунналуга. После шторма, когда ослаб ветер, Гунналуг зачем-то еще создал туман, оправдывая это необходимостью спрятать какие-то следы, но океанские волны следов не оставляют, а преследования Торольф не боялся, да и преследовать их было некому. А драккары уже приближались к полосе прибрежных рифов, и искать проходы в тумане было не просто рискованно, это было смертельно опасно, и смешно было бы погибнуть, затратив столько усилий и еще не добившись результата. Радовать врагов и бесславно гибнуть, не сумев преодолеть привычную преграду, Торольф не желал, и потому настоял на своем, требуя разогнать туман. Колдун неохотно, подумав и поморщившись, все же согласился, пропустил поток ветра, которым туман был быстро превращен в рваные клочья. И сделал он все вовремя. Еще полчаса, и было бы поздно. А так полосу рифов, совершив несколько крутых маневров с помощью весел, прошли благополучно. И оказались совсем недалеко от берега, но ветер снова готовил шторм, которому полоса рифов помехой быть не может, и в этой узкой прибрежной полосе шторм мог доставить много неприятностей, потому что шел с восходной стороны и мог просто выбросить драккары на прибрежные скалы. Следовало позаботиться о быстрейшей высадке на берег, следовало многое предусмотреть и о многом позаботиться, а мысли, как назло, были заняты другим. Хорошо еще, что Торольф всегда держит только опытных кормчих, которые сами в состоянии давать правильные команды. И они уже начали эти команды давать. Все лодки шли дружно и точно, повторяя каждый маневр первой.

Сейчас, когда сына, а следовательно, и угрозы с его стороны не стало, почему-то вспомнился этот разговор о разделе имения, и вспомнился он совсем по-другому. Снорри Великан уже не казался таким отъявленным негодяем, каким казался тогда, и вспоминался только как жертва интриг своей властной матери, противиться которой он никогда не мог. Ее напору трудно было противиться даже самому Торольфу, что же говорить о Снорри, большом и сильным телом, но не обладающим сильным духом человеке. На Снорри всегда можно было воздействовать. И мать умела это делать лучше других. Не сам же Снорри, в конце-то концов, проявил вдруг желание стать конунгом. Это она, его мать, официально только мать ярла Снорри, была в действительности женщиной-ярлом, то есть тем, чего не бывает в природе. И она же хотела в дополнение ко всему стать женщиной-конунгом. Не называясь так официально, но стать. Конунг, прячущийся в тени широкого плеча своего сына. Хельга слишком любила власть и слишком стремилась к ней. Торольф даже уверен был, что, сделав официальным конунгом Снорри, Хельга через сына добилась бы принятия закона, согласно которому женщина могла бы стать полноправной правительницей, и, возможно, стала бы ей через какое-то время. Но такого, как понял Торольф, не пожелал видеть сам Один, покровитель мужчин-воинов.

Один выбрал кардинальное, хотя и простейшее решение вопроса. Казалось, трудно сыскать человека, способного противостоять Снорри, и вот он нашелся в самый критический момент. Один послал этого человека в нужное время в нужное место. И такое решение Одина требовало теперь и от Торольфа определенных действий, чтобы подчиниться божественной воле и прекратить все поползновения женщины выбраться во власть. Один наказал Хельгу за излишние притязания болью утраты и крушением планов. Одновременно он отнял у Хельги все, что, как считалось, получил от отца Снорри, хотя в действительности это получила его мать.

Боль от потери сына, конечно же, была и у самого Торольфа, хотя Одноглазый никому и никогда не показал бы свои чувства. Но при всей остроте этой боли он уже начал думать о том, как вернуть себе земли, которые вынужденно отдал сыну. Воля Одина просматривалась и в этом. В принципе, дело не слишком и сложное и вполне разрешимое. Их нужно только взять, и все. После Снорри осталось только три дочери и нет сына. Дочери не могут наследовать отцовскую землю. Дело отца — найти им, когда подрастут, подходящий союз и подобрать приданое. Но земля, которая отошла бы к старшему сыну Снорри, будь такой в природе, теперь может отойти обратно к отцу. Вся, в том числе и та, что была отдана Хельге во временное пользование. И ни один лагман не скажет, что Торольф в этом не прав.

А сама Хельга?

Ее оставлять просто так, без присмотра, никак нельзя. Она может сделать много гадостей. Слишком много. Все потому, что хорошо знает дела мужа и способы, которыми он часто разрешал свои дела. Но с ней разобраться будет проще. У нее теперь нет защитника, а жалости она не вызывала никогда. И едва ли сможет найти нового защитника, который пожалеет ее и не побоится выступить против ярла Торольфа.

— Ярл… Уже подходим к скалам. Ветер вот-вот перейдет в шторм… — сказал Красный Нильс, кормчий с лодки Торольфа.

Красный Нильс сказал это со спины, и Одноглазый слегка вздрогнул от этих слов. Слишком походил голос кормчего на голос Снорри, хотя и не был таким сильным, и вообще звучал более хрипло от постоянного напряжения в ненастную погоду.

Торольф обернулся.

— Пойдем в ближайший фьорд…

— Я плавал здесь и знаю берег, — сказал Красный Нильс. — Фьордов много, но войти можно, пожалуй, только в один…

— И что? Почему мы не можем в него войти?

— Придется входить с боем…

— Ингьяльд? — сразу понял Одноглазый.

— Ингьяльд… — подтвердил Красный Нильс.

Старый ярл Ингьяльд, норвежец, но родственник шведского Дома Еталандов, следовательно, противник родственного Торольфу шведского Дома Синего Ворона, жил всегда в отдалении, и если занимался политикой, то больше шведской, чем собственно норвежской, посылая свои полки в соседнюю страну кому-то в поддержку. Правда, полков этих было немного, и все они были разбросаны по разным имениям. Так уж сложилось, что Ингьяльд владел поместьями в разных концах страны и даже в Швеции, но сам жил постоянно на самой оконечности суши вблизи вечных льдов океана, удалившись сюда много лет назад и не желая возвращаться к людской суете.

По большому счету у Торольфа Одноглазого никогда не возникало конфликтов с ярлом Ингьяльдом, просто потому, что их интересы ни в чем и никогда не соприкасались. Но совсем недавно, собирая мнения наиболее влиятельных людей Норвегии, Торольф направлял к Ингьяльду посыльного по вопросу выборов конунга, и тот ответил коротко и однозначно, что после смерти Кьотви для него лично будет существовать только один конунг — это сын Кьотви.

На выборах с мнением старого ярла можно было бы и не посчитаться, потому что реальной силы, способной решить исход борьбы за власть, он не имеет. Тем более что здесь, в этих восходных и полуночных землях Норвегии, сам Ингьяльд уже много лет пытается усмирить жителей прибрежных виков и подчинить их себе, но это у него плохо получается. Влиятельный бонд Торстейн объединил вокруг себя всех сильных бондов, живущих поблизости, и не признает власти Ингьяльда. Точнее, война идет даже не за земли, потому что земли здесь бросовые, ни на что не пригодные, и воевать за них смысла нет. Местные жители живут только рыбной ловлей и добычей морского зверя. Но бонды владели единственным здесь фьордом, который можно назвать бухтой, способной принимать сразу много лодок. А ярл эту бухту отобрал и построил на берегу фьорда свой дом, оставив рыбакам лишь небольшие разрозненные бухточки, слишком неудобные для того, чтобы ими пользоваться сообща. И после многолетней и еще не завершенной войны внутри своих земель и на их границе старому ярлу вовсе не до того, чтобы поддерживать кого-то из кандидатов на титул. Он не может оставить свое имение, не опасаясь, что вернуться ему будет некуда. Однако вести о том, что Торольф Одноглазый пытается стать конунгом, до здешних мест наверняка уже дошли. И встреча с Ингьяльдом может быть не слишком приятной.

Торольф думал долго.

— Он нам не обрадуется, — добавил Красный Нильс.

— Прикажи всем снарядиться к бою. Будем высаживаться здесь, если больше негде…

— Есть еще один фьорд. Немного полуночнее. Но совсем маленький. Мы там тремя драккарами еле поместимся и совсем будем лишены маневра среди местных лодок. Но там вокруг фьорда высокие скалы, и они хорошо защищают от ветра. По крайней мере, на берег не выбросит. Правда…

— Что там?

— А там просто живут разбойники, которые никому не подчиняются. С ними как раз и воюет ярл Ингьяльд.

— Это тот самый Торстейн?

— Да, ярл. Торстейн Китобой… Кто-то говорит, что он человек без совести, кто-то говорит, что он честный и вольный человек, который не желает отдавать свое, — я не берусь судить…

— До шторма туда дойти успеем?

— Как раз уложимся по времени.

— Тогда правь туда… — решился Одноглазый.

— Но там нас могут встретить еще хуже.

— Пусть попробуют. За себя мы постоим. Но я уверен, что нам не потребуется обнажать мечи. Правь туда… Мне все равно нужны эти люди, и я еще раньше планировал навестить Торстейна в его логове. Я хочу нанять Торстейна Китобоя к себе на службу. И не забудь приказать поднять белый щит на мачту…

— Вон за тем мысом, ярл, — сказал Красный Нильс.

Торольф посмотрел в сумрачную даль. До мыса оставалось полторы тысячи гребков, и до шторма все три драккара могли найти себе достаточно надежное убежище, если, как говорил кормчий, фьорд в самом деле хорошо защищен от ветра.

Только в последний момент Одноглазый решился побеспокоить колдуна, который жаловался совсем недавно, что обессилел почти полностью. Ярл раньше никогда не имел плотного и длительного дела с колдунами и потому плохо представлял себе их жизнь и работу. Те мелкие, ничего не умеющие мошенники, что толкались на народных праздниках и ярмарках и предсказывали людям их судьбу или обещали за мелкую монетку выполнить любое их желание, в счет не брались. И никогда Торольф не думал, что колдовство и магия — это тяжелый напряженный труд, который отнимает много сил. Но Гунналуг, перед тем как отправить от себя ярла, наглядно показал, что за дело — колдовство. Он вытащил откуда-то из-под медвежьей шкуры тонкую длинную щепку, зажег ее над очагом и поднял перед лицом Одноглазого.

— Смотри на пламя и ни о чем не думай. Вообще ни о чем, кроме пламени.

— А если мысли сами будут в голову лезть? — спросил Торольф.

— А они не должны лезть. Ты сам — хозяин своей головы. Ты и командуй мыслями. Ты только о пламени должен думать. Контролируй себя и свои мысли. Если сумеешь ни о чем не думать, ты по своему желанию сможешь потушить огонь. Думай только о том, что можешь потушить огонь. Это самое простое, и с этого любой колдун начинает…

— Попробую, — согласился ярл.

Он попробовал, он всю голову и единственный глаз напряг так, что тот из глазницы был готов выпрыгнуть и в огне щепки сгореть. Но посторонние мысли, как нарочно, сразу полезли в голову, все путали, мешали, сопротивлялись желанию, и он оказался не в силах противостоять им.

— Нет. Не получается, — сказал Торольф. — Сразу начала болеть голова. Как можно думать об одном и все другое убирать? Не бывает так!..

— У меня голова болит постоянно. Однако я научился сбрасывать свою боль на других. Пусть болит у них. Но ты попробуй еще, когда останешься один, поработать с огнем. Такое умение — это называется концентрация! — главное для любого колдуна. Когда ты сможешь контролировать свои мысли в течение часа, ты станешь равным Одину и одним взглядом сможешь создавать груды золота, глушить штормы и направлять ветры, выбивать меч из рук противника и заставлять его же собственный меч выполнять твою прихоть — например, поразить своего хозяина. Все станет доступным тебе. Надо начинать понемногу. Потом увеличивать время. Голова при этом будет болеть, и будешь чувствовать себя обессиленным. Чем больше тратишь сил, тем меньше их остается — это известно. Но дело того стоит. А теперь иди. У меня осталось очень мало сил. Мне надо отдохнуть. А потом я буду думать, кем мне подпитаться. Колдуны подпитывают тело, как и люди, едой, а свой дух — людскими эманациями. Боль, страх или радость — кому что больше по вкусу. Я подумаю, чем утолить свой голод, потому что мне просто необходимо срочно и основательно подпитаться. А ты пока иди в лодку, мне необходимо побыть одному. — Колдун на прощание поднял горящую щепку перед своими глазами, просто посмотрел на нее, демонстрируя свое умение, и щепка погасла. — На это, честно говоря, даже сил не тратится. Иди, иди…

Тогда Торольф ушел, оставив Гунналуга в одиночестве, и долго не решался зайти в его закуток, чтобы не помешать восстановлению колдовских сил, как оказалось, настолько нужных даже в этом простом походе, что оставалось удивляться, как Одноглазый раньше обходился без такого помощника. Но теперь уже времени осталось слишком мало, чтобы церемониться. И совета у Гунналуга спросить стоит.

Сразу открыть полог ярл не решился. Упражнение с огнем, вызвавшее головную боль, которая ушла только после длительного пребывания на леденящем лицо ветре, внушило Торольфу уважение к Гунналугу, которое не возникало даже при виде тех чудес, что были доступны колдуну. И ярл просто постучал в балку, которая удерживала кормовой настил.

— Я жду тебя, Торольф… — сказал Гунналуг, словно видел все и сквозь полог.

Одноглазый вошел. В походном очаге все так же горел огонь, и сам колдун находился на том же месте и в той же позе, в которой Торольф его оставил уже давно. Впечатление складывалось такое, словно он не шевелился все эти часы. И даже раскрытая книга лежала точно так же, создавая впечатление ничтожности времени в сравнении с могуществом Гунналуга.

— Ты уже отдохнул? — спросил Одноглазый.

— Слегка. Полностью отдохнуть я смогу только в своей башне.

Каменная башня колдуна стояла на высоком берегу моря в стороне от Дома Синего Ворона и вид имела слегка жутковатый, как и славу. Посторонние к башне старались даже не приближаться, слуги там менялись часто, потому что не многие могли долго выдержать службу в таком страшном для людей месте, и только один Гунналуг мог находиться там долго и даже, наверное, любил свое пристанище.

— Мы готовимся войти в фьорд к Торстейну Китобою. И потому у меня к тебе есть просьба.

— Говори.

— Торстейн, говорят, гостеприимством не славится. И хотелось бы сразу произвести на него и его людей хорошее впечатление. Ты не мог бы показать что-то из своих фокусов?

— Я не фокусник, чтобы показывать фокусы. Я — маг шестого колена, — резко ответил Гунналуг. — Что нужно сделать?

— Нужно продемонстрировать им твое могущество.

— Полог отодвинь… — потребовал Гунналуг.

— Что? — не понял Торольф.

— Отодвинь полог. Я хочу посмотреть на небо.

Ярл послушно выполнил просьбу.

— Все… Я понял, что надо сделать. На большие чудеса у меня сил не хватит, и летать на лодках по небу я вас не заставлю. Но маленькое чудо я им покажу. Это будет, как ты говоришь, фокус, и не более… И больше не заставляй меня ничего делать. По крайней мере несколько часов. Я потерял слишком много сил и никак не могу восстановиться. Кто-то по-прежнему мешает мне, а я никак не могу определить кто. Одно меня радует и еще дает силы. Я, кажется, нащупал нить, которая ведет к седьмой скрижали. А если нить существует, то я найду скрижаль.

— Если ты теряешь силы, выбрось за борт ведунью вместе с дочерью.

— Лучше сразу попроси оборвать нить, которую я нащупал. Нить проходит через Всеведу. Ее беречь следует больше, чем твою жизнь, ярл. Станешь ты или не станешь конунгом — без седьмой скрижали этот вопрос остается открытым. Но, даже если ты и не станешь им, с седьмой книгой при другом конунге я все равно смогу сделать тебя правителем Норвегии, а может быть, и не только. И конунг будет подчиняться тебе. Только скрижаль… Она все решает, она дает и богатство, и власть над людьми любой страны, будь то Норвегия, Швеция или Гардарика…

— А ты? — с легкими, но все же слышимыми истеричными нотками вырвался у Одноглазого нечаянный вопрос, который давно уже не давал ему покоя.

— А я тогда буду править всеми вами, правителями… — угрюмо, с какой-то непонятной угрозой ответил колдун. — Правителями разных стран и народов. Я буду правителем правителей. Готовься к этому.

— А сейчас? — несколько упавшим голосом сказал ярл, который прийти в восторг от такого своего будущего, конечно, не мог.

— А сейчас не слишком торопись войти во фьорд. Пусть сначала шторм догонит нас.

— Нас сразу выбросит на скалы. Ветер восходный.

— Меня слушай, а не ветер. Я ветром управляю. Никуда нас не выбросит. И ветер нас не тронет. Прикажи кормчему убрать весла и поднять парус. Мы поплывем только согласно моей воле. Я сам буду кормчим. И не мешай мне, выйди. Я должен сконцентрироваться. Я собираю последние силы, чтобы сделать этот… фокус, как ты говоришь. Фу, слово какое противное. И я сделаю это…

У Красного Нильса шрам на лице побелел, когда яр Торольф приказал ему убрать весла и поднять парус и передать эту же команду на два идущих следом драккара.

— Ты решил, ярл, закончить свой и наш земной путь одновременно? — попытался Нильс усомниться в приказе.

— Хочешь взять командование на себя? — хмуро ответил ярл. — Какую роль в своей команде ты отведешь своему ярлу? Учти, что грести и ставить паруса я не умею. Я умею только владеть мечом и командовать.

Кормчий голову опустил, скрипнул зубами, но тут же взял себя в руки и громогласно дал команду гребцам и мачтовым. Потом повернулся и условным взмахом двух рук передал команду «Делай, как я», на следующий драккар. Оттуда команду передадут на замыкающий.

— Свое весло вытаскивай, — распорядился Одноглазый. — У нас теперь новый кормчий.

— Кто? — у Красного Нильса пламенем вспыхнуло лицо и воинственно растопырились косички в бороде.

— Один кормчий на три драккара. Гунналуг…

— Гунналуг?

Нильс качнул головой, не совсем понимая, но внезапно ощутил, как драккар перестал реагировать на бурное море в прибрежной полосе, оперся о борт и выглянул за него. То же самое сделал и ярл Торольф. И от увиденного они не могли не переглянуться и не заметить в глазах друг друга непонимание и страх. И было отчего появиться непониманию и даже страху, потому что ни один из них, всю свою жизнь проведя в плаваниях, не встречался с подобными. Море как было бурным, так и оставалось. И шторм, как приближался раньше, так же стремительно приближался и теперь, стеной из дождя, волн и рваных низких туч придвигая в сторону берега видимый горизонт. Но вокруг драккара на расстоянии двух локтей стояла неподвижная и спокойная вода. Не могло быть такого спокойствия в природе океанской воды. Вообще никогда, даже в самую спокойную безветренную погоду — не могло, но все же оно было, и три человеческих глаза одновременно оценили это.

Не сговариваясь, Торольф с Красным Нильсом глянули в сторону идущего вторым драккара. Там тоже уже подняли и весла, и парус, и тоже, кажется, удивлялись спокойствию вокруг своей лодки, как ни странно, не потерявшей при этом хода. Моряки свесились с борта, высматривая воду под ним. Третий драккар видно было плохо за корпусом второго, но можно было не сомневаться, что и там происходило что-то похожее.

А тут еще и ветер над драккаром полностью стих. Впечатление было такое, что лодки попали в полосу полного штиля. И даже тишина наступила. Но тишина не была продолжительной. Должно быть, Гунналуг, создав ее, решил от такого излишества, отнимающего его силы, отказаться. И ветер снова зашумел, долгим гулом пришло шевеление волн, но все это было в стороне. Совсем рядом с ясеневыми бортами лодок, но все же в стороне. А драккары плыли, хотя ими никто не управлял, как плыли и раньше, управляемые людьми, в нужном направлении. Разве что скорость слегка упала.

— Нам бы до шторма в пролив войти, — высказал пожелание Красный Нильс. — Пролив узкий и кривой, там вертеться нужно.

— Гунналуг наоборот хочет — именно в шторм войти. На глазах у всех рыбаков, чтобы сразу поняли, с кем имеют дело, — ярл Торольф сам сомневался в выполнимости желания колдуна, тем не менее отказаться от услуг Гунналуга и настоять на своем он просто не смел.

Кормчий опять покачал головой. То ли тоже сомневаясь, то ли просто не одобряя.

— Если нас бросит на скалы в проливе, не выплывет никто. Там просто зацепиться не за что, чтобы выбраться на берег.

Ярл вздохнул, потому что сам того же боялся, но смирился:

— Значит, нам предстоит скоро встретиться с Одином. Это слегка нарушит мои планы. Я многого еще не успел сделать. Нильс, я же сказал, не прикасайся к веслу…

В рыбацком селении видели приближение трех незнакомых драккаров, как и стремительное приближение шторма, грозившего эти драккары вот-вот настичь, сначала накрыть волной, потом приподнять, бросить вместе с той же волной и разбить об острые береговые камни. Ни одна самая крепкая обшивка лодки не выдержит встречи с такими камнями, и люди, знающие местное море и его норов не понаслышке, были прекрасно осведомлены о такой опасности. Вопрос стоял только в том, успеют ли драккары добраться до пролива раньше шторма и успеют ли пройти его, потому что пролив от шторма закрыт мало, и там положение не менее опасное. А если драккары успеют — чего от неведомых пришельцев ждать? Это тоже был немаловажный для местных бондов вопрос. Им было откуда ждать неприятностей.

Несколько человек стояли на высоком утесе, не зная, угроза приближается к их фьорду или добыча идет к жаждущему добычи. Если драккары и успеют пройти пролив до первого шквала, то неизвестно еще, что и кого несут они за своими гибкими ясеневыми бортами? Угроза, как знали все, могла прийти только со стороны Дома ярла Ингьяльда, а драккары как раз и двигались со стороны большого фьорда Ингьяльда, в который ярл приказал не пускать рыбаков, когда построил на берегу свой дом. Вернее, он приказал не пускать во фьорд только тех рыбаков, которые отказались признавать его власть и не захотели отдавать ему десятую часть своего улова, потому что много лет до этого они никакой власти над собой не знали и не имели желания знать ее впредь. Оказалось так, что вообще никто из рыбаков не стал заходить в этот фьорд, потому что десятую часть улова отдавать ярлу не захотел никто. Просто из гордости и от уважения к себе, да и из-за упрямства, без которого, известно, настоящего мореплавателя не бывает. Но другого такого большого и удобного фьорда, где рыбаки и охотники на морского зверя могли бы вместе собираться на промысел, поблизости не было. Единственное приемлемое место — фьорд, на берегу которого стоял вик Торстейна Китобоя. Но тот фьорд был размерами невелик, и все лодки, участвующие в общих выходах в море, там не помещались. И потому рыбакам и промысловикам приходилось разбиваться на отдельные части, занимая и несколько совсем мелких и неудобных, опасных в ненастье фьордов. Но Ингьяльд тоже не дремал. Раз начав притеснение бондов, он уже не желал останавливаться и объявил еще два мелких фьорда своим владением. И даже выставил в проливе стражу, чтобы рыбаки этими местами не пользовались. Более того, он объявил своим владением и фьорд Торстейна, но Торстейн Китобой со своими людьми присланную стражу встретил мечами и рыбацкими баграми, заменяющими им копья. Часть стражников перебили, нескольких отпустили, чтобы смогли рассказать ярлу, как обстоят дела. А потом, собрав народ с округи, Китобой бросил призыв, и войско бондов во главе с Торстейном двинулось к самому Дому Ингьяльда, чтобы навсегда отбить у того охоту притеснять свободных людей. Но под стенами своей цитадели ярл основательно потрепал плохо вооруженное войско бондов. Пришлось отступить ни с чем, но с тех пор уже на протяжении нескольких лет между ярлом Ингьяльдом и его людьми с одной стороны и Торстейном Китобоем с окружными бондами с другой идет вялотекущая война.

Ярл Ингьяльд имел средства на содержание дружины. Подумали о такой дружине и бонды. Рыбаки и зверобои решили, что десятую часть добычи отдавать ярлу для свободных людей позорно, но отдавать эту десятину наемным берсеркам — это вполне допустимый вариант. И наняли себе охрану из селений внутренней Норвегии. Впрочем, большого преимущества это им не принесло, потому что ярл тоже подтянул в свой Дом подкрепления из других имений. Таким образом, пока соблюдалось равновесие сил, и никто не мог это равновесие существенно нарушить, хотя стычки происходили часто, и обе стороны несли потери, временами даже существенные. Однако победа в стычках не давала возможности сторонам добиться общей победы. Война стала носить перманентный характер, и конца ей видно не было…

Потому было понятно, с какими чувствами жители вика всматривались в приближающиеся к их фьорду драккары. И на всякий случай приготовились к бою. Причем Китобой как человек разумный ситуацию стал рассматривать как боевую и угрожающую. В результате чего сразу же при известии о приближении чужих лодок выслал разведчиков и заслоны в противоположную сторону, ожидая, что ярл Ингьяльд, если он желает нанести удар с моря, обязательно пожелает закрепить успех ударом с суши. Сам Китобой поступил бы только таким образом, а иначе не стоило и лодками рисковать, проскакивая через узкий пролив между рифами и прибрежными скалами прямо накануне шторма, поскольку одиночный подобный удар рыбаки смогли бы отразить без особых проблем. Впрочем, все зависело от количества людей в лодках, опытности воинов, авторитета и таланта предводителя. Но угроза выглядела реальной.

При таких ожиданиях никто из наблюдателей не желал добра трем драккарам и их командам, попавшим в опасное положение. Если бы шторм все же настиг незваных гостей, местные бонды были бы только рады такому исходу, потому что это означало бы конец опасениям. От ярла Ингьяльда, славящегося своим упрямством и необычным, непривычным для других образом мышления, можно было ждать такой хитрости. Он мог выслать эти драккары прямо накануне шторма, когда никто не ждет нападения. С другой стороны, как знал каждый в рыбацкой деревне, драккары могли приплыть и из океана. Тогда они должны были бы миновать проход через рифы как раз неподалеку от фьорда Ингьяльда, там, где лодки самих рыбаков и морских охотников выходят на промысел. Но точно сказать, откуда плывут гости, не брался никто, поскольку посты наблюдения стояли не слишком высоко и дальние горизонты не просматривали.

Оставалось только ждать, но и ждать оставалось уже совсем недолго, потому что стихия никого не ждала и никому не давала передышки, и даже наоборот, стремилась постоянно нагнать уставших или зазевавшихся моряков и заглотить их.

Наблюдатели ждали. Ждали и прибытия драккаров, ждали и яростной штормовой атаки на эти драккары. И совсем не поняли, что на драккарах произошло и по какой причине вдруг гребцы убрали весла за борт, а мачтовые подтянули к реям паруса. Такой маневр был равнозначен страстному желанию погибнуть, но такое желание редко может возникнуть одновременно у команд целых трех лодок, если вообще может возникнуть у воинов, привыкших дорого продавать свою жизнь. Они умели умереть со славой, но всегда старались добиться победы, и море считали точно таким же противником, как и человека.

А тут — лодки встали, словно решили дождаться шторма на месте. Правда, остановка была непродолжительной. К удивлению наблюдателей, у их родного берега, где они, казалось бы, все прекрасно знали и могли плавать с закрытыми глазами, вдруг откуда-то появилось мощное и сильное течение, которое подхватило пришлые драккары и понесло ничуть не медленнее, чем только что они плыли под парусом и с веслами. Это выглядело даже более чем странно. А течение направляло узкие лодки прямиком к проливу, и удивления было достойно то, что кормчие за свои тяжелые весла тоже не брались, однако лодки при этом шли точно и выверенно, вовремя и быстро совершая все необходимые маневры.

Теперь уже сверху, с утеса, хорошо было видно, что шторм оказался проворнее человеческих рук и проворнее течения, и он должен настичь мореплавателей в первой, еще самой прямой части пролива, что было более опасным, чем попасть под первый удар волны на более открытом пространстве.

Так и получилось…

Драккары только-только повернули, и замыкающий подставил ветру свою хвостатую золоченую корму, как на берег и на пролив уже обрушился первый штормовой шквал. Первый шквал в полуночных морях — это еще не сам шторм, сам шторм всегда бывает хаотичным и почти бессистемным, а первый шквал можно определить как удар, который лишает человека способности к сопротивлению, чтобы отдать его потом на растерзание другим, следом идущим волнам. Где-то в открытом море, вдали от берега, такой удар выдержать можно, и можно дальше шторму сопротивляться с обычным для моряков упорством. Но рядом с берегом он опасен тем, что драккар швыряет, лишая управления, на скалы и разбивает. А потом все, что останется, откатывающаяся волна унесет уже в настоящий шторм под новые удары. В проливе же, где на спокойной-то воде двум драккарам можно разминуться, только подняв с ближних бортов весла, положение еще опаснее, там во время шквала возможности для маневра нет никакой вообще. Если ветер идет сбоку, шквал сразу разобьет лодки о скалы, если ветер идет с кормы, то шквал протолкнет легкие суденышки до ближайшего крутого поворота и разобьет на многие осколки и ощепки уже там. И людей об острые камни, с силой бросив на них, переломает и уничтожит своей страшной массой, сопротивляться которой слабые человеческие тела не в состоянии…

Драккары были обречены, считали наблюдатели на утесе, но, живя в постоянной угрозе от соседа и закалив свои чувства в борьбе с суровой стихией, никто из них жалости и сочувствия не высказал. Эти рыбаки и зверобои не умели жалеть не только чужаков, но даже своих. И потому Торольф Одноглазый считал их лучшими солдатами для своих сотен.

Однако, к удивлению рыбаков, шквальная волна, чуть не разрушая каменные берега, обрушилась на сушу страшным порывом, но почему-то даже не покачнула три шатких лодки, позволив им спокойно плыть без весел и парусов в выбранном направлении…

Это было откровенным чудом…

И непонятно было, кто такое чудо сотворил. По крайней мере, точно уж не ярл Ингьяльд. Имей он такие способности, он давно бы расправился с рыбаками…

Только после того, как неведомая сила, что несла по воде все три драккара, далеко вытолкнула их лодку на береговой песок, ярл Торольф Одноглазый обрел некоторое спокойствие и почувствовал, что снова может говорить. А до этого в горле стоял жесткий ком, мешающий языку шевелиться.

— Что скажешь, Нильс? — обратился ярл к своему кормчему даже с какими-то нотками торжественного превосходства, словно Красный Нильс не верил в удачу, а сам Одноглазый ни мгновения не сомневался, что все завершится благополучно.

— Скажу только одно… Я не хотел бы быть тем человеком, что вызовет раздражение колдуна Гунналуга.

— В этом ты прав. Эй, там… Быстро! Тащить лодку глубже на берег.

Слова ярла относились к замершим в непонимании гребцам. Те сразу вспомнили свои обычные обязанности, и, хотя были ошарашены происшествием и слегка растеряны, стремительно повыскакивали на берег. Тут же и веревки достали и закрепили их, и команда впряглась в обычную свою работу. В шторм или перед штормом драккары всегда оттаскивали по песку подальше от воды, чтобы долгой откатной волной не унесло их обратно в воду. А следующая волна уже набегала со стороны пролива. Шторм доставал и фьорд, и до многочисленных здесь небольших рыбацких лодок пытался добраться, чтобы привычно пожрать их. Но лодки не желали быть лакомством стихии, они были заблаговременно вытащены рыбаками еще дальше драккаров, и это дало возможность драккарам найти себе свободное место.

Одна опасность миновала, но, как это часто бывает, сразу же пришла следующая. Однако со следующей моряки бороться умели лучше, чем со штормом. Чуть выше по берегу, где открывался среди скал выход с песчаного пляжа в сторону берегового вика Торстейна Китобоя, уже выстроилось, перегораживая проход, неплохо вооруженное местное войско. Должно быть, уроки войны с ярлом Ингьяльдом не прошли даром. Китобой вооружил своих людей и чему-то научил.

Одноглазый ярл дал команду, и моряки с драккаров быстро вернулись на борт. И только после этого на мачте каждого, пусть и с заметным опозданием, был выставлен белый щит. Это, впрочем, не вселило уверенности и не принесло спокойствия Китобою и его людям, и строй не разомкнулся и проход не открыл, хотя вперед тоже ни на шаг не продвинулся. Должно быть, воинственные рыбаки и звероловы желали переговоров и хотя бы короткого выяснения отношений.

— Трап… — скомандовал Торольф.

Трап, которым сами моряки не пользовались, был тотчас же опущен с носа на песок, и ярл в одиночестве двинулся в сторону береговой охраны, ничуть не опасаясь за свою безопасность, хотя перед выходом и посмотрел в сторону кормы, где за пологом, не выходя на свежий воздух, так и сидел колдун Гунналуг. Торольф надеялся, что Гунналуг, как обычно, не глядя, все видит и позаботится о том, чтобы ему не нанесли удар в спину. Да и вообще такого удара ожидать не приходилось, потому что он был не в традициях береговых жителей.

До строя защитников вика оставалось около десяти шагов, когда строй разомкнулся, создавая коридор, словно приглашая ярла пройти и проверяя его намерения. Человек с дурными намерениями не захочет отсекать себя от своих людей. И только тот, кому бояться нечего, может смело двинуться вперед. Торольф Одноглазый не показал сомнения. Он как шел раньше, так и меж воинов двинулся, ничуть не замедляя и не ускоряя шаг. Такие ситуации опытный ярл умел читать и хорошо в них ориентировался. И одновременно, будучи опытным военным вождем, Одноглазый сразу определил силы, которыми располагали рыбаки. У них было никак не меньше ста двадцати человек вместе с теми пятью десятками, что стояли в стороне отдельной группой, не соблюдая строя. По голым торсам, никогда не чесаным бородам и по вооружению — по мечу в каждой руке, Торольф сразу определил берсерков, которыми славились местные материковые земли. Значит, информация у ярла была верная — Торстейн Китобой нанял берсерков, чтобы они охраняли вик в то время, когда сами рыбаки уходили в море на промысел. Имея такого неспокойного и ненадежного соседа, как ярл Ингьяльд, это было разумное действие.

Торольф прошел через строй и увидел человека средних лет, высокого и жилистого, с умными и глубокими серыми, как полуночное море, глазами, что ждал его приближения. Нетрудно было догадаться, что это и есть Торстейн Китобой. За спиной Китобоя стояли два дряхлых старика, создавая представительство переговорам, которые должны были состояться. Присутствие на переговорах старейшин — дело обычное, хотя и не вполне необходимое, потому что решение все равно будет принимать сам Торстейн.

Торольф остановился в двух шагах от Китобоя, с любопытством его разглядывая и не начиная разговор первым. Так велел его ранг, и ярл старался поддерживать субординацию сразу, чтобы не восстанавливать ее потом, если переговоры завершатся успешно.

— Мы рады приветствовать на своем берегу гостей, — сказал наконец Китобой, — хотя, признаюсь, никого не ждали в такую погоду…

Погода сама ответила Торстейну репликой. Штормовой ветер, трепавший его длинные волосы, принес холодный, почти ледяной дождь, капли которого сразу покатились по лицам встречающих, но не намочили лица ярла, поскольку ему дождь тугими струями бил только в прикрытую плащом спину и в прикрытый шлемом затылок.

— Я вижу, что вы народ весьма гостеприимный… — высказал Торольф укор. — Но я знаю также, что у вас есть основания так себя вести. Представлюсь… Я — ярл Торольф, иногда меня еще зовут Торольфом Одноглазым, и, наверное, не стоит объяснять, откуда такое прозвище, — он провел пальцами по шраму, пересекающему лицо и то, что было когда-то его вторым глазом.

— Я рад приветствовать на нашей земле прославленного воина, — довольно сухо сказал Торстейн. — Шторм заставил тебя искать убежище в нашем фьорде?

— Нет, — напрямую ответил Одноглазый. — Я плыл сюда целенаправленно, чтобы встретиться с Торстейном Китобоем.

— Это я, — ответил Торстейн. — Но с моей стороны невежливо принимать гостя, который прибыл специально ко мне, на улице да еще под дождем. Пройдем в дом…

Торольф согласно кивнул и шагнул вперед, не дожидаясь, когда развернется Китобой.

Дом Торстейна ничем не отличался от других домов — углубленных в землю сооружений, покрытых двухскатной крышей, заложенной дерном. Стены были выложены из необтесанных, только слегка подрубленных камней, поскольку строительные деревья в этой местности почти не росли и были дорогим удовольствием, а вот на сооружение крыши пришлось все же деревянные жерди использовать. Внутри было дымно, и дышалось с трудом, но Торольф давно привык, что его соотечественники, если они не ярлы или просто не слишком богатые люди, в большинстве своем живут именно так, в суровой простоте и без затей. Устроились рядом с очагом, над которым на цепи, держащей металлический крюк, висел большой котел, а в котле варилась обычная для всех береговых скандинавов рыбная похлебка.

Хозяин уселся прямо на козью шкуру, брошенную на земляной пол, уступив гостю более высокое сиденье — еловую колоду. Другой колоды в доме не было, таким образом Торстейн показал повышенное гостеприимство, которое ярл не мог не отметить, хотя радушия в голосе хозяина тоже не слышал. Старики из свиты Китобоя остановились у порога и садиться не пожелали.

— Я готов выслушать тебя, ярл, — просто сказал Китобой.

— Я прибыл к тебе с деловым предложением, — Торольф выдержал паузу, подчеркивая важность сказанного.

Но паузу не выдержал Торстейн.

— Я же сказал, что слушаю…

— Твое положение и твое противостояние с ярлом Ингьяльдом… Как ты думаешь, когда оно может закончиться?

— Когда на то будет воля Одина, — просто ответил Китобой и не стал вдаваться в подробности, не стал объяснять существо вещей, которое гость и без того, кажется, знал. — Я одного понять не могу, какое ко всему этому имеешь отношение ты, ярл…

— Самое прямое…

— Не понимаю…

— Ты знаешь, наверное, что конунг Норвегии Кьотви нашел себе достойное место среди костров Вальгаллы?

— Конечно. И даже знаю, что ты один из претендентов на его место. Хотя, скажу честно, мне думается, что место это должно принадлежать Ансгару, сыну Кьотви.

— Ты знаком с Ансгаром? — словно бы с каким-то сожалением спросил Одноглазый.

— Нет, нам не доводилось встречаться. Я за всю свою жизнь в других районах Норвегии бывал всего несколько раз, и Ансгар на моем пути не вставал.

— Мальчишка полукровка, по матери хитрый и коварный грек, умеющий, несмотря на возраст, плести интриги и претендовать на то, чего недостоин, но не способный повести за собой воинов. Иначе я сейчас не сидел бы против тебя, а давно уже кормил бы червей в земле. С его правлением Норвегия станет частью Швеции, и только. Наши соседи будут только рады такому конунгу, что не может постоять за свой народ.

— Может быть, дело обстоит и так, — вздохнул Китобой. — Я не в курсе тех событий, мне бы со своими разобраться. А это тоже не просто.

По виду хозяина Торольф сразу понял, что задел больную струну. Он лучше других знал, что главный враг и притеснитель того поддерживает с соседями тесные отношения. Следовательно, сам Торстейн симпатизировать шведам не мог.

— Вот потому я к тебе и приплыл.

— Я опять не понимаю.

— Я приплыл к тебе, чтобы помочь тебе и твоим людям разобраться с вашими событиями. Теперь понятно?

Китобой ответил сразу, без раздумий. Это означало, что у него быстрый ум, что Торольф умел ценить в других людях.

— Теперь еще менее понятно, чем раньше. Ты хочешь вмешаться в наши разборки с ярлом Ингьяльдом? Зачем? С какой целью?

— А почему бы и нет? Могу я оказать помощь какой-то из сторон?

Это прозвучало намеком — откажешься от помощи ты, не откажется твой противник…

— Можешь. Только я хотел бы знать, какой именно стороне ты желаешь помочь?

— Если бы я намеревался помочь старому ярлу Ингьяльду, то, наверное, высадился бы сразу в его фьорде.

— Допустим, ты намереваешься нам помочь. Вопрос только в том, зачем тебе самому это нужно? Ты уж извини меня, ярл, за прямоту, но мы народ простой и прямой, и я тебе откровенно скажу, что слухи о тебе ходят по нашей земле не самые лучшие. И о тебе, и о твоем сыне Снорри Великане.

— Мой сын недавно предстал пред Одином.

— Извини, я не знал этого. Пусть будет жарким его костер в Вальгалле.

— Но разговор о другом. Что говорят обо мне плохого?

— Если сказать мягко… Поговаривают, что ты не из тех, кто помогает другому по доброте душевной. И потому мне трудно тебя понять.

— Люди говорят правильно, — согласился Торольф Одноглазый. — Я обычно долго думаю, прежде чем что-то совершить. И забочусь о том, чтобы мое предприятие было удачным со всех сторон. В том числе и со стороны выгоды.

— И что ты надумал в этот раз?

— В этот раз я предлагаю помощь той стороне, которая согласится помочь впоследствии мне. Помочь на выборах конунга.

— А ярл Ингьяльд кого собирается поддерживать на выборах?

— Этого мне пока не дано знать, поскольку мы ни разу в жизни с Ингьяльдом не встречались, — не стал Одноглазый раскрывать все карты. — Он живет отдельно от норвежской жизни и больше интересуется шведскими делами, которые норвежского ярла вообще-то касаться не должны. И, я думаю, он выбрал бы конунгом того, кто будет больше удобен шведам. Но решать за ярла я не могу, и потому не буду утверждать это твердо. Короче, я решил начать с вас и предложить вам свою помощь.

— Пусть так, — согласился китобой. — Но в чем должна выражаться наша помощь? Тебе нужны голоса наших выборщиков на общем собрании? Туда от нас поедет только один человек. И едва ли единичный голос может что-то решить.

— Мне нужна поддержка военной силой, — сказал ярл напрямую. — Я помогаю вам военной силой, взамен вы точно таким же образом помогаете мне. Союз двух воинских сил — это уже не одна-единственная сила. Союз всегда бывает выгоден всем сторонам, в него входящим.

— Ты собрался воевать?

— Если придется, то я буду вынужден воевать. А это, скорее всего, произойдет, выберут меня или не выберут. Я намереваюсь стать конунгом и стану им. Конечно, сторона, которая поддерживает потерявшего символ власти Ансгара…

— Какой символ власти? — невежливо перебил Китобой.

— Меч Ренгвальда. Его нет у Ансгара, и потому многие ярлы и бонды не желают его признавать. И я в том числе. Я не пожелал бы его признать даже с этим мечом в руке. А без меча и подавно. Так вот, я и говорю, если меня выберут конунгом, сторона Ансгара попытается свергнуть меня силой, и будет война. Если выберут все-таки Ансгара или кого-то другого из ярлов, войну вынужден буду начать я, иначе Ансгар или кто-то другой просто постараются меня уничтожить как главного конкурента. Выбора у меня нет, если уж начал это дело, и потому мне необходимо иметь сильное войско. И я набираю туда людей. Хотя бы на короткое время. На самый решающий период. Именно с этим я и прибыл в ваш вик. Прибыл, чтобы начать воевать здесь. Хоть против тебя, хоть против ярла, это не имеет для меня принципиального значения. Но первым предложение получил ты. Тебе и решать. Тем более что сейчас такое время года, что рыбная ловля уже закончилась, а промысел зверя начнется только весной. Зимой вам все равно делать нечего. Отчего же не решить все свои проблемы. Все проблемы на многие годы вперед.

В это время качнулся и отодвинулся полог у входа в дом. Дверь здесь, видимо, ставили только на зиму, а летом заменяли дверь простым парусиновым пологом. И, поскольку холода еще не подошли вплотную, дверь навешивать никто не поторопился. Без нее легче было выйти наружу дыму.

— Что ты хочешь? — спросил Торстейн человека, заглянувшего в сумрак дома, но сразу ничего не увидевшего.

— Один воин с драккара хочет пройти сюда с сообщением для своего ярла.

— Пусть войдет… — потребовал Торольф.

— Пропустите его, — согласился Китобой, наглядно показывая, что разрешение здесь дает только он, и только после его согласия человек удалился и вернулся через минуту, чтобы запустить кормчего Красного Нильса.

— Что случилось? — спросил Одноглазый.

— Гунналуг просил найти тебя и сказать.

Торольф приблизился к кормчему вплотную, и тот шепнул на ухо:

— Прилетела очередная птица. Гунналуг говорит, что его люди захватили в плен спасшегося после боя ярла Фраварада и плывут с ним к тебе. Судно должно пойти в Швецию, а оттуда пленника отправят с конным отрядом.

— Хорошая весть. Что-то еще?

— Фраварад говорит, что Ансгар утонул вместе с мечом.

— Эта весть еще лучше. Гунналуг нашел его в Вальгалле?

— В том-то и дело, что Ансгара нет ни в Вальгалле, ни в хели. И это колдуна беспокоит. Он предполагает, что Ансгар сейчас в другом месте и движется в направлении дома.

— Ладно. Скажи колдуну, чтобы копил силы. Скоро они, кажется, очень понадобятся.

Красный Нильс ушел, качнув косичками в бороде, а ярл Торольф повернулся к своему привставшему собеседнику и сел на свою колоду.

— Я слышал имя Гунналуга… — сказал настороженный Торстейн Китобой.

— Ты не ослышался.

— Он с тобой?

— Да. Он в моей команде. Помогает в благодарность за услугу, которую я ему оказал.

— Колдун…

— Да.

— Он в самом деле что-то может? Или такой же шарлатан, как колдуны с ярмарки? Наш здешний колдун тоже иногда может что-то. В основном погоду предсказывает. Время от времени у него это получается. На моей памяти он несколько раз посылал в наши сети хорошую рыбу. А как Гунналуг?

— Гунналуг рыбой не занимается. Ты видел, как мы входили в твой фьорд?

— Видел. И мои люди видели. Я как раз собирался спросить тебя об этом странном деле. Так это колдун? Это он провел лодки и укротил волну?

— Он вел лодки своей мыслью, без помощи весел и паруса. И волну укротил. Моряки могут ошибиться, особенно в незнакомом месте. Колдун никогда не ошибается. А сутки назад выставил мысленную стенку шторму, и мы плыли по спокойной воде, а шторм бушевал в пятидесяти локтях от нас. А до этого просто выбросил из времени двое суток, чтобы мы не опоздали по своим делам, и мы оказались вдруг там, куда еще было плыть и плыть. А еще до этого он мыслью сжег острог русов в Бьярмии. А раньше… А раньше было еще много того, что не умеет ни один колдун на свете. А он умеет…

— У тебя сильная команда, — заметно подсевшим голосом согласился Китобой. — Но я не задал тебе главный для меня вопрос. Чего ты хочешь от нас взамен своей помощи? Ты хочешь, чтобы мы воевали за тебя?

— Именно так… Хотя бы на первых порах. Мне показалось, я сказал это ясно. Пока вам позволяет время.

Китобой думал долго. Наконец ответил, старательно, как заметил Торольф, подбирая слова, чтобы не обидеть ненароком ярла, на стороне которого такой сильный колдун, как Гунналуг:

— Я не могу тебе ничего обещать так вот, сразу. Я должен посоветоваться со своими людьми. Я не ярл, чтобы люди пошли за мной только по моему приказу. Я лишь глава клана, и все свои действия согласовываю со своими людьми. Ты дашь нам время на раздумья?

— Как долго вы собираетесь думать?

Торольф откровенно торопился и задал вопрос недовольным тоном. Он ожидал, что Китобой более влиятельный человек и в состоянии все решать самостоятельно. Впрочем, это, может быть, даже лучше. Самому Торольфу будет легче взять власть над его людьми.

— Твоя команда не успеет сварить похлебку, когда я приду с ответом, каким бы он ни был.

— Я жду, — Торольф встал, показывая, что первичный разговор окончен. — Но ты напомни своим людям, что мы с одинаковым успехом может обратиться со своим предложением к ярлу Ингьяльду, как и к вам. Может быть, тот сумеет лучше оценить способности Гунналуга, если вас не заинтересует наше предложение. Я думаю, что Ингьяльд наверняка оценил бы их выше и не стал бы думать излишне долго. Гунналуг обидчив, и даже я стараюсь быть с ним предельно осторожным. А мне он во многом обязан своим могуществом. Именно я дал ему то, что ему не хватало, потому что сам пользоваться этим не умею. Иначе я сам мог бы обрести его могущество.

— Я слышал, что ты сказал. Но мы можем оставить свои дома только в том случае, если ярл Ингьяльд уже не сможет угрожать им. Это ты понимаешь?

— Конечно. И потому тороплюсь. Я буду ждать твоего ответа на своем драккаре…