ГЛАВА 6

Потом я набрал номер полковника Быковского.

— Здравия желаю, Василий Игоревич!

— Здравствуй, Тим Сергеевич! Давно твоего звонка жду. Подумывал уже сам тебя побеспокоить. Ты в курсе последних новостей относительно подполковника Скоморохова?

— Так точно, товарищ полковник. Если только мы обладаем одними и теми же данными. Мне звонила Аглая Николаевна Скоморохова, рассказала, что приходили из ФСБ с целью арестовать Виктора Федоровича, произвели дома обыск и забрали с собой ее парик.

— Да-да. А перед этим сотрудница московской почты, с которой были отправлены все посылки, по фото опознала Скоморохова, хотя он был в парике и с накладными усами.

— Мне сообщили только о том, что именно с этого почтового отделения были отправлены три посылки. Можно ли как-то выяснить, откуда ушла четвертая, которая не взорвалась?

— Я попробую узнать и тебе позвоню. Но парик — это уже серьезная улика.

— Могла бы быть, — заметил я.

— Ну-ка, ну-ка, полей елей на мою заскорузлую душу, порадуй не только голосом, но и фактом.

— Парик этот никак не налезет на голову Виктора Федоровича. Он слишком мал для этого и никак не может стать уликой.

— Мне бы твой оптимизм!..

— Что-то не так, товарищ полковник?

— Пока ничего не могу сказать. Хотя думаю, что если следователи ФСБ получили на сей счет указание сверху, то они вполне в состоянии поменять один парик на другой, большего размера. Определить, кому принадлежит новый, невозможно без сложной экспертизы. А люди, которые будут ее проводить, сделают то, что от них попросят следователи, и при этом даже не совершат служебный подлог.

— Как так?

— Все просто. Эксперты дадут заключение, что парик вполне мог бы принадлежать Виктору Федоровичу Скоморохову, но они в силу несовершенства своей техники не смогли найти подтверждения этого более чем вероятного факта. А когда специально обученные люди надавят еще и на суд, он будет рассматривать совокупность косвенных улик как доказательство. Есть у них такая практика. Если один судья не пожелает, то его сменят. Другой быстренько согласится сделать так, как ему скажут.

— Этот вариант я не рассматривал, товарищ полковник. Если они пойдут на такой подлог, то доказать обратное можно будет только после поимки настоящего преступника. Именно это я и намереваюсь сделать. Но у меня к вам есть небольшая просьба.

— Я слушаю.

— Ваша дача, где я когда-то прятался, сейчас пустует?

— Практически да. Мы даже не каждые выходные туда выезжаем.

— Мне там было вполне комфортно. Вы можете предоставить убежище подполковнику Ско-морохову? Иначе, есть у меня такие опасения, его и в самом деле могут отправить в СИЗО. Тогда уже и я потеряю возможность получить от него какие-то важные сведения или разъяснения, если они мне понадобятся.

— Командующий предложил отправить подполковника военным самолетом в Москву. У нас есть такая возможность. Где он сейчас?

— На рыбалке.

— Номер его сотового телефона знаешь?

Я продиктовал цифры.

— Решим этот вопрос. Ты сам сейчас где?

— Весь в делах, товарищ полковник. Побеседовал только с двумя адресатами посылок. Осталось еще двое.

— Хорошо. Работай. Кстати, я попросил командующего поставить домашний телефон Ско-мороховых на спутниковый контроль. Если будешь звонить и разговор сразу прервется, значит, его спутник отключил. Не пугайся и снова не звони.

— Понял. Работаю.

Довольный вмешательством в дело командующего спецназом ГРУ, я тут же набрал номер Аглаи Николаевны и сообщил ей все новости. Заодно я сказал и о том, что существует твердая договоренность кое-кого с кое-кем насчет того, чтобы спрятать на время Виктора Федоровича в надежном месте, куда не доберется даже всезнающая ФСБ.

Аглая Николаевна очень обрадовалась, что я не отказался от оказания помощи ее мужу. Это не трудно было определить даже по ее голосу. Еще она верила, что легендарный спецназ ГРУ защитит ее дорогого Виктора Федоровича. Хотелось бы мне самому в это верить!

Выезжать из города напрямую я не пожелал. Мне показалось куда более разумным и рациональным выскочить на объездное кольцо и миновать по нему городские пробки.

Увы, оказалось, что я забрался в самые настоящие автомобильные дебри. Объездное кольцо было слишком плотно забито большегрузными машинами, которые могли проехать в город только по специальному разрешению. Я хотел сократить время пути, но только растянул и увеличил его. Город стоял на восточных подступах к центральному региону, и все машины, идущие с востока на запад, в том числе и в Москву, проезжали именно здесь.

Но все имеет свой конец. Я все-таки продрался через заторы на объездном кольце. Однако и основная трасса в здешних краях оказалась тоже сильно загруженной. В нашей области и вообще восточнее такое бывает крайне редко. Видимо, здесь сливались в одну реку сразу несколько автомобильных потоков. Поэтому я опять ехал медленно.

Но верткость моего автомобильчика и теперь выручала меня. Я с удовольствием совершал обгоны, старался вырываться из тучи сизого газа, накрывавшей всю автомобильную колонну. У меня даже сложилось такое впечатление, что я сам насквозь провонял выхлопными газами. Мне хотелось встать под прохладный душ, пусть даже совсем ненадолго, хотя бы на пару суток. Не мыться, а просто стоять под струями воды и наслаждаться их свежестью и чистотой.

Хорошо еще, что я в силу своих специфических армейских навыков способен быстро адаптироваться к любой обстановке. Служба к этому приучила прочно.

Я ехал дальше, сквозь вонь и гарь этих самых выхлопных газов, несмотря на жару, не опуская стекла в дверцах автомобиля. Так я добрался до Московской области и дал умнице-навигатору новую команду.

Он проложил мне дорогу как раз там, где я и хотел бы ехать. Этот девайс предложил мне свернуть с трассы на второстепенные, не столь загруженные дороги. Они вовсе не обязательно были проселочными и пыльными, хотя полностью этого избежать тоже не удалось. Но движения там было несравненно меньше.

Я прикинул время, оставшееся до заката, и решил, что сумею засветло добраться до деревни, где проживала Елена Анатольевна, если слегка добавлю скорость. Так я и сделал, хотя дороги изобиловали крутыми поворотами. На них постоянно встречались знаки, ограничивающие скорость до семидесяти, а то и вообще до пятидесяти километров в час.

Я стабильно превышал эту скорость, но не более, чем на двадцать километров. Согласно правилам дорожного движения такое нарушение не наказывалось.

А вот другим правилом я пренебрег напрочь и везде, где только мог, срезал на поворотах углы, пересекая сплошную линию. Инструктор по экстремальному вождению, который когда-то обучал меня на специальном полигоне ГРУ, гарантировал, что такая манера езды дает выигрыш во времени в пятнадцать процентов и точно такую же экономию топлива. Но при этом следует соблюдать предельную внимательность и всегда ожидать появления встречного транспорта.

Несколько раз таковой появлялся из-за поворота, причем, как ему и полагается, совершенно неожиданно. Но я был к этому готов, вовремя проворачивал руль и избегал столкновения. В этих случаях страдала только нервная система водителей встречных машин.

Но я своего добился. Несмотря на основательно разбитый проселок, составивший заключительную часть моего пути, мой автомобильчик въехал в нужную мне большую деревню как раз тогда, когда солнце садилось за ближайший лес, расположенный по другую сторону обширного заброшенного поля, зарастающего березняком и редкими елками.

В деревне было всего две улицы, расположенные буквой «Т». Одна из них длинная, сбегающая нижним концом к реке, не имеющей моста. Вторая достаточно короткая, на которую я и въехал, попав в деревню. Названия у улиц не было, только номера домов.

К внешнему виду большинства современных деревень я уже привык и ничуть не удивился тому, что многие дома стоят с закрытыми наглухо ставнями, или же окна в них вообще не имеют стекол. Тем не менее трава у всех заборов была скошена. Скорее всего, это объяснялось правилами противопожарной безопасности и являлось предметом заботы сельской администрации, но вовсе не говорило о том, что здесь кто-то живет.

Больше половины домов пустовало. Они давно уже превратились в дачи, куда хозяева наведываются из Москвы только на выходные, да и то не на каждые. Чаще люди просто проводят в деревне свой отпуск.

Нумерация жилья была достаточно странной и только местами вписывалась в порядковую систему. Видимо, сначала строились некоторые дома, потом между ними возводились другие и получали новую нумерацию.

Мне было достаточно сложно найти дом под шестьдесят шестым номером, принадлежащий Елене Анатольевне Нифонтовой. На деревенской улице просто некого было спросить, где он расположен. Я шарил глазами, искал его, проехал сначала всю короткую улицу, потом — почти половину длинной и только тогда нашел, но даже не по номеру, потому что такового на доме не было, а по разваленной веранде.

Взгляд профессионала легко определил, что веранда разрушена не от времени, а от неестественного для здешних мест события, то есть самого натурального взрыва. Мне довелось видеть немало подобных домов, и все они были в чем-то схожи друг с другом. Мой тренированный глаз легко определял, внутри или снаружи произошел взрыв.

Я остановился и вышел из машины. Почти сразу же на веранду, осторожно ступая по развороченным доскам пола, вышла пожилая интеллигентная женщина. Голова и рука у нее были перебинтованы. Я не сомневался в том, что это и есть Елена Анатольевна Нифонтова, судя по всему, главная мишень негодяя, устроившего серию взрывов. Весьма точная характеристика, данная подполковником в отставке Скомороховым, сразу показала, с кем я имею дело. Женщина смотрела на меня холодными глазами акулы.

Она шла и к калитке так же осторожно, словно передвигалась по доске, утыканной гвоздями. Мне было заметно, как лицо Елены Анатольевны искажается от боли при каждом шаге. Наверное, это выражение стало для женщины привычным. Я подумал, что она морщится даже тогда, когда боли не испытывает.

Сам я многократно переживал болевой шок, поэтому хорошо знал, что боль достаточно быстро становится привычной. На нее перестаешь реагировать, даже наоборот, когда боли не бывает, чувствуешь некий странный дискомфорт. Если, конечно, не желаешь всем продемонстрировать ее. Но это уже черта женского характера, недоступная мужчине, тем более человеку военному.

— Вы ко мне? — спросила женщина через невысокую калитку.

— Если вы Елена Анатольевна Нифонтова, тогда к вам.

— Да, это я, — ответила она с достоинством, красиво превозмогая свою невероятную боль.

— Анатольевна, к тебе опять гости! — сказал мужчина средних лет, проходя по улице позади моей машины.

Я невольно обернулся на голос. Судя по одежде, в которой в городе даже грузчики не работают, это был самый простой деревенский житель. Что же он не подвернулся мне раньше, когда я дом разыскивал?!

— Да, опять гости. С утра следователь был. Потом племянник приезжал, — отчего-то смутившись, сообщила она не прохожему, на которого внимания не обратила, а мне. — Теперь вот вы. Не знаю только, кто и откуда.

Я коротко и почти кротко представился.

— Давайте не будем здесь разговаривать. Проходите в дом. У меня только что чайник вскипел. За чаем и побеседуем. — Приглашение прозвучало мягко, но акульи глаза смотрели по-прежнему холодно.

Мне вспомнились слова Аглаи Николаевны о том, что Елена Анатольевна не злой человек, просто природа наградила ее таким взглядом. Она же в этом не виновата.

Но я сразу среагировал на слово «вскипел». Мои современники в подобных случаях обычно говорят «скипел». Однако передо мной была учительница русского языка и литературы. Она твердо знала, что обязана правильно произносить каждое слово.

— Не откажусь после долгой дороги, — позволил я себя уговорить, протянул руку через калитку, отодвинул деревянную щеколду и шагнул во двор, одновременно нажимая кнопку на брелке автомобильной сигнализации.

Она мяукнула, и Елена Анатольевна вздрогнула от неожиданности. А ведь эта женщина — москвичка, поэтому давно должна была бы привыкнуть к таким звукам. Видимо, нервы у пожилой дамы после взрыва расшатаны полностью.

Если она по натуре человек мнительный, то наверняка переживает все снова и снова. Только теперь уже в мыслях. Это тоже нервную систему не укрепляет. А о ее мнительности можно судить хотя бы по короткому рассказу подполковника Скоморохова о том, как Елена Анатольевна восприняла желание подполковника подвергнуть ее сыновей воинскому воспитанию.

Аглая Николаевна Скоморохова говорила о своей тетке как о человеке суровом. Но у меня изначально не сложилось такого впечатления. Наверное, она все же была строгой, но раньше. С современными школьниками невозможно держаться мягко. Они просто съедят живьем такого учителя.

Но шесть лет, проведенные в деревне, наверное, позволили Елене Анатольевне оттаять и стать мягче. А этот случай с посылкой вообще, похоже, выбил женщину из привычной колеи, и она никак не может в нее вернуться. Это случается с людьми, которые живут в собственном мире, придуманном ими когда-то, и болеют оттого, что им иногда приходится переходить в иную, естественную среду обитания.

Как я и предполагал, наблюдая за тем, как Нифонтова выходила из дома, пол на веранде был разворочен. Но еще до веранды я привычным взглядом осмотрел крыльцо, от которого мало что осталось. Теперь вместо него на земле лежали две расколотые пополам березовые колоды разной толщины.

Видимо, кому-то привезли дрова, и какой-то сердобольный местный мужик перенес эти чурки во двор к пожилой женщине. Без них ей невозможно было бы взобраться в дверной проем. Вернее, в то, что раньше было таковым. Но теперь его уже не существовало, как и самой двери.

Веранда была построена не на фундаменте, а на так называемых столбиках. На них был уложен брус, а уже на него настилался пол. Вокруг возводились щитовые стены с каким-то слабым утеплителем. Веранда была летним сооружением, имеющим большие окна с одинарными, ныне выбитыми стеклами.

Все это, на мой взгляд, следовало теперь сносить и строить заново. В том числе и два кирпичных столбика, сломанных взрывом. Просто отремонтировать веранду было бы возможно, но едва ли кто-то решился бы дать гарантию в том, что она сразу же не разрушится снова. Даже без взрыва. Построить заново проще и дешевле.

— Здесь будьте осторожнее, — предупредила меня хозяйка.

Я в ответ только улыбнулся. Увы, я не умею падать с двух стандартных половых досок, лежащих рядом. Будь они хоть на высоте седьмого неба, у меня не закружилась бы голова, хотя меня когда-то уверяли на медицинской комиссии, что по ней танк ездил. Я прошел по доскам даже куда более ловко, чем хозяйка дома, уже привыкшая к такой эквилибристике.

— Надо сносить эти развалины и все строить заново, — посоветовал я Елене Анатольевне.

— Да, племянник сегодня смотрел, то же самое сказал. Обещал на днях с друзьями приехать, все сделать. Ремонтировать, говорит, бесполезно.

Она во второй раз упомянула племянника. Сперва я никак не отреагировал на это. Теперь следовало услышать такие слова.

— Юрий Максимович, что ли? Племянник-то?

— Он, Юрик. — Елена Анатольевна наконец-то добралась до двери дома, распахнула ее и шагнула за порог.

Но голос ее при произнесении имени племянника стал вдруг теплым, почти ласковым.

— У вас с ним хорошие отношения? — спросил я вроде бы мимоходом, просто для поддержания разговора, и никак не проявляя свой интерес к этому человеку.

— А как иначе. Он ведь, по сути дела, воспитан мною и моим покойным мужем. Наше произведение. Отец с матерью им почти не занимались, а Юра был чрезвычайно талантливым мальчиком. Мы для него старались. Помогали, чем уж могли.

Теперь вот он вызвался меня поддержать. Больше помощи мне ждать не от кого. А здесь руки мужские нужны. Он приезжал буквально накануне взрыва и хорошо помнит, что и как здесь было. Обещал все восстановить в точности. Я ведь не молода и поэтому консервативна. К чему привыкла, тем и живу, а нового не хочу. Жалко, что невозможно будет восстановить три картины кисти моего покойного мужа. Они на веранде висели. Пять полотен. Две работы Юрик взялся восстановить, а три полностью утрачены, даже фотографий с них не осталось. Не с чего копировать.

«Это и есть ее теперешние заботы», — понял я, вслед за хозяйкой ступил за порог, обернулся и еще раз посмотрел на разрушения.

Да, мощность взрыва была впечатляющей. Для такого хилого сооружения, как веранда, этого вполне хватило. Пол был сорван почти полностью. Только отдельные куски досок остались на прежних местах, там, где их прибивали.

Взрывное устройство, как мне подумалось, стояло низко. Поэтому взрывная волна пошла под полом и лишь легонечко, скорее всего, прогулялась поверху. Но и этого хватило, чтобы практически разрушить веранду.

Досталось, конечно, и старушке. Причем прилично. Остается удивляться, как она вообще жива осталась, если в момент взрыва была уже на веранде.

Задерживаться дольше я не стал. Это выглядело бы некорректно. Покачав головой, чтобы показать, что именно меня задержало на пороге, я вошел в дом. Изнутри все было в порядке. Сруб, должно быть, сильно перетряхнуло, однако он выдержал. Только стекла из окон вылетели.

Но времени уже прошло достаточно. Стекла в окна вставили, о чем говорил свежий, еще не крашеный штапик на рамах. Дверь навесили.

Да и внутри уже многое было сделано. Такая аккуратная женщина жить в беспорядке не захотела, и к моменту моего появления внутри ничто не напоминало о недавнем трагическом случае.

Практически все свободное пространство стен было завешано картинами. Это меня нисколько не удивило, поскольку я уже знал, что покойный муж Елены Анатольевны был театральным художником-декоратором. Видимо, на стенах висели его работы.

Видеть картины в таком множестве, прямо как в галерее, в простом деревенском доме было странно. Но удивление пропадало, стоило только вспомнить, что сама Елена Анатольевна вовсе не всю жизнь провела в этих стенах.

Спрашивать об авторстве картин мне тоже показалось неудобным, тем более что она пару минут назад упоминала мужа-художника и три его картины, которые теперь утрачены. Кроме того, эта дама могла бы завести со мной изысканный разговор о живописи, в которой я абсолютно ничего не понимаю.

Поэтому мое внимание больше привлекли книжные полки, тоже не самый привычный атрибут типичного деревенского дома. Их можно увидеть разве что в сельской библиотеке. Если такие еще существуют. Конечно, в жилище учительницы русского языка и литературы, пусть даже бывшей, должно быть много, книг.

Я, признаться, рассчитывал увидеть томики классиков или даже целые собрания сочинений самых именитых русских писателей, имена которых числятся в школьной программе. Что ж, я почти угадал. Собрание сочинений здесь действительно было. Только вот не Белинского или Гоголя, а Агаты Кристи. Кроме него на полках стояло множество разрозненных книг того же автора.

На нескольких фотографиях, висевших на стенах между картинами, была изображена актриса, игравшая мисс Марпл в популярном английском сериале, не сходящем и с экранов наших, российских телевизоров. Я, признаться, вообще не читал ни одной книги Агаты Кристи, хотя нечаянно умудрился посмотреть когда-то несколько серий фильма.

Моя жена смотрела все подряд, не пропускала ни единой. А я приходил со службы как раз в то время, когда она включала телевизор. Мне приходилось за ужином пялиться на экран. А память у меня профессиональная. Поэтому я актрису запомнил.

Теперь Елена Анатольевна Нифонтова, видимо, активная читательница этих детективов, внезапно стала ассоциироваться у меня в голове именно с мисс Марпл. Я даже уловил некоторое сходство между актрисой и хозяйкой деревенского домика. Впрочем, черты лица и даже строение черепа у них были совершенно разные, но, наверное, имелось что-то общее в манере говорить, что ли.

Хотя тут возможно простое подражание. Даже неумышленное. Когда человек сильно увлечен каким-то своим героем, не важно, литературным, кинематографическим, эстрадным или любым другим, настоящим или вымышленным, он даже против своей воли будет стараться подражать этому идолу.

С вариантом кино это вообще проще, потому что подражать тут приходится человеку, которого видишь, а не создавать в воображении какого-то нового героя. Подражание выливается во взгляде, жестах, произношении слова, порой даже в манере мыслить и планировать свою жизнь.

Вот только не хватало, чтобы Елена Анатольевна начала проводить собственное расследование, подумал я. Это могло бы помешать мне, как я, вероятно, ставлю палки в колеса следователям ФСБ. Кроме того, такие ее действия могут представлять угрозу для жизни старушки. Хотя разве это возраст? Если она шесть лет назад вышла на пенсию, то ей сейчас только шестьдесят один год. Столько же, сколько моей отставной теще. А на той, несмотря на все ее болячки, еще вполне можно поле вспахать, засеять и заасфальтировать, используя ее в качестве источника многих, просто немереных лошадиных сил.

Это мои родители ушли рано. Отец погиб в сорок с небольшим, мама пережила его на восемь лет. Она всегда за меня беспокоилась. Боялась, что со мной повторится то же самое, что случилось с отцом. А он погиб в Первую чеченскую войну, будучи офицером-десантником. Вся жизнь мамы в последние годы проходила на нервах. Сердце не выдержало такого напряжения. Я о ее состоянии узнал, только приехав на похороны. Мама не хотела меня волновать, ничего о своем здоровье не говорила и не писала.

Елена Анатольевна на мою маму, как и на тещу, походила мало. Не только внешне, но и характером, скорее всего. Мама была сдержанной и закрытой в себе, не желающей выносить наружу свои переживания и проблемы.

Те же самые черты характера я ожидал увидеть и здесь, опираясь на слова Аглаи Николаевны. Однако закрытость бывшей учительницы сводилась, видимо, совсем к другому. По крайней мере, я сразу подумал, что это женщина себе на уме и не настолько страдает, как хочет показать. Наверное, как и большинству людей подобного плана, ей хочется, чтобы ее пожалели.

В спецназе ГРУ при особых обстоятельствах иногда применяется так называемый принцип слабых сил. Суть его сводится к демонстрации противнику своей слабости, неуверенности, может быть, даже трусости. Вслед за этим по врагу, который такого уже не ожидает, нанести мощный решающий удар.

Впрочем, мне показалось, что Елена Анатольевна не имеет никакого отношения к чему-то подобному, поскольку нанести неожиданный удар она не в состоянии вследствие своего возраста и пола. Опасаться ее не стоит.

Она накрыла на стол, выложила на тарелочку от какого-то, похоже, антикварного чайного сервиза печенье, налила чай в чашки из того же парадного набора.

Я вообще-то не имею склонности обращать особо пристальное вынимание на посуду, но тут для налаживания отношений счел нужным сказать комплимент:

— Чайный сервиз у вас интересный. Наверное, старинный. Антиквариат.

— Можно сказать, родовое богатство. Мне от бабушки достался, а ей — от ее родителей. Еще дореволюционный. Наверное, девятнадцатый век. Сейчас такие не делают.

Она была довольна.

— Хорошее наследство.

А вот эти слова были моей ошибкой. Об этом мне сразу сообщил ее помрачневший взгляд. Передо мной тут же оказалась типичная школьная учительница.

Она сердито посмотрела на нерадивого ученика и заявила:

— Да. Наследство мне досталось хорошее. В том числе и квартира на Тверской. Братья уехали в другие города. А я оставалась с родителями, пока они были живы. Я тогда о наследстве не думала. А теперь, когда я еще жива, кто-то желает поделить мое имущество. Только это бесполезно. Я сразу после взрыва съездила в райцентр и составила завещание. Моя московская квартира теперь полностью, без разделения на доли, достанется Юрику. Мой покойный муж поступил бы точно так же. И пусть никто не надеется оспорить завещание в судебном порядке. Я уже консультировалась с юристом. Если бы завещания не было, то все близкие родственники имели бы право на долю в квартире. Даже этот солдафон с клоунской фамилией Скоморохов. Но теперь ему не достанется ровным счетом ничего. Пусть даже не надеется!

Меня, признаться, задело слово «солдафон», и за Виктора Федоровича стало обидно.

Поэтому я не удержался и сказал:

— Перед поездкой сюда я беседовал с Виктором Федоровичем. На мой взгляд, он вполне положительный человек, доволен тем, что имеет, и не претендует ни на какую долю наследства. Зря вы о нем так. Он хороший, добрый и честный.

— Вы с ним только беседовали, а я его знаю несколько десятков лет, — отрезала она и сразу же добавила нечто такое, чего я от нее совершенно не ждал: — Он — профессиональный убийца!

— Он — профессиональный воин, человек, воспитавший множество отличных солдат в духе честности и любви к Родине.

— Родину любить просто. — Да, со мной уже говорила профессиональная учительница, не желающая давать мне право на собственное мнение, считающая свое единственно верным. — Не трудно любить всех людей сразу. Еще проще — говорить об этом. А пусть он научится любить каждого конкретного человека, своего соседа, родственников. Это гораздо труднее.

— Я не могу с вами согласиться в оценке личности Виктора Федоровича. По крайней мере, мне он показался предельно честным и принципиальным человеком.

— Принципиальные и честные люди не взрывают не только родственников, но и даже посторонних.

Похоже, следователи ФСБ нашли в этом доме благодатную почву для посева своих домыслов.