Всю ночь не спавший Муса свободно мог бы продремать в беспокойном состоянии до обеда, возраст позволял ему это. Он так и не разделся, просто, дожидаясь обещанного скорого возвращения Джабраила, прилег на продавленный старый диван и как в пропасть провалился. Давно проснувшийся Умар, не знающий ситуации потому, что не слышал, как уезжал Джабраил, потягивал на кухне очередной «косяк», когда в дверь позвонили долго и требовательно.

– Наконец-то... – Муса проснулся, как настоящий волк, с ясной головой и с ощущением, что проспал он долго и приемному сыну давно пора уже было вернуться. – Умар, открой дверь.

Умар и без команды уже шел открывать.

– Здравствуй, Умар... – раздался из коридора низкий голос Гавроша.

Значит, Джабраил застал ее в лагере. Как и договаривались, в этом случае он должен привезти ее. Хотя лучше было бы сначала разведать обстановку у Али.

– Заходи, – мрачно встретил Умар гостью.

Она вошла. Все в том же неизменном спортивном костюме. Он, конечно, придает мужественность, но все равно было в ней больше от женщины, чем от боевого командира. Это Мусу раздражало, хотя он и понимал, что здесь, в середине России, не может Гаврош ходить в камуфлированной форме и с «винторезом».

Глаза гостьи смотрели строго и с грустью. Муса сразу понял, что пришла она не с добрыми вестями. Впрочем, разве могут быть такие вести добрыми – ей же предстоит рассказывать то, что вчера вечером Джабраил уже рассказал. Гаврош приняла правильное решение, об этом не могло быть спора, но после такого решения на душе все равно остается боль. Своих добивать всегда трудно.

– А где Джабраил? – спросил Муса.

Она вздохнула и прошла к стулу, но садиться не стала. И тут только Муса заметил, что Гаврош даже не разулась. Не разувшись пройти в чужой дом – это значит обидеть хозяина. Так входят только солдаты в дом противника. Этот восточный обычай общеизвестен. И он не сомневался, что она его знает. Кроме того, Муса не сомневался, что Гаврош не решилась бы оскорбить его. Убить – да. Убить она может. Но не оскорбить. И вчера она держала снайпера в соседнем доме. В квартире или на чердаке, это значения не имеет, но Исмаил сидел в засаде со снайперской винтовкой, из которой потом добивал Руслана. Сейчас еще не пришло время убивать Мусу. Значит, остается только одно – случилось что-то совершенно выходящее за рамки повседневности. Случилось что-то более серьезное, чем вчерашнее происшествие с Русланом.

– Где Джабраил? – повторил он, почему-то замирая.

– Убили Джабраила...

Он даже не захотел в первую минуту спрашивать, как это произошло. Он, мужчина, всегда гордившийся тем, что он мужчина, захотел вдруг завыть по-женски, захотел вырвать волосы на голове. Такого ощущения безвозвратной потери не было даже тогда, когда Муса хоронил четыре года назад сыновей. Показалось вдруг, что остановилась жизнь. И ему уже совсем незачем жить. Не стало смысла в сегодняшнем, в завтрашнем дне. Наверное, потому, что Джабраил был прочно связан в сознании Мусы с делом, которым оба занимались. И оно было делом его жизни. И больше всех ценил дело Мусы именно Джабраил.

Но это длилось не долго. Стариковская рука протянулась, взяла костыль, и Муса встал, шагнул к Гаврошу чуть не угрожающе:

– Как это случилось? Кто убил его?

Гаврош начала рассказывать. От этого рассказа стало чуть легче. Джабраил погиб в бою. Он принял хорошую смерть. Так и должен умирать солдат. И за себя постоять сумел.

– А Али?

– Али поплутал по улицам, а потом через лес добрался до лагеря. И оттуда позвонил мне. У него прострелено легкое. В лагерь он пришел уже еле живой. Ему нужен врач. Среди твоих друзей есть врачи?

– Ты живешь давно в этом городе. Тебе легче найти... – Муса хотел сбросить эту лишнюю заботу со своих и без того придавленных плеч, не до того ему было.

– Я живу в этом городе совсем на другом положении. Я знакома совсем с другими людьми. Среди моих знакомых нет врачей, на которых я могу положиться, как ты мог положиться на Джабраила.

Он понял. И тут же протянул отяжелевшую руку. Умар вложил в ладонь трубку сотовика. Муса набрал номер и попросил Ваху.

– Здравствуй, друг. Ты узнаешь меня? Да-да... Я понимаю... Только извини, у меня очень срочное дело. Ты не можешь отложить свое мероприятие и ко мне приехать? Прямо сейчас. И еще скажи, у тебя нет знакомого врача-хирурга? Хорошего друга, которому веришь, как мне. Мне нужен свой человек. Понимаешь? Я же инвалид. У меня всегда бывают беды. Привези хирурга с собой. Только пусть он подождет тебя сначала в машине.

Гаврош только сейчас села. До этого, разговаривая со стариком, она держалась за спинку стула.

– Муса, твой сын погиб, как подобает солдату. Ты можешь им гордиться. И я горжусь, что была с ним знакома... Гордиться есть чем... И все мои люди – оставшиеся – тоже гордятся им...

Она назвала Джабраила его сыном. У Мусы даже слеза по щеке скатилась, и это помогло ему жестче взять себя в руки, зажаться и подавить боль утраты. Но она эту слезу не видела, потому что он стоял у окна и смотрел на улицу.

– Ваха подъедет через пять-десять минут, – сказал он, чтобы показать – не надо больше разговаривать об этом. Об этом больно разговаривать. И Гаврош поняла его. – Офис Вахи совсем недалеко. Умар, напои пока гостью чаем, скоро нам ехать. Надо посмотреть, как дела у Али...

Конечно же, поняла Гаврош, не Али он хочет проведать, а услышать из первых уст о гибели Джабраила. Только надо ли это? Не сломается ли Муса раньше времени?

Умар застучал чайником на газовой плите. Газ горел шумно, и это было единственным шумом в квартире.

– Гаврош, пойдем... – позвал наконец Умар.

Муса продолжал стоять у окна, всем телом опираясь на костыль, повернувшись к комнате спиной, и не шевелился. Даже грудь и плечи его не двигались от дыхания, словно он не дышал совсем. Тяжелый груз свалился на стариковские плечи...

Гаврош посмотрела старику в спину и вышла в кухню. Умар наклонился к ней, чтобы сказать или спросить что-то шепотом, но она выставила перед его грудью ладонь и посмотрела на боевика, почти сомкнув в одну линию брови. Он понял и отодвинулся.

После того как Умар налил чай, тишина стала настолько весомая, что короткий звонок в дверь показался ударом колокола.

– Умар, открой. Это Ваха...

Ваха – местный чеченский уголовный авторитет. Именно ему Муса передал записку от Хаттаба. И хотя Хаттаб лично Ваху не знает, записки было достаточно, чтобы трем боевикам предоставили квартиру и машину. Ваха вошел в квартиру, большой и красивый мужчина. По внешнему виду – преуспевающий бизнесмен. Белоснежная сорочка с галстуком. Строгий костюм. Длинное драповое пальто расстегнуто, небрежно свисает белый длинный шарф. Только два цвета во всем облике – черное и белое.

Они с Мусой взяли друг друга за плечи, слегка коснулись щеками. Традиционное приветствие друзей.

– Я знаю, что случилось с машиной... – сказал Ваха. – К хозяину машины уже приезжали из ФСБ. Он сказал им, что ему передали письмо родственники из Грозного, попросили помочь человеку, который решил делать здесь бизнес. Вот он и помог. Дал в долг машину. С ним обещали расплатиться. Поверили – не поверили... А кто что докажет?

Вышла из кухни Гаврош.

– А это кто такая? – спросил Ваха чуть развязно. Он всегда относился к женщинам свысока. – А я где-то уже видел ее...

– Это Гаврош, – сказал Муса. – Познакомься...

Это имя для Вахи было посторонним. Оно не произвело впечатления и не изменило его слегка насмешливый взгляд.

– Где я тебя видел, красавица?

Она взгляд выдержала.

– У Хозяинова. Когда ты приезжал платить ему деньги за то, что он разрешал тебе работать в этом городе. Помнишь?

Ваха моментально помрачнел. Он не любил, когда ему напоминали о том, что он не везде бывает первым человеком, каким он желал бы быть.

– Гаврош – командир диверсионной группы в отряде Хаттаба, – сказал Муса. – Очень уважаемый боец у нас дома. Ее хорошо помнят многие еще по прошлой войне. И очень ценит Хаттаб.

Это для Вахи значило гораздо больше, чем ее знакомство с местным уголовным авторитетом Хозяиновым, который к тому же пока «отдыхает» в следственном изоляторе. И чечен склонил голову, почти поклонился.

– Так что за проблемы? – так резко перешел он к делу, что сразу стало понятно – Ваха почувствовал себя не совсем уверенно после первоначального легкомысленного поведения.

– Наши люди попали в серьезное положение.

– Да. Я знаю. Один убит. Кто?

– Мой сын, – сказал Муса. И не добавил, что это приемный сын. Он сам после смерти Джабраила перестал даже про себя называть его приемным.

Ваха положил руку на плечо старика и опять склонил голову, закрыв на несколько секунд глаза. Это значило больше, чем слова соболезнования.

– А второй?

– Второй из группы Гавроша. Он ушел раненый. Пробито легкое. Нужен хирург.

– Хирург сидит в моей машине. Надежный человек. Он уже делал операции моим ребятам. Однажды даже было пулевое ранение. Я побуду здесь, с тобой, нам следует кое-что обсудить. Пусть Гаврош сама съездит к раненому. Хирургу объяснять ничего не надо и платить не надо. Я сам ему плачу.

– Убивать его тоже не надо? – скорее издеваясь, чем интересуясь, спросила Гаврош.

– Он нам еще много раз пригодится... – Ваха покачал красивой головой.

– Что сказать водителю? – спросила она.

Чечен молча вышел в коридор. Гаврош последовала за ним. Авторитет открыл дверь. На лестничной площадке стояли два телохранителя.

– Абдулла, съезди, куда она покажет. Врач с вами. Вернетесь сюда. Я жду.

Гаврош поблагодарила Ваху глазами и во встречном взгляде прочитала любопытство и почти восхищение. Если бы не гибель Джабраила, то Ваха обязательно бы в ее отсутствие начал расспрашивать Мусу о женщине. Не привыкли чечены относиться к женщинам всерьез. Да и не только чечены. На этом многие погорели и там, в Чечне, и потом здесь, в России. Многие боевые офицеры, даже менты и спецназовцы, с которыми она не смогла бы справиться в откровенном бою, расстались с жизнью как раз потому, что посчитали ее только за женщину, но не за боевика.

Черный джип «Линкольн» был просторен. Гаврош села на заднее сиденье, где уже ждал хирург. Довольно молодой парень, скорее не чечен, но тоже кавказец.

– У вас инструменты с собой? – спросила она.

– С собой. Что там случилось?

– Пулевое...

Он только понимающе мигнул глазами.

Гаврош объяснила водителю, куда ехать. Тот кивнул. И всю дорогу в машине хранилась тишина, только ровно урчал сильный двигатель. Джип подъехал к воротам лагеря.

– Просигналь, – сказала Гаврош и выпрыгнула на снег.

Тут же сначала выглянул, а потом и выскочил человек из ближайшего корпуса. Завидев Гавроша, он, не дожидаясь команды, стал открывать ворота. Тяжелый замок то ли смерзся, то ли вообще оказался тугим и никак не хотел поддаться ключу. Когда наконец ворота оказались распахнутыми и «Линкольн» въехал во двор, прошедшая вперед Гаврош уже ждала на крыльце среднего из спальных корпусов. Внутрь с ней вошел только врач.

Большое помещение зимой отапливать было сложно, поэтому чечены жили в маленьких комнатушках, где в летнее время помещались вожатая или воспитательница. Посреди комнаты стояли большие электронагреватели, а у стен – кровати. На одной из них и укутали одеялами Али. У молодого чечена выступил на лбу обильный пот, но не от жары. Его бил сильный озноб.

Хирург спокойно снял одно за другим все одеяла.

– Повернись на бок, – скомандовал коротко, чуть не зло. – Не бойся, есть я тебя не буду...

Али поворот дался с большим трудом. Хирург принялся разматывать не слишком профессионально наложенную повязку. Бинты были короткими, и их связывали один с другим.

За спиной послышалось движение.

– Всем посторонним из палаты выйти. – Хирург даже не обернулся.

– Быстро... – прикрикнула Гаврош.

Торопливо застучали башмаки по полу. В комнатке осталась только она, врач и раненый.

– На живот ложись...

Раненый не застонал, когда хирург отрывал от раны прочно прилипший тампон. Только кожа на теле словно ссохлась, покрылась пупырышками.

– Какой дурак вылил на него литр йода... Любая рана обрабатывается йодом только по краям...

Пуля попала Али в правую лопатку и не пробила тело насквозь.

– У него через горло кровь идет, – сказала Гаврош. – Вместе со слюной. Наверное, легкие задеты...

– Все зависит от того, под каким углом стреляли. – Врач достал зонд и принялся осторожно зондировать рану. Али морщился, скрипел зубами, но не издал ни звука. Наконец зонд уперся во что-то твердое.

– Вот и пуля... – Он обернулся к Гаврошу. – Надо оперировать. Приготовьте горячую воду и бутылку водки. Воду мне, водку ему. Пусть всю бутылку выпьет.

...Операция длилась не больше десяти минут. Хирург сделал надрез раны и осторожно извлек пулю. Бросил на стол окровавленный кусочек металла.

– Выживешь, браток... – он поднял руку, словно собирался хлопнуть Али по плечу, но ладонь только осторожно опустилась на измученного чеченца.

В дверь осторожно постучали.

– Что еще? – спросил хирург. Он чувствовал себя здесь главным и потому подумал, что пришли к нему.

– Гаврош... – послышалось из-за двери.

Она вышла.

Халил держал у уха трубку сотового телефона и, нажимая на клавишу, блокирующую микрофон, сказал:

– Твой подполковник звонит твоему майору.

– Начал трубкой пользоваться?

– Час назад он звонил уже на станцию. Спросил, какой у него номер, а то он забыл... Пьяный до невменяемости. Зачем тебе такой сдался? Да еще инвалид.

– Пусть попьет напоследок. Это не беда. Он – профессионал и знает многое, чего ни ты, ни я не знаем.

Гаврош взяла трубку и стала слушать. Потом молча вернула ее Халилу. Сама замерла, задумавшись.

– Спасибо. Это уже становится интересным. – Голос у нее стал вкрадчивее обычного. Но она быстро возвратилась к своей всегдашней решительности. – Будь с Исмаилом наготове. Я скоро позвоню. Вероятно, предстоит работа. Оружие почистить...