Замок ставили те парни, которым новая жена, едва появившись в этой квартире, заказала металлическую дверь. И они, естественно, подумать не могли, что ставить надо такой, с которым легко мог бы справиться однорукий человек. Однако жене требовался замок повышенной секретности. Товар, которым она торговала на базаре – кофточки, юбки, блузки, – хранился дома. Вот такой заковыристый замок и поставили. Снаружи-то еще ладно – открывается двумя ключами, но, по крайней мере, строго последовательно, без суеты и напряжения. Один ключ повернул, потом другой. Главное, если сильно пьяный, не спутать, каким ключом пользоваться первым, каким вторым. А они очень похожи. Изнутри же требовалось отжимать одновременно две пружины. Культя подполковника с трудом и с болью втискивалась в промежуток между рычажком, который следовало отжимать, и металлическим же усиленным косяком. Здоровой левой рукой приходилось поворачивать дверную ручку. При этом руки держать крест-накрест, что тоже не всем удобно.

И потому каждый звонок в дверь в то дневное время, когда он оставался дома один, вызывал у Лени тяжелый вздох и легкий мат. Если по пустяку ломятся, то уйдут, туда им и дорога, а если кто по делу пришел, тот еще не раз позвонит, не сломается – такое он завел себе железное правило сразу после установки новых металлических дверей.

Так же все произошло и при этом звонке.

При первом он снял с дивана только одну ногу. При двух последующих обе ноги вставил в тапочки. И только после трех настойчивых встал и пошел к двери, по армейской привычке длинно и со смаком ругаясь. Эта ругань обычно и не дает визитеру сразу уйти – она почти как вежливое светское приглашение.

Подполковник провозился с замком долго. Распахнул дверь, не спрашивая и не заглядывая, как жена, в «глазок» с обзором в сто восемьдесят градусов. А что ему туда заглядывать? Он был уверен, если это кто-то с недобрыми намерениями, то уж бывший спецназовец и с одной рукой сумеет за себя постоять. Такое уже случилось однажды на улице возле магазина. Трое попытались отнять у него бутылку. Он их отправил в больницу с тяжелыми переломами.

Сейчас перед подполковником оказалась девушка лет двадцати с небольшим. Может быть, и постарше. В обыкновенной спортивной куртке, в вязаной простенькой шапочке.

– Вам кого, моя симпатичная? – спросил Леня галантно и испытал желание шаркнуть ножкой. Девушка была чертовски хорошенькой.

– Мне нужен подполковник Проханов. – А вот голос у нее низкий и серьезный. Очень даже деловой голос, располагающий только к строгой беседе.

– Заходите. Он, кажется, дома...

И посторонился, пропуская гостью.

Куртку и шапку девушка снимать не стала, только расстегнула на куртке замок, разулась – показывая всем внешним видом, что она ненадолго, – и прошла в комнату. И даже не обернулась, когда увидела, что там никого нет. Подполковник не удивился этому. Как старый разведчик, он понял – гостья знает, что Проханов инвалид. И поняла, естественно, что дверь ей открыл сам хозяин, предпочитающий выражаться не всегда одинаково понятно.

– Присаживайтесь. Слушаю вас очень внимательно.

Она улыбнулась почти лукаво:

– Я пришла поговорить с вами о вашей жизни.

Этого Леня не понял. И подумал, что такой разговор с ним может быть только на одну тему. Он же на эту тему разговаривать не любил и в общество трезвенников записаться желания не проявлял.

– А вы кто, простите за нескромность, сами по себе будете? Председатель общества инвалидов войны восемьсот двенадцатого года или заместитель начальника вытрезвителя по воспитательной работе?

– Меня зовут Мария, – видимо, по ее мнению, имя заменяет и должность, и все остальное.

– Очень приятно. А меня зовут Леонид.

Что-то в манере поведения гостьи начало раздражать.

– Леонид Игоревич, – она сразу показала, что знает анкетные данные подполковника, – как вам вообще живется по нынешним временам? Пенсия, насколько мне известно, у вас не генеральская. Да и ту приносят, наверное, с большими задержками...

– Девушка, моя хорошенькая, прежде чем задавать такие вопросы, вы все-таки потрудитесь представиться. Имя у вас красивое, доброе, традиционное имя, годное для любого телесериала, но оно мне, вот честное слово, ровным счетом ничего не говорит. Так кто вы такая, Мария? И что привело вас ко мне?

– Я по образованию журналист. Работала некоторое время в газетах и на радио, но едва ли пользовалась популярностью. Сейчас – начинающая писательница. Хочу писать детективы и боевики о сильных людях. О таких, как вы. О том, как и чем вы жили раньше, и о том, что с вами сделала нынешняя власть.

– А что она с нами сделала?

Подполковник всегда считал, что право критиковать тоже надо заслужить. Хотя бы возрастом, если больше нечем. За молоденькой девчушкой он этого права пока не признал.

Она с ответом замешкалась.

– Вы пришли для долгого разговора или только на два слова? Если побеседовать и порасспросить меня, тогда разденьтесь. Выпивки я вам не обещаю, сегодня мне на работу, а вот чаем с вареньем напою.

Мария улыбнулась и прошла в прихожую раздеться. Вернулась она в спортивном зимнем костюме, сама вся спортивная и подтянутая.

И невольно подумалось, что его дочь от первой жены сейчас такого же возраста и, наверное, тоже спортивная, если унаследовала что-то от папы. Только ростом, в соответствии со своими генами, должна бы быть повыше.

Леня подогрел чайник, чай для гостьи заварил специально свежий, достал из холодильника банку с вареньем. Мария несколько раз пыталась ему помочь, но он с такой работой справлялся и одной рукой.

Чай пили на кухне.

– Трудно вам?

Леня понял, что это начало разговора и разговор упорно сводится к одному.

А в принципе что ему скрывать?..

– Да, мне нелегко. Но это не оттого, что нынешняя власть такая. Власть – она одинаковая для всех. И большинству сейчас трудно. Мне же особенно, но по собственной моей причине. Я привык быть сильным и деятельным. Я воин не только по профессии, но и по внутреннему своему содержанию. Но воином в силу своей инвалидности быть уже не могу. И потому болезненно переживаю ломку, пытаюсь перестроиться под новые условия, хотя это мне удается плохо. Я во сне войну постоянно вижу, потому что она впиталась в меня, пустила корни...

– А вы не искали возможности применить свои знания и умения в настоящей действительности?

Леня горько усмехнулся.

– Пытался. Пошел в школу охранников. Предложил услуги и опыт. Посмотрели сначала документы, а потом только глянули на это, – он поднял культю, – и послали подальше даже не извинившись. Сказали, что школа с преподавателями-инвалидами, даже самыми опытными, только потеряет авторитет. А для них авторитет – это деньги, возможность зарабатывать.

– А кто там работает в этой школе?

– Козлы...

– А по профессии?

– Бывшие менты. Которые сами ничего не умеют. Я предложил им провести испытательный рукопашный бой с ихним преподавателем. Они посмеялись и попрощались. Я задал им несколько вопросов о том, как устанавливаются взрывные устройства на автомобили. Попрощались еще раз, уже настойчивее и с раздражением.

– Почему?

– Потому что я спрашивал их о том, чего они не знают. Их никто не обучал настоящей охранной деятельности. А значит, такой охранник может охранять объект только от случайно заглянувшего туда пьяного. Спецы в такой школе не нужны.

– Хорошее у вас варенье. Ароматное...

– Жена варила.

– Вы руку в Ичкерии потеряли?

– Нет. В Чечне.

– Вы видите в этих названиях разницу?

Он посмотрел на нее совсем нехорошо.

– Естественно. Чечня – это республика в составе России. А Ичкерия – это название выдумано теми, кто не хочет знать Россию.

– Не любите чеченцев? – Вопрос прозвучал почти как укор. Но – очень важный вопрос. Он обратил внимание на тон, которым его задавали. Только не понял, почему этот вопрос важный. На чеченку девушка не похожа. Или просто такая вот интернационалистка по характеру?

– Вовсе нет. Со мной в училище чеченцы служили. Мы даже друзьями были. Они и сейчас, насколько я знаю, в Российской Армии. Оба уже в полковниках ходят.

– Вы заканчивали Новосибирское училище спецназа?

– Нет. Рязанское десантное.

– А все-таки, Леонид Игоревич, какой осадок оставила в вас та чеченская война? Поражение всегда больно бьет по самолюбию военного человека.

Он нахмурился. Задела-таки за больное. Хотя это-то как раз и не сложно. Наверное, это у всех журналистов профессиональное – задавать больные вопросы. Впрочем, если говорить только о гладком да мягком, то получится никому не интересная статья.

– Я и до армии и в армии занимался спортом. И знаю, что от поражения никто не застрахован. Но та война сначала была сплошной глупостью, а потом сплошным предательством. Политики развязали ее, не понимая, что армия не готова, а потом эту же армию предали.

– Но ведь говорят, что армия всегда должна быть готова... К любым неожиданностям...

– Для неожиданностей есть специальные части. Те, которые находятся на постоянной службе. Скажем, пограничники, или ПВО, или войска стратегического назначения. А в остальном армия является только продолжением и частицей общества, которое она обязана защищать. Каково состояние общества, таково и состояние армии. Если вы вот отправляетесь в поездку на поезде, вы же не забудете что-нибудь взять с собой в вагон перекусить, потому что в ресторане слишком дорого. Вы приготовитесь. А нас послали в Чечню абсолютно не подготовленными. А потом еще и предали.

– И вы за это злитесь на чеченцев?

А в ее голосе он уловил сарказм. Она берется рассуждать. Но чтобы рассуждать, надо испытать.

– При чем здесь чеченцы... Чеченцы, ангольцы, афганцы, никарагуанцы – какое мне дело до того, с кем воевать. Я солдат, которому приказывают. А противник – он всегда остается противником, как его ни называй и какой национальности он ни будь. Я злюсь на предателей. А предают, как известно, только свои.

– Хорошо, тогда, извините уж, еще один острый вопрос. О нынешней чеченской войне.

– Я в ней не участвую.

– Я понимаю, – характера Марии тоже не занимать, и она умеет на своем настоять. – Но к этому вопросу мы вернемся чуть попозже... Сейчас вышло уже много книг о ваших войсках – о спецназе ГРУ. И каждый автор старается показать, что спецназ ГРУ – это супервойска, но, случись что-то с бойцом во время операции, его добивают свои же. То есть спецназовцы ГРУ, по сути дела, – почти смертники.

– Девушка, миленькая, – рассмеялся Проханов. – Плюньте в глаза тому автору, который это пишет. Начитались вы всяких «Аквариумов», написанных хитрецом для идиотов. И не только о спецназе ГРУ, о любых войсках специального назначения. Как правило, это пишет человек, который к войне и к спецназу никакого отношения не имеет. И просто рассчитывает поживиться на сенсации. По сути, как вы говорите, дела – он просто глуп. При таких условиях ни один боец не захочет воевать, поверьте уж мне. Я много войн прошел. И много раненых видел. И многих на своем горбу вытаскивал. И меня вытаскивали. Тащили однажды, кстати, тридцать километров по колумбийской сельве, где и одному-то пройти – уже проблема.

– Вы воевали и в Колумбии?

– Я много где воевал, но об этом я разговаривать не буду. В отличие от тех писателей, которые все знают. А то недавно вот открываю книгу. Боевик. Главный герой, естественно, спецназовец. А автора представляют как офицера. И на первых же страницах читаю, как кто-то там достал револьвер и начал размахивать пистолетом. Автор не видит разницы между пистолетом и револьвером. Извините, я не могу поверить, что это офицер. И такие псевдоофицеры врут про спецназ черт-те что...

Мария улыбнулась. Почти торжествующе улыбнулась. И Проханов понял, что она услышала именно то, что хотела услышать.

– Тогда – обратите внимание на мой вопрос! – возникает понятие воинского братства. Спецназ ГРУ воюет в сверхсложных условиях. Следовательно, если быть логичным, то у спецназовцев это чувство братства развито особенно сильно? Сверхсильно...

– Да. Согласен.

– Но, когда с нашей армией проводили эксперименты, многих боевых офицеров сократили. И сейчас судьба разбросала их по свету. Кто-то в Югославии, кто-то в Абхазии, кто-то во французском иностранном легионе, кто-то в Ичкерии... В чеченских, заметьте, отрядах, которые называются нашей пропагандой бандформированиями.

– В чеченских отрядах? – переспросил Леня, чуть растерявшись от провокации. Но быстро взял себя в руки. – Может и такое быть, потому что все мы люди и стараемся делать то, что умеем делать лучше всего. Значит, те, кто воюет на стороне чеченцев, нашли там применение своим способностям.

– Вы их осуждаете?

Он горько усмехнулся и сказал не совсем уверенно:

– Нет. Они работают по своей профессии. И они сами сделали свой выбор. Не сумели приспособиться к нашей жизни и пошли туда, где они что-то могут. Может быть, даже ценят. Это тоже немаловажный фактор. Особенно для специалиста высокой квалификации. Вы поймите... Если музыканту где-то не дают играть, если где-то не признают его талант, то он ищет себе другую публику. Точно так же и высококлассный солдат. Точно так же...

Ее глаза вдруг резко сузились. Мария посмотрела прямо и жестко. Она почти ударила взглядом.

– А вы смогли бы так?

– Не знаю... Что говорить о невозможном... Сейчас я никому не нужный инвалид. И живу на свою унизительную пенсию. Сейчас единственное, на что я способен, – это охранять по ночам детский садик.

– Расскажите об этом тем людям, которые попытались отобрать у вас бутылку вина возле магазина.

Оказывается, Мария прекрасно осведомлена о многих эпизодах его жизни. Может быть, и еще что-то знает.

Мария отодвинула чашку с недопитым чаем и выпрямилась. И Проханов вдруг понял, что весь их предыдущий разговор, такой для него самого болезненный, был совершенно ничем. Что только вот сейчас они подошли к главному. По взгляду ее понял это.

– Я пришла к вам с официальным предложением от чеченской стороны.

– Что?..

Он растерялся и заморгал глазами так часто, что Мария даже улыбнулась. Наверное, это в самом деле выглядело смешным, но подполковнику было не до смеха.

– Мы предлагаем вам место инструктора в лагере подготовки боевиков. Вы будете получать ежемесячно по две тысячи долларов. Но это только для начала. В дальнейшем возможна персональная надбавка. Все зависит от того, как вы себя покажете.

– Ми-илая... – протянул Леня.

– Что? – Она встречно спросила жестко, почти по-мужски. Точно так же, как смотрела. И Леня понял, что с возрастом гостьи он ошибся минимум на пять лет. А если брать опыт этого и подобного разговоров, которые – он не сомневался уже – происходили и с другими спецназовцами, то можно и еще пару лет набавить.

– В прошлую чеченскую войну на моих глазах произошел интересный случай. – Голос подполковника стал мягким и воркующим, словно он с ребенком капризным разговаривал. – Тогда сильно донимал нас чеченский снайпер. Голову высунуть опасно было. Столько хороших красивых парней погубил... И ребята из челябинского отряда ОМОНа устроили на снайпера охоту.

Он замолчал, давая ей вникнуть в ситуацию.

– Поймали?

– Поймали. И очень даже удивились. Это оказалась всем им знакомая девушка, землячка. Ее портрет висел в спортивном комплексе «Динамо», где омоновцы тренируются. Она была в свое время известной биатлонисткой, в сборную страны входила.

– И что же?

– Ее просто изрезали на куски...

– К чему вы это рассказываете? Ваш лагерь будет находиться далеко за пределами России. И там, уверяю вас, никто вас не изрежет.

– Я не о том.

– О чем тогда? – Мария разговаривала с ним тоном генерала, ставящего задачу рядовому. И сомнения у нее не возникало в стремлении старого вояки снова повоевать. Тем более что при этом можно было бы и неплохо заработать. Своей любимой профессией заработать, а не сторожа по ночам детский сад. Что можно придумать лучше? И можно ли от такого отказаться?

– О том, что у меня есть желание сделать то же самое с вами. Я не кровожадный, но в этом желании честно сознаюсь. Я весьма сожалею, что угостил вас чаем. Мне варенья стало жалко. Убирайтесь отсюда к чертовой матери, и побыстрее...

Он сам чувствовал, что «закипает», а это могло иметь тяжелые последствия.

Но Мария оказалась не из пугливых. И взгляд сохранила насмешливый. И речь у нее стала насмешливой:

– Вы не боитесь неприятностей?

– Нет.

– Напрасно. Мы способны их вам доставить. И сделать из волкодава кроткого ягненка. Для этого есть много способов. И вы даже предположить не можете, насколько вы в действительности уязвимы и беспомощны.

Подполковник встал:

– Я обычно не люблю людей, которые поднимают руку на женщину. Меня мама когда-то воспитывала именно так. Она говорила, что женщину даже цветком нельзя ударить. К тому же рука у меня всего одна-разъединственная, и жалко будет ее запачкать. Но я сейчас, если вы немедленно не уйдете, просто возьму вас за шиворот и вышвырну из квартиры.

В запале он даже забыл, что единственная рука нужна ему для того, чтобы дверь открыть.

Мария встала и молча, неестественно прямая, прошла в прихожую. Леня дал ей время одеться и обуться и вышел следом. Она открыла дверь и на пороге замерла, обернулась.

– А все-таки вы зря так в себе уверены...

– Что вы мне можете сделать... – зло усмехнулся Проханов. – Убирайтесь...

Мария вдруг сделала разворот наподобие балетного па с согнутой в голени ногой – коридор слишком узок для замаха, – а закончила его почти балетным батманом. И ее каблук угодил ему в место соединения челюсти с черепом.

Он отключился сразу и не слышал, как презрительно хлопнула закрывшаяся дверь.