2
Следственную бригаду прокуратуры дожидались на месте. Но до следственной бригады прилетел санитарный вертолет, вертолетчики, пока врач осматривал, а санитары грузили раненого рядового контрактной службы Соломатина и раненых, но все же надежно связанных, несмотря на это, боевиков, попытались развернуть среди солдат торговлю. Основным товаром были сигареты, продаваемые по тройной цене, но курящих во взводе было всего трое, да и те собирались бросать и даже обещали командиру сделать это вскоре. Служба в спецназе требует чистых легких и здорового сердца. Так что торговля не пошла…
– Если хоть бутылку водки, товарищ майор, солдатам продадите, я вам весь оставшийся запас перебью… Парой очередей… – предупредил старший лейтенант Пашкованцев, зная про эти «летучие лавки» больше командира экипажа.
– Не слишком ли ты грозен, старлей… – оторопел майор от такой наглости.
– Если я предупреждаю, то за свои слова отвечаю… А потом попробуйте доказать, что я был не прав и у вас в кармане лицензия на торговлю водкой в войсках, подписанная лично министром обороны…
Это была уже вторая угроза. Первая – относительно личных жестких действий, вторая – угроза законом. Какая-то из них на майора подействовала, но, может быть, обе одновременно.
– Ну-ну… – проворчал летун, смерил сидящего на камне раненого Алексея сверху вниз тягучим тяжелым взглядом и насмешливо спросил, кивнув на перебинтованную ногу:
– С нами летишь?
– Пешком хожу… Я к нетрезвым таксистам в машины не сажусь…
– Ну-ну… – не отреагировал майор на очередную порцию наглости.
Но команду двум своим коллегам дал, и водку солдатам никто не продал. И для себя старший лейтенант тоже не попросил, хотя сейчас ему очень бы кстати пришлись граммов двести, потому что нога, по прошествии разгоряченного состояния, начала болеть и болела все больше. Но запретить пить солдатам и пить при этом самому, по пониманию Пашкованцева, было не слишком порядочно. И он просто поскрипывал от боли зубами. А скоро почувствовал, что, кажется, и температура начинает подниматься.
Вертолет улетел…
Пашкованцев не строил иллюзий на моментальное выздоровление после извлечения пуль, понимая, что это не две занозы, и знал, что проваляется какое-то время в госпитале и потом еще не скоро перестанет прихрамывать. И потому сразу достал планшет, чтобы написать рапорт о текущих событиях и не заставлять потом командование бегать за этим рапортом в госпитальную палату. Солдаты тем временем собрали и сложили рядом все трупы боевиков. Их насчитали двадцать три. Да плюс два у дороги, когда четверка бандитов, атаковавшая ментов, понесла первые потери. Итого двадцать пять человек за одно утро. Приятного испытываешь мало от такой работы, хотя командованием работа и должна считаться очень удачной. Однако сам старший лейтенант за несколько лет войны в Чечне так и не привык не считать тела убитых за людей, которые несколько часов назад еще были живы. Отец, полковник в отставке, прошедший Афган и видевший на своем веку много смертей, сказал когда-то сыну:
– А ты подумай, что у каждого из этих людей где-то есть матери, жены, дети… И они любят их, ждут, страдают, как твоя мать…
Правда, сказано это было не про бандитов, а про побитых и грязных бомжей, собравшихся у Ярославского вокзала в Москве. Около этого вокзала, ближе к станции метро, всегда собирается множество бомжей. И отец сказал про них, имея к ним жалость… Но сын отца понял. Отец говорил обо всех людях… И о бандитах тоже, об убийцах, боевиках и прочих… У всех у них есть или были матери, жены, дети, сестры и братья… И такой взгляд на тела только что убитых людей менял отношение к профессии военного. Профессия военного – не убивать, профессия – защищать, а чья-то смерть является только вынужденной мерой, исключительной, и если есть возможность к ней не прибегать, то прибегать не надо. Однако в боях с бандитами такой возможности практически не представлялось. И от этого становилось грустно, потому что и этих людей тоже где-то ждали матери…
Отвернувшись и не отвлекаясь больше, старший лейтенант принялся писать своим разборчивым, не каллиграфическим, но, может быть, даже красивым почерком. Рапорты Алексей писать умел коротко и без двусмысленностей, возникающих из-за неправильного построения предложения, чтобы не было вопросов и не пришлось переписывать все заново. Знал, что следует изложить главное и не вдаваться в тонкости, которые вызовут вопросы и потребуют расшифровки. И с делом справился быстро. Планшет он закрыл как раз к приезду двух бронетранспортеров и грузовика, который с трудом пробрался по неровной наклонной почве, изобилующей большими камнями. Вообще-то сюда, в узкую горловину длинного ущелья, только для бронетранспортеров, традиционно имеющих четыре ведущих моста, путь и считается проходимым. Но «КамАЗ» с тентированным верхом каким-то образом тоже сумел добраться. Значит, прокуратуре не придется дополнительно вертолет гонять за телами убитых. Да и самому старшему лейтенанту Пашкованцеву хорошо бы с машиной пристроиться. В кабине простреленную ногу будет не сильно трясти. А взвод выведет к дороге старший сержант Лопухин. На то он и называется заместителем командира взвода, чтобы замещать командира в чрезвычайных ситуациях. Сам старший лейтенант чувствовал, что может не дойти. А заставлять солдат тащить себя на руках он не хотел. Догадывался, что они своего командира могли бы и понести, и не возразили бы, потому что знал отношение солдат к себе, но он сам не хотел, боялся показаться перед ними слабым, то есть не тем примером, которым он всегда стремился быть…
* * *
В бронетранспортерах приехала следственная бригада, возглавляемая седым майором из местных. Сотрудники прокуратуры в последнее время, как и менты, стали для бандитов объектом постоянной охоты, и майор, разглядывая тела убитых, выглядел довольным, хотя убитые были его земляками. Старший лейтенант Пашкованцев сам уже чувствовал, да и разговоры об этом давно начали ходить, что с окончанием самых горячих событий в Чечне, где Кадыров установил жесткую власть, что-то начинается в соседних Дагестане и Ингушетии. Что начинается в Ингушетии, старший лейтенант не знал, потому что только дважды его взвод на день забрасывали туда для проведения краткосрочных поисковых операций. А в Дагестан отправляли часто, и ситуация здесь вызывала удивление. Он была в корне не похожа на чеченские события, начиналась не так и развивалась не так. Главное различие с Чечней состояло в том, что здесь боевики состояли большей частью из уголовников, не выдвигали никаких политических требований, если не считать политическими событиями борьбу за власть между различными кланами и тейпами, и, как и свойственно всем уголовникам, войну старались вести в первую очередь против правоохранительных структур. На одно выступление против армии приходилось двадцать выступлений против ментов и прочих людей в не армейских погонах, таких, как, скажем, погоны прокуратуры. И представителей местных властей тоже не жаловали, поскольку структуры правопорядка напрямую им подчинялись. Таким образом, довольство седого майора было понятно. Уничтоженные боевики – это повышение его личной безопасности. И чем больше бандитов будет уничтожено, тем седой майор мог чувствовать себя более комфортно.
Пока другие сотрудники занимались описанием и фотографированием погибших, составлением списка нумерации оружия и поиском окровавленных документов, майор уселся на камень рядом со старшим лейтенантом, чтобы составить протокол. Короткий рассказ Пашкованцева удовлетворил майора мало, он оказался человеком дотошным и въедливым, и заставлял по многу раз описывать каждую деталь, а очень хотел бы выделить тех двоих, что бежали после нападения на ментов на дороге, и потом соединились с остальной бандой. По крайней мере, дважды повторил просьбу показать ему тела этих двоих.
Как их можно было опознать, особенно после массированной гранатометной атаки, которая головы сносит тем, кто спрятаться не успел, майор не подсказал. И чтобы не объяснять сложность подобного определения и не рассматривать каждое окровавленное лицо, старший лейтенант просто показал на свою перебинтованную ногу.
– Я не ходячий… Напишите, что оба были убиты в ходе боя, и достаточно…
– Нет, этого нам недостаточно… – упирался майор. – Нападения на сотрудников милиции происходят каждый день. Каждое нападение имеет свой стиль. И мы их классифицируем, чтобы знать, кто и как часто эти нападения совершает. Знать, что убиты те, кто нападал в другом месте и в другое время, для нас важно, чтобы закрыть уголовное дело.
Это Пашкованцев понимал, но предпочитал оставлять вопрос закрытия уголовных дел на совести прокуратуры. И не понимал, почему этим должен заниматься спецназ военной разведки.
– А как вы практически видите такое опознание? – спросил Алексей.
– Просто… Визуально… Посмотреть и показать пальцем…
Такая простота вызывала только улыбку.
– Вы что, товарищ майор, не понимаете, что мы с ними не за столом сидели… Мы подоспели, когда они вели бой с двумя оставшимися ментами. Двое залегли и придавливали ментов очередями, двое в обход пошли, чтобы с фланга обстреливать. Этих, что в обход пошли, мы сразу и положили, потому что они нас поздно заметили и не вовремя открылись. А оставшиеся двое сразу побежали. Мы их практически только со спины видели…
– Что такое «практически только со спины видели»? – не понял дотошный майор.
– Это значит, они время от времени оборачивались, чтобы отстреливаться. И даже легко ранили одного из моих солдат. Вы, кстати, не в курсе, добрался он до комендатуры?
– Дежурный говорил, что добрался…
– Вот… Неужели вы думаете, что можно запомнить лицо незнакомого человека, на пару секунд обернувшегося, чтобы дать в тебя очередь? В это время не рассматриваешь родинки на его щеке, в это время за стволом следишь и, если он на тебя направлен, падаешь…
– Кто-то из них имел на щеке родинки? – спросил майор.
– Это я образно… – вздохнул старший лейтенант. – Невозможно узнать человека… Если бы кто-то ранее знакомый был, тогда другое дело, а незнакомого узнать невозможно…
– Может быть, кто-то из солдат или сержантов сможет опознать? – майор посмотрел на стоящих за спиной старшего лейтенанта старшего сержанта Лопухина и младшего сержанта Русакова, словно их приглашая к разговору.
– Очень сомневаюсь в этом… Впрочем, спросите сами…
Майор опять на сержантов посмотрел. Те не ответили.
– Ладно, – тяжкий вздох говорил о недовольстве прокурорского работника отношением спецназа к службе. – Оставим этот вопрос открытым…
– А ментов, товарищ майор, спросите… – подсказал страшный сержант. – Они дольше нашего бандитов видели… У них и память профессиональная…
– А где они, кстати? – поинтересовался майор.
– Где-то здесь должны были быть… – ответил Лопухин. – Я видел, как помогали раненых бандитов в вертолет грузить… Потом не видел…
Стали искать ментов и не нашли.
– Запросите комендатуру, – подсказал Пашкованцев. – Сдается мне, они с вертолетом отсюда улизнули. Не захотели пешком идти…
Майор заспешил к ближнему бронетранспортеру, как все бронетранспортеры, оборудованному рацией . Сеанс связи длился недолго. Майор вернулся.
– Как же вы их упустили?
– А на нас кто-то возлагал обязанности по охране ментов? – спросил старший лейтенант встречно. – Где они?
– Прилетели с вертолетом и сразу убежали по домам…
– Я не думаю, что их будет сложно найти… – решил Алексей.
Майор вздохнул. Искать ментов – это для него лишняя работа. А как хорошо было бы, сумей спецназовцы сразу опознать нападавших и выложить их паспортные данные вместе с досье на каждого… По крайней мере, старший лейтенант Пашкованцев прочитал очередной вздох майора именно так…
* * *
– Страшный сержант!
– Здесь я… – вышел из-за плеча старшего лейтенанта старший сержант Лопухин.
– Я с «грузом 200» поеду… Тебе задача: выводишь взвод в комендатуру. Отвечаешь за каждого персонально. Вернусь, увижу кого пьяного, спрошу с тебя…
– Понял, товарищ старший лейтенант. Санитарный вертолет, сами понимаете, пешим ходом не догнать…
– А мимо магазина вы проходить не собираетесь…
– Я через весь райцентр, товарищ старший лейтенант, бегом взвод проведу… В высоком темпе… Никто не успеет на бегу…
– И после бега тоже никуда не бегать… Ждать меня… Ладно… Не заблудишься?
– Негде блудить, товарищ старший лейтенант.
– Блудить или блуждать? – спросил Алексей со смешком. – Блудить ты в другом месте будешь… А здесь постарайся не блуждать…
Кабина «КамАЗа» высокая, и забираться в нее с раненой и перевязанной ногой не просто. Сначала Пашкованцев автомат на сиденье пристроил, потом сам пристроиться попытался, но, чтобы взобраться, предстояло или на раненой ноге стоять, или поднимать ее и снова на нее опираться. Помогли Лопухин с Русаковым. Просто подхватили командира за здоровую ногу и под зад и усадили на сиденье. Усадили, впрочем, весьма аккуратно, как стеклянного…
– Мягко у тебя здесь… – сказал старший лейтенант водителю – ментовскому прапорщику – и одновременно изобразил рукой прощальный жест взводу, а потом дверцу захлопнул. – Доедем с комфортом…
– Это пока мягко, когда стоим… Поедем, мягко не покажется…
Водитель ответил с таким ужасным акцентом, что Пашкованцев с трудом понял его. Оказалось, он дагестанец, хотя по первому взгляду вполне на русского похож. Может быть, потому что рыжий. Среди дагестанцев, видел Алексей, рыжие часто встречаются.
Первым поехал бронетранспортер с седым майором, возглавлявшим следственную бригаду. Следом двинулся «КамАЗ». Второй бронетранспортер замыкал колонну. Несмотря на уничтожение большой и сильной банды только что, стандартные меры безопасности все равно предпринимались. И хотя трудно было предположить, что кто-то атакует «КамАЗ», чтобы захватить тела бандитов, бэтээры все равно перед выходом пошевелили башнями, проверяя подвижность пулеметных установок, словно бы предупреждая невидимого противника о своей боеготовности.
Уже с началом движения старший лейтенант ощутил сермяжную правоту ментовского прапорщика. Мягкое сиденье еще не гарантировало мягкого хода машины по такому участку, где дорогу никогда и строить даже не предусматривалось, потому что каждая дорога должна вести куда-то. Здесь можно было бы строить полигон для испытания бронетранспортеров в условиях катастрофической проходимости. И как умудрялся «КамАЗ» эти камни и ямы преодолевать, знал, наверное, только рисковый ментовский прапорщик. А в том, что он человек очень рисковый, сомневаться не приходилось.
Иногда старший лейтенант Пашкованцев думал о том, что очень погорячился, отказавшись идти пешком, потому что, переваливаясь с боку на бок, «КамАЗ» и пассажира тоже переваливал с сиденья на сиденье и таскал по резиновому коврику, разворачивая раненую ногу. Если бы не нога, такая езда для пассажира, в отличие от водителя, могла бы вылиться в детское игривое удовольствие. Вообще-то к боли не слишком чувствительный, вернее, умеющий силой воли заставить себя боль переносить, старший лейтенант Пашкованцев убедился, что боль, когда она длительная, может все силы вымотать. И к тому моменту, когда «КамАЗ» вслед за первым бронетранспортером выехал на дорогу как раз в том месте, где сейчас на другие «КамАЗы» грузили с помощью крана остатки двух ментовских «уазиков», расстрелянных утром бандитами, Алексей думал уже, что не избавится от боли никогда. И даже движение по ровной дороге после такой страшной тряски не убирало боль в ноге, и сам старший лейтенант чувствовал, что у него глаза готовы лопнуть от расширения зрачков. Зрачки всегда расширяются от боли – это безусловная реакция нервной системы человека.
– Сначала меня в госпиталь… – сказал Пашкованцев ментовскому прапорщику, когда бронетранспортеры и грузовик въехали в поселок.
– Морг тоже в госпитале… «Груз 200» туда…
* * *
В хирургическом отделении хозяйничал врач в гражданской одежде, русский, и это вселяло надежду, потому что врачам из местных гражданских Пашкованцев не доверял, наслушавшись много рассказов об их профессиональном умении.
– Ну что я вам могу сказать, молодой человек… – сказал врач после предварительного осмотра раны. – Жить, наверное, будете, и даже ампутация вам не грозит… Но нынешним вечером на танцы не пойдете… Это гарантирую…
Вежливое обращение еще раз показало, что врач гражданский, наверное, из прикомандированных.
– Впрочем… – хирург ненадолго задумался. – Но, посмотрим… Если сухожилие повреждено, это несколько хуже… Пошевелите-ка стопой…
Стопой шевелить старшему лейтенанту было вообще невмоготу.
– Значит, сухожилие задето… Минимум пару недель будете бока отлеживать… А потом долго еще память будет… С сухожилиями шутки плохи… В операционную его везите… Да оставьте вы автомат, если не хотите меня во время операции расстрелять… Оставьте здесь… Я в сейф закрою… Не переживайте… И пистолет, если у вас есть, тоже…
Пашкованцев в сомнении достал пистолет вместе с кобурой из кармана разгрузки. Кобура с пистолетом прячется в карман, чтобы снайперы бандитов не вычислили по кобуре офицера. Это уже общепринятое в спецназе правило, и хирург, видимо, знал об этом, потому что удивления странному на первый взгляд местонахождению оружия не высказал.
– Не переживайте… У нас военный госпиталь… Не вы единичное исключение, у нас многие с оружием поступают, и специально для этого сейф держим… Гранаты тоже туда же…
Естественно, прежде чем отправить старшего лейтенанта в операционную, его раздели и помогли помыться. А потом уложили на носилки-каталку и повезли.
Операция проводилась под местным наркозом и длилась не больше десяти минут. Пули хирург сполоснул под краном и вложил в руку Пашкованцеву, когда медсестра уже делала перевязку. Старший лейтенант пули сжал в ладони. Память…
– Сами уснете или лучше укол сделать? – спросил врач.
– Лучше укол… Еще вопрос… На вертолете отправили моего раненого солдата… Соломатин… Как его состояние?
– Понял… – хирург голову в задумчивости наклонил. – Состояние средней тяжести, но он уже отвоевался… Сильное внутреннее кровотечение в правом легком. Легкое ему придется, видимо, удалять… Впрочем, его не я оперировал… Я только по разговору знаю… Жизни, к счастью, угрозы нет. Доставили вовремя… – и повернулся к медсестре: – Поставьте укол… Пусть старший лейтенант отоспится… У него болевой шок… Во сне хорошо выходить из шокового состояния…
Точно гражданский врач… Военные врачи меньше церемонятся и никогда ничего не объясняют… Даже когда царапину йодом мажут…
– Мне только трубку надо… В одежде у меня… Надо позвонить в батальон, чтобы замену мне прислали… Взвод без офицера, а боевые операции у нас каждый день… Я не хочу, чтобы у вас работы добавлялось…
– Вам принесут…
Носилки поехали совсем не так, как «КамАЗ»…
