С дороги свернули на середине спуска с перевала, прямо с очередного поворота «серпантина», там, где уже ельник был достаточно густым. Двинулись дальше без тропы, но уверенно. Ведущие знали дорогу, должно быть, хорошо. Но здесь, без согласия эмира, даже не спросив его, Умар Атагиев остановил джамаат командным окриком:

– Привал для всех... Отдыхать до особого...

– Не понял... – строго сказал идущий у Умара за спиной Мовсар и посмотрел на своего помощника с удивлением. Обычно в таких ситуациях старший Атагиев никогда не начинал командовать. Это в бою иногда он давал необходимую команду, если сам Байсаров с этой командой опаздывал, но в бою такое легко прощалось, потому что опыт отставного майора, в том числе и боевой опыт, давали ему на это право.

– Отойдем-ка в сторону... – предложил Умар хмуро.

Они отошли туда, где стоял только один Астамир Атагиев, тоже разглядывающий отца с легким удивлением. И сын не помнил, чтобы отец так вот властно начинал командовать и действовал вопреки приказу эмира.

– Что случилось?

– Я к тебе когда-нибудь с просьбой обращался? – спросил Умар, глядя на бывшего мента сверху вниз, благо рост позволял.

Мовсар слегка замялся от твердого тона отставного майора.

– Не помню... А что тебе надо?

– Мне этот полковник нужен...

– Полковник? – не сразу сообразил Мовсар.

– Пленник...

Пауза, взятая на раздумье, затянулась.

– Зачем он тебе? – наконец спросил эмир.

– Это мое дело... Он мне нужен...

Мовсар задумался. В принципе, он не думал даже о том, чтобы взять за полковника выкуп, потому что знал, как «прокалываются» именно на выкупах многие полевые командиры. Те, кто пытался сделать на этом бизнес, уже давно сгинули. Идти по их пути Мовсар Байсаров не хотел. Но пленники нужны были ему самому, и он никому еще не объяснял, зачем именно они нужны. И если сравнивать пленного полковника с пленными солдатами, то сравнение будет не в пользу четверых солдат и одного старшего прапорщика. Хотя, тут тоже ситуация тонкая, которая называется «палка о двух концах». Но сейчас просьба Умара чуть-чуть насторожила эмира. Уж не задумал ли отставной майор спасти офицера, чтобы тем самым заслужить себе прощение и благополучно покинуть джамаат. За те годы, что они провели вместе, Байсаров научился ценить опыт бывшего десантника и знал в глубине души, что без этого помощника стоит мало. Но в любом случае и помощник скоро ему не понадобится...

– Если ты скажешь, зачем он тебе нужен, я отдам его тебе...

– Скажу... – Умар угрюмо свел седые брови в одну серебряную линию. – Я хочу отпустить его... И потому остановил джамаат... Чтобы он даже направления не знал, куда мы идем... Я хочу, чтобы он был свободным...

– Отвечая на один вопрос, ты заставляешь меня задавать новые вопросы...

– Я знаю его по Афгану... Он мой должник... – своим ответом Умар новые вопросы пресек.

– Хочешь взять с него долг? – опять не понял эмир.

Умар объяснять не захотел. Кто ему должен и как с должником поступить – это только его дело. У каждого человека в жизни много личного, такого, о чем невозможно рассказывать другим. И чем старше человек, тем больше у него личных дел, никого, кроме него, не касающихся. Это даже Мовсар Байсаров знал.

– За много лет это первая моя просьба к тебе... Отдай мне полковника... – настаивал Умар тоном, которого эмир от него еще не слышал. В тоне не было угрозы, однако отчетливо прозвучало непроизнесенное слово «иначе». Что будет «иначе», эмир ни знать, ни слышать не хотел. Он очень боялся потерять Умара, особенно теперь, и боялся, что Умар произнесет слова, после которых их отношения окончательно испортятся, потому что он сам не сможет не принять вызов, который готов прозвучать. А если примет, все кончится, не начавшись...

Большие планы стоят больших жертв. А планы были у эмира серьезные. И помощь Умара Атагиева ему будет очень нужна.

Оглянувшись слегка растерянно, Байсаров все же принял решение. Он не захотел обижать старшего Атагиева и по серьезности разговора понял, что тот обиделся бы из-за отказа слишком сильно, чтобы и дальше им жить и воевать вместе. И терять Умара сейчас было нельзя, потому что заменить его было некем, все остальные не шли в сравнение...

– Делай с ним что хочешь, Умар... Ты слишком много для всех нас сделал, чтобы отказать тебе в таком пустяке... Он – твой...

– Спасибо, эмир... – это прозвучало радостно.

Умар один из всего джамаата всегда звал Мовсара по имени. И Байсаров позволял ему это. Сейчас Умар впервые назвал его эмиром. Значит, он в самом деле благодарен своему командиру.

– Мы с Астамиром проводим полковника. Поговорим по дороге... Вернемся сразу на базу. Не ждите нас...

Мовсар кивнул и быстро направился к своим людям, поднявшимся при его приближении.

– Эй, старший лейтенант... Быстро... Иди... Тебя ждут... – эмир кивнул в сторону долговязой фигуры Умара. – Всем подъем... Двинули в темпе... Не терять время... Подгонять пленных...

– Я не старший лейтенант, я полковник... – опять затянул свою песню пленник, не понимая, что именно началось, но осознав, что в его судьбе что-то повернулось в непонятную пока сторону.

– Это ты с ним разбирайся... Он тебя так назвал... – Байсаров даже снизошел до объяснения, что с ним вообще редко случалось...

– Старший лейтенант Раскатов... – сказал седой высокий чеченец даже с каким-то укором. – Старший лейтенант Раскатов...

Ему, похоже, нравилось это произносить, хотя полковника такое понижение в звании не слишком радовало, и он видел в этом насмешку. Он смотрел прямо и с суровым недовольством и на седого боевика, и на стоящего рядом молодого, так на седого похожего лицом, только ни ростом, ни шириной плеч не дотянувшего до старшего. Очевидно было, что это отец и сын, может быть, старший брат с младшим братом, если учесть, что у кавказских народов семьи обычно бывают многодетными. Но это не разрешало вопросов, возникших в голове полковника.

– Пойдем... Пойдем, старший лейтенант... – сказал седой и повернулся к Раскатову спиной. Совершенно без боязни повернулся, как вообще-то не полагается поворачиваться к пленному противнику, тем более, к офицеру спецназа. Впрочем, у Раскатова не было на рукаве «летучей мыши», и в документах, которые забрали боевики, не стояло действительное наименование воинской части, только лишь номерное обозначение, как во всех открытых документах. Седой боевик не мог знать, что имеет дело со спецназом ГРУ, поскольку уничтоженная колонна автомашин принадлежала мотопехотному батальону.

– Куда?

– На дорогу... Мы проводим тебя до низу... А там уж пешком иди...

– То есть? – спросил Раскатов чуть растерянно.

Умар обернулся и посмотрел полковнику в глаза. Долго смотрел... Полковник мог не узнать лицо, сильно изменившееся за двадцать шесть лет, но он узнал, кажется, именно глаза.

– Умар... – сказал полковник. – Умар Атагиев... Майор Атагиев...

Казалось, ноги полковнику повиноваться не хотели, и он остановился так резко, что идущий за ним по пятам Астамир Атагиев наткнулся на полковничью спину.

– Пойдем, пока Байсаров не передумал... – настаивал Умар. Он не улыбался лицом, но улыбался глазами, которые светились воспоминаниями. – У Байсарова есть дурная привычка брать свои слова назад. Пойдем... Я не обязан постоянно тебя спасать, запомни... Не обязан... Пойдем...

Полковник пошел послушно. Так, следуя друг за другом, они через пять минут вышли к дороге, где отставной майор с полковником встали рядом, а младший Атагиев остался чуть в стороне, не желая мешать отцу.

– Как ты здесь? – спросил Умар.

– Командировка... – коротко ответил Василий Константинович. Несмотря на такую неожиданную и даже взволновавшую его встречу, он вовсе не намеревался рассказывать о своих армейских делах человеку, который был его противником.

Умар все понял и усмехнулся чуть горько.

– Да, мы по разные стороны...

– И у... И нет возможности вернуться домой? – напрямик спросил полковник.

Ситуация легко читалась. Он не знал, как ему называть Умара. Когда-то он звал его на «вы» и «товарищ майор», как и полагалось старшему лейтенанту.

Старший Атагиев услышал заминку в предложении.

– Можешь говорить на «ты». Я не обижусь. Я уже отвык от «вы»... И начнем потихоньку спускаться. Нам с сыном еще засветло далеко идти... А тебе идти еще дальше... Ты спрашиваешь о пути домой... Нет у нас с сыном такого пути... С младшим сыном... Он со мной уже больше двенадцати лет... Два старших сына в Москве работают... Они не воевали никогда... Они учились деньги делать и, может быть, даже научились... Свой бизнес имеют... Они могут куда угодно идти и ехать... Если бы у меня был здесь, в Ичкерии, свой дом, они и сюда бы приехали. Но у меня уже давно дома нет. Они имеют право ехать... Потому что не воевали... А мы с младшим сыном – нет... У нас и бизнеса нет, у нас и дорога только одна... Познакомься, кстати...

Полковник остановился, обернулся и протянул руку. Младший Атагиев молча пожал ее.

– Его зовут Астамир... А это – Василий... Как тебя дальше-то?..

– Константинович...

– Василий Константинович... – сказал Умар. – Полковник спецназа ГРУ, если не перешел в другие войска... Ты как, тоже сыновьями оброс?

– Нет, у меня только две дочери... – ответил Раскатов. – «Бракодел» это раньше называлось... Но качественнее не получилось...

– Замужем?

– Только младшая... Старшая, похоже, и не собирается...

Они оба замолчали. Им не о чем, казалось, было говорить. А если и было о чем, то ни тот, ни другой не решались разговор начать, понимая, что это может быть не так воспринято противоположной стороной.

– Ты объясни мне все-таки, Умар, – спросил наконец полковник, – в каком я сейчас нахожусь положении. В качестве кого я здесь вот стою, на этой дороге?

– Наверное, в качестве офицера...

– Пленного офицера? – пожелал уточнить Раскатов.

– Я же сказал тебе, что ты свободен...

Он вытащил из кармана кобуру с пистолетом, расстегнул клапан, руку на рукоятку положил, словно пробуя, как пистолет в ладонь ложится, и протянул полковнику. Потом из внутреннего кармана бушлата вытащил пакет с документами, повертел в руке и тоже отдал.

– Возвращаю... Это твое... Я специально сам сразу забрал, чтобы к другим не попало...

И остановился. Твердо остановился, как черту подвел...

– Я опять твой должник... – Раскатов положил руку на локоть отставного майора. – И в этот раз не меньший, чем в прошлый...

– Жизнь сама разберет, кто кому и что должен... Все... Иди... Мы будем возвращаться... Нам пора...

– Но ты поставил меня в неудобное положение... С точки зрения закона. Что я должен сделать, когда вернусь к своим? Я должен сказать, кто отпустил меня?

– Это меня не пугает... – сказал Умар. – У меня устоявшаяся репутация, и что-то добавится к ней, что-то убавится, это не решит ничего ни для меня, ни для Астамира...

– Это да... Но есть еще один вопрос, и очень серьезный... Ты сам служил в армии, пусть и в советской, а не российской, но и сейчас мало что изменилось. Ты должен понимать мое положение... У вас остались другие пленники... И я вынужден буду прийти за ними... И я не могу прийти, не предупредив тебя, иначе это будет с моей стороны предательством... Мне бы хотелось, чтобы ты ушел от своего эмира хотя бы на время...

– Отец, что он говорит! – воскликнул горячий Астамир, имеющий собственные представления о порядочности и воинской чести.

– Он говорит о реальных вещах, – ответил Умар. – Я понимаю, что ты вернешься за своими людьми... Это твое собственное дело... Даже скажу честно, я плохо подумал бы о тебе, если бы ты оставил их в плену... Но ты их не сможешь найти...

– Но я очень постараюсь... – сказал полковник. – Я умею стараться и прошел хорошую школу обучения уже после того, как мы с тобой в последний раз виделись...

– Старайся... Может, и получится... Если получится, спаси моего сына, как я дважды тебя спасал... Он не самый плохой человек...

– Отец!.. – возмутился Астамир.

– А сейчас – иди... – Умар на сына внимания не обращал, словно его и не было рядом.

Раскатов протянул руку.

– Спасибо тебе, Умар!

– Иди...

– Отец, его нельзя отпускать... – Астамир руку на автомат положил.

– Иди...

– Прощай...

Полковник повернулся и двинулся по дороге. Отец с сыном не стали ждать, когда он дойдет до ближайшего поворота. Стали сами взбираться выше, но не по дороге, а напрямую через ельник. Путь им предстоял неблизкий, потому что боевики никогда не проводят операции рядом со своими убежищами. И они торопились. Тем не менее, прежде чем исчезнуть в ельнике, Астамир Атагиев обернулся, чтобы посмотреть на уходящего полковника. Но не увидел. Астамир даже запрыгнул на высокий камень, однако полковник, должно быть, шел очень быстро и уже оказался, наверное, за поворотом «серпантина». А все, что дальше поворота, выпадало из поля зрения молодого боевика...

И все же сын стремился догнать и оказаться рядом.

В густом ельнике идти рядом было практически невозможно, и Астамир то плечом отца касался, то оказывался в стороне, то с одного бока заходил, то с другого. Он явно пытался поговорить о чем-то с отцом, старший Атагиев понимал это, но разговора пока избегал. Умар долго не желал останавливаться, наоборот, быстрее шел, чтобы уйти глубже в ельник и подальше от дороги.

– Передохнем... – все же предложил Астамир, не выдержав.

Умар молча встал.

– Я знаю, о чем ты хочешь поговорить...

– Тогда ответь мне... Мне не с кем больше говорить... Я чувствую, что не все понимаю, но спросить мне не у кого...

– Ладно, – согласился отец, понимая, что разговор этот все равно неизбежен.

И сел на поваленный ветром ствол иссохшей молодой елки. Сын присел рядом на корточки и положил перед собой автомат.

– Отец, я присматриваюсь к тебе уже давно. Скажи мне, почему ты рожки к автомату почти не набиваешь?

Умар даже улыбнулся от такого вопроса. Наблюдательность сына ему понравилась. Да, и об этом, наверное, тоже стоило поговорить. Кто еще может сказать правду самому родному существу, самому близкому существу, пусть уже и взрослому мужчине, не успевшему, правда, обзавестись семьей, потому что он всегда воюет.

– Потому что у меня рожок почти всегда полный. Зачем набивать патроны в полный рожок...

Ответ звучал слегка шутливо, но Астамир совсем не был настроен на шутливый лад.

– Я сегодня специально позади тебя устроился, чтобы посмотреть. Ты почти не стрелял... А если и стрелял, то совсем не глядя... И из «подствольника» не выстрелил, когда все залп давали... И, мне кажется, так уже давно идет... В последний раз ты воевал по-настоящему, когда нас «кадыровцы» обложили...

– В этом ты прав... Мне не нравится, когда мне голову отрезают, и потому «кадыровцев» я бил от всей души...

Старший Астамиров опять улыбался, и эта улыбка очень беспокоила Астамира. Она сразу создавала впечатление, будто отец знал что-то такое, чего сын не знает, и вообще показывала, что сын неспособен многое понять. Это и обижало, и разделяло отца и сына, уже много лет неразлучных, и, казалось, таких близких.

– И этот полковник сегодня... Зачем ты отпустил его? Он же сам сказал, что приведет на нас солдат... Объясни, что с тобой происходит...

– Что объяснить? Конкретнее...

– Почему ты не стреляешь?

– Ты же в школе у меня когда-то, кажется, учился... Девять классов вроде бы закончил... И целую музыкальную школу...

– При чем здесь моя учеба, о которой я давно забыл, отец? Я о тебе спрашиваю...

– Ты в школе, когда уже в девятом классе учился, первоклашек обижал?

– Конечно, нет...

– Для меня те солдаты, в которых сегодня стрелять надо было, – первоклашки... Я сам когда-то многих солдат научил воевать... Они и тогда были для меня первоклашками, и теперь... Даже чужие солдаты, даже федералы... Раньше – стрелял... Ты помнишь и знаешь почему... Патронов не жалел... Плечо от отдачи болело... Сейчас решил, что хватит...

Сын даже задохнулся от возмущения. И сказал так, словно устал уже втолковывать бестолковому отцу прописные истины:

– Они на нашу землю пришли... Пришли с оружием...

– А на чьей земле твои старшие братья живут?.. Там, в Москве...

– Это совсем другое... Как ты не понимаешь!..

– Нет, Астамир, не все так просто... Тебе, может быть, так и кажется, потому что ты только одну сторону слушаешь и одной стороне хочешь верить... А слушать следует обе стороны и выбирать, где правда. И вот они, федералы, с той, с другой стороны смотрят – и по-своему это понимают... При этом и ты прав, и они... Но не забудь главное, что всегда где-то существует середина. Она так и называется – золотая середина, и не потому, что из золота сделана, а потому что она – самое ценное. И тебе пора уже научиться отличать громкие слова от общих положений жизни. Жизнь гораздо сложнее... Были красивые лозунги, и все мы бросились, как в воду, – решили поверить им... Было так, и нам много чего хорошего наобещали, а мы поверили безоговорочно... Но только в нашей жизни все не так пошло... Лозунги остались, только относиться к ним следует, как к лозунгам... Другая жизнь пошла...

– А я до сих пор нашим лозунгам верю, – сказал сын твердо. – И готов убить и погибнуть за свою свободу одинаково...

– Не в том, чтобы убить, счастье... И не в том, чтобы победить, заключается жизнь мужчины... Дом построить, дерево посадить, детей вырастить... Это то, что дает жизнь... А все остальное жизнь отнимает... Общую жизнь, не конкретную... И не стоит погибать за то, что жизнь отнимает... Лучше заниматься тем, что жизнь дает...

Но отец видел, что он говорит о непонятных для сына вещах. При этом и Астамир чувствовал, что отец еще сам не понимает всего, что творится у него в душе.

– Надеюсь, что времени пройдет немного, когда ты сам поймешь... – продолжил Умар. – Это объяснить нельзя... Для этого нет подходящих слов... Я понимаю, что тебе хочется героем стать... Мне самому этого хотелось и в твоем возрасте, и даже потом, когда старше стал... Одно сейчас пойми, что победа не всегда является главным... И счастье может дать большее не сама победа, а только понимание того, что ты мог ее добиться, но не стал. Сам не стал... Тебе незачем кому-то, а, главное, самому себе доказывать, что ты можешь стать победителем. Ты сам это отлично знаешь, и этого тебе достаточно. И если ты достаточно силен, то никто в твоей силе не усомнится... Когда ты будешь это понимать, ты станешь мудрым... А мудрому вовсе ни к чему убивать, чтобы почувствовать свою силу... Ему не нужно, чтобы его другие героем называли. Он сам знает, что он – герой...

– А мама?.. – на глазах у сына слезы навернулись. – А сестры?..

Это был его аргумент, и аргумент веский. Это была их общая боль...

Умар вдруг резко встал, прерывая разговор:

– Не надо о них... Пока – не надо... Потом... Потом, позже... Сейчас... Пойдем... Нам пора, спешить надо, чтобы не бродить в темноте по минному полю... Я не помню все мины...

– А этот полковник... Старший лейтенант... – сын состояние отца понял и умышленно перевел разговор на другое. Он жалел отца, и Умар видел это. Жалел, точно так же, как сам отец жалел сына. Они всегда старались друг друга беречь и друг друга поддерживать...

– Это для меня он остался старшим лейтенантом... – Умар принял уход от темы и поддержал разговор о другом. – Таким я знал его... Для всех других он – полковник... Полковник Раскатов... Бывший старший лейтенант Раскатов...

Умар забросил за плечо ремень автомата...

Полковник Раскатов не долго спускался по дороге. Даже половину пути до поворота не преодолев, он оглянулся, увидел, что никто за ним не следит, и тут же резко сиганул в кусты. Первое, что сделал Василий Константинович, это проверил пистолет. С пистолетом все было в порядке – подозревать Умара Атагиева в подлости было бы, по крайней мере, неприлично. Тем не менее привычка все проверять сработала сама собой. При этом подполковник прекрасно понимал, что пистолет в условиях боя – оружие, можно сказать, никакое. Даже малая саперная лопатка для человека, обученного ею фехтовать, может быть более эффективна при соответствующем применении. Конечно, не простая лопатка, не такая, какую солдаты за спиной носят. Внешне она такая же, но в спецназе ГРУ эту лопатку оттачивают до остроты бритвы, превращая ее и в штык, и в боевой топор, и в оружие для метания. А пистолет – оружие шумное и малоэффективное, хотя стрелял из него полковник Раскатов очень хорошо.

Василий Константинович не мог позволить себе долго отсиживаться и поэтому начал подъем, пригибаясь к кустам и стараясь обходить наиболее разлапистые и густые ели так, чтобы они закрывали его от той стороны, куда ушли отец и сын Атагиевы. А скоро и обходить их стало не надо, потому что ельник стал более густым. Одновременно полковник стал и ситуацию осмысливать, и ставить себе первоочередные задачи. Главная задача, как он понимал, это вызволение из плена четверых солдат транспортного конвоя и старшего прапорщика Лошкарева. Конечно, сделать это самому, в одиночестве, можно только при большом везении. И, если придется это делать, полковник не отступится. Он сам, когда служил еще не в московском управлении, а в бригаде спецназа ГРУ, учил молодых солдат:

– Вы пришли служить к нам, и уже одно это сделало вас иными людьми, чем вы были прежде. Пока иными только по названию, но я обещаю вам, что вы станете вскоре иными в действительности. Что такое солдат спецназа ГРУ? Вот возьмите любой род войск... Что такое в любом роде войск боевая единица? Это, как правило, подразделение, способное вести самостоятельные боевые действия. Подразделение! Обычно минимальной боевой единицей считается взвод. Условно говоря, тридцать солдат, сержанты, офицер... Прошу запомнить это... А один-единственный солдат спецназа ГРУ считается усиленной боевой единицей, способной работать как в составе подразделения, так и автономно. То есть солдат спецназа ГРУ – это больше, чем взвод простых солдат вместе с сержантами и офицером. Я не говорю уже об офицерах, которые будут вами командовать... Но и вы будете считать себя самостоятельной усиленной боевой единицей... Мы научим вас быть такими...

Полковник учил солдат и при этом сам знал, что он тоже является усиленной боевой единицей, только подготовленной многократно лучше, чем солдаты. И пусть сейчас форма уже не та, потому что нет былых нагрузок, запас прочности в себе полковник Раскатов чувствовал основательный. Запас прочности усиленной боевой единицы. И если бы ему пришлось выручать пленников в одиночестве, он бы, возможно, и смог самостоятельно с этим делом справиться. При этом Василий Константинович прекрасно понимал, что он имеет право рисковать только собственной жизнью. А рисковать жизнью пленных он права не имел. И потому лучше всего было бы связаться с частью и вызвать подмогу. Но как связаться, если его собственный мобильник остался в кармане «разгрузки», а «разгрузка» досталась не Умару Атагиеву, а какому-то другому боевику, должно быть, вместе с бронежилетом. Там еще много осталось в карманах всякого, что сейчас могло бы сгодиться, но если это невозможно пока вернуть, то не стоит об этом и задумываться...

А район этот входил, видимо, в зону устойчивой сотовой связи, потому что Василий Константинович видел, как один из боевиков отобрал у солдата мобильник и сразу стал звонить кому-то... И этот боевик... И этот боевик не ушел вместе с эмиром и другими пленными, а остался на дороге дожидаться мирных жителей. Он и сам, наверное, из мирных жителей, потому что был не полностью в камуфлированном костюме, а только в камуфлированной куртке и в обыкновенных грязных донельзя и обвислых джинсах.

План родился сразу и без труда... Он пока еще не мог обрасти подробными деталями, поскольку детализировать и конкретизировать было нечего. Но все детали появятся потом. Пока требуется только одно – максимально приблизиться к месту выполнения задачи.

План был прост и основывался на том, что, если район входит в зону мобильной связи, значит, жители окрестных сел мобильники имеют. В том, что они умеют ими пользоваться, Раскатов уже убедился раньше. Значит, у жителей можно добыть мобильник.

Туда, к месту нападения на конвой, местные жители шли пешком по дороге. Они не опасались встретить какую-то машину или патруль, потому что, скорее всего, знали, когда здесь машины проезжают. Знали и не боялись. Естественно предположить, что и в обратный путь нагруженные продуктами местные жители пойдут тем же путем. Тащить ящики, коробки и мешки без дороги прямиком в горы – задача не из легких. Кто знает, где лежит их село... Но если пришли с одной стороны, то и уходить будут в эту же сторону...

Значит, можно устроить засаду...

Конечно, для засады и для действия, желательно без шума и выстрелов, одного пистолета мало. Пока было время, полковник «соорудил» себе не слишком длинную и крепкую дубинку. Камнем расщепил середину и вогнал туда острый камешек. Прочно его вбил, но, даже если и выскочит, дубина сама по себе является оружием. Подумав, с трех сторон добавил еще по одному камешку. Так серьезнее... Удар таким оружием затылок слона не выдержит, а уж о хрупком человеческом затылке и говорить не стоит...

Работать полковник не боялся. Если стук камня о камень до кого-то и донесется, это не страшно, потому что никто не ожидает встретить здесь представителя федеральных сил. Оставшиеся боевики и самого полковника Раскатова встретить не ожидают, потому что он у них на глазах ушел в составе других пленных с джамаатом. Кто может предположить, что полковника освободили... Значит, отдаленных звуков опасаться никто не будет. А уж попадаться кому-то на глаза Раскатов не собирался... Не для того его Умар отпустил. Да и на Умара посмотрят косо, и вообще это освобождение может выйти Умару боком, если Василий Константинович привлечет к себе внимание.

Но он умеет быть бесшумным и невидимым...

Полковник Раскатов торопился. Нужно было как можно скорее добраться до колонны местных жителей, добыть все, что требовалось добыть. Но он, усиленная боевая единица, прекрасно понимал, что наверху, на перевале, местность более оголенная и там сложно будет замаскироваться, не имея подручных средств.

Поэтому Василий Константинович укротил торопливость и заставил себя подыскать хорошее место для засады чуть выше середины спуска. Там и деревья есть, и кустов в достатке – можно хорошо спрятаться. Кроме того, вечер приближался. И если на самом перевале еще долго будет светло, то среди ельника темень начнет собираться быстро, будет на еловых лапах виснуть и скрывать того, кто желает скрыться. Сторона склона самая подходящая, восточная. И если на другой стороне, там, где уже догорели, но еще остро пахнут гарью разбитые машины, заходящее солнце будет еще светить, то на восточном склоне этого солнца уже не будет...

Значит, решено... Место для засады оказалось подходящим, и Василий Константинович слегка размял тело, проверяя его готовность. Все-таки взрыв мощного фугаса под днищем бронетранспортера вещь слишком серьезная, чтобы расстраиваться из-за единственного рассечения кожи на голове. Конечно, голова болела после удара, и кровь со лба хотелось бы смыть. Но радовало то, что все конечности целы, все мышцы послушны, и сам полковник, как боец, не сильно пострадал. Он нашел все-таки широкие мясистые листья какого-то травянистого растения и тщательно оттер ими лоб. Судя по листьям, кровь легко счищалась с кожи, но наверняка осталась во всех морщинках и углублениях. Так всегда бывает с кровью. Ее потом даже водой не сразу отмоешь, если не отмыл в тот момент, когда она еще текла. Но сейчас большего и не надо... Главное, чтобы лоб, брови и веки не стягивало и не мешало. А все остальное – в свое время...

Там, где залег среди кустов полковник Раскатов, уже стемнело, причем достаточно стремительно, словно кто-то накрыл покрывалом ночи окрестный ельник. Но почти сразу за густой темнотой вышла из-за горы серебристая и чистая луна и повисла низко над перевалом, освещая дорогу. Место, выбранное Василием Константиновичем, было еще и тем удобно, что оттуда просматривался один из поворотов «серпантина». И он вовремя увидел, как этот поворот минует неторопливая растянутая колонна. Шло больше тридцати человек. Значит, все боевики, что остались около машины, восемнадцать человек, были жителями одного из ближайших сел и сейчас шли вместе с пришедшими после уничтожения продовольственной автомобильной колонны домой. Это радовало еще и тем, что боевики были с автоматами. Следовательно, если действовать и стремительно, и в то же время предельно осторожно, то можно и автоматом разжиться, и не привлечь при этом к себе внимания.

Растянутость колонны объяснялась тем, что у каждого человека собственный запас сил и собственные, только одному ему свойственные аппетиты. Кто взял больше, тот плетется в хвосте. Оставалось только ждать приближения этого хвоста. Первыми шли трое боевиков – бодро, хотя груз несли немалый и еще автоматы за плечами. А автомат тоже не слишком легок. Этих Василий Константинович проводил взглядом спокойным, но холодным. Он очень хотел бы до них добраться, но для этого еще будет время. Затем подошла еще одна группа. Здесь были и пожилые мужчины, и даже две женщины. Но несли все помалу. Только женщины значительно больше мужчин. Женщины, как понимал Василий Константинович, необязательно бывают жадными, просто у них в душе всегда от природы стоит вопрос – чем кормить своих мужчин. Поэтому и взяли побольше.

Потом прошел одиночка – крепкий пожилой мужчина. Каким-то невообразимым образом он нес на каждом плече по пятидесятикилограммовому мешку. Наверное, один с мукой, второй с сахаром. Но даже с такой ношей мужчина шагал твердо и упруго. В нем жила своя природная сила, которая позволяла ему о своей семье заботиться и себя при этом не щадить.

За ним последовали и другие. Полковник считал автоматы боевиков. Насчитал семнадцать, когда на дороге позади всех оставались еще два человека. Один, последний, нес на каждом плече по ящику, а предпоследний тащил пятидесятикилограммовый мешок, один и с большим трудом. Автомат был у кого-то из этих двоих. Конечно, было бы прекрасно, окажись он у последнего. Тогда многие проблемы бы сразу решились и дело обошлось бы, как говорится, малой кровью. Но автомат все же оказался у предпоследнего. Значит, предстояло начать с последнего, проверить его карманы на предмет наличия мобильника, а только потом уже последнего догонять.

Василий Константинович приготовился и привстал за своим кустом. Предпоследний прошел, последний отставал от него шагов на восемь. И только тут полковник сообразил, что выполнить все гладко не удастся. Ящики, которые нес человек, при атаке обязательно упадут и шума наделают. И тот, кто идет впереди – с автоматом, успеет на шум среагировать...

Но опыт сразу подсказал Раскатову, как действовать. Он вышел из кустов, и пристроился у последнего носильщика за спиной. Выбрал место, где кусты прилегают к самой дороге, и именно там, в прыжке, чтобы увеличить силу удара, обрушил свою дубину на затылок носильщика. А сам, еще до того, как носильщик упал, стрелой метнулся в кусты.

Полковнику показалось, что грохот раздался страшный, будто грузовик с обрыва свалился. Один из ящиков раскололся, и под уклон покатились металлические консервные банки. Носильщик лежал лицом вниз и не шевелился. Его шедший впереди товарищ обернулся, окликнул упавшего, потом мешок аккуратно поставил на дорогу и поспешил на помощь бедолаге.

Носильщик склонился над упавшим и тут увидел рану на затылке. Похоже, он знал толк в ранах, потому что автомат снимать из-за спины начал раньше, чем выпрямился. Однако ни оружие снять, ни выпрямиться ему Раскатов не позволил. Удар опять был произведен в прыжке и с размахом. Череп жалобно и удивительно длинно захрустел. Василий Константинович снял с боевика автомат, затем обыскал обоих и нашел сразу два мобильника. Он взял обе трубки, потому что не знал, какая лучше работает, у какой из них деньги на балансе есть, у какой кончаются. В любом случае две трубки всегда лучше, чем одна...

Но долго оставаться на дороге под луной было опасно. И полковник свернул в кусты. Но тут автомат убитого боевика показался ему вдруг слишком легким... Подозрительно легким... Полковник снял магазин. Так и есть. В магазине был только один патрон. Ну, наверное, остался еще патрон в патроннике. Но два патрона для того, что Василий Константинович задумал, было мало. Ему и двух рожков не хватило бы, особенно если бы действовать пришлось в одиночестве. Пришлось к боевику вернуться и еще раз его обыскать, хотя при первом, почти поверхностном обыске второго рожка Раскатов не видел. Не нашел он его и сейчас...

Но времени на раздумья ему тоже было отпущено мало. Не сомневаясь, что патроны ему нужны обязательно, Раскатов прыжком оказался у самого края дороги и легкими, упругими шагами побежал догонять колонну. Двоих он догнал быстро. Но это были пожилые люди, оружия они не имели, груз несли небольшой и Раскатова не заинтересовали. Единственное неудобство, которое они ему доставили, – заставили свернуть в ельник и пробежать в темноте между деревьев, закрыв лицо от ветвей. Наверное, треск был такой, словно медведь сквозь чащу ломится. Но длилось это недолго, и полковник опять к опушке приблизился. Там не было лесной чащобы и можно было быстро и незаметно передвигаться.

Раскатов обернулся. Пожилые носильщики остановились, груз с плеч сняли и всматривались в чащобу, которую полковник давно уже покинул. Вскоре он нагнал человека с автоматом и с двумя коробками на плечах. Раскатов даже не старался скрыть свое присутствие, просто бежал вперед, и все. Бежал, не маскируясь, не прячась, как может только свой бежать. И опять ударил с разбега...

Теперь ему очень повезло. Кроме автомата с наполовину израсходованным рожком Василию Константиновичу досталось сразу три спаренных рожка, небольшой светодиодный фонарик с резинкой для крепления на лбу, третий мобильник и большой тяжелый нож. Сам Раскатов предпочел бы нож более легкий и короткий, которым в схватке легче управлять, но выбирать не приходилось...

Дальше он спускался медленно, в том же темпе, в каком шла вся колонна, чтобы никого не догнать, и только в тот момент, когда за спиной раздались истошные стариковские крики на чеченском языке – обнаружили тело боевика, полковник свернул в ельник и через чащу прошел до места, где сошел с дороги джамаат. Теперь можно было пускаться вдогонку, но до этого следовало позвонить. Однако, чтобы позвонить, необходимо было уйти подальше от дороги, чтобы никто не услышал его разговора.

Василий Константинович устроился верхом на поваленном сухом стволе старой елки и вытащил все три мобильника. Выбрал более современный, надеясь, что он обеспечит более надежную связь.

Теперь следовало определиться, куда звонить. Самая большая беда была в том, что его записная книжка осталась в кармане «разгрузки», а там были на отдельной странице записаны два чеченских номера, которыми он мог бы воспользоваться. Эти же номера, как и другие необходимые, были занесены в «справочник» его собственной трубки. Но собственная трубка «ушла», скорее всего, вместе с бандитами из джамаата Байсарова. Впрочем, она могла точно так же уйти и с бандитами из села, что натужно несли сейчас награбленные продукты. Ни одного другого телефонного номера из местных Василий Константинович не знал. Он вообще-то обладал прекрасной профессиональной памятью и мог бы запомнить любой номер. Но, как всякий профессионал, ячейки своей памяти берег и предоставлял только для необходимой информации. А все прочее, например, телефонные номера не запоминал намеренно потому, что их запоминала трубка или записная книжка.

Ни номера кого-то из командования мотопехотного батальона, ни номера майора Макарова, командира отдельного отряда спецназа ГРУ, ни даже номера кого-то из офицеров разведуправления РОШа Василий Константинович не знал. Более того, он даже не помнил номер дежурного по своему управлению в Москве, поскольку всегда ему звонил, пользуясь памятью телефона. Научно-технический прогресс и пристрастие к электронике сыграли с Раскатовым злую шутку. И тогда он просто позвонил домой. Ответила старшая дочь Ирина, как обычно, сосредоточенная и занятая, потому что работала по восемнадцать часов в сутки – и на службе, и дома, возилась со своими переводами с арабского. И с отцом обмениваться мнением по поводу погоды не стала. Она позвала мать, и Ольга, зная привычку мужа не звонить из командировки без необходимости, звонку удивилась.

– У тебя что-то случилось? – прозвучал естественный женский вопрос.

– Да вроде бы пока трезвый... – отшутился Василий Константинович. – Память вот только подводит. Мобильник остался в офицерском общежитии... Из кармана вытащить забыл, склеротик... Все номера в трубке остались... Сейчас с чужой звоню... А сам сейчас в штабе... У тебя где-то записан номер нашего дежурного?

– Да разве я найду? Я звонила-то всего один раз года три назад...

– А Максимовых номер не помнишь?

– Помню... – жена назвала номер.

– Все, спасибо на добром слове... Не скучайте, не кашляйте, скоро вернусь...

И отключился, пока жена не почувствовала в его голосе фальшивые нотки.

С Оксаной, женой сослуживца Раскатова подполковника Максимова, Ольга дружила еще с давних времен, когда они жили в разных половинах одного двухквартирного дома в гарнизонном городке в Забайкалье. Сейчас встречались, обычно, только по праздникам, но перезванивались часто и разговаривали подолгу. Василий Константинович позвонил на квартиру к Максимовым. Трубку взяла Оксана, позвала Вадима, который долго не шел, но, наконец, до аппарата добрался-таки. Вадим был не совсем трезв, судя по голосу. В последние годы он сильно сдружился с «зеленым змием», и это мешало ему в службе. Может быть, потому и не получил до сих пор очередного звания, тогда как сам Раскатов звание полковника получил уже давно.

– Привет... Дела как? – спросил Максимов.

– Наливай... – сказал Раскатов.

– За твое здоровье... Что от старого пьяницы требуется?

– Номер нашего дежурного...

Это Максимов мог сказать, даже будучи в три раза пьянее, и без запинки продиктовал номер. Затем поинтересовался:

– У тебя все в порядке?

– Почти... Из плена вырвался, вооружился, продолжаю воевать...

– Тебе патрончиков не подослать? – Вадим принял слова за шутку и ответил шуткой.

– Если только не больше литра... – так же отреагировал и Раскатов. – Ну все, пока...

Прежде чем звонить дежурному, Василий Константинович прислушался.

Ничего подозрительного поблизости Раскатов не заметил, однако со стороны дороги вдруг донеслась стрельба. Полковник улыбнулся. Он понял, в чем дело. Те два старика, которых он обегал через ельник, показали, где они слышали звуки. И теперь шестнадцать оставшихся при оружии боевиков обстреливают заросли. Стреляют вслепую. Только от ярости и трусости. Они напуганы и боятся теперь нападения сзади... И стреляют туда, где уже давно никого нет. Глупое занятие...