Глава вторая

Как и было обговорено в плане предстоящей операции, сначала меня отправили одного. На языке разведки это называется «вывели». Но сути этот термин нисколько не меняет. Выходил на ту территорию я сам. Мне только помогали. Конечно, было слегка приятно, что обо мне позаботились, все просчитали и все узнали. Действовали по системе вывода агентуры, ранее, еще в советские времена, применяемой в военной разведке. Перед тем как вывести агента, высылалось несколько «маршрутников», которые узнавали необходимое для моего безошибочного, не вызывающего подозрений продвижения. В частности, «маршрутники» должны были определить, где стоят посты и кто эти посты занимает – армейцы, «Правый сектор», национальная гвардия или добровольческие батальоны. В каких деревнях на моем пути люди еще живут, какие покинули. А если живут, то в каких домах. Вся эта информация была нанесена на карту, а карта была дана мне на двадцать минут, с тем чтобы я ее запомнил. Я справился с задачей за пять минут, поскольку память у меня была тренированная. Полковник Росомахин не поленился и провел проверку. Я не ошибся ни на одном из его десятка вопросов, все пересказал точно.

В любом случае заботу было чувствовать приятно, и при этом такая забота показывала мне, как разведчику достаточно опытному и умеющему анализировать ситуацию, насколько моим действиям придается большое значение. Это, конечно, повышало мою личную ответственность, но ответственность меня не пугала. К ответственности я привык, сам всегда добровольно взваливая на себя тогда, в прежние времена, будучи командиром взвода, ответственность лично за каждого своего солдата. Иначе было нельзя. Они для меня были как младшие братья, о которых старший обязан заботиться.

Начало моего маршрута было несложным. До Ростовской области меня доставили на вертолете, там посадили на машину с военными номерами и отвезли в погранотряд, где я выспался на год вперед, пока мне не сообщили, что на другой стороне границы, на территории ДНР, меня готовы принять, всем необходимым обеспечить и проводить в дальнейший путь. И даже готовы выделить в сопровождение диверсионно-разведывательную группу из трех хорошо подготовленных бойцов, лучших диверсантов батальона. Пограничники же предложили мне в попутчики симпатичную белую собачку, по породе – из чистокровных дворян. Собачка была начисто лишена агрессивности, но ее природный нюх, как говорили, не имеет в мире аналогов. Она за десяток метров чувствует, что проводник приближается к взрывчатке, и начинает лаять. Для саперов, думаю, такая собачка – просто находка. Но она же в состоянии выдать и меня, и диверсионно-разведывательную группу своим лаем. Во-первых, мне предстояло проходить через минные поля, во-вторых, я намеревался при необходимости в отдельных местах сам выставлять взрывные устройства. На мой вопрос, как собака отличает свои взрывные устройства от чужих, пограничники просто пожали плечами. У них, не участвующих непосредственно в боевых действиях, просто не возникало такой необходимости. И я, несмотря на свою любовь к собакам, отказался от подарка. С собакой я смог бы подружиться. В этом у меня сомнений не возникало. Еще не родилась, наверное, собака, с которой я не смог бы подружиться. За свою жизнь, с самого детского возраста, сколько себя помню, собаки у меня не было только тогда, когда я в военном училище учился. Но там я дружил с собаками, что подкармливались возле столовой. А так держал собак самых разных пород, от откровенных добряков до суровых сторожевых. И в спутники себе всегда выбрал бы собаку, а не человека. Тем не менее, согласно предупреждению пограничников, я представил себе, сколько проблем может создать собака, натасканная на поиск взрывных устройств, и отказался.

До границы мы доехали на «уазике». Провожал меня капитан, начальник разведки погранотряда. Встали в стороне от дороги, уходящей в сторону границы. Долго рассматривали противоположную сторону. Капитан дважды звонил и оба раза убирал трубку, ничего мне не сообщая. И только после третьего звонка сказал:

– Все. Мы – вне зоны видимости американского спутника. Он – за горизонтом. С Богом! Вперед по дороге. Через два километра вас встретят две машины. Там вас подготовят, вооружат и отправят дальше…

Я прощально поднял руку, поскольку все сказанное напоследок капитаном знал и без него. Вся подготовка выполнялась оперативным отделом диверсионного управления ГРУ. И даже инструкции для пограничников разрабатывались там же, теми же офицерами-оперативниками, хотя на инструкциях и ставилась виза ФСБ. Как ни крути, а погранвойска входят в подчинение ФСБ, где любят контролировать все и всех.

Мне осталось только подправить на плечах лямки стандартного рейдового рюкзака, спуститься с высоты на дорогу и быстрым шагом, таким быстрым, что простой человек рядом со мной вынужден был бы просто бежать, направиться в Украину. Пересечение границы отметилось сломанным шлагбаумом и разваленной кирпичной будкой на той стороне. На нашей стороне когда-то тоже была будка, от которой осталось только бетонное основание, заметное даже в темноте. Но будку пограничники, видимо, по бедности или по привычной бережливости, похоже, увезли. И шлагбаум, по идее, должен был быть с двух сторон, но на нашей его не было даже сломанного. Похоже, тоже увезли. Но, имея собственную задачу, я не стал искать глазами место, где он был установлен. Какое мне было до этого дело!

Углубившись в сопредельную территорию на километр и оказавшись в тени окружающих дорогу деревьев, которые прятали меня от яркой и тонкой молодой луны, я шагнул за ствол дерева, вытащил из поясной кобуры на спине пистолет «СПС» и приготовил его. Соблюдать собственную безопасность я всегда предпочитал сам. Но опасность я ждал не от тех людей, что дожидались меня на двух машинах впереди. Опасность могла появиться откуда угодно, поскольку даже пограничники на нашей стороне многократно слышали, что украинская сторона посылает в мятежные республики одну диверсионно-разведывательную группу за другой. Необученные, плохо подготовленные на скорую руку американскими инструкторами украинские диверсанты на что-то серьезное были способны мало, тем не менее от автоматной очереди из кустов даже бронежилет не всегда спасет. Я на эту операцию выбрал бронежилет от оснастки «Ратник», как самый надежный из всех, которые я знал, а знал я их множество, и из разных государств, умеющих ценить безопасность своих военнослужащих. И к тому же этот металлокерамический бронежилет был самым легким по собственному весу. И камуфлированный костюм я предпочел из того же комплекта. И только по одной причине. Этот костюм умеет скрывать тело бойца от тепловизора. Я сам однажды пытался в тепловизорный прицел снайперской винтовки рассмотреть в темноте человека в оснастке «Ратник». И не мог ничего понять. Я видел какие-то три пятна. Одно побольше, относительно малодинамичное, хотя человек, на которого я смотрел, шел, а два других значительно меньше и динамичные. И только снайпер объяснил мне, что большое светящееся пятно – это лицо бойца, которого я рассматриваю. Два пятна поменьше – незащищенные руки. Неопытный снайпер, не встречавшийся с такими костюмами, не поймет, в чем дело. Я не знал, будет ли кто-то рассматривать меня в прицел или в бинокль. Но куртку для костюма я себе выбирал специально с рукавами подлиннее, чтобы была возможность спрятать руки. Правда, на голову я надел только вязаную шапочку вместо шлема, поскольку шлем считался средством связи внутри подразделения, а я пока был один. А шапочка была привычнее и удобнее. Но в ГРУ у меня была договоренность: когда я выйду на связь и затребую себе группу, которая сейчас для меня подбирается и готовится, группа доставит мне в том числе и шлем. Кроме шлема будет доставлено оружие и необходимое оборудование, которое я отмечу в перечне. Причем с перечнем меня познакомили заранее, чтобы я знал все, что могу затребовать. Сам перечень был сохранен у полковника Росомахина. Я только ознакомился с ним и запомнил наименования оружия и оборудования по порядковым номерам. Росомахин по своей привычке и это проверил. Заставил меня выборочно что-то называть и сообщать номер. Я опять ошибки не допустил. Память не подводила. Из средств связи у меня была только трубка смартфона. Но не моя личная трубка, а выданная в ГРУ трубка «Блекберри» с собственной кодировкой разговоров. Систему кодировки взамен стандартной в ГРУ написали самостоятельно. И, прослушав мой разговор с кем-то, у кого будет такая же трубка, можно было услышать только какое-то бульканье, и больше ничего. Однако ГРУ и это показалось недостаточным. Трубку в дополнение взяли на контроль спутника, и при попытке подключить прослушивание спутник сразу заблокирует разговор. Конечно, перестраховка, но специалистам виднее, где нужно перестраховаться. При необходимости позвонить на любую другую трубку, не имеющую системы кодирования, я эту систему просто должен отключить, иначе меня не поймут. Точно так же необходимо поступать при входящих звонках. Таким образом, не намереваясь слишком часто звонить в диверсионное управление ГРУ, я решил, что буду систему кодирования держать постоянно выключенной и включать ее только при контактах со своим командованием. Sim-карта при этом оставалась моя родная. Значит, не возникало необходимости сообщать всем свой новый номер.

Брать с собой автомат я не стал. Мне его доставит группа поддержки, когда прибудет. Пока я могу обойтись и пистолетом. Тем более что стреляю из него на дистанции до сорока метров, практически, без промаха. Если дистанция больше, уже возможна некоторая неточность, тем не менее процент попадания у меня высокий. На грудь я повесил большой футляр бинокля с тепловизором. Зарядное устройство тепловизора находилось в самом футляре. И еще я предпочел повесить себе на голень под штанину «НРС-2» в ножнах. Люблю это оружие за его тихую работу. Причем одинаково тихую что при выстреле, что при использовании вороненого лезвия, у которого блестит только самый краешек заточки. Затачиваю себе ножи я всегда сам и довожу их специальным бруском с мелким алмазным напылением. Пока это было все мое вооружение, не считая обычного для спецназа ГРУ, спрятанного. К спрятанному относится обычно жила от металлического троса, которая вплетается в боковой шов штанов, а при извлечении оттуда становится опасной удавкой, и два гвоздя в подошве берцев. Один гвоздь заточен под маленький нож, второй под отвертку. В подошве высверливаются два отверстия диаметром чуть меньше толщины гвоздя или даже такого же диаметра, но тогда чуть короче длины самого гвоздя. И туда, в эти отверстия, гвозди вбиваются. За день носки берцев пыль и грязь плотно садятся на шляпки, которые становятся невидимыми. В какой-то сложной ситуации это может сгодиться. Помимо своей заточки, те же гвозди могут играть роль рукояток для удавки. Но я обычно предпочитаю найти хоть какие-то куски дерева для рукояток. Просто две ветки с дерева отломить, и этого хватит. Или две щепки подобрать рядом с дорогой. Или оторвать от двери, или от оконной рамы. С рамы проще всего снять штапик. Это можно сделать даже пальцами, не пользуясь никаким инструментом.

Убрав пистолет в кобуру, я двинулся дальше, но уже не по дороге, а по опушке леса. Пограничники предупредили меня, что здесь, неподалеку от границы, лес не заминирован, как во многих других местах, и пройти здесь можно без опасения. Это сообщение пограничников вызвало в моей голове несколько дополнительных вопросов. Украинская сторона многократно заявляла, что из России через границу с ДНР и ЛНР мятежным республикам поставляется оружие. И требовала возвращения себе контроля над этим участком границы. Сюда, к дороге, казалось бы, должен лежать прямой путь всех диверсионно-разведывательных групп. Так, наверное, в действительности дело и обстоит. И именно потому лес вокруг дороги не минируется. Одна ДРГ сменяет другую. Если первая поставит минное поле, то вторая или третья группы могут на этих минах подорваться. То есть отсутствие минирования на участке, в котором украинская сторона заинтересована, должно не успокаивать, а настораживать. И именно потому пошел я не по дороге, а по опушке леса. До машин оставалось недалеко, и потому я загодя, с дистанции, дважды щелкнул замками крышки моего бинокля с тепловизором. Эти замки мне не нравились тем, что они издавали щелкающий звук при открывании. И избавиться от этого самостоятельно, без помощи специалиста, я не сумел. Пришлось мириться и принимать превентивные меры, то есть открывать футляр заранее…

Голоса я услышал раньше, чем увидел за поворотом сами машины. А потом, когда приблизился точно так же по опушке леса, не покидая тень, и увидел. Их было, как и обещали, две. Четыре человека стояли рядом. Один из них смотрел в бинокль на дорогу впереди. Судя по очертаниям, бинокль был простой, даже без прибора ночного видения, не говоря уже о тепловизоре. Увидеть он позволял мало. Луна светила не всегда, поскольку тучи в небе плыли плотные и тяжелые, грозящие затяжным весенним снегопадом или даже дождем. Пока, слава Богу, не было ни того ни другого. Снегопад мне весьма даже некстати, поскольку мне еще переходить линию разграничения между армией повстанцев и украинской стороной, и следов при переходе лучше не оставлять. Против дождя я ничего не имел. Дождь в дорогу, гласит примета, это к окончательной удаче. Но эти тучи закрывали луну и сильно ограничивали видимость встречающим меня. Выдвинувшись ближе, я вытащил свой бинокль, чтобы лучше рассмотреть их. И только тогда обнаружил, что встречающих не четверо, а семеро, но двое лежат под передней машиной, выставив автоматные стволы в разные стороны от дороги, а один под второй машиной, и ствол его автомата смотрит в сторону леса передо мной. Я сначала не понял такой расклад сил. Если кто-то лежит под машинами, страхует, значит, есть опасность. Почему тогда другие не прячутся от опасности? Почему стоят открыто, если есть возможность спрятаться и залечь? Потом сообразил, что четверо тех, кто остался, просто под машиной не поместятся в силу своих солидных габаритов. Даже серьезный дорожный просвет «уазиков» не даст возможности этим людям залечь. И тогда… Тогда, значит, их не семеро, а больше, потому что и в машине наверняка есть люди, скрывшиеся за занавесками из обычных бронежилетов, как всегда делают в районе боевых действий в небронированных машинах. Но меня через пограничников предупреждали, что этот путь – самый безопасный. Впрочем, пограничники плохо знают обстановку по другую сторону границы. И если ополченцы говорят им, что здесь самый безопасный участок, это вовсе не дает гарантии, что он безопасный. Просто он более безопасен, чем, по мнению ополченцев, другие участки.

Но у меня сработала старая добрая привычка: доверять и при этом проверять, то есть самому заботиться о собственной безопасности. И я, пользуясь благами науки, перевел бинокль с тепловизором на лес. И почти сразу эту опасность обнаружил. Четыре человека прятались в кустах, выставив автоматные стволы в сторону машин. Ждут в нервном ожидании. Чего ждут, почему не атакуют? Предполагают, что на дороге не четверо, а значительно больше? Скорее всего, дело обстояло именно так. Возможно, видели, что там людей больше, и сейчас не знали, где остальные. Иначе атака уже состоялась бы. Четверо против четверых – проблема могла решиться одним залпом. Распределить цели, чтобы очереди двух автоматов не были направлены в одного человека. И стрелять по команде. Что проще! Здесь успех был бы гарантирован. Дистанция в двадцать пять – тридцать метров для стрельбы идеальна. А луна время от времени все же выглядывает и светит достаточно ярко, чтобы прицелиться и не промахнуться. А вот если есть опасения, что ополченцев больше, и нет желания вступить в бой с другими, кто занял более удобную, скрытую позицию, то все становится на свои места, кроме понимания открытости четверых ополченцев на дороге. Этого я не понимал, но выяснить это мог бы уже вскоре, просто спросив этих людей, почему они не прячутся. Возможно, они не подозревают о присутствии этой четверки в засаде. Вернее, подозревают, но уверенности в существовании засады нет. В таком случае это просто недопустимая небрежность.

Мне небрежность допускать было никак нельзя. Заменить, конечно, можно любого. Но меня в моем случае, с моими связями в родном поселке, другой военный разведчик полноценно заменить не смог бы. Как не имел права просто и бездумно наблюдать, как будут расстреливать людей, что меня встречают. При этом я отдавал себе отчет, что любая моя попытка предупредить ополченцев о засаде может быть самими ополченцами воспринята неадекватно, меня могут не понять и начать стрелять в мою сторону, и одновременно бойцы в засаде сразу отреагируют по-своему, и тоже начнут стрелять. Конечно, я могу и спрятаться за какой-нибудь бугорок. Но ведь они, имея численное превосходство, могут и перебежать под прикрытием пары стволов, чтобы атаковать меня с другой позиции. И одновременно будут стрелять уже и в ополченцев с предельно удобной для расстрела дистанции. И потому я, размышляя о том, что увидел, стал скрытно приближаться, но не забыл, что лес есть и на другой стороне дороги. И внимательно обследовал его участок за участком. Но там никого обнаружить не сумел. Значит, засада неразумно засела только с одной стороны дороги. Это означало, что в случае промаха, если люди в засаде начнут стрелять, а промахнуться в ночное время несложно, ополченцы на дороге смогут за машины спрятаться. Усложнила, короче говоря, засада себе задачу. Это от неопытности…

Однако то ли бойцы в засаде мои мысли уловили, хотя я их не выкрикивал на весь лес, то ли сами сообразили. Они обменялись знаками, из которых я сделал вывод, что обучали их американские инструкторы, поскольку американская система знаков слегка отличается от любой другой, и двое тут же скрытно начали смещаться в тыл машинам, чтобы подальше от них перейти дорогу. Для меня это действие прозвучало командой. Я не стал убирать бинокль в футляр, а просто перебросил футляр на ремне под мышку ближе к спине, чтобы не мешал, бинокль, снабженный отдельным ремнем, оставил висеть на шее, вытащил нож из ножен на голени, боковым рычагом на рукоятке взвел стреляющее устройство, а сам патрон уже давно был в стволе. Свой пистолет я даже готовить к бою не стал, удовлетворившись тем, что он частично подготовлен, то есть патрон уже в патроннике, пистолет на взводе, хотя и на предохранителе. Если будет необходимость к нему прибегнуть, моя поясная кобура так устроена, что рука, обхватывая рукоятку, уже саму кобуру расстегивает. И задержки с появлением в руке оружия быть не может.

Я уже приблизился в засаде на такое расстояние, что имел возможность стрелять из «НРС-2». Но тут мне в голову неожиданно пришла еще одна мысль. И очень, как мне показалось, важная, касающаяся меня напрямую. Кажется, я догадался, чего ждали диверсанты в засаде и почему не стреляли сразу. Они ждали меня. А это значило, что была утечка информации. Утечка могла произойти только по трем различным каналам – из ГРУ, из погранотряда и из штаба батальона ополчения, который взялся меня «вывести» на территорию, подконтрольную украинской власти. От такой мысли сразу произошел приток крови к голове. Это существенно осложняло бы мою работу, но в любом случае необходимо было выяснить, что укродиверсанты знают, если они что-то знают. Полная информация была только в ГРУ. В погранотряде информация была частичная, в батальоне ополчения тоже частичная, но уже в другой своей части. И то, что парни из засады знают, могло бы показать, где прошла утечка информации. Следовательно, мне необходимо было захватить живьем хотя бы пару человек. Можно, конечно, и одного, но один, как может оказаться, вообще ничего не знает, или знает слишком мало, или говорить не пожелает. Второй должен быть страховочным вариантом. При этом следует учитывать, что американские инструкторы готовят диверсионно-разведывательные группы из числа бойцов национальной гвардии. А это, как правило, откровенно туповатые, упрямые и упертые «отморозки», идейные украинские фашисты, и с ними не всегда можно найти общий язык. Даже умирая, они будут думать, что умирают за свою идею, и не понимают, что идея их выдумана и выстрадана за океаном. Это тем более говорило о том, что брать следовало двоих. То есть лучше было бы исключить применение огнестрельного оружия. А это задачу осложняет многократно. Но я по опыту знал, что, чем сложнее задача, тем она лучше решается. Тогда сам мобилизуешься и все делаешь четко и правильно.

Я остановился, замер, прислушался, после чего поднял бинокль к глазам и попытался отыскать вторую пару укродиверсантов, что двигалась в обход машин на другую сторону дороги. Но их уже даже тепловизор не показывал. Возможно, стволы деревьев мешали, возможно, они проходили какую-то ложбинку или низменность, и потому скрылись от глаза тепловизора. Удастся ли подобраться ко второй паре незаметно и бесшумно, я не знал. Мне бы лично это удалось. Но кто знает, как поведут себя ополченцы и не спугнут ли они противника. И потому я стал соображать, как мне захватить в плен двоих на этой стороне. Тем более один из них был командиром группы, как я понял из того, что он отдавал приказания жестами. Его послушались сразу. Значит, авторитет у командира есть. А это уже само по себе говорило, что он может знать больше других. С другой стороны, это же предполагало, что он может оказаться самым упертым и вообще откажется разговаривать. То, что командир может отличаться от других своей боевой и физической подготовкой, меня, скажу честно, не особенно волновало. Я был уверен в себе. И не потому, что я умею драться, а мой предполагаемый противник априори дерется хуже меня. Он, возможно, тоже умеет драться, как я предполагаю. Но ни одна боевая система не учит так, как учит система спецназа ГРУ. А заключается она в скрытном приближении и неожиданном нападении. Это, как правило, дает шестьдесят процентов победы, если не все сто. И я перед тем, как продолжить сближение, присел и перевесил из-под штанины поверх штанины специальный резиновый подвес, созданный для ношения на ноге. На подвесе крепился весь комплект принадлежностей ножа, включая подсумок с четырьмя запасными патронами. Правда, в кармане куртки у меня была еще и коробка с такими же патронами «МП-4», дающими эффект бесшумности, а в рюкзаке лежало еще две коробки. И при необходимости я всегда мог добавить в подсумок запасной патрон. Вообще-то, говоря по правде, этот нож мне нравился тем, что он покрыт черным никелем, который не стирается так, как чернота на оксидированных клинках, и не блестит под луной. Блеск режущей кромки настолько незначителен, что его можно даже во внимание не брать. Перевесив нож на ноге поверх штанины, я готов был использовать его при необходимости и собственно как нож, и как пистолет, точно так же, как свой штатный пистолет. И после этого сначала присел, а через пять метров и попросту залег, и пополз, неторопливо. Как обычно, сам к себе прислушивался, не буду ли я издавать каких-то выдающих меня звуков. Нет, все было нормально. Я полз и одновременно присматривался, выбирая такой угол атаки, который скроет меня и моего противника от второго укродиверсанта. Благо березовый лес был в изобилии усеян зарослями молодняка. А молодняк тем и хорош, что растет густо и одновременно бывает гибок даже весной, когда листьев на березе еще нет. Я выбрал как преграду для взгляда со стороны небольшие, но достаточно высокие заросли молодого березняка и полз, выходя на нужный угол атаки.

Расстояние до противника я сокращал быстро. И когда до затылка укродиверсанта осталось не больше двух с половиной метров, я подобрал под себя левую, толчковую, ногу, подготовился и совершил скачок, завершившийся предельно резким ударом основанием ладони в затылок. Причем бить я старался так, чтобы не попасть в основание черепа, потому что таким ударом основание черепа легко сломать, при одновременном переломе шейной области позвоночника и разрыве спинного мозга. А мне не нужен был труп. Мне нужен был живой, но бездвижный противник.

Неожиданное получение такого удара усиливает его действенность в два с половиной – три раза. Укродиверсант оставил автомат в развилке березы, где он у него и лежал, а сам свалился набок. Рассечение кожи не лбу говорило о том, что он еще и лбом о ствол дерева ударился, и именно потому, после рикошета головы, набок завалился, иначе упал бы – обязан был просто упасть – лицом вниз.

Я посмотрел на автомат и понял, что за противники передо мной. Даже молодой солдат в спецназе ГРУ знает, что нельзя устанавливать автомат в развилку дерева. Опора, конечно, хорошая, но каждая очередь, несмотря на украшающий ствол пламегаситель, выдает место, откуда она произведена. И противник будет в это место стрелять. А с автоматом, застрявшим в развилке дерева, не совершишь быстрый спасительный перекат. Разве что вместе с самой березой, но это проблематично даже для чрезвычайно сильного физически человека.

Но мне не стоило терять время. Оставался еще один противник, которого убивать было нежелательно. Я быстро вытащил из брюк первого поясной ремень и связал ему за спиной руки, притянув их к согнутым в коленях ногам. Так он не сможет встать. На всякий случай засунул поглубже в кусты его автомат, а самому ему еще кулаком в челюсть добавил. Чтобы спал дольше и дышал глубже. Так ему легче будет в сознание приходить. Не так сильно будет страдать от головной боли. А боль будет. Она обязательно бывает при сотрясении мозга. У меня не было уверенности, что в его, словно плоскостью кирпича приплюснутом черепе мозгов много. Но и малое их количество можно сотрясти, причем даже так, что единственная извилина там выпрямится. Это проверено многими аналогичными ударами.

При всем при этом я не терял бдительности. И правильно делал, потому что сразу после завершения связывания первого пленника я услышал хруст ветки на земле. Так она обычно под чьей-то неосторожной ногой хрустит, специально под подошву неумехе-воину забираясь. Второй укродиверсант, не слишком стесняясь своего высоченного роста, шел в нашу сторону. Умничка! Бегать за ним не придется. Только вот бить такого сложно. Подпрыгивать, похоже, надо, чтобы до мелкой птичьей головы достать. Или ногами на широченные плечи запрыгнуть и бить сверху.

Я резко, но при этом плавно и беззвучно переместился в сторону и на четвереньках, по собачьи, перебежал за куст. Потом и вокруг куста стал перемещаться. Таким образом, когда длинный укродиверсант в недоумении остановился, чтобы рассмотреть своего товарища и командира, я оказался за его спиной и приставил под левую лопатку два вытянутых пальца, поскольку вытаскивать пистолет просто поленился.

– Тихо, урод! Одно резкое движение, и пристрелю. Понял?

– Понял… – прохрипел он в ответ, хотя я удавку на его шею еще не набрасывал, но таким голосом обычно говорят те, у кого удавка уже затягивается.

– Наклонись к своему командиру и легонько его по щеке потрепи, чтобы в себя пришел. Автомат, кстати, под ноги брось и наступи на него. Он тебе уже не нужен.

Просьба была простейшая и не должна была вызвать подозрений. Я же намеревался его, наклонившегося, просто тяжелым башмаком за челюсть слегка задеть, чтобы положить рядом с первым и связать.

Он бросил, как уронил, автомат и стал наклоняться. Медленно, словно бы с опаской. Естественно, мой «пистолет» перестал упираться ему под лопатку. Просто рука у меня не настолько длинная, чтобы дотянуться. Но тут высокий укродиверсант решил «фортель» выкинуть, начал резко распрямляться, одновременно отмахиваясь вытянутой рукой. Дурак! Чему тебя эти американцы только учили. Руку в этом случае надо разгибать одновременно с вращением тела, а не до того. Да и тело надо не поворачивать, а именно резко вращать. Тогда может получиться хороший удар предплечьем. Высокий был человеком худощавым, почти изможденным, и я почему-то ожидал от него большей резкости движений. Но он на резкие движения был не способен – широкие плечи мешали. Уже выпрямленную его руку я, поскольку мои собственные руки не были заняты никаким оружием, правой рукой захватил за рукав на запястье, а левую ладонь упер ему в локоть, и, продолжая поворачиваться, укродиверсант только себе руку ломал. Глупый, рука ему еще могла сгодиться! Впрочем, он тоже скорее всего именно так подумал, потому что каким-то неимоверным движением остановил вращение тела и стал под давлением моих рук, чтобы избежать боли, наклоняться. И таким образом птичью свою голову почти до земли опустил. Это было как раз то, что я желал увидеть изначально. Нога ударила резко. Армейские берцы имеют усиленный носок, и при ударе можно не бояться повредить пальцы ног. Подошва со щелчком ударила в самый кончик челюсти, чуть вскользь. Высокий опустился на свою голову и уже не боялся даже руку при падении сломать. Я его руку пожалел и отпустил…