Рената Халперн
Южный путь

В Южной Каролине на прибрежном острове жила женщина, и было у нее три дочери. Женщину звали Блэз Мак-Киссик. У нее были черные волосы, а у дочерей — каштановые. Блэз обладала той спокойной красотой, что нравится детям, когда те еще совсем маленькие. Этот природный дар Блэз передала своим дочерям; их лица напоминали три разных цветка на одном стебле.

Грегори, муж Блэз, был рыбаком. По утрам он отправлялся в воды Гольфстрима ловить дельфинов и тунцов. Однажды, в начале июня, Грегори поплыл на своей большой лодке, но попал в шторм и пропал. Почуяв неладное, Блэз сообщила в береговую охрану, что ее муж не вернулся с работы. Жители городка, к которому примыкал остров, снарядили на поиски Грегори совсем маленькую лодочку, однако рыбака не нашли. Еще целых две недели большие и малые суда, ходившие в тех водах, осматривали все отмели, бухточки и заливчики в надежде обнаружить хоть какие-то следы Грегори Мак-Киссика. Каждый вечер три девочки ждали свою мать с причала, где та проводила дни напролет в ожидании мужа. Блэз стояла там и под знойным солнцем, и в дождь. Когда темнело и от воды начинал подниматься густой туман, она возвращалась домой.

На четырнадцатый день поиски были прекращены. Грегори объявили погибшим. Рыбаки в этом городке и раньше пропадали в море; их тоже считали умершими. Им устраивали особые похороны — зарывали в землю пустой гроб. Такой же пустой гроб закопали под дубом, вблизи белого домика, где жила семья Грегори Мак-Киссика. На церемонию явились все местные жители, потому что в округе знали и любили Грегори.

Попрощавшись с Грегори, горожане вместе с женами и детьми разошлись и занялись своими делами. А в белом домике, где раньше не умолкал смех, стало тихо. Каждый вечер Блэз ходила на могилу мужа. Девочки видели, как сначала мать садится за туалетный столик, где стояли хрустальные флаконы и флакончики с таинственными жидкостями, а затем направляется к выходу — благоухающая и печальная. Девочек очень тревожило, что после гибели отца мать словно потеряла дар речи. Когда они обращались к ней, мать улыбалась, пыталась что-то сказать, но не могла.

Вскоре девочки привыкли к переменам и молча горевали по исчезнувшему отцу. Между собой они теперь шептались, чувствуя, что звук их голосов напоминает матери о времени, когда отец был жив. Им не хотелось утяжелять материнское горе. Так, почти в полном безмолвии, проходили день за днем.

Внешне сестры были похожи, но характером очень отличались. Роуз Мак-Киссик — самая старшая — была также самой красивой и самой общительной. Она тяжелее всех переживала трагедию. Она знала отца дольше и лучше сестер, ведь родилась первой. И отец особенно любил ее. Роуз привыкла тараторить без умолку и сейчас с большим трудом отвыкала от этого. У нее было море вопросов. Где находятся небеса и что отец будет там делать? А если отцу удалось встретиться с Богом, то о чем они говорили? Но спросить было не у кого, и это печалило Роуз. Ей исполнилось двенадцать. У нее начала расти грудь. Роуз очень хотелось обсудить это удивительное событие с матерью. Еще Роуз никак не могла понять, почему лицо отца так быстро забывается; она уже с трудом его вспоминала. Иногда, во сне, Роуз видела отца очень ясно; он смеялся, брал ее на руки, веселил своими неуклюжими шутками и щекотал. А за отцовской спиной всегда виднелись грозные штормовые тучи. Девочка знала, что внутри одной из них прячется страшный огненный кинжал. Еще немного, и оружие вырвется наружу и убьет отца. Теперь все дочери Грегори Мак-Киссика считали штормовые тучи своими злейшими врагами. Роуз жила в доме, где боялись бурь. Ей было труднее всех привыкнуть к жизни в постоянном молчании.

Линдси — среднюю — никогда не тяготила тишина. Как и мать, она думала над каждым словом, прежде чем его произнести. Это не было даже привычкой. Это качество она получила от рождения и за десять прожитых лет только развила. Если ее спрашивали, почему она такая, Линдси медлила какое-то время. Она тщательно взвешивала ответ, а потом объясняла: «Просто я такая девочка». И добавляла: «Да и как говорить, когда Роуз рядом?» Линдси редко плакала, даже в самом раннем детстве. Она обладала душевным покоем, который и нравился взрослым, и настораживал их. Взрослые подозревали, что Линдси про себя дает им оценки и понимает, какие они смешные и нелепые. Отчасти это было правдой. Взрослые казались Линдси слишком большими и шумными. Ей нравилось быть ребенком, она умела сама себя занимать. Но одна мысль не давала ей покоя: она столько лет прожила рядом с отцом, а он погиб, так и не поняв, как сильно она его любит. От этих переживаний и без того молчаливая Линдси сделалась еще тише. Она ушла в себя, в свой внутренний мир. Девочке нравилось лежать в гамаке и смотреть на воду. Порой в ее синих глазах словно вспыхивал яростный огонь. Казалось, он воспламенит реку и окрестные луга. На самом деле то была никакая не ярость — только чувства к отцу, которого она больше не увидит. И еще она думала, что отец плохо ее знал, а теперь уже не узнает.

Восьмилетняя Шарон Мак-Киссик сполна ощущала, каково быть самой младшей в семье. Ей казалось, что никто не принимает ее всерьез, считая маленькой и слабой. Все привыкли звать ее просто Малышкой; это продолжалось до тех пор, пока ей не исполнилось шесть лет и она не настояла на имени Шарон. Ни мать, ни сестры не посчитали нужным рассказать ей о гибели отца. Как всегда, они решили, что девочка слишком мала и ничего не поймет. В день похорон мать пришла к ней в комнату и дрожащим голосом сообщила, что отец заснул. «Надолго?» — поинтересовалась Шарон, и мать заплакала. С тех пор девочка боялась упоминать об отце. А над отцовской могилой уже росла трава. Сначала из земли пробилось несколько зеленых травинок, но однажды Шарон проснулась и из окна своей комнаты увидела, что вся могила покрыта зеленым ковром, словно красивым покрывалом, чтобы отцу было теплее и уютнее. «Как ему там одиноко», — вздыхала девочка, ложась спать. Когда с реки дул ветер, она выбиралась из кровати, подходила к окну и смотрела на отцовскую могилу. Ночью это место становилось серебристым от лунного света. Шарон пыталась представить ангелов, собравшихся вокруг отца и помогающих ему коротать ветреные ночи, но у нее ничего не получалось. Тогда Шарон поклялась себе, что если у нее когда-нибудь будет ребенок, к восьми годам он будет знать все о жизни, смерти и о том, что находится между ними. А еще Шарон думала, что в девять лет она покажет и матери, и сестрам, кто она на самом деле. Тогда они непременно к ней прислушаются.

Остров, где жили Мак-Киссики, назывался Йемасси — по имени индейского племени, которому принадлежала эта земля до прихода белых людей. Люди прогнали индейцев и завладели их собственностью. Грегори часто рассказывал дочерям истории о призрачном племени, что до сих пор бродит ночами. Когда в лесу ухал филин, в его крике слышался клич вождя племени. Звон цикад в деревьях, окружавших дом, напоминал разговоры и смех индейских женщин. А на спинах оленей, чьи стада молчаливо бродили по земле, и сейчас катались индейские ребятишки. Но даже маленькая Шарон понимала, что все это — красивые сказки. Живых индейцев на острове не было. Зато каждой весной, когда отец вспахивал акры плодородной почвы в центре Йемасси, из недр появлялись наконечники индейских стрел. У каждой из сестер была своя собственная коллекция этих единственных свидетелей исчезнувшего племени. Отец утверждал, что индейцы выжили в низинах Южной Каролины благодаря языку, совершенно не похожему на язык белых людей. Осколки его сохранились в названиях мест: иногда певучие, иногда острые, будто стрелы. Отец любил повторять индейские слова, произнося их шепотом: «Йемасси… Йемасси и Кайава. Комбахи. Комбахи и Эдисто, Вэндо и Йемасси». Так и росли бледнолицые девочки на острове, собирая наконечники стрел и вслушиваясь в странные звуки исчезнувшего племени.

Когда сестры открывали свои коллекции, каждая вспоминала об отце. Он ведь тоже исчез, как племена индейцев, а предметов, напоминающих о нем, не было. Если бы только они умели, они бы снова услышали отца. Он бы говорил с ними голосом филина, пересмешника или ястреба. Они бы поняли его. Увидели бы. В этом сестры не сомневались. Отец как-то рассказывал им, что индейские шаманы распространили свою магию на их остров. Девочки вглядывались в пробегавших оленей, пытаясь заметить отца на загривке одного из них. Они вглядывались в больших зеленых дельфинов, которые резвились неподалеку от острова: не мелькнет ли на дельфиньей спине знакомый силуэт.

Сестры верили в магию, и они обрели ее — каждая в свое время и в своем мире. Ведь они были молчаливыми и наблюдательными.

Роуз почувствовала магию в тот день, когда врачевала птичье крыло в своей больнице для животных. Ее клиника открылась еще при отце. Однажды ночью он ехал на своем грузовике и случайно задавил бездомную собаку, которая неизвестно откуда выскочила на дорогу. Утром Роуз нашла троих маленьких щенят, лишившихся матери. Она принесла их домой и стала выкармливать из пипетки. Щенята подросли и оказались породистыми. Но в семье Роуз никто не охотился, и она отдала маленьких гончих тем, кто умеет растить и дрессировать собак. Однако это было только начало. Вскоре Роуз поняла, что все природное царство нуждается в ее помощи. Птенцы и бельчата то и дело выпадали из гнезд. Случалось, что браконьеры, промышлявшие в запрещенное для охоты время, убивали самок опоссума и енота, обрекая детенышей на голодную смерть. Что-то всегда приводило Роуз к тем деревьям и пням, где сироты напрасно ждали возвращения своих матерей. Девочка шла по лесу и слышала голоса: «Пройди еще немного, Роуз. А теперь сверни налево, Роуз. Там, Роуз, у пруда». Она всегда подчинялась, поскольку не могла иначе. Роуз хорошо знала, каково тем, кто остался без родителей. Она поняла, что обладает даром лечить, снимать боль и успокаивать тревоги больных и раненых зверей и птиц. Однако не это удивляло ее — она удивлялась своей способности говорить с ними.

Как-то Роуз увидела в реке раненого лиса, плывущего к острову Йемасси. За ним тянулась широкая кроваво-красная полоса. Гончие, преследовавшие лиса, уже почти догнали его, когда несчастный вдруг заметил на берегу Роуз.

— Помоги мне, — крикнул лис.

Из горла Роуз вырвался странный, непривычный для нее звук. Нечеловеческий.

— Остановитесь, — велела она гончим.

— Но это же наша обязанность — преследовать дичь, — возразили собаки.

— Только не сегодня. Возвращайтесь к хозяину.

— Так ведь это Роуз, — заметила одна из гончих. — Та девочка с каштановыми волосами. Она спасла нас, когда наша мать погибла.

— Я ее помню, — сообщила вторая гончая.

— Спасибо тебе, Роуз, — поблагодарила третья. — Позаботься об этом лисе. Хорошо, что ты ему встретилась.

— Зачем вы охотитесь? — спросила девочка.

— Такова наша природа, — ответила первая гончая, и все трое поплыли в противоположном направлении.

Лис едва сумел выбраться на берег и тут же упал возле ног Роуз. Девочка отнесла его в сарай, промыла раны и не отходила от него весь вечер. Лис был пятидесятым по счету зверем, обратившимся к ней за помощью. Он рассказывал ей о лисьей жизни, а Роуз с интересом слушала. В доме ей было печально и одиноко, но в своей больнице она никогда не скучала и не грустила.

Сидя в комнате, Линдси слушала песни полей. Ее обязанностью было ухаживать за стадом коров, которые бродили по живописным пастбищам в южной части острова. Линдси помогала матери развозить сено. Она забиралась в кузов грузовика, через каждые тридцать ярдов мать делала остановку, и девочка сбрасывала с кузова копну сена. Благодарные коровы подходили близко к машине, покачивая своими добродушными белыми мордами. Только громадный бык по кличке Бесстрашный держался поодаль. Его темные дикие глаза следили за девочкой. Линдси выдерживала этот взгляд, хотя Бесстрашный был мускулистым и опасным животным. Девочка знала: бык — властитель здешних полей, и старалась дать Бесстрашному понять, что ему нечего опасаться. Лицо девочки излучало любовь к этим животным. «Ты — одна из людей», — словно упрекал ее бык. «Но я родилась человеком, и этого не изменить». — «Вот и я родился быком, этого тоже не изменить».

Линдси одна бродила по пастбищам, играла с телятами и придумывала им красивые имена, ласкавшие слух. Так в стаде появились Петуния и Каспер, Вельзевул и Иерусалимский Артишок, Румпель-штильцхен и Вашингтон-округ-Колумбия. Но от Бесстрашного девочка держалась подальше. Рассказывали, что однажды он чуть не забодал фермера, случайно забредшего в его владения. У быка была собственная территория. Линдси всякий раз запирала на замок ворота ограды, после чего спокойно гуляла среди коров и телят. Она знала, какая из коров и когда готовится принести потомство, и обязательно была рядом, шепотом успокаивая роженицу и, если надо, помогая теленку появиться на свет. Она восхищалось покорностью этих крупных терпеливых животных. Коровы были хорошими матерями, их жизнь протекала просто и спокойно. И все же Линдси притягивало величественное присутствие Бесстрашного. Он был молчаливым и этим напоминал Линдси отца. Говорили только глаза быка. Так продолжалось до одной памятной ночи, когда магия изменила жизнь девочки.

Линдси спала. По железной крыше домика барабанил дождь. Девочка видела себя теленком, только появившимся на свет. Ее матерью была корова с красивой белой мордой, а отцом, наблюдавшим за нею издали. — Бесстрашный. Только во сне он был мягче и добрее. Линдси услышала голос, который ее совсем не удивил. Ее поразил собственный ответ — приятный шепчущий звук. Линдси изъяснялась на тайном языке коров.

— Поторопись, — обращались к ней. — Нужна твоя помощь.

— Но кто это?

— Повелитель стада. Поторопись.

Линдси открыла глаза и увидела в окне большую свирепую голову Бесстрашного. Дождь немного смягчал его суровые черты, холодный взгляд был устремлен на девочку. Она спрыгнула с кровати, открыла окно и почувствовала на своем лице теплые капли. Линдси выбралась из комнаты, залезла на спину быку и обхватила руками его шею. Пальцы ощущали жесткие волосы на его шкуре. Линдси схватилась покрепче. Бык вышел со двора на фунтовую дорогу и помчался к пастбищам. Громадная неукротимая сила везла Линдси сквозь темноту и дождь. Они скакали под вековыми дубами, и клочья мокрого мха касались лица девочки, словно белье, которое лесные ангелы тайком стирали и сушили на ветвях. Внизу стремительно проносилась влажная земля. Между рогов Бесстрашного блестела мокрая дорога. Линдси прижала ноги к бычьим бокам. Теперь ее тело слилось с его телом. Девочке казалось, что у нее выросли рога; она сама в какой-то мере превратилась в быка — этого грозного властелина. Линдси двигалась вместе с Бесстрашным, и часть пути — одну волшебную милю — она сама была Бесстрашным. Наконец бык замедлил свой стремительный бег. У трех пальм, служивших восточной границей пастбища, Бесстрашный остановился. Там молодая корова Маргарита рожала своего первенца. Роды начались раньше времени и проходили не так, как полагается. Бесстрашный опустился на передние ноги, Линдси сошла на землю и поспешила к Маргарите. Она сразу поняла, в чем дело: теленок перевернулся в материнском чреве. Он выходил ногами вперед. Линдси чувствовала отчаяние молодой матери и усилия, с какими та пыталась вытолкнуть свое дитя наружу. Девочка схватила теленка за задние ножки и принялась осторожно тащить на себя. Больше часа Линдси возилась с малышом, умоляя и уговаривая его поскорее покинуть живот матери. Волосы девочки промокли от дождя и пота. Все это время она буквально спиной ощущала молчаливое присутствие Бесстрашного; бык наблюдал за ней. Линдси не понимала, что она делает. Наверное, сама природа водила ее рукой. Вскоре на траве лежала новорожденная телка — уставшая, но живая. Маргарита облизала дочь шершавым серебристым языком. Ливень не смолкал. Линдси назвала телку Батшебой и поцеловала в морду.

Бесстрашный вновь опустился на передние ноги. Линдси взобралась к нему на спину и ухватилась за правый рог, как за ствол дерева. Она торжествующе покидала пастбище, все коровы провожали ее негромким мычанием. Громадный бык молча несся по дороге, но Линдси уже не испытывала страха. Прильнув носом к его шкуре, она вдыхала влажный запах и слизывала дождевые капли с его шеи. Линдси словно подменили. Она стала красивее и смелее. Вернувшись домой, она опять влезла в окно, тщательно вытерлась большим полотенцем и легла в кровать. Мать и сестры спали.

Линдси понимала: к ней пришла магическая сила, которую нельзя зря растрачивать. Говорить об этой силе означало терять ее. Но в доме, где привыкли обходиться без слов, было несложно хранить молчание.

На следующий день Линдси решила проведать новорожденную. Она отправилась тем же путем, каким Бесстрашный вез ее ночью. Земля еще хранила следы его мощных копыт. Линдси сплела венок, чтобы надеть Маргарите на шею. Но когда девочка проходила мимо болота, раздался громкий жуткий вопль. Живя на острове, она слышала самые разные звуки, но такой — впервые. Внутри Линдси словно что-то щелкнуло, из ее горла вырвался ответный крик. В этот раз девочка почти не испугалась, поскольку ощущала свою связь с природой и это чувство прогоняло все опасения. Она была открыта окружающему миру.

— Помоги! — звал неведомый голос.

Линдси свернула с дороги и устремилась в ту часть леса, куда отец им строго-настрого запретил ходить. Очень скоро твердая земля сменилась болотистой местностью. Линдси перепрыгивала с кочки на кочку. Лужиц она не боялась. Куда коварнее были зеленые пятачки, ступив на которые легко угодить в трясину. Из воды, словно черные перископы, высовывались головы медноголовых щитомордников. Девочка не понимала их языка, поскольку эти змеи не входили в круг ее магии.

Добравшись до середины болота, девочка услышала отчаянные удары по зыбкой почве. Невдалеке от кипариса в плавун попал старый дикий кабан со странным именем Дредноут. Его затянуло почти по шею. Отец Линдси несколько лет безуспешно охотился на этого кабана. Сейчас Дредноут столь же безуспешно пытался выкарабкаться, но с каждой попыткой увязал все глубже. Линдси сразу вспомнилась вчерашняя телка, вот так же отчаянно пытавшаяся выбраться из материнского лона. Бивни Дредноута ярко сверкали на солнце, черная щетина на спине напоминала череду сосен на горном кряже. Линдси схватила сухую ветку платана, легла на живот и поползла к Дредноуту. Земля под ней становилась все более опасной. Девочка старалась равномерно распределять вес тела. Передохнув, она двинулась дальше, толкая впереди себя ветку.

— Помоги! — снова и снова отдавалось у нее в ушах.

Последние ярды Линдси преодолела с особенной осторожностью. И вот конец ветки уперся в морду кабана. Дредноут впился в ветку своими крепкими челюстями. Девочка подалась чуть назад.

— Будь терпелив, — велела она кабану. — Плыви, будто по воде.

Дикий кабан расслабил напряженные мышцы, щетина на спине опустилась. Он медленно поплыл по предательской жиже, челюстями ощущая, как десятилетняя девочка тащит ветку. Линдси действовала неспешно и за один раз перемещалась всего на несколько дюймов. У нее за спиной собрались все дикие свиньи острова. Они не верили, что какая-то девчонка спасет их вожака от смерти. Но Линдси не сдавалась. Она тянула ветку и отдыхала, снова тянула и снова отдыхала. У нее болело все тело, но таковы уж особенности магического служения. Наконец Дредноут уперся копытом в упавшее дерево и выскочил из болота, радостно возвестив сородичам и лесу о своем спасении. Он пошел вдоль бревна; перед каждым новым шагом он тщательно проверял почву под ногами.

На мелководье вынырнул пятнадцатифутовый крокодил по имени Люцифер. Он с сожалением наблюдал, как Дредноут выбирается на сушу.

— Слишком поздно, Люцифер, — крикнул ему кабан.

— Ты не в последний раз попадаешь в болото, Дредноут. Я подожду. На прошлой неделе я уже съел одного из твоих сыновей.

— Зато я съел яйца тысяч твоих сыновей.

Затем Дредноут повернулся к Линдси. Один удар его бивней мог бы раскроить ее с головы до ног. Окруженная дикими свиньями, девочка уже начала терять веру в свои сверхъестественные способности. Прежде чем увести свирепое стадо, Дредноут сказал Линдси:

— Я перед тобой в долгу, девочка. Спасибо, что спасла мне жизнь.

И дикие свиньи растворились в сумраке леса. Змеи дрожали и прятались при их приближении. Линдси пыталась обратиться к крокодилу, но Люцифер погрузился на тридцать футов.

«Значит, я не могу устанавливать контакт с крокодилами, — подумала Линдси. — Ну и не надо».

Так она впервые узнала, что у ее магии есть пределы.

Больше всех тишина в доме угнетала маленькую Шарон. Ей хотелось говорить об отце, рассказывать сестрам свои любимые истории о нем. Ей было бы легче сохранять в голове его образ, если бы мать и сестры делились с ней своими воспоминаниями. Вот когда ей исполнится девять, они прислушаются к ее словам — в этом Шарон была уверена.

Шарон была из тех детей, что смотрят либо ввысь, либо себе под ноги. Все, что находилось между небом и землей, ее почти не интересовало. Случалось, она ударялась о дерево, поскольку шла, задрав голову, и следила за полетом диких уток. Ее манила свобода птиц; она считала, что Бог допустил ошибку, не снабдив Адама и Еву крыльями. Каждый вечер Шарон направлялась к причалу кормить чаек, нагрузившись хлебными корками и прочими остатками со стола. Девочка подбрасывала хлеб высоко в воздух, и птицы подхватывали его на лету. Чайки летали вокруг Шарон, крича и громко хлопая крыльями. Сотни птиц каждый вечер терпеливо ждали ее появления. Мать и сестры не без волнения следили за Шарон с крыльца. Порой девочки было не видно из-за пернатого частокола.

Помимо птиц радость девочке доставляли насекомые. Блэз держала пчел, и Шарон, единственная из сестер, помогала матери собирать мед из ульев. Пчелу девочка считала существом совершенным, поскольку та не только могла летать; у пчелы была замечательная работа — весь день путешествовать над лугами и садами, а потом делиться впечатлениями с подругами. Но главное чудо происходило ночью, когда цветочный нектар превращался в мед. Интерес Шарон распространялся и на других насекомых. Ее комната была плотно заставлена коробочками с удивительными жуками, кузнечиками и бабочками. В стеклянной банке у нее жили муравьи. Шарон любила удивительный мир насекомых. Пусть их возможности были ограниченны, но то, что они умели, они делали с изумительным мастерством.

Увлечение Шарон вызывало презрительные насмешки сестер.

— Букашки-таракашки, — поморщилась Роуз, зайдя однажды в комнату сестры. — Удивляюсь, как они могут тебя привлекать.

— Конечно, собака или корова нравятся всем, — ответила Шарон. — Но чтобы любить насекомых, нужен особый склад характера.

Роуз лишь рассмеялась.

Однажды Шарон гуляла по лесу невдалеке от дома. Она разыскивала новые муравейники. В руках девочка несла мешок с печеньем, посыпанным шоколадной крошкой. Заметив муравейник, Шарон вынимала печенье и клала возле входа. Ей нравилось смотреть, как несколько работяг-муравьев взбирались на неожиданную добычу, а одного посылали к сородичам с радостной вестью. Через несколько минут лакомство было густо усеяно муравьями, они по крошкам растаскивали его, унося внутрь своего дома. Шарон уже нашла два новых муравейника и рассчитывала найти еще, как вдруг раздался тоненький писк, звавший ее по имени.

Девочка посмотрела в том направлении, откуда доносился звук, и увидела осу, запутавшуюся в хитросплетении серебристой паутины. К бедняжке уже приближался паук-крестовик. Он взбирался легко, как матрос по веревочной лестнице. Оса вновь заверещала и забилась в паутине. Шарон почувствовала, как внутри ее возникают странные слова, незнакомые, словно принадлежащие тайному сообществу. Девочка испугалась, услышав собственный голос, говорящий на совершенно незнакомом языке.

— Остановись, — велела она пауку.

Паук застыл. Одна из его черных лапок упиралась осе в брюшко.

— Таков закон природы, — возразил паук.

— В этот раз я его отменяю, — заявила Шарон.

Она вынула из волос заколку и разрезала паутину, выпустив осу на волю. Тонкие, причудливо сплетенные нити паутины порвались и повисли клочьями. А оса взмыла вверх, посылая Шарон свою благодарственную песню.

— Прости меня, паук-крестовик, — сказала Шарон.

— Так нельзя, — угрюмо пробурчал паук. — Мое предназначение — ловить мух и ос.

Шарон порылась в листьях и нашла мертвого кузнечика. Подняв его, она положила кузнечика в верхнюю, уцелевшую часть паутины. От прикосновения девочки паутина зазвенела, словно арфа.

— Прости, дорогой крестовик, что я испортила твою паутину. Но я не могла допустить, чтобы ты уничтожил осу. Это было бы ужасно.

— А ты видела, как осы убивают своим жалом букашек поменьше? — спросил паук.

— Видела.

— Это ничуть не лучше. Но такова их природа.

— Жаль, что я не могу помочь тебе с починкой паутины.

— Можешь. Теперь можешь.

У Шарон задрожали руки — в них рождалась магическая сила, кровь в них наполнялась шелком. Девочка протянула ладонь к оборванной паутине, и из-под ногтей заструились серебристые нити. Поначалу у нее не все получалось. Шарон хотела растянуть нить, но та скручивалась петлей. Паук был терпелив, и вскоре Шарон соткала новую паутину, чем-то напоминающую рыбачью сеть, натянутую между деревьями. Потом девочка говорила с пауком, и он рассказывал ей о своем одиноком труде и о своих врагах, главным из которых была ящерица, живущая под дубовым пнем. Ящерица несколько раз порывалась съесть паука, а дважды он был всего на волосок от гибели. Шарон предложила пауку перебраться поближе к своему дому — тогда они будут чаще видеться. Тот согласился. Он перелез на руку девочки, и она понесла его домой. Она слушала радостные песни муравьев, благодаривших ее за вкусное печенье. Над головой Шарон кружили осы и целовали ее в губы, щекоча нос своими крыльями. Никогда еще Шарон не была так счастлива.

Девочка нашла пауку новое место, где он мог не опасаться ящериц. Между двумя кустами камелии Шарон и крестовик сплели паутину еще красивее прежней. Увидев, что солнце садится, девочка попрощалась с пауком. На причале ее уже ждали чайки.

Птицы кружили над рекой, словно сотни воздушных змеев. Шарон несла им большую продуктовую сумку, куда мать сложила хлебные корки и другое угощение. До девочки доносились предостережения жуков и сверчков: все просили двигаться осторожнее и ненароком их не раздавить.

Дойдя до конца причала, Шарон подкинула вверх горсть корок. Все они исчезли в клювах чаек, не достигнув воды. Она снова бросила корм, и опять проворные птицы не дали упасть ни одному кусочку. Шарон вовсе не удивляло, что она понимает язык чаек. В основном они ссорились и возмущались, что одним досталось больше, чем другим. А над рекой парил орлик, высматривая рыбу. Вдруг он камнем рухнул вниз. «Попалась», — услышала Шарон его крик. Когда орлик вновь поднялся в воздух, у него в когтях билась пойманная рыбина.

Вот тут-то Шарон и заметила необычную чайку, наблюдавшую за нею. Чайка была крупнее остальных. Перья на ее спине были не белыми, а черными. Шарон поняла: птица прилетела издалека. Чайка планировала над рекой и внимательно разглядывала девочку. Шарон поздоровалась с ней, но птица не ответила. Девочка закончила кормить пернатых, пожелала им спокойной ночи, и они улетели. Шарон уже собиралась домой, как вдруг странная чайка опустилась на доски причала, преградив ей дорогу. Судя по ее утомленному взору, она проделала долгое путешествие.

— Чего ты хочешь? — спросила Шарон.

— Твой отец жив, — устало произнесла чайка.

— Откуда ты знаешь?

— Я его видела.

— Он в беде?

— Он в большой беде.

— Дорогая чайка, возвращайся к нему. Прошу тебя, сделай для моего отца все, что только сможешь.

Птица взмахнула тяжелыми крыльями, поднялась в воздух и полетела на юг. Шарон следила за чайкой, пока та не скрылась из виду. В траве пели сверчки, и Шарон понимала каждое слово.

Девочка пришла домой. Мать стояла у плиты, готовя ужин. На сковородке в кипящем масле плавали луковицы. Они становились золотистыми и прозрачными. Шарон хотела рассказать матери о встрече с чайкой, но не решилась. Вдруг мать и сестры не поверят ей и поднимут на смех, посчитав, что она все придумала? Однако у Шарон на душе было радостно. Их отец жив, а значит, сумеет вернуться.

Шарон помогла сестрам накрыть на стол. В кухне у матери работало радио. Блэз не выключала его целыми днями, надеясь услышать хоть что-то о своем муже. Но радио передавало совсем другие новости, которые женщину не интересовали. Цены на свинину продолжали падать… Дожди серьезно повредили урожай помидоров… В городе Колумбия из местной тюрьмы бежало трое преступников. Они убили охранника и выбрались наружу. Скорее всего, преступники направились в Северную Каролину.

Вот и следующий день начал клониться к вечеру. Ветер утих. Из лесу за домом наблюдали трое. Их лица давно разучились улыбаться. Они следили за женщиной и тремя девочками, смотрели, как те входят в дом и выходят во двор. Было ясно, что мужчин в доме нет. И тогда трое злодеев начали незаметно приближаться. Но они ошибались, их давно заметили: паук, гулявший по своей паутине между кустами камелии, чайка, дикая свинья — дочка Дредноута. Над ними, прячась в листве деревьев, летала оса. В сарае лежал щенок, недавно подобранный Розой. Он был еще совсем мал и едва умел ходить. Но и он, принюхавшись, ощутил странный запах — запах зла, появившегося в этих тихих местах. Три беглых преступника подошли к дому.

Они вломились внутрь через разные двери, отрезав матери и ее дочерям все пути к спасению. Увидев зловещие физиономии и револьверы, Роуз вскрикнула. Она и сестры бросились туда, где сидела мать с книжкой.

Один из злодеев — коренастый коротышка — сразу направился к оружейной стойке. Он сорвал три висевших там дробовика и стал кидать в бумажный мешок коробки с патронами. Второй — толстяк — сразу устремился на кухню. Распахнув дверь кладовки, он начал сгребать все консервы, какие там были. Третий — самый сильный и рослый — навел свой револьвер на Блэз и девочек. Он глаз не мог отвести от черноволосой женщины.

— Что вам надо? — спросила Блэз; по ее голосу дочери сразу поняли, что мать испугана.

— Поторапливайся! — крикнул из кухни Коренастый. — Нам пора сваливать.

По-прежнему не сводя взгляда с Блэз, Рослый ответил:

— Прежде чем мы убьем их, я отведу эту красавицу в дальнюю комнату.

— Нам нельзя задерживаться, — заскулил Толстяк.

Рослый грубо схватил Блэз за руку и притянул к себе. Но тут на него с яростью налетела Роуз. Сжав пальцы, как хищная птица, девочка впилась ему в щеку и до крови разодрала ее. Рослый с силой ударил Роуз по лицу. Она упала. Слезы хлынули у нее из глаз, а из горла вырвался странный звук, полный злости и ужаса. Он напоминал рев зверя, и трое преступников громко загоготали.

Но щенку в сарае было не до смеха. Этим утром Роуз нашла его на школьных ступенях, где его кто-то оставил. Щенок поднялся и помчался к реке. Большие уши мешали ему. Один раз он даже наступил на них и упал. Весь вспотевший, щенок прибежал к причалу. Там он встал мордой к реке и тоненько завыл. Ответа не последовало. Щенок завыл еще раз и еще. Наконец его услышал лис, когда-то спасенный Роуз. Лис выскочил из норы и стал громко тявкать по-лисьи. Его голос достиг фермы, что находилась на другом берегу. Фермерский пес подхватил призыв о помощи и передал на соседнюю ферму. Вскоре тревожное послание дошло до города. Все городские собаки словно взбесились. Они подкапывались под заборы, срывались с цепи, разбивали окна и выпрыгивали из домов. Все окрестные дороги были полны псов, бегущих в одном направлении. В собачьем приюте, который правильнее было бы назвать живодерней, один смышленый пес проделал дыру в ограде, и пятьдесят его сородичей выбрались на волю. Стая тощих голодных собак со всех ног неслась к острову. Они давно не ели, но сейчас никто не думал о пище. Они знали: большой злой человек угрожает замечательной девочке Роуз, которая очень любит собак, заботится о них и даже выучила собачий язык.

Видя слезы сестры, Линдси схватила пепельницу и швырнула в Рослого. Потом, пригнув голову, двинула кулаком по его ноге.

— Я тебе не позволю обижать маму! — крикнула она.

Но пепельница пролетела мимо. А Рослый ударил по лицу и Линдси, отчего та вверх тормашками пролетела по комнате и упала в дальнем конце, разбив себе нос. Преступники думали, что она сейчас заплачет. Но вместо этого она стала издавать странные звуки, не отличающиеся благозвучием, зато полные гнева и боли. Линдси призывала стадо коров, пасущихся вблизи старых рисовых полей, и диких свиней, что бродили в центре острова.

Первой ее мольбу услышала телка Батшеба. Она убежала от матери и отправилась самостоятельно познавать мир. Телка сама знала лишь несколько слов из тайного языка полей и лугов, травы и пастбищ, но чутье подсказало ей: в белом домике творится что-то очень плохое. Батшеба поскакала на своих тоненьких, еще не слишком крепких ногах. Она бежала по проселочной дороге и не останавливалась, пока не выбралась из леса и не увидела родное стадо. Батшеба бросилась прямо к Бесстрашному, который щипал траву.

— Что случилось, дочка? Ты никак заблудилась? Иди скорее к матери.

— Девочка, — произнесла запыхавшаяся Батшеба.

— Девочка? Какая девочка? — не понял бык, продолжая жевать.

— Синеглазая девочка.

— Линдси? Подруга нашего стада?

— Да. Подруга нашего стада.

— Что с ней? Выражайся быстро и четко.

— Помощь.

— Какая помощь, дочка? Кому?

— Девочка говорит: помощь. Девочка говорит: стадо… помочь.

Коровы беспокойно замычали. Бык поднял голову и увидел дикого кабана Дредноута. Тот мчался прямо к телке. Бесстрашный встал у него на пути и опустил голову, покачивая грозными рогами.

— Остановись, — потребовал Бесстрашный.

Старый кабан застыл на месте, чувствуя на себе страх и ненависть коров. Из-за деревьев появились и другие свиньи. Их клыки блестели на солнце, словно копья.

— Что с девочкой? — осведомился Дредноут.

— Тебе-то что? Она наша подруга. Из нашего стада, — угрюмо промычал бык.

— Она любит свиней, — возразил Дредноут.

— Нет, она любит коров, — сердито ответил Бесстрашный.

— Всех, — вмешалась телка Батшеба. — Так сказала девочка. Она любит всех. Она просит помощи.

Коровы и свиньи забыли о своей давней вражде и двинулись к белому домику на берегу. Бесстрашный и Дредноут, как полководцы, шагали впереди. А по мосту, ведущему на остров, бежали громко лающие собаки.

Линдси по-прежнему лежала на полу. У нее из носа текла кровь. Блэз взглянула на дочь, затем на троих вооруженных злодеев. Никогда прежде здесь не было зла. За спинами незваных гостей все так же безмятежно текла река.

— Я пойду в ту комнату со всеми вами, если вы не тронете моих дочерей, — заявила Блэз.

— У тебя нет выбора, красавица, — отозвался Рослый.

Он дернул на женщине блузку. Ткань порвалась, обнажив плечо Блэз. В это время к Рослому подошла Шарон.

— Убирайтесь из моего дома, — отчеканила девочка и тут же продолжила на удивительном языке, которого не понимал никто из присутствовавших.

Паук-крестовик взлетел по своей сверкающей паутине к окну, влез на подоконник и заглянул в комнату. Он слышал слова Шарон и понимал, что случилась беда. В его капкане билась желтая бабочка-данаида. Паук устремился к бабочке, и та, чувствуя, что настал конец, огласила воздух предсмертным стоном. Но паук, обхватив бабочку задними лапками, оборвал нити и выпустил пленницу. Ошалевшая и озадаченная таким поворотом событий, бабочка взмыла в воздух.

— Поднимай тревогу, данаида. Наша девочка в беде.

Бабочка поднялась над островом и издала призыв о помощи. Паук вторил ей со своей паутины. Их голоса донеслись до муравьев и цикад; сотни пчел перестали собирать мед и полетели к дому. А между деревьями, словно боевые самолеты, гудели осы. Чайка, до которой тоже докатилась эта волна, передала весть другим чайкам, и вскоре небо над островом потемнело от крыльев рассерженных птиц.

Дикие свиньи, коровы, собаки — все неслись к белому домику. Туда же, по воздуху и по земле, текли реки из насекомых. Весь лес пришел в движение. Вся земля.

Рослый грубо потащил Блэз в другую комнату. Девочки умоляли отпустить их мать. В ответ злодеи только хохотали. Громко. Во все горло… пока не услышали странный звук. Сначала он был похож на низкое гудение, потом на пронзительный писк. Троица недоуменно переглядывалась. Все величие Эдема слилось в песне возмездия, звучавшей вокруг домика у реки. На спинах оленей примчались призраки индейских юношей, все еще охранявших свои земли. Небо было черным от крыльев. Трава кишела насекомыми всех видов и цветов. Угрожающе мычали коровы. Гневно били копытами дикие свиньи. Возмущенно клекотали птицы.

Злодеи застыли на месте.

А девочки продолжали говорить, каждая на своем новом языке.

— Убейте их. Убейте их, — вот о чем просили они.

Рослый, держа револьвер наготове, подполз к окну и выглянул наружу. И тогда он завопил. Его вопль не требовал перевода — то был возглас страха. Вскоре закричали и двое других.

— Они мои, — заявил бык Бесстрашный.

— Мы расправимся с ними быстрее, — возразил кабан Дредноут.

— Пчелы и осы сделают это мгновенно, — зазвенел тонкий голосок.

— Собаки разорвут их в клочья, — рявкнула гончая.

— А птицы скормят их останки рыбам, — заключила старая чайка.

Все царство природы восстало, чтобы покарать мерзавцев. Однако всех его воинов злодеи не видели: красных муравьев, успевших заползти им в брюки и рубашки, пауков, которые, словно парашютисты, приземлялись у них в волосах, ос, готовых впиться своими жалами.

Преступники уже не могли пошевелиться. Они понимали: их конец близок, очень близок. Все пространство в доме и вокруг него звенело, шелестело, гудело и грохотало от зверей, птиц и насекомых. В последние минуты жизни злодеям было дано понять язык природного царства, однако любые их действия были бесполезны и бессмысленны. К таким, как они, лес пощады не знал.

Паук-крестовик взобрался по спине Рослого, перелез на шею и выбрал место за ухом. Попрощавшись с Шарон, паук укусил злодея и ввел свой яд ему в кровь. Вскрикнув, Рослый одним ударом убил паука, но к нему тут же устремились осы и красные муравьи. Троица кружилась по комнате, хлопая себя по всем частям тела. Но было поздно. Незримая сила вытолкнула их во двор. Туда, где их уже ждали клыки, копыта, челюсти и рога.

Блэз и ее дочери сидели на диване и слушали предсмертные крики злодеев. Мать не позволила девочкам подходить к окнам. Преступники не заслуживали снисхождения, однако какую-то жалость к ним Блэз и девочки все же испытывали. И не столько к ним, сколько к их глупо потраченным жизням. Не смотреть на их казнь — вот единственное милосердие, которое четверо обитательниц домика могли к ним проявить.

Вскоре звуки смолкли. И на острове вновь стало тихо.

Когда Блэз выглянула из окна, она увидела лишь траву, воду и небо. И ни следа злодеев: ни лоскутка одежды, ни осколка кости, ни волоска.

В тот же вечер мать и дочери закопали паука на семейном кладбище, где были похоронены умершие домашние животные. Они молились за душу крестовика, за то, чтобы его паутина протянулась на тысячи миль, соединив планеты и звезды, чтобы ангелы спали в его шелковистых нитях, а его ткачество всегда радовало Бога.

Через два дня лодку Грегори Мак-Киссика прибило к острову Камберленд в Джорджии. Вернувшись домой, он рассказал о своих многодневных странствиях. Оказалось, испортился мотор, и его унесло в открытый океан. Он наверняка бы погиб от голода, если бы не одна странная чайка с черной спиной. Птица появлялась и бросала ему рыбу. А потом случилось второе чудо: Грегори сумел починить мотор и на остатках горючего добрался до острова Камберленд.

С появлением отца в семью вернулось счастье. Девочки становились старше и постепенно теряли свою магию. Ни они, ни Блэз никогда не говорили о трех злодеях, ворвавшихся к ним в дом. Роуз продолжала заботиться о бездомных собаках, Линдси — о коровах и свиньях, Шарон — о птицах и насекомых. Они любили природу и свою семью. Их мать вновь стала петь и смеяться. И все они прожили замечательные жизни.

Таким был их путь в этом мире.