Глава 18

Сентябрь 1961 года. Остров Мелроуз. Последующие месяцы оставят глубочайший след в наших сердцах. Но это будет потом, а пока… Уловы радуют обильностью; каждый вечер отцовское судно подходит к причалу, до краев нагруженное рыбой и креветками. Это лучший сезон отца за минувшие пять лет. Он весел, держится уверенно; его настроение — беззвучная благодарность океану за постоянно проявляемую щедрость. Цена креветок устойчиво держится на уровне одного доллара за фунт. Причальные весы поскрипывают, взвешивая добычу, и отец ведет себя как богач. Он подумывает купить еще несколько лодок и создать флотилию. Он рассказывает матери, что в банке видел Риса Ньюбери и тот заявил присутствующим: «Это Генри Винго, который женат на самой прекрасной даме в округе Коллетон». Польщенная мать краснеет и отвечает, что она — всего лишь женщина средних лет, которая стремится сохранить дарованное Богом.

День первой в новом сезоне игры. Саванна выходит из нашей спальни, нарядившись в костюм участницы группы поддержки. Как сестра ни стремится, у нее не получается скрыть радость. Неброская красота Саванны будоражит и тревожит нас с Люком. Летом мы привыкли видеть сестру в простой мешковатой одежде. А тут… Она делает несколько шагов. Мы встречаем ее аплодисментами, которые вдруг замолкают. Мы охвачены благоговейным восторгом. Если честно, мы только сейчас заметили, что за лето наша сестра превратилась из угловатой девчонки в изящную ладную девушку. Пропорции ее вполне женственной фигуры становятся для нас настоящим открытием. Мы не знаем, как реагировать. Саванна останавливается, ожидая нашего одобрения. Потом делает медленный крут по комнате — юная, расцветшая женщина. Кожа ее лица свежа и упруга до безупречности, расчесанные золотистые волосы сияют. Люк поднимается со стула и начинает хлопать в ладоши. Я тоже встаю и присоединяюсь к нему. Саванна растерянно поднимает руки, идет к нам, думая, что мы решили над ней подшутить. И вдруг останавливается, понимая искренность нашего восхищения. Ее глаза наполняются слезами. Саванна — мечтательница, но она и мечтать не смела о том, что однажды станет красивой. Мы трое отлично понимаем чувства друг друга. Меня переполняет любовь к брату и сестре и их любовь ко мне. Мать стоит у плиты; она не участвует в этой сцене. Отец не настолько включен в жизнь семьи, чтобы заинтересоваться происходящим.

В доме Винго начинается особый этап. Нам предстоит проверка на честь и достоинство, на наличие или отсутствие человеческих качеств. Нас ожидает всего один час ужаса, который навсегда изменит нашу жизнь. Мы увидим жуткие сцены, убийство и разрушение. Когда все закончится, мы подумаем, что пережили самый страшный день в нашей жизни и участвовали в самой поганой пьесе, которую мир для нас приготовил. Мы окажемся не правы… А начинается все с красивых и невинных пируэтов, которые Саванна исполняет для нас с Люком. Все прекрасно. Через три часа нам с Люком предстоит играть в первом матче этого сезона. Итак, сентябрь шестьдесят первого на острове Мелроуз.

Отец первым додумался связать название нашей школьной команды — «Коллетонские тигры» — с настоящим бенгальским тигром, который каждый вечер оглашал своим рычанием задний двор и окрестности. Отец предложил Цезаря школьному спортклубу в аренду по десять долларов за игру. Мизерная сумма, которой едва хватало на недельный прокорм зверя. Однако сделка вдохновила отца, и он начал строить планы по превращению Цезаря в источник доходов.

— Ребята, как вам такая мысль? — спросил он накануне нашего отъезда на игру. — Можно сдавать Цезаря напрокат для празднования дней рождения. Или когда отмечают День всех святых. Я могу нащелкать кучу отличных снимков. Цезарь проглатывает праздничный торт. Цезарь катает какого-нибудь карапуза. Можно было бы приладить тигру седло на спину.

— Цезарь не ест торты, — возразил Люк.

— Зато любит закусывать маленькими детишками, — добавил я. — Можно будет сделать потрясающие фото. Тигр точит зубки малышом. Еще снимок: истеричная мамаша пытается вырвать из пасти Цезаря то, что осталось от ее ребенка. Если еще подождать, мы запечатлеем, как тигр пожирает мамашу.

— Лучшее, что мы можем сделать, — этот попросту усыпить Цезаря, — заметила мать, которую всегда злили упоминания о тигре. — Нам и золотые рыбки не особо по карману, не говоря уже о такой зверюге.

— Не скажи! Спортклуб отваливает нам за Цезаря по десять баксов с игры. Забыла? Шесть игр. Умножаем на десять — и вот тебе шестьдесят долларов дополнительной прибыли. Приплюсуй к ним двадцать пять, которые мне заплатят за съемки матча. Согласись, ощутимые денежки.

— Пап, почему бы тебе самому не забраться на тигра? — предложил я.

— Я генерирую идеи, а пользуются пусть другие, — ответил отец, явно обиженный моими словами. — И потом, я сломаю бедному животному шею. Не вышел я телом для наездника… Вообще-то в этом что-то есть. Саванна у нас самая легкая. Она бы…

— И думать забудь, папа, — перебила Саванна. — Я буду ездить на слоне. А на тигре пусть Том катается.

— На каком слоне? — насторожилась мать.

— Не сомневаюсь, вскоре наш папа купит слона, — пояснила Саванна. — Будет сдавать его в аренду сборщикам пожертвований на Республиканскую партию.

— Я все еще считаю, что мы должны усыпить Цезаря, — завела свою любимую пластинку мать. — Это было бы гуманно по отношению к нему.

— Мы не станем убивать Цезаря, — возразил Люк.

— Не торопитесь. Я еще что-нибудь придумаю, — пообещал отец. — Конечно, мысли по поводу дней рождения… сыроваты. И вообще, нам пора на игру. Пойду грузить клетку с Цезарем.

— Я отправлюсь вместе с детьми, — заявила мать.

— Почему?

— Потому что я еще не утратила достоинства. Не хочу приезжать на каждый матч с тигром в кузове. Над нами и так весь город смеется.

— Лила, я беру тигра, чтобы подогреть дух наших ребят. Помочь им разгромить Северный Чарлстон.

— Том, помнишь, мы встречались с ними, когда вошли в команду? — осведомился Люк.

— Такое не забывается. Они разнесли нас со счетом семьдесят два — ноль.

— А после их оркестр заиграл «Теннессийский вальс», и они начали танцевать. Мы тогда стояли, сбившись в кучу.

— Ты готов, капитан? — спросил я Люка.

— Я готов, капитан, — отозвался брат. — На этот раз я хочу поплясать, когда матч закончится.

— А я, ребята, буду поддерживать вас во всю мощь глотки и прочих частей тела, — пообещала Саванна, хлопая Люка по плечу. — В таких делах везде и всегда женщинам достаются вторые роли.

Команда из сорока игроков в полном боевом облачении шла по длинному коридору, направляясь из раздевалки в зал собраний. Наши шиповки царапали бетонный пол; казалось, это стадо бизонов топает по каменистому плато. Подвесные лампы освещали наши белые футболки; наши диковинные тени плясали и корчились по стенам. В нашей экипировке было что-то сверхчеловеческое, даже неземное, и все это предназначалось для весьма жестокой спортивной игры.

Придя в зал, мы неторопливо расселись на откидных стульях. Сквозь стены до нас доносился гул зрительской толпы. Школьный оркестр подбадривал нас и болельщиков, исполняя попурри из «бойцовских» песен. Музыку перекрыл рев Цезаря. Люк взмахнул рукой, и мы дружно зарычали в ответ. Затем тренер Сэмс обратился к нам с напутственной речью:

— Сегодня я хочу убедиться, что все вы — настоящие бойцы. Город тоже этого ждет. Я в курсе, вы умеете надевать спортивную форму и после тренировок вприпрыжку нестись на свидания и танцульки. Но пока не увижу вас в игре, я не пойму, чего вы стоите. Знаете, кто такой настоящий боец? Охотник за головами. Он изматывает противника на каждом квадратном дюйме поля и бывает очень несчастлив, если после матча противник еще дышит. Настоящему бойцу неведом страх. Страх он видит лишь в глазах соперника, у которого мяч и которого он сейчас рассечет надвое. Настоящий боец любит боль. Ему нравятся все эти крики, пот, угрозы и ненависть. Словом, жизнь во всех ее проявлениях. Он жаждет оказаться там, где льется кровь и вышибаются зубы. Таков наш футбол, парни. Это война, честная и простая. И потому сегодня вы выйдете на поле и начистите задницы этим ребятам из Чарлстона. Если что-то движется — бейте. Если что-то дышит — бейте. А если что-то имеет титьки — трахайте.

Раздался смех, но довольно жидкий. Тренер Сэмс произносил эту речь вот уже четвертый год подряд, повторяя ее слово в слово. Даже шуточка не менялась. Он всегда говорил о футболе так, словно находился в последней стадии горячки.

— Ну так я могу рассчитывать на бойцов? — крикнул он, и жилы на его висках задергались от напряжения.

— Да, сэр, — выдохнули мы.

— Я могу рассчитывать на своих сукиных бойцов?

— Да, сэр.

— А охотники за головами среди них имеются?

— Да, сэр.

— Я сегодня увижу кровь?

— Да, сэр.

— Увижу кишки противников, свисающие с ваших шлемов?

— Да, сэр.

— Услышу хруст их костей по всему полю.

— Да, сэр, — радостно обещали мы.

— Тогда помолимся.

Тренер стал читать «Отче наш», мы повторяли за ним.

После этого Сэмс уступил место Люку и добавил, что ждет нас на поле.

Люк встал. В спортивной форме он выглядел особенно внушительно. Мой брат обвел взглядом парней. При весе в двести сорок фунтов Люк был одним из самых крупных мужчин округа Коллетон и определенно самым сильным. Его присутствие умиротворяло, его спокойствие передавалось и нам.

— Вот что, ребята, — начал Люк. — Не принимайте всерьез все фразы тренера Сэмса. Просто у него такая манера. Ему вовсе не нужно, чтобы мы пускали кровь и ломали кости нашим соперникам. Тренер Сэмс забыл об одной вещи. Мы выходим на поле и играем, поскольку нам это нравится. Это главная и единственная причина. Мы намерены весело провести время: устраивать блокировки и захваты, бегать изо всех сил и действовать как одна команда. Вот на команде я и хочу остановиться. Вообще-то надо было сделать это еще в начале сезона. Нам нужно поговорить о Бенджи.

Игроки заерзали на стульях. Все искали глазами чернокожего парня. Он сидел на самом последнем ряду. Один. Бенджи смотрел на своих товарищей по команде с тем же спокойным молчаливым достоинством, с каким ходил по школьным коридорам. Услышав свое имя, Бенджи бесстрастно взглянул на Люка.

— Как вы помните, никто из нас не хотел, чтобы Бенджи учился в нашей школе. Но он все-таки пришел. И принимать его в команду мы тоже не хотели. Но он выразил желание играть в футбол. На тренировках мы всячески поддевали его. Специально делали ему подножки, щипали, бывало, и просто били. Мы старались задеть его и вынудить уйти из команды. Я тоже в этом участвовал. Но Бенджи вытерпел все наши издевательства. И теперь, Бенджи, ты полноправный член нашей футбольной команды, и я горжусь, что ты с нами. Уверен, что с тобой мы стали намного сильнее, чем были, и сегодня я готов вышибить дух из каждого, кто думает иначе. Иди сюда, Бенджи, и садись на первый ряд.

Бенджи мешкал. Игроки вновь зашевелились. Бенджи встал и направился по центральному проходу, ощущая на себе взгляд каждого игрока. Сам Бенджи не спускал глаз с Люка.

— Бенджи, нашим противникам из Северного Чарлстона очень не понравится, что ты на поле. Они будут называть тебя ниггером и прочими словами, и мы не сможем им помешать. Но запомните: когда мы выйдем отсюда, Бенджи для нас — не ниггер. Бенджи — наш товарищ по команде. Я не знаю более прекрасных слов. Товарищ по команде. Бенджи больше не ниггер, и никто не смеет называть его так до конца сезона. Он — один из нас. Один из «Коллетонских тигров». По моему разумению. Надеюсь, Бенджи, я тебя не очень смутил своими рассуждениями. Но я должен был прояснить ситуацию. Несогласные есть?

Звуки смешались: оркестр, гул толпы, нервозное царапанье шиповок по полу. Но никто не возразил Люку.

— Том, ты хочешь что-нибудь добавить?

Я встал, повернулся к игрокам и тихим взволнованным голосом сказал:

— Мы их сделаем.

Я постоянно ношу в себе воспоминания о своем спортивном прошлом, о тех ликующих решающих вечерах, когда я выходил на размеченное поле и мерился силой, быстротой и характером с другими парнями. Я жил восторгом и похвалой болельщиков, зажигательной музыкой оркестров, срывающимися голосами групп поддержки и сопровождающим их боем барабанов. Перед игрой я с эротической страстью и убежденностью верующего повторял банальные слова командных клятв. Я смотрел на серьезные лица противников в черных шлемах и предвкушал удовольствие, от которого у меня по спине бежали мурашки. Как и мы, соперники подбадривали себя. Я вслушивался в их фразы, как слепец внимает трелям птиц, усевшихся на его подоконник. «Играть, играть, играть», — пел мой внутренний голос, когда мы с Люком вели на поле нашу ритмично шагающую команду. На зеленом поле коллетонского стадиона я в первый и последний раз ощутил бессмертие. Я вдыхал соленый речной воздух. Я узнавал острый запах приливных волн, где к терпкому аромату моря примешивалось благоухание трав с прибрежных островов. Мои чувства крепли и воспламенялись. Я всецело ощущал биение жизни; я был подобен тому еще не совсем человеческому существу, которое глядело в глаза Господу, впервые оказавшись в Эдеме. Я ощущал дыхание Бога молнией, проносящейся в моей крови. Я кричал и подбадривал товарищей по команде; я прыгал от гордости, что родился мужчиной, что выбрал футбол и умею в него играть.

Раздался свисток судьи. Мы с Люком прошли в середину поля, где подбрасыванием монеты решалось, какое положение достанется нашей команде. Судья высоко подкинул серебряный доллар. Люк предположил, что выпадет «орел». Так оно и случилось. Мы были защищающейся стороной.

В тот вечер я впервые сжал кулак в знак солидарности с Бенджи Вашингтоном. Мы заняли свои места в глубоком тылу и ждали вбрасывания. Команда из Северного Чарлстона называлась «Голубые дьяволы». Их игрок приготовился ударить по мячу. Остальные распределились по местам. Мяч взвился в воздух, освещаемый прожекторами, и я крикнул:

— Ты его возьмешь, Бенджи.

Бенджи поймал мяч в конечной зоне и успел добежать до тридцатипятиярдовой отметки, где путь ему преградили двое игроков из Северного Чарлстона. Они ударили его, причем сильно. Бенджи исчез за скопищем голубых футболок. «Дьяволы» словно с цепи сорвались. Утратив всякий контроль, они ринулись к Бенджи. Пятьсот болельщиков, приехавших из Чарлстона, вскочили с мест и начали скандировать: «Ниггер, ниггер, ниггер!»

Бенджи медленно поднялся на ноги.

— Мы все равно убьем тебя, ниггер, — пригрозил ему двадцать восьмой номер, защитник команды-соперника.

Бенджи несся к месту совещаний. «Дьяволы» двигались следом, словно свора озлобленных псов.

— Ниггер. Ниггер. Долбаный ниггер, — бросали они Бенджи в спину.

Противники продолжали орать, когда я объявил первую игру сезона открытой. Наши ребята были потрясены. Бенджи находился в шоке.

Мы выстроились на своей части поля. «Дьяволы» встали напротив нас, повторяя:

— Убьем ниггера!

Приветствие было смазано. Когда я наклонился в их сторону, все тот же защитник сказал мне:

— Выдай-ка мне этого черножопого.

Я поднялся, ткнул пальцем в его сторону и вежливым тоном ответил:

— Пососи у себя между ног, мальчик.

Раздался свисток. Главный судья назначил против нас пятнадцатиярдовый штрафной за неспортивное поведение. Слова «неспортивное поведение» он произнес с какой-то гнусавой протяжностью, будто куклуксклановец, который судит футбольные матчи в свободное время. Вообще, среди судей на провинциальных матчах Юга я не встречал людей, разделявших принципы Верховного суда.

— Послушайте, как насчет того, чтобы гости перестали обзывать нашего игрока под сорок четвертым номером?

— Я ничего подобного не слышал, — сделал удивленное лицо судья.

— В таком случае вы не слышали, как я предложил тому прыщавому пососать у себя между ног.

Прозвучал еще один свисток, и судья отмерил половину расстояния до линии ворот. Мое блистательное вмешательство украло у нас двадцать пять ярдов. Мне предстояло принять бросок из центра.

— Заткнитесь и продолжайте игру, — велел судья.

— Иди сюда и получи, ниггер, — орал защитник «Дьяволов». — Я вышибу из тебя мозги, ниггер. Сегодня мы прикончим этого ниггера. Сегодня мы попробуем его мяса.

Болельщики из Северного Чарлстона продолжали скандировать: «Ниггер!», их голоса звучали все громче. Коллетонские болельщики смотрели молча. Родители Бенджи сидели на самом верху. Его мать отвернулась, а отец продолжал стоически следить за происходящим. Я понял, от кого Бенджи унаследовал достоинство и невозмутимость.

Я взял тайм-аут.

Мои товарищи по команде выглядели жалко. Сейчас они напоминали бездомных псов, что живут на свалках и кормятся отбросами. В них не было ни капли бойцовской злости, о которой нам недавно говорил тренер. Зато во мне ярости было предостаточно, мне хотелось вцепиться зубами в штангу ворот или начать колошматить по этим застывшим физиономиям. Я перевел взгляд туда, где стояла клетка с Цезарем. Тигр мирно спал. К счастью для себя, он не был искушен в том, насколько ядовитыми могут быть люди.

Я присел на корточки и обратился к команде:

— Эй, парни. Если кто забыл, я — Том Винго, ваш квотербек. Да, тот самый золотоволосый поганец Том. Смотрю, вы остановились. Придется вас немного подогреть.

— Ниггер! Ниггер! Ниггер! — неслось с трибун.

Жители Коллетона безмолвствовали.

— Устроим маленькую разминку. Бенджи, я знаю, каково тебе сейчас. Нам всем не легче. Их вопли устрашают. Но прежде чем мы покажем им, что ты самый быстрый чернозадый игрок в мире, надо провести небольшую подготовку. До сих пор, ребята, вы вели себя как мертвецы. Парни, вы должны ожить. И немного пошуметь.

Послышались ободряющие возгласы. По сравнению с неистовым ревом приезжих болельщиков это был слабый шепот.

Я подошел к Люку, обхватил его за плечи и постучал ладонью по шлему.

— Заставь Цезаря рычать.

— Что? — не понял Люк.

— Сделай так, чтобы Цезарь зарычал, — повторил я.

Люк не стал спорить. Он покинул место нашего совещания и направился в сторону команды-соперника, глядя на клетку, скрытую темнотой. Брат дошел почти до линии розыгрыша и там, перекрывая гул болельщиков, крикнул, обращаясь к тигру семьи Винго:

— Голос, Цезарь! Голос!

И Цезарь, который спал среди рыбьих костей и остатков куриных потрохов, Цезарь, утомленный светом прожекторов и футболом, проснулся, услышав взволнованную, напряженную команду человека, к которому он был привязан больше всего.

Цезарь встал, подошел к прутьям клетки — не домашний любимец, не живой талисман, а настоящий бенгальский тигр. Он зарычал, приветствуя самого крупного правого нападающего штата и показывая ему свою верность.

Люк так же страстно вторил ему, выражая свою любовь.

Цезарь снова открыл пасть, и его рык пронесся над полем, как самолет на бреющем полете, заглушая беснующихся болельщиков. Рев преодолел пятьдесят ярдов, ударил нам в уши, полетел к стоянке, достиг кирпичной стены спортивного зала и эхом вернулся назад. Казалось, там, во тьме, притаился еще один громадный дикий зверь. Цезарь ответил на собственное эхо, и я крикнул своей команде:

— А ну, младенцы, хватит гадить в пеленки. Берите пример с Цезаря!

И наши игроки словно сами стали тиграми. Они рычали снова и снова, и Цезарь — отнюдь не новичок в таких представлениях — откликался своим удивительным глубоким голосом, рожденным в душных джунглях Индии. Цезарь, чьи родители будили по ночам индийские деревни и повышали слонам уровень адреналина в крови, передавал послание коллетонцам. И тогда наши болельщики проснулись, вспомнили дух игры и тоже взревели, помогая тигру.

Я побежал к боковой линии поля и попросил дирижера мистера Чэппела исполнить «Дикси». Когда оркестр заиграл эту бесхитростную песенку, Цезарь буквально озверел. Команда Северного Чарлстона оцепенело глядела на взрослого бенгальского тигра, яростно вгрызающегося в прутья клетки. Цезарь просовывал лапы с грозно растопыренными когтями, прорезая воздух.

— Зачем ты это сделал, Том? — сердито накинулся на меня Люк. — Ты же знаешь, что «Дикси» разъяряет Цезаря.

— Конечно. Сейчас он выискивает этих чертовых тюленей, — горделиво сказал я. — Ощути всю прелесть момента, Люк. Это величайший тайм-аут за всю историю американского футбола.

Я подошел к ошалевшим игрокам Северного Чарлстона. Их болельщики поутихли.

— Вот так-то, парни, — крикнул я, перекрывая звериный и человеческий рев. — Если вы снова разозлите меня, я выпущу тигра прямо на поле.

Послышалась трель свистка. Нас опять наказали штрафным, на этот раз — за задержку игры.

Мы сгрудились для совещания. Случилось чудо. В глазах товарищей по команде я увидел священный блеск единства, огонь солидарности, чувство братства. В мире спорта нет ничего важнее и ценнее этого. Я понял: ребята становятся командой.

— Ниггер! Ниггер! — раздавалось на одном конце стадиона.

— Рычи! Рычи! — неслось из другого.

Мы просто тонули в воплях трибун.

— Слушайте тактику нападения, — обратился я к «Коллетонским тиграм». — Квотербек продвигается для обманного маневра. Никто мне не мешает. Пока эти уроды меня преследуют, все вы, за исключением Бенджи, добираетесь до их недомерка-защитника. Я немножко повихляю по заднему полю. Так что у вас будет время отделать его.

— Ниггер! Ниггер! — продолжали орать приезжие болельщики.

— Рычи! Рычи! — отвечали им местные.

Получив мяч, я с нарочитой неуклюжестью двинулся в проход, образовавшийся рядом с левым защитником команды-соперника. На меня тут же навалилось фунтов пятьсот тел. Меня сбили с ног. В нашей пятиярдовой зоне я упал лицом в траву и щебень. Судья засвистел. Поднявшись, я увидел того задиристого защитника. Парень лежал на спине, держась за лицо и коленку. Нашей команде назначили пятнадцатиярдовый штрафной за чрезмерную грубость на поле. Судья отсчитал половину расстояния от линии ворот. По моей вине мы оказались на тридцать два ярда дальше линии розыгрыша. Но я с удовольствием наблюдал, как с поля уносят окровавленного защитника «Голубых дьяволов». Люк восторженно сообщил, что кровь у того хлещет «из всех щелей».

— Ниггер нам за это заплатит, — пригрозил один из их чарлстонских линейных защитников.

Мы вновь совещались. Я присел на корточки.

— Отлично, ребята, — похвалил я. — Просто замечательно. Люблю, когда вы слушаетесь дядюшку Тома. В следующей четверти мы попытаемся заработать очки на тачдауне.

— И вот тут-то мы выпустим Бенджи, — обрадовался Люк.

— Пока рано, — возразил я. — Главный стратег пока не считает это целесообразным. Но Бенджи послужит для них приманкой. Тебя, Бенджи, я направлю прямо в середину. Я им сообщу, что мяч у тебя, и покажу им дыру, через которую ты проникнешь на их часть поля.

— Боже, — выдохнул Бенджи.

— Том, это глупый маневр, — нахмурился Люк.

— Но мяча у тебя не будет. Я втихаря проведу его по левому краю. Обеспечьте мне двух блокирующих в центральной части. Двух вполне достаточно. Все, перерыв.

Прежде чем спрятать руки за пропотевшей спиной Милледжа Морриса, я приблизился к игрокам Северного Чарлстона, вновь заладившим: «Ниггер!»

— Вам нужен ниггер? Так я пошлю его прямо туда. — Я указал на промежуток между центральным и левым защитниками. — И ни у кого из вас не хватит мозгов остановить его.

Их линейный игрок сдвинулся, а защитники встали ближе друг к другу.

— Последовательность: четырнадцать, тридцать пять, два, — протараторил я.

Я бросился вперед, крепко держа мяч. Линейные игроки тут же метнулись мне навстречу. Я пригнулся, ткнул мячом в живот пробегающему Бенджи, проследил, как он несется к дыре, и тут же спрятал мяч. Бенджи снова исчез в толпе голубых футболок.

Мяч находился у меня. Я притормозил и оглянулся, сделав вид, будто озабочен попытками «Дьяволов» завалить Бенджи. Затем рванул в угол и двинулся вдоль боковой линии, буквально под носом у болельщиков Северного Чарлстона, которые вдруг вспомнили, что в нашей команде играют и белые парни. На двадцатиярдовой отметке ко мне присоединился Люк. Мы оба зорко следили за одним из защитников команды-соперника, который сумел распознать наш хитрый маневр. Он поспешил к боковой линии, мне наперерез. Я сделал обманное движение вправо, словно собирался вернуться на свое поле. Защитник сбросил скорость, выпрямился, и тут Люк едва не зашиб его лобовым перехватом. Я перепрыгнул через них и спокойно устремился к нашей двадцатипятиярдовой линии.

Я храню отцовскую кинопленку, запечатлевшую ту игру и мой неистовый пробег вдоль боковой линии поля. Девяносто семь ярдов. Я видел этот ролик раз сто и, наверное, буду смотреть еще и еще, пока жив. Я слежу за движениями парня, которым был когда-то, и восхищаюсь его реактивностью. Качество пленки оставляет желать лучшего; высокая зернистость делает картинку почти сюрреалистичной. Я прокручиваю этот фильм и невольно провожу рукой по редеющим волосам. Я пытаюсь воскресить ощущения момента, когда я летел к конечной зоне, на свою территорию, а парни в голубых футболках безуспешно пытались меня достать. Толпа одарила меня своим вниманием где-то на линии пятидесяти пяти ярдов. Я ногами ощущал их неистовые призывы. Чарующий гул десятков голосов звал к высочайшим пределам в те дни моей быстроногой юности. И я несся — коллетонский мальчишка, поднявший на ноги весь город, и не было на всей Земле никого более счастливого, более невинного и далекого от людских проблем, чем этот парень. Да, я был молод, умел и неуловим. Я бросился вдоль боковой линии. Судье было не угнаться за мной; я оставил его позади в облаке пыли. Я мчался в лучах слепящих прожекторов; мимо отца, который глядел на меня сквозь видоискатель кинокамеры и кричал от восторга; мимо вопящей и прыгающей Саванны — она ликовала вместе со мной; мимо матери, чья красота обычно не скрывала ее стыда за свое положение и происхождение. Но в тот момент, сравнимый с элегическим мифом, она была матерью Тома Винго, это она подарила миру мои умопомрачительные ноги. Я миновал отметку в сорок ярдов, еще через мгновение — в тридцать ярдов и устремился дальше, к конечной зоне, словно оставляя позади свое детство… Когда теперь я смотрю это видео, я часто задумываюсь: а ведь тот парень не знал, куда он направляется на самом деле, ведь это вовсе не конечная зона. В какую-то из тех десяти секунд все происходящее превратилось в метафору. Этот великолепный ход, эта замечательная способность постоянно убегать от всего, что ранит, от людей, которые любят, от друзей, способных спасти. Но куда мы несемся, когда нет ни толп, ни прожекторов, ни конечных зон? «Куда бежит человек?» — вопрошает взрослый тренер, смотря на себя, подростка. Где он может спрятаться в тот момент, когда оборачивается и видит, что за ним никто не гонится, кроме него самого?

Я пересек конечную зону и ввинтил мяч в воздух на пятьдесят футов. Затем упал на землю и стал целовать траву. Но этого мне было мало. Я подскочил к клетке Цезаря и прокричал сквозь прутья:

— Молодец, полосатый ты сукин сын!

Цезарь меня величественно игнорировал.

Потом Люк подхватил меня на руки, поднял в воздух и закружил. Наконец-то мы с братом дождались своего вальса.

Мы произвели вбрасывание, и по тому, как ребята бросились к игроку противника, завладевшему мячом, было понятно: это наша игра. На линии розыгрыша Люк встретил их фулбека лобовой атакой и откинул его на пять футов. Весь правый край линии обороны соперника пытался применять силовые приемы. Люк молнией прорвался к ним и доставил их квотербеку несколько малоприятных мгновений. «Дьяволы» потеряли семь ярдов, и мяч в третий раз за это вбрасывание оказался вне игры. Удивляюсь, что от нашей команды не летели искры — столько в ней было огня. После каждого вбрасывания мы хлопали друг друга по плечам и шлемам, обнимались и подбадривали линейного игрока, первым ударившего по мячу. Все поле было охвачено титаническим невидимым пламенем. Нами владело желание победить. Мы ощущали себя единым организмом.

Вбрасывающий послал мяч на пятидесятиярдовую отметку, что существенно расширило территорию наших возможностей.

Настало время ввести в игру Бенджи. Когда я заработал тачдаун, Бенджи очухивался после вражеской атаки. Он тер глаза и поцарапанную ногу. Чувствовалось, что он сильно разозлен.

— Бенджи, пора показать этим придуркам, что Браун не зря выиграл процесс против Комиссии по образованию. Видишь вон того игрока? Прорывайся туда.

Мне всегда было немного жаль соперников, которым приходилось бороться против Люка. Они начинали матч вполне здоровыми и сильными парнями, а уходили с поля калеками, по крайней мере на день. При габаритах и изяществе моего брата неудивительно, что у него проявились симпатии к тиграм.

Когда я приблизился к позициям «Голубых дьяволов», слово «ниггер» на время исчезло из их лексикона.

Я передал мяч Бенджи Вашингтону. В Коллетоне это был первый случай, когда белый парень передавал мяч чернокожему. Бенджи грозил захват, но Люк потрудился над противником, который намеревался его выполнить. Бенджи увернулся от переднего защитника, шедшего на таран, обманул заднего, норовившего вырвать мяч. Далее последовала серия потрясающе быстрых обманных движений. Бенджи танцевал на их половине поля: легкий, неистовый, неуловимый. Внезапно он переменил направление и помчался к боковой линии поля мимо правого заднего защитника. Еще один резкий поворот, и Бенджи полетел к конечной зоне через всю часть поля команды Северного Чарлстона. Трое игроков «Голубых дьяволов» пытались его перехватить, но недооценили его скорость. Мы двинулись к линии ворот. Второй тачдаун — менее чем через две минуты после первого. Наверное, коллетонские болельщики испытывали двойственные чувства. Поначалу серию маневров Бенджи встретили прохладными вежливыми аплодисментами. Как-никак, большинство сидевших на трибуне были белые, и притом — южане до мозга костей, впитавшие в себя все отвратительные бесчеловечные традиции того времени. Кое-кто из них желал Бенджи поражения, даже если это вызовет проигрыш всей команды. Возможно, кто-то даже хотел его смерти. И все-таки за семь секунд его молниеносных пробежек расовая ненависть в Коллетоне чуть-чуть ослабла. И потом каждый раз, когда мяч оказывался у Бенджи Вашингтона, трепетная любовь южан к спорту одерживала верх над всеми дрязгами и гнусностями, с которыми было сопряжено появление в нашей школе и нашей команде самого быстрого парня на американском Юге.

Команда окружила Бенджи, щедро награждая дружескими похлопываниями.

— Ну и медлительные эти белые парни, — сказал Бенджи.

— Не-а, — ответил Люк. — Это ты струхнул, что они тебя поймают.

В тот вечер я понял: с появлением Бенджи Вашингтона моя собственная игра стала несравненно лучше. Я не менее тридцати раз посылал его на прорыв, и Бенджи снова и снова заставлял меня замирать от восхищения. В один из моментов третьей четверти матча я метнулся вправо. У меня был выбор: бросать самому или передать мяч. Внимательно следя за защитой противника, я решился на обман, имитировав боковую передачу на Бенджи. Я видел свободное пространство рядом с левым защитником и кинулся туда, пытаясь достичь боковой линии, но меня перехватил и сшиб с ног внешний защитник. Падая, я уже по-настоящему перебросил мяч Бенджи, и тот, поймав его, молнией пронесся восемьдесят ярдов вдоль боковой линии. И снова никто из «Дьяволов» не смог его догнать.

В последней четверти Северный Чарлстон сумел заработать два тачдауна, но они дались «Дьяволам» дорогой ценой. Оба раза это был длинный и нелегкий путь к центру поля, и оба раза их фулбеку изрядно доставалось. Время неумолимо приближалось к концу матча. Мы вели со счетом 42:14. Школьный оркестр заиграл «Теннессийский вальс». Это было последнее совещание перед последним вбрасыванием, и когда игроки Северного Чарлстона собрались на своей части поля, они увидели, что мы танцуем. Вальсируем в шлемах и потных футболках прямо на линии розыгрыша. Зрители на трибунах подпевали.

Прозвучал финальный свисток, и мы пошли в раздевалку. Весь город ринулся к нам. Наши соученики и болельщики выплеснулись на поле. Каждый протягивал ладонь и норовил похлопать нас по плечу. Ко мне подскочила Саванна, поцеловала в губы и засмеялась, что заставила меня покраснеть. Люк применил задний захват, и мы с ним немного покатались по траве. Трое игроков Северного Чарлстона пробились сквозь ликующую толпу и пожали Бенджи руку. Их средний защитник извинился за то, что назвал его ниггером. Проснувшийся Цезарь вновь зарычал, и толпа с энтузиазмом подхватила. Отец снимал все это на пленку. Мать прыгнула Люку на руки, и брат донес ее, словно невесту, до самой раздевалки. Мать обнимала Люка за шею, говоря, как он замечательно играл и как она им гордится.

В раздевалке мы запихнули тренера Сэмса под душ в его полном спортивном облачении. Оскар Вудхед и Чак Ричардс подхватили Бенджи и с почти религиозным благоговением потащили в душ, где он принял ритуальное крещение водой победы. Нас с Люком тоже несли в душ на руках. Весь этот радостный кавардак продолжался еще некоторое время, а потом, мокрые и счастливые, мы стояли на кафельном полу, позируя фотографам. Наши отцы, попыхивая сигаретами, обсуждали матч за дверью раздевалки.

Вымывшись, я сел рядом с Люком на длинную деревянную скамью и стал неторопливо одеваться. Я вытерся, но распаренное тело продолжало потеть. Я ощущал ломоту, неизменно наступавшую после таких игр. Она медленно завладевала организмом, как лекарство, которое действует постепенно. Я надел рубашку и с трудом поднял левую руку, чтобы застегнуть верхнюю пуговицу. В помещении пахло разгоряченными молодыми телами, потом и одеколоном. Ко мне, расчесывая на ходу темные волосы, подошел Джефф Галлоуэй, наш левый крайний.

— Том, пойдешь на танцы? — поинтересовался он.

— Сначала мы с Люком немного передохнем, — ответил я.

— Надеюсь, у тебя на вечер припасена другая одежда? — поморщился Джефф, глядя на мою рубашку.

— Конечно. Я оставил ее в клетке у Цезаря. Посижу здесь немного и заберу.

— Я серьезно.

— Представь себе, я вполне обхожусь и этой.

— Смотрю, у братьев Винго — совершенно никаких понятий. Почему бы вам не обратить на себя внимание и не купить по паре рубашек от Ганта? И потом, ребята, вы единственные во всей школе, кто не носит лоферы «Виджанс». Если заметили, в нашей команде у всех они есть.

— Я не люблю «Виджанс», — отозвался Люк.

— Ты еще скажи, что эти теннисные туфли лучше, — засмеялся Джефф, видя, как я завязываю шнурки. — В них только навоз разгребать. Кстати, Том, какой марки твоя рубашка?

Джефф потянул на себя воротник и хмыкнул, увидев ярлык.

— «Белк». Их фасон. Боже милостивый, вот уж не думал. Выдвигаю вас обоих кандидатами на звание самых элегантных старшеклассников Коллетона. Простите, самых экономных. По-моему, Том, ты уже две недели щеголяешь в этих брюках цвета хаки.

— Не угадал, — возразил я. — У меня две пары. Я надеваю их попеременно.

— Сочувствую. Только и остается вздыхать и разводить руками. Никакого стиля. Никакого лоска.

— Джефф, тебе не нравится наша одежда? — спросил Люк.

— А что в ней хорошего, дружище? Вам, ребята, честное слово, наплевать, как вы смотритесь. Все наши парни после матча стараются принарядиться. Мы ведь не просто красиво играем в футбол. Мы задаем моду. Когда мы идем по коридору, все девчонки и все парни из оркестра разевают рты и говорят: «Сразу видно, это команда. Это чертовски сильная команда, которая умеет и бороться, и классно выглядеть». Даже Бенджи неплохо прикинут, а он всего лишь…

— Ниггер, — докончил за Джеффа Люк. — Не волнуйся, Бенджи уже ушел. Подумаешь, парень сегодня спас нам положение. Мы не на поле, так что смело можешь называть его ниггером.

— Бенджи — цветной. Я это имел в виду. Цветной парень, который всю жизнь был цветным. Но по сравнению с вами Бенджи одевается как принц. Отовариваться у Белка? Ребята, в моей голове не укладывается. Наши капитаны покупают шмотки в универмаге Белка!

— А ты где, Джефф? — Люк стал раздражаться. — Может, летаешь прямо в Лондон?

— Нет, не так далеко. Мы с парнями катаемся в Чарлстон. Застреваем там на целый день в бутиках Берлина и Кравчека. Это мужские магазины, Люк. Специализированные. Понимаешь? Это тебе не универмаг Белка. Пойми: нельзя приобретать вещи там, где торгуют всем. Спроси наших — они тебе подтвердят. Видел бы ты, сколько у Берлина ремней из крокодильей кожи. Такое ощущение, что у хозяина своя крокодилья ферма. Вам обоим обязательно стоит туда съездить. Пора, ребята, развивать вкус.

— Я рад, Джефф, что у нас с тобой разные вкусы. — Люк закрыл дверь своего шкафчика. — Никто тебя не заставляет одеваться как мы, так что можно и без комментариев.

— Не сердись, Люк. Всего-навсего дружеский совет. Имею же я право высказать свое мнение вам в глаза, а не за спиной? Согласны? Вы и спортивное снаряжение не больно-то жалуете. Сэмс требует, чтобы на игру все выходили по форме. И потом, так жизнь разнообразнее. Утром — костюм-тройка, затем — спортивная форма, в которой мы потеем на поле. Дальше — душ, пара капель «Инглиш лезер» и снова — костюм-тройка. На девчонок это действует убийственно. Кстати, этот костюм я купил у Кравчека меньше чем за сотню баксов.

— Дерьмо дерьмом, — заключил Люк, взглянув на светло-синий пиджак Джеффа.

— За такую цену отличный прикид. Или поношенные брюки, да еще цвета хаки — лучше?

— Представь себе, мне нравятся, — угрюмо ответил Люк.

— Ладно, законодатели мод, встретимся на танцах. Правда, мы вряд ли пересечемся. Меня там облепят две сотни девиц, которым захочется потрогать мои классные шмотки. А вообще-то вы сегодня были молодцами, — добавил на прощание Джефф.

В школьной столовой оркестр заиграл рок-н-ролл. Я закрыл шкафчик и сдвинул цифры на кодовом замке. Люк сделал то же самое.

— Люк, хочешь потанцевать? — поинтересовался я.

— А ты?

— Не очень.

— Я тоже. Особенно теперь, когда все будут пялиться на меня и думать: «Надо же, этот парень покупает одежду в универмаге Белка».

— Мне плевать. Я и танцевать-то не умею.

— Я тоже, — признался Люк.

— Почему здесь до сих пор свет горит? — послышался голос тренера Сэмса. — А, это вы, ребята. Я решил, все уже давно на танцах. После такой победы девчонки могут вас просто изнасиловать.

— Мы как раз туда собирались, — отозвался я.

— Кстати, почему вы явились на матч без форменных футболок? Я же велел на встречи с гостями одеваться как положено.

— Забыли, тренер, — соврал Люк. — Так волновались перед игрой, что все мысли были только о ней.

— Хей-ю. — Сэмс хлопнул Люка по руке. — Отличный был бой. Хей-ю.

— Хей-ю, — повторили мы оба.

— Хей-ю, хей-ю, — улыбнулся он нам. — Здорово сражались.

Вместе с тренером мы прошли к задней двери раздевалки. Сэмс открыл щиток и опустил рубильник, выключив свет на поле.

Мы с Люком отправились в школьную столовую.

Когда я пытаюсь вспомнить, каким был голос матери в годы нашего детства, я почему-то слышу нескончаемые, полные мрачной торжественности монологи о нашем тяжелом экономическом положении. Эта мысль повторялась ею на разные лады. Мать была твердо убеждена, что мы живем в нищете. Не могу сказать, правда ли это. Не уверен, скупой была мать или просто экономной. Но я бы скорее попросил мать покормить меня грудью, чем отважился стребовать с нее десять долларов. Финансовые темы сразу же меняли мать, причем не в лучшую сторону. И дело не в том, что у нее не было денег — она пыталась заставить нас поверить, что их нет. Я подозревал, что мать о чем-то умалчивает. И всегда боялся, что купюры она любит больше, чем меня. Так это или нет — узнать не удалось.

После слов Джеффа и напоминания тренера Сэмса отсутствие формы не выходило у меня из головы. Позавтракав, я подошел к матери. Она развешивала белье на заднем дворе. Я стал помогать ей.

— Мам, можно с тобой поговорить?

— Конечно, Том. Никогда не стесняйся обсуждать со мной все, что угодно. Я буду только рада.

— Мама, я могу выполнять какую-нибудь работу по дому?

— Но у тебя и так есть свои обязанности.

— Я имею в виду дополнительный труд, на котором можно заработать.

— Том, мне ведь никто не дает ни цента за все, что я делаю. Подумай об этом. Если бы я брала плату за приготовление еды, уборку, стирку, починку вашей одежды и многое другое, боюсь, нам бы не хватало на хлеб. Но мне бы и в голову не пришло требовать деньги за свою работу. Я ее делаю потому, что люблю нашу семью.

— Я тоже люблю нашу семью.

— Разве ты забыл, что у нас трудности? — прошептала мать.

Я хорошо знал эти заговорщические интонации, которые намекали на мою посвященность в самые сокровенные материнские мысли.

— Слава богу, уловы сейчас хорошие, — продолжала мать. — Но покупка отцом автозаправки, а потом и тигра проделала громадную брешь в бюджете. Не хочу тебя пугать. Знаю, как ты за меня беспокоишься. Да, Том, мы в любой момент можем остаться без гроша. Я пытаюсь убедить в этом твоего отца. Но что я могу поделать? Теперь он мечтает о целой флотилии лодок.

— Мама, мне нужно купить форменную футболку.

— Какая ерунда, — возмутилась мать, рот который был полон бельевых прищепок. — Обойдешься без нее.

— Нет, не обойдусь. — Я уже ощущал себя так, словно заикнулся о роскошной яхте. — Тренер Сэмс велит нам в дни игр с соперниками одеваться по правилам. Вчера на матче только мы с Люком были в обычной тренировочной одежде.

— Дурацкие правила. Почему вы должны подчиняться? Ты же в курсе, как неудачно сложился для отца прошлый год. Креветок не было, а его угораздило вбухать деньги в эту чертову автозаправку. Ты хочешь, чтобы я себя неловко чувствовала, отказывая тебе? Каких сил мне стоит держать нашу семью на плаву! И вопрос не в том, что мы не можем позволить себе раскошелиться на вас с Люком, а в том, что для семьи важнее и нужнее в данный момент. Отец бы на стенку полез, услышь он о новой футболке. С твоей стороны эгоистично даже думать об этом. Я удивлена и, если честно, весьма огорчена твоей просьбой.

— Но у всех остальных ребят есть форма. И потом, необязательно покупать новую. Можно посмотреть в комиссионном магазине.

— Ты не такой, как остальные ребята. Ты — Том Винго, и ты на целую голову выше всех. Возможно, сверстники одеваются лучше, но ведь не они, а вы, мои сыновья, являетесь капитанами команды.

— Тогда почему у Саванны полно вещей, а мы с Люком вечно одеты так, будто собрались ловить креветок?

— Саванна — девушка, для девушки очень важно подчеркивать свою привлекательность. И я ни в малейшей степени не считаю себя виноватой, идя на жертвы и наряжая свою дочь. Удивительно, что тебя это задевает и что ты не понимаешь очевидного.

— Не понимаю. Объясни мне, мама!

— Чтобы выйти замуж за достойного молодого джентльмена, Саванна должна отлично выглядеть. Парни из хороших семей не будут ухаживать за девушкой, которая не умеет одеваться. Стиль — это первое, что привлекает мужчину в женщине. Может, и не первое, но одно из первых.

— Тогда что же привлекает женщину в мужчине?

— Разумеется, не его тряпки, — усмехнулась мать. — Если мужчина занят серьезным бизнесом или юридической практикой — его внешность играет весьма незначительную роль. Женщина обращает внимание на характер мужчины, его перспективы, честолюбие, происхождение.

— Ты все это учитывала, выходя замуж за отца?

— Я тогда думала, что заключаю брак совсем с другим человеком. Я была глупа и продала себя, можно сказать, за бесценок. Не хочу, чтобы Саванна повторила мою ошибку.

— Тебе не кажется, что девушкам тоже не все равно, во что я одет?

— Если они пустышки, взбалмошные особы и не знают, как достаются деньги, тогда, конечно, твой костюм будет для них важнее всего остального.

— В таком случае, почему мужчин так занимают женские наряды?

— Потому что мужчины сильно отличаются от женщин. Они более поверхностные и ограниченные.

— Мама, ты действительно считаешь, что это так?

— Я уверена в этом. Я прожила на свете дольше, чем ты.

— Ты можешь дать мне хотя бы часть денег?

— Ты не получишь ни цента. Научись сам зарабатывать на нужные тебе вещи. На то, что действительно необходимо. Вот когда ты попотеешь на свою футболку, ты будешь по-настоящему ее ценить. Потрудись ради этого, Том. Так ты будешь больше себя уважать. Когда все преподносится на серебряном блюдечке…

— Мне никогда ничего не преподносилось на серебряном блюдечке.

— Верно, Том. И не будет. Во всяком случае, мной… Судя по всему, ты думаешь, что я скупая.

— Да, мама. Никак не могу отогнать эту мысль.

— Это твое дело. Но я знаю то, чего не знаешь ты. Спроси через год своих товарищей по команде: какого цвета у них были футболки в начале сезона? Уверяю, никто из них не ответит.

— Это почему?

— Потому что они не знают цену вещам. Зато ты, Том, всегда скажешь, как выглядела чужая форма, поскольку у тебя не было своей. Ты сможешь описать и цвет, и ткань, и даже запах.

— К чему ты клонишь?

— Когда у тебя наконец появится собственная футболка, ты будешь ее беречь. Надевая ее, ты будешь думать обо мне. Ты каждый раз будешь возвращаться к вопросу, почему я не дала тебе денег.

— Мне и сейчас интересно.

— Я учу тебя по-настоящему дорожить тем, чего у тебя нет, что для тебя пока недосягаемо.

— Как глупо.

— Возможно, для тебя и глупо. Но ты наверняка будешь долго вспоминать и любить свою первую форму. Поверь мне.

— Мама, но ведь в этом году такие уловы! Самый удачный сезон после пятьдесят шестого года. У нас есть деньги.

— Но не на одежду. Я вынуждена копить, чтобы мы не голодали после очередной дурацкой затеи твоего отца. Если бы он рассуждал как я, у тебя было бы все, чего ты хочешь. У всех нас.