Камень под моей ногой предательски громко хрустнул. Конечно, это для чечен местные камни не предатели, они — ихние, они всем местным — родственники, но нас они выдают с удовольствием, стоит только проявить неосторожность. Я так торопился отпрыгнуть в кусты, что проявил неосторожность…

Тем не менее на стук камня никто внимания не обратил. Бандиты шли по узкой тропе плотной толпой, говорили громко, ступали еще громче, что-то горячо и возбужденно обсуждая, и за собственным шумом постороннего звука не замечали.

Военный разведчик во мне все же сработал сразу, и я, воспользовавшись тем, что ветер тучи разогнал и высветил над их головами чистую луну, принялся рассматривать группу, то есть толпу, одновременно вставляя гранату в «подствольник». Это просто счастье, что у меня остались гранаты и что бандиты идут так плотно и так торопятся.

Шестнадцать человек, один пулеметчик, один снайпер точно с такой же дальнобойной винтовкой, что была у снайпера внизу, а теперь перешла в руки старшего лейтенанта Воронцова. Винтовка с тепловизором, и будет плохо, если такая винтовка вступит в бой против наших. Я представлял, что одна дальнобойная снайперская винтовка с тепловизором при определенных обстоятельствах и в умелых руках в состоянии решить судьбу всего боя. Снайпер будет не виден, но издалека расстреляет всех. Полтора-два километра дистанция. Его автоматом не снимешь, его даже не увидишь, если он сдуру не надумает на ближнюю дистанцию перейти, как было внизу. Там, видимо, командир такой был, что не побоялся снайпером рискнуть, выставил его на противоположный склон, потому что с дальней дистанции снайперу стрелять снизу было невозможно из-за поворота ущелья, а подняться на склон в другом месте возможности не было из-за крутизны самого склона. А как в дальнейшем ситуация может разворачиваться, неизвестно, и неизвестно, какая позиция будет у бандитов, какая будет у спецназа…

Я пропустил толпу боевиков мимо себя, коротким взглядом сразу просмотрел пути собственного отхода до прохода в минном поле, потом пристроил рукоятку автомата к своему плечу, прицелился и выстрелил из «подствольника» так, чтобы угодить как раз туда, где шли снайпер с пулеметчиком. Здесь ущелье было совсем не таким, как внизу, и грохот взрыва не оброс вибрациями эха, но сразу разнесся по окрестностям и стих. Правда всего на несколько секунд. А через несколько секунд я уже дал три короткие очереди в еще не рассеявшуюся толпу бандитов и сам сорвался с места. И только через десять шагов, когда я проскочил открытое место и углубился в кусты у противоположного склона, пули засвистели вокруг, срезая ветки кустов. Я упал, перележал первые беспорядочные очереди, потом перебежал в сторону и двинулся дальше. Моя неожиданная атака, видимо, в первый момент ошарашила бандитов, но они быстро сообразили, что стрелял по ним только один человек, человек, пришедший снизу, следовательно, это гонец от попавших в окружение спецназовцев к спецназовцам на перевале, и этого гонца требуется перехватить. Я на это, признаться, и рассчитывал, желая оттянуть время соединения разведки с теми, что остались внизу, и дальнюю разведку заманивая в ловушку, которая существенно проредит их и без того не слишком великие ряды.

Еще я понимал, что наши на перевале не оставят боестолкновение у себя под носом без внимания. И сейчас в мою сторону уже, видимо, нацелен большой стационарный прибор ночного видения, единственный на перевале, но способный и в темноте помочь разобраться в ситуации.

До минного поля оставалось чуть больше ста метров, когда я ощутил удар в плечо и упал лицом в камни. Лицо, кажется, разбил, но боли не ощутил, как и боли в плече. Подняться и побежать дальше было делом нескольких секунд. И только по ощущению чего-то горячего, растекающегося по спине, я понял, что одна из пуль меня все же нашла. Но ранение было несерьезное, и пока я еще был вполне в состоянии свой план выполнить. Только кровь, видимо, бежала обильно, но потеря крови ощущается не сразу, и я должен был успеть до своих добраться.

Я бежал, я торопился…

Я бежал, я торопился, мама, раненый, кровью истекающий, я бежал к своей роте, но я к тебе бежал тоже… К тебе торопился… Я знал: чем скорее доберусь до своих, тем скорее смогу к тебе попасть… Потому так и торопился, потому не щадил себя…

Ты жди меня, мама, я обязательно скоро приеду, и мы встретимся. Ты же одна у меня, ты самый близкий, ты единственный близкий мне человек, и мне будет очень плохо, если я опоздаю и мы не увидимся…

Я никогда не держал на тебя обиды… Я понимал, что ты бывала несправедлива ко мне, но обиды я на тебя не держал, потому что понимал — ты сама обижена, ты несчастлива и тебя жалеть надо, мама… Милая моя мама…

Жди меня…

Минное поле представляло собой вовсе не поле в обычном понимании этого слова. Это была каменистая неровная равнина, усыпанная кустами там, где кусты сквозь камни смогли пробиться. Тропа через минное поле шла длинным зигзагом, состоящим из двух сходящихся под тупым углом троп. Никаких вех, естественно, выставлено не было, потому что читать показания вех умеют все боевики. Но расположение мин было нанесено на карту командира роты, а проход отпечатался в памяти тех, кто поле минировал и ходил с минами от места посадки вертолета до места их закладки. Я как раз ходил, и потому помнил все отчетливо. И даже ночь не смогла сбить меня с толку, но вот боевиков, меня преследующих, мое поведение с толку сбивало.

Я бежал там, где можно было бежать, но направление это вело не к самому перевалу, где были вырыты наши полнопрофильные окопы и выложены каменные брустверы, а в сторону, к скальной стене, которую преодолеть невозможно. Как только боевики уловили мое направление, а бежал я, время от времени пригибаясь и чуть-чуть шарахаясь в сторону, если тропа позволяла это сделать, в общем-то по одной линии, они решили меня догнать, и для этого решили срезать угол. С точки их выхода на минное поле это казалось вполне вероятным делом. И бежали они широко рассеявшись. Мне не было видно, сколько их осталось. Для этого необходимо было остановиться и оглянуться, а я время попусту терять не хотел. Пули время от времени опять посвистывали рядом. Но стреляли редко, рассчитывая захватить живым до того, как я добегу до окопов, тем более что я, казалось, от окопов в сторону уходил, словно собирался их под отвесной стеной обойти. Да и что за стрельба на бегу… Прицелиться невозможно… Они бежали, впрочем, недолго. Хотя я даже удивился, что так далеко смогли убежать. А потом последовало сразу два мощных взрыва, а за ними и третий. Вот тогда я позволил себе оглянуться, но тоже — на бегу…

Боевики поняли, куда я их заманил. И замерли как вкопанные. И тут подал свой долгий голос наш ротный «Поднос». Мина упала с легким перелетом. Боялись, видимо, меня зацепить. Это уже сильно подействовало боевикам на нервы. И они побежали. Побежали туда, где первая мина упала, памятуя, что снаряд обычно дважды не попадает в одно и то же место. Но минометчики это правило тоже знают, и знают, что к месту первого взрыва часто сбегается противник.

Боевики побежали, и опять взорвалась мина на минном поле, но этот взрыв не остановил их. А вот следующий выстрел «Подноса» оказался точным. Я даже сам остановился, чтобы посмотреть результат. Теперь уже, покинув пределы минного поля, убегало пять или шесть человек. А по проходу в мою сторону бежали, не стреляя, около десятка наших парней. Конечно, даже с ПНВ узнать меня не могли, но армейскую форму конечно же рассмотрели. И хотя автоматные стволы из осторожности были на меня наставлены, я улыбался им навстречу…

Перевязка была закончена. Делалась она не в санитарной палатке, а прямо в палатке командного пункта, хотя он, по сути дела, был просто палаткой командира роты и сержанта-связиста, которого капитан всегда под рукой держал. Другие офицеры, командиры взводов, жили не в палатках, а в окопах с маленькими блиндажиками.

Капитан Полуэктов меня не беспокоил до тех пор, пока ротный розовощекий прапорщик-фельдшер не закрыл свой модный кожаный саквояж с медицинским оборудованием. Сумка с перевязочным материалом была у медсестры, а все медикаменты фельдшер с собой таскал, словно боялся, что солдаты на них будут покушаться. Конечно, в армии всегда найдутся желающие сделать себе укол шприц-тюбиком парамидола, но у нас таких любителей, насколько мне известно, не наблюдалось. Наркоманам в спецназе ГРУ служить сложно, потому что мы всегда при боевой обстановке. А там наркоманам не место…

— А бронежилет твой где? — зачем-то ковырнув пальцем бинт у меня на спине, спросил Полуэктов.

— Бежать в гору тяжело было, сбросил все лишнее… Чтобы скорость не терять…

— С одной стороны, правильно, — сказал мой командир взвода лейтенант Савин, присутствующий здесь же, — с другой стороны, в бронежилете пулю бы не получил…

— Товарищ капитан, выступать надо… Воронцов просил сразу выступить… Он почти без патронов там… И без гранат…

Полуэктов кивнул.

— Взвод уже выступил. Остальные готовятся. Ты пойти с нами сможешь?

— Конечно, — сказал я категорично и встал с походного раскладного стульчика.

— Крови он много потерял, — заметил прапорщик-фельдшер. — А так — рана сквозная, пуля между костей прошла, повреждены только мягкие ткани. Там сухожилия могло порвать — это было бы неприятно. Остался бы без руки. Отсохла бы просто. Но Бог тебя миловал…

— Наверное, отец Валентин за меня молился, — сказал я и сам не понял, съехидничал я или сказал от чистого сердца.

— Дойдет, — решил как разрешил фельдшер. — Парень крепкий…

— Товарищ капитан, комбат на связи… — поднялся радист, снял наушники с микрофоном и протянул их Полуэктову.

Тот только приложил один из наушников к уху так, чтобы микрофон около рта оказался.

— Здравия желаю, товарищ подполковник. Да, снимаю личный состав, оставляем только боевые расчеты на стационарных постах. В любом случае они продержатся несколько часов, если кто-то сунется, но соваться, судя по всему, будет некому. Нет, мне пограничники ничего не сообщали, у нас с ними, товарищ подполковник, прямой связи нет… Так… Так… Понял. Какими силами ведется преследование? Понял… В этом случае я оставлю на перевале взвод… Нет, не пропустят… Даже если с двух сторон… Не пропустят… И погранцы помогут… Так… А по какому поводу? Нет. Извините, товарищ подполковник, я не понял… Да-да, давайте… Капитан Полуэктов, товарищ генерал… Да, я внимательно вас слушаю… Это, товарищ генерал, невозможно. Там взвод нашей роты ведет бой… Это невозможно, товарищ генерал… Разрешите, я со своим комбатом поговорю… Да… Я понимаю, что он не отменит ваш приказ… Но я хотел бы поговорить со своим комбатом… Извините, товарищ генерал… В данном случае я не могу вас считать авторитетом…

Я понял, что грядут какие-то осложнения. Капитан Полуэктов сильно покраснел и, кажется, через свое естество перешагнул, разговаривая так с каким-то генералом. Разговор внимательно слушали все, все переглядывались, но никто не мог понять, о чем идет речь и что за приказ получил командир роты.

— Товарищ подполковник… Генерал слышит меня?.. Хорошо, товарищ подполковник… Я понимаю, что вы не можете отменить приказ свыше… И понимаю, чем мне грозит нарушение приказа… Да, да, спасибо, товарищ подполковник… До связи… Связь будет, когда мы вернемся…

Командир роты молчал больше минуты, опустив руку с наушниками и глядя себе под ноги. Никому ничего объяснять не желал. Потом встряхнулся, оглядел палатку и сказал категорично:

— Выступаем. Савин, со своим взводом остаешься. Через границу прорвалась банда, состав сорок два человека. Семь человек пограничники подстрелили, остальные тридцать пять идут ускоренным маршем в нашу сторону. Сможешь сдержать?

— Не пропустим, командир. Пулеметы развернуть не долго. Другая сторона круче этой и проход уже. Там вообще не прорваться…

— Ну, и отлично. А мы выступаем…

— А что там за генерал был? — спросил Савин.

— Какой-то генерал из ФСБ… — отмахнулся Полуэктов.

— А что ему надо?

Капитан опять замер, как недавно с наушниками. Помолчал, потом все же ответил:

— Генерал дал категоричный приказ держать перевал, не пропустить прорвавшуюся группу, и ни одному солдату ни в коем случае не разрешил покидать перевал и вступать в Змеиное ущелье. Чтобы нашего духу там не было… Так, сволочь, и сказал…

— То есть?..

От удивления я тоже забыл о строгой армейской субординации и вмешался в разговор офицеров, который меня, по большому счету, не касался и вообще не должен был бы происходить в присутствии солдата. И уж тем более капитан ни при каких обстоятельствах не должен был в присутствии солдата назвать генерала сволочью. Хотя только сволочь и могла дать такой приказ. Их мое возмущение, впрочем, не возмутило, поскольку они сами были возмущены приказом генерала.

— Вот тебе, Максим, и то есть… ФСБ какие-то там свои, видимо, штучки проводит… Как раньше, рассказывают, КГБ проводило… А наши парни там погибнуть могут… На это им наплевать…

— А имеет право этот генерал нам приказывать? — поинтересовался Савин.

— Комбат сказал, что приказ получен из Москвы.

— А что сам комбат?

Комбата, как я знал, наши младшие офицеры уважали сильно. От него они не ждали несправедливости. Но я тоже могу себе представить положение комбата, которому запрещают спасать своих подчиненных, когда он имеет к этому возможность.

— Ничего конкретного… — вздохнул капитан. — Сказал, что нарушение приказа грозит мне большими неприятностями. И только… Ладно, не будем время терять… Пойдем за неприятностями. А ты здесь нас подстрахуй…

И протянул руку к своему бронежилету, разложенному на раскладушке.

— Товарищ капитан, опять комбат… — радист снова протянул наушники.

— Слушаю, товарищ подполковник, — мрачно и даже зло начал Полуэктов. — Да… Готовлюсь выступать в Змеиное ущелье… Понял, товарищ подполковник… Так точно… Конечно…

Он внезапно выпрямился, словно принял стойку «смирно».

— Все нормально будет, товарищ подполковник… Мы все за вас встанем… Каждый офицер… — капитан посмотрел на меня. — И каждый солдат…

И передал наушники радисту.

— Что? — спросил Савин.

— Генерал с гипнотическим взглядом уехал, комбат подумал и дал приказ выступать в ущелье возможными силами, но не оставлять перевал без прикрытия. Игнорирование московского приказа он берет на себя. Говорит, все равно уже пора на пенсию.

— Это он… — сказал с заметным уважением лейтенант Савин. — Комбат…

Я взялся за свой автомат.

— Ты только его к левому плечу не прикладывай, — посоветовал прапорщик-фельдшер. — А то рана может открыться. На круглые раны нормальный шов не наложишь… При перенапряжении срываются…

Вот, мама, наступил, кажется, последний, завершающий момент во всех задержках моих на пути к тебе. Осталось совсем немного пройти, потом дождаться вертолета и вылететь в Ханкалу, а оттуда уже самолетом до Москвы, из Москвы, тоже самолетом, полечу к тебе…

Конечно, на целые сутки я задержался… Но я знаю, мама, ты потерпишь, несмотря на то что всегда была такой нетерпеливой… Нам с тобой только и остается, что терпеть… У меня наш прапорщик-фельдшер спросил сразу: «От госпитализации, конечно, откажешься?» Естественно, я отказался. Какая может быть госпитализация, если мне надо к тебе спешить… И в три раза была бы рана сильнее и опаснее, я все равно к тебе бы спешил… Потому что ты, моя единственная родная душа, ждешь меня…

Я доставил тебе в жизни немало огорчения только тем, что не хотел быть таким, каким ты меня хотела видеть. Ты хотела меня видеть особенным, а я был обыкновенным… Тогда я тебе не умел еще сказать, но теперь я знаю, что из особенных, как правило, ничего особенного не получается. А из обыкновенных получаются личности… Даже я сейчас, мама, стал личностью… Тебе это трудно понять, потому что ты другими категориями привыкла мыслить, но в этом не вина твоя, а твоя беда… Но ты не волнуйся, я не буду тебе это объяснять, чтобы не расстраивать тебя…

Главное, что я спешу к тебе, и мы скоро увидимся…

Хоть и говорят те, кто в горах работал, что спускаться труднее, чем подниматься, но это утверждение относится, наверное, не к проложенным по долинам и ущельям тропам. Наверное, на скалу взобраться легче, чем с нее спуститься, и на вершину, может быть, тоже, однако мы спускались в Змеиное ущелье гораздо быстрее и с меньшими проблемами, чем я только час назад, когда задыхался от долгой и быстрой ходьбы, но все же шаг за шагом преодолевал не слишком крутой, но затяжной подъем.

Неприятно удивило отсутствие на месте моего бронежилета. Показал место капитану.

— Не ошибся?

— Точно запомнил…

— Значит, кто-то из убегающих боевиков захватил…

Но без бронежилета идти было легче. Я бы вообще мог, наверное, еще много пройти, как мне казалось. Однако, начала сильно беспокоить рана в плече. Странное дело: когда я получил ее, ощутил только удар в спину и не сразу даже сообразил, что это пуля. Догадался только после того, как почувствовал липкую и горячую кровь на спине. Но рана оказалась сквозная, и кровь, которая и спереди текла, пусть и была такой же горячей и липкой, совсем не ощущалась почему-то кровью. Хотя выходное отверстие у пули всегда бывает больше входного. А я заметил выходное отверстие только тогда, когда стал окровавленную куртку снимать. Но и тогда же, и потом, когда рану фельдшер обрабатывал, я почти не чувствовал боли. Правда, фельдшер два обезболивающих укола мне сделал. Это, наверное, сказалось. А теперь, когда уже добрая треть пути позади осталась, рана начала гореть. Наверное, и лицо у меня горело, потому что капитан Полуэктов, державший меня постоянно рядом с собой, поскольку мой родной взвод остался прикрывать перевал от предполагаемого удара с тыла, несколько раз на меня посматривал довольно внимательно.

— Как самочувствие, Максим? — не выдержал, наконец, и спросил капитан.

А у меня уже несколько минут, как начали слипаться глаза. Просто сами собой, на ходу, и несколько раз я ловил себя на том, что, когда глаза слипаются, я на миг засыпаю, а просыпаюсь уже от того, что нога куда-то проваливается и колено ногу не держит. Внешне это, наверное, смотрелось так, будто я спотыкаюсь от усталости, хотя я не усталость как таковую испытывал. При обыкновенной усталости апатия наступает. У меня не было апатии, но было странное ощущение, что если я умышленно закрою глаза плотно и не буду бороться с собой, то есть не буду открывать их насильно, я сразу же и надолго усну.

— Спать, товарищ капитан, невыносимо хочется…

— А что прошлую ночь делал?

— Спал…

— Это от потери крови, — подсказал прапорщик-фельдшер, который тоже рядом был. — Да и обезболивающие уколы тоже… Они же с наркотой…

— Крепись, наркоман. — Капитан даже руку поднял, чтобы по плечу меня хлопнуть, но рядом с ним оказалось как раз раненое плечо, и он руку удержал. — Далеко еще?

— Скоро половина пути будет.

— Идем, торопимся…

Вскоре впереди и совсем неподалеку звуки стрельбы послышались. Посланный в погоню за разведкой боевиков взвод, вернее, за тем, что от разведки осталось, похоже, противника настиг. Так, по крайней мере, можно было предположить по интенсивности огня и взрывам гранат, пущенных из «подствольников». Бандитов, кажется, расстреляли…

Мы еще на две сотни шагов спустились и догнали своих.

— Как успехи? — сразу спросил капитан Полуэктов.

— Мы шестерых преследовали, — хмуро сказал командир взвода. — Пятерых положили… Один ушел… Снайпер… Куда делся? Все обыскали…

— Я в снайпера в первого стрелял из «подствольника», — сказал я. — Мне показалось, что убил. Может, кто винтовку его подобрал. Винтовка хорошая. «Дальнобойка» с тепловизором. Дорогая…

— Может… — согласился командир взвода. — Может, он вперед убежал?

Поиски пропавшего боевика со снайперской винтовкой закончились безрезультатно. Ждать долго мы не могли, решили, что боевик каким-то образом вперед убежал, как уже предполагалось, и все вместе двинулись к близкому теперь лагерю боевиков, который старший лейтенант Воронцов с вертолета рассматривал.

У самого большого кострища остановились, чтобы подготовиться к возможной встрече с противником. Капитан Полуэктов отдавал распоряжения. Я просто так стоял в самом центре и смотрел на всех. Капитан ко мне подошел.

— Тебе, наверное, в бой и не надо. Довел нас, и хорошо. Дальше уже по карте сориентируемся. Отдохни здесь и потихоньку с фельдшером за нами двигайся.

Со стороны это смотрелось, наверное, так, что капитан, отдав распоряжения, мне докладывает о выполненной работе. Откуда у меня эта мысль появилась — не знаю… Наверное, это не со стороны, наверное, это мне в сонном бреду так показалось. Я мало что видел и почти ничего не слышал. Выстрела-то я точно не слышал. Стреляли издалека, из «дальнобойки»… В этот раз я даже не почувствовал, как кровь растекается из дыры посредине груди…

Я спешу к тебе, мама… Я очень спешу к тебе… Скоро, очень скоро мы увидимся, мама… Я уже в пути и очень спешу…

Капитан Полуэктов залег рядом с распростертым на земле телом рядового контрактной службы Максима Одинцова.

— Точно в сердце… — сказал со стороны прапорщик-фельдшер.

— Не сказал я ему, — прошептал капитан, — сегодня радиограмма пришла… Мать у него умерла во время операции…

— Значит, уже увиделись… — сказал фельдшер.

— Парня-то по-доброму следует к награде представлять за этот прорыв к нам… Пусть и посмертно… Да ведь не подпишут… Нас всех за этот марш взгреют… ФСБ шутить не любит…

— А мы их шуток не понимаем, — заметил фельдшер.

— А мы их шуток не понимаем, — повторил капитан. — Все равно представление на Одинцова напишу…

Вопрос о том, дошел или не дошел рядовой Одинцов до перевала, для нас оставался открытым, и надеяться на последствия этого можно было бы только в том случае, если бы он дошел. Мы вышли из зоны пламени и дыма и дальше отошли, вообще зону освещения покинув на случай непредвиденного обстрела непредвиденным противником. Конечно, здесь не осталось уже такого противника, и все мы это понимали. Но правила есть правила, и выполнять эти правила обязательно всегда, чтобы никогда не расслабляться. Иначе наступит критический момент, и ты сможешь позволить себе расслабление тогда, когда оно недопустимо, и это приведет к беде.

На груде камней сели, чтобы дыхание перевести и дым из легких выгнать. Как-то никто не заметил, что, несмотря на сильное потоотделение, одежда на нас уже высохла, и теперь хрустела и изобиловала солевыми разводами. В том жару, из которого мы вышли, это не мудрено.

Сидели на камнях, молчали, потому как понимали, что незаконченное дело всегда считается делом проваленным. Мы не закончили разгром банды Геримхана, значит, нам следует ждать следующего удара и принимать этот удар. Численное преимущество у Геримхана, по всей видимости, все еще сохранится. А если считать и джамааты в нижнем ущелье, то это численное преимущество становится значительным. Но за нижнее ущелье я как-то был спокоен. Если там такая хорошая, почти непробиваемая позиция, как говорил священник со слов лейтенанта Соболенко, то мои мальчишки бандитов не пропустят. Да и не слышно там никакой стрельбы. Похоже на то, что бандиты застряли после первых потерь и не рвутся понести потери новые. Их можно понять… Не хотят идти на смерть и ждут, когда Геримхан с более удобной позиции нас атакует и им дорогу тоже расчистит.

Отдыхали мы около получаса. Недалекое пламя, перекрывшее ущелье, сюрпризов не преподнесло и, прикинул я, по крайней мере, еще часа три-четыре не преподнесет, потому что пройти там никто не сможет. Значит, можно в лагерь вернуться и там с мыслями собраться. Оборону следует продумать. Знать бы, что дошел до перевала Одинцов, тогда можно было бы вообще в глухую защиту уйти и ждать подмоги. Хотя уходить в глухую защиту тоже можно только так, чтобы ущелье по-прежнему держать, как перекрытое «великой китайской стеной», непроходимым. Теперь Геримхану не следует уже думать о прорыве через перевал. Его задача в нынешней обстановке может быть только одна — прорваться в места, где банда может рассеяться сначала по лесам, а потом уже разбредется по селам с тем, чтобы где-то в сельских подвалах осесть по одному или попарно на зимовку. Другого им не дано. А наша задача простая — максимально уменьшить число бандитов и не выпустить тех, кто останется.

— Двигаем в лагерь… — приказал я. — На тропе осторожнее, чтобы ноги не переломать.

Мы шли не торопясь. И не только потому, что темная тропа была опасна. Просто после колоссального напряжения наступило расслабление, и делать в такой момент ничего не хочется. Опасное состояние, если враг вдруг появится, потому что каждому требуется время, чтобы вернуть себя в боевое функционирование. Но не зарядку же заставлять парней делать. И потому, чтобы не расслаблялись совсем, я опять разделил свою группу: сам с половиной бойцов пошел по тропе, а младшего сержанта Отраднова отправил по дну ущелья до места, где наши держат оборону.

— Сначала посмотри, как там базовый лагерь снизу просматривается. Я этот лагерь сам еще в глаза не видел и не знаю, можно ли там оборону держать. Видно ли его? Впрочем, боевики должны знать, где он располагается. Они с вертолета его рассмотрели. Потом проходите дальше. Там осторожнее. Наша позиция на самом повороте, но, понятно, не вплотную к нему. Посмотреть, видно ли снизу наших, видно ли противника. Ждешь там меня. Не подходишь… Понял?

— Так точно, товарищ старший лейтенант.

— Тогда — вперед!..

Когда задача поставлена, даже такая простая задача — посмотреть — заставляет человека быть собраннее. Следовательно, боеготовность сохраняется. Конечно, мне бы самому пройти понизу и все посмотреть, но мне необходимо было посмотреть помимо этого еще и сам лагерь на предмет пригодности к «глухой защите», проверить брустверы, выставленные капитаном Павловским. Я так и не понял еще толком, что он собой представляет как офицер и можно ли на него положиться. А положиться хотелось бы.

И хотя шли мы медленно, до лагеря дошли быстро. К моему удивлению, там не оказалось ни самого капитана Павловского, ни его беременной жены. Два бруствера перекрывали тропу. Сделаны были правильно и выглядели надежными. Капитан, оказывается, делал их не сам, а вместе с моими ранеными мальчишками, которые за этими брустверами заняли позицию и встретили меня естественным окриком:

— Стой, кто идет?

Я отозвался и осмотрел место. Вообще лагерь был в хорошем месте. Единственное неудобство состояло в том, что глубину лагеря, место, где лежали раненые, убитые и выгруженные из вертолета вещи, можно было бы обстреливать с тропы из «подствольников». Но в целом работой Павловского я остался доволен.

— Капитана куда зарыли?

— Ушел на нижнюю позицию.

— А его дура?

— За ним закостыляла…

— Зачем?

— Покомандовать…

Значит, следовало торопиться туда, пока она там не начала командовать капитально и дел не натворила. Но только мы двинулись по тропе, как со стороны нижнего заслона раздались один за другим взрывы шести гранат. Судя по звуку, взрывались «Ф-1». Мне эти звуки удовольствия не доставили, потому что у моих мальчишек столько гранат набраться не должно было бы. Оставалось надеяться, что они бросали трофейные гранаты, но было опасение, что бросали в них…

Ближе к месту я поднял винтовку и, не передергивая затвор, включил тепловизор, чтобы просмотреть ситуацию издали. Бруствер мне, к сожалению, видно не было, невозможно было рассмотреть и костер, что освещал часть склона — даже непонятно было, кто этот костер разжег и кто обеспечил себе видимость, но человека на тропе, идущего в лагерь, я нашел даже сквозь густые кусты. Судя по фигуре, это была Ксения Павловская. Наверное, уже накомандовалось или же ее просто мягко попросили принять командование над ранеными в лагере. Мы поторопились ей навстречу, но перед этим я все же просмотрел сквозь прицел и дно долины. Группу младшего сержанта Отраднова нашел сразу. Тепловизор все-таки великая вещь…

Нижняя группа шла неторопливо, но нас все-таки обогнала. Им идти было понизу легче, чем нам по тропе, и потому парни двигались быстрее нас и вскоре должны были уже выйти под нижний лагерь. Естественно, на освещенный участок Отраднов не полезет, чтобы не подставиться под выстрел. Значит, шагов через сорок вообще остановится и будет ждать там моей команды. Следовательно, и мне стоит спешить. Но задержка на пути неизбежна, хотя долго разговаривать с женой капитана я не собирался. Тем более она должна быть оскорблена моим поведением при спуске ее из вертолета. Значит, и со мной разговаривать не будет рваться. Это уже легче. Тем не менее я сам спросил, когда мы встретились на тропе:

— Как там обстановка?

— Сами смотрите… — сутулая, на высушенный стручок перца похожая женщина к беседе была, к счастью, не расположена.

Мы поспешили «смотреть»…

— Капитан у нас крещение принял… — радостно, даже с каким-то непонятным мне возбуждением, встретил меня отец Валентин.

Сам капитан не спешил докладывать обстановку младшему по званию, а лейтенант опять не знал, как ему вести себя между двумя старшими, нежели он, офицерами. То ли командиру операции докладывать, то есть мне, то ли оставить возможность доклада своему командиру — капитану Павловскому. Я понимал положение лейтенанта и на уставные мелочи и несоответствия внимание мог и не обратить. Но священник ни на звания, ни на командование не претендовал, и потому чувствовал себя вольно. Как-то даже непривычно вольно для священника и чуть-чуть суетливо, словно он тому же капитану много задолжал.

— Он же был категоричный, как этот камень, атеист… — усмехнулся я и сел на камень, о котором говорил.

– «Первый мир был потоплен водой, а второй для огня бережется…» — какой-то цитатой ответил священник. — Капитан у нас прошел крещение огнем. Боевое крещение то есть… И трофей весьма памятный и, наверное, ценный добыл… Вон там, ногами перебирает…

Я только сейчас заметил в самом темном месте позиции какое-то движение.

— Кто там? — спросил я.

— Тот человек, которого ты подстрелил в вертолете, — сказал наконец-то свое слово и капитан. — Человек со шрамом… Так его теперь будут звать… Но у нас в руках он, к счастью, с документами оказался, и мы можем звать его по имени. Некто Ширвани Бексолтанов, специалист по ограблению православных храмов. Прилетел за иконами, которые наш Святой вез…

— Отец Валентин, — поправил я.

— Святой Валентин, — настаивал Павловский. — Авторитетный кидала, имеющий за плечами три срока. Правда, небольших, тем не менее… Уголовное погоняло — Святой.

Я поднял в изумлении брови и посмотрел на отца Валентина, требуя взглядом разъяснения ситуации.

— Господь не допустил моего маскарада, — развел руками Святой, признавая обвинения в свой адрес. — Признаю и каюсь и надеюсь быть вам полезным и дальше, как был полезным до этого.

Он явно просил этими словами признать, что вел себя достойно и не был нам обузой.

— Как выяснилось? — спросил я Павловского.

— Вон тот сообщил… — кивнул капитан на связанного пленника.

— Он предложил мне потихоньку освободить его и дать уйти в обмен на молчание, — добавил Святой. — Мне показалось это слишком большим грехом на мою и без того грешную голову. Тогда он попросту сдал меня капитану, а капитан забрал у меня автомат…

— Зачем? — не понял я.

— Святой, можно сказать, арестован.

— Он наш, он среди нас, он отказался предать нас, а его за это арестовывают? — мне такое положение вещей не понравилось. — Ты что, кэп, принципиальным ментом стал?

Павловскому, кажется, самому такое положение не сильно нравилось.

— Ты здесь командуешь, тебе решать.

Он поднял с земли автомат и через руки лейтенанта Соболенко и ефрейтора Братишкина передал мне, а я, в свою очередь, отдал его Святому. И тут только заметил в руке капитана трубку.

— Здесь что, связь есть? — спросил я.

— Это трофей. Спутниковая. Есть связь. Я уже доложил ситуацию и координаты в погранотряд. Не понял только, что там происходит. Что-то мне невнятное ответили и рекомендовали ждать…

— Дай я позвоню, — потребовал я.

Трубка тем же путем, что и автомат, дошла до меня. Пока она была в пути, я успел спросить, что здесь взрывалось. Капитан объяснил. Довольно скромно и сухо, несколькими словами, но я в этой сухости увидел ситуацию. Павловский действовал хладнокровно и правильно.

Я принял трубку.

— А этого как захватили? — кивнул я на пленника.

Капитан и это рассказал коротко, без хвастовства, и даже принижая свою роль.

— Удивляешь ты, кэп, меня… А говоришь, что не воевал… Тебе прямая дорога после этих событий — в спецназ погранвойск. Многому их научить сможешь…

Он, кажется, комплимента ждал и не сумел скрыть довольную улыбку.

Я набрал номер мобильника комбата. Тот ответил на ночной звонок не сразу. Спал, должно быть, или не сразу решился на разговор с незнакомым абонентом. А может быть, и то и другое. Но все же ответил после долгого моего ожидания, и ответил недовольно.

— Слушаю…

— Здравия желаю, товарищ подполковник…

— Саня! — обрадовался комбат. — Докладывай.

Я доложил обстановку.

— Да, Одинцов дошел до роты, дважды вступая по дороге в бой. Рота выступила к вам. Были некоторые осложнения, но Полуэктов выступил… А осложнения остались… У меня… Что вы там натворили такого? Чем вы ФСБ помешали?

— Я не в курсе, товарищ подполковник, чем мы им помешали. Ими здесь не пахло… А что произошло? Может, объясните, чтобы я в курсе был.

— Придется объяснить, хотя не хочется. Именно, чтобы ты в курсе был. Короче говоря, приходит приказ из Москвы выполнять указания генерала ФСБ Рахманина и согласовывать с ним все свои действия. Словно бы переподчинение произошло. Тут и сам Рахманин прилетает. Такой дядька с гипнотическим взглядом. Спрашивает, что тут у нас с твоим взводом. А мы не в курсе. Мы только знали, что вертолет со связи пропал, утром обещали начать поиски с воздуха, и я готовил несколько групп для десантирования, чтобы наземный поиск начали… Потом генерал сам на карте показал, где вы. И категорично запретил выступать вам на помощь, потому что вы своими действиями срываете важнейшую операцию антитеррористического центра. Я сначала растерялся, скажу честно. А тут капитан Полуэктов позвонил и доложил, что от тебя гонец пришел, контрактник этот, Одинцов. И Полуэктов собирается выступить к тебе в помощь. Генерал и ему запретил. Я, честно скажу, при генерале промолчал, грешен… А как он уехал, сразу с Полуэктовым связался и приказал выступать. Что мне терять, все равно на пенсию пора. А капитан и без меня уже выступил. Вот только что снова был генерал, ему уже доложили, что произошло. Должно быть, пограничники, я с ними беседовал. Генерал тут у нас молнии глазами пускал, обещал под трибунал меня отдать, на что я возразил, что жизнями своих солдат и офицеров не торгую, даже если мне взамен предлагают какую-то большущую цену. Только что ушел… Уже под аккомпанемент твоих звонков…

Подполковник, как я понял, слегка любовался своими действиями. Но я оценил их. Не каждый решился бы так поступить.

— Спасибо, товарищ подполковник.

— Нормально, Саня. Жди, значит, Полуэктова. Уже давно выступил. Вот-вот у тебя будет. Сообщай мне, как дела. С капитаном у меня связи нет. Он рацию на перевале оставил. И один взвод там. Через границу банда эмира Зияудди Бексолтанова перешла. Несколько человек во главе с самим эмиром убиты пограничниками, остальные проскочили. Движутся в сторону перевала. Надо держать и там накрыть. Приказа пропустить их не было.

— Понял. Мы пока здесь работаем. Буду докладывать.

Я трубку не Павловскому отдал, а себе в карман разгрузки под его вопросительным взглядом сунул. Объяснить, однако, пришлось.

— К нам выступило подкрепление с перевала. Комбат просит докладывать обстановку. А обстановка сложная… ФСБ, похоже, желает нашей гибели…

— Как так? — не понял капитан.

— Просто. Нашей роте категорически запретили выступать нам в помощь, чтобы мы не сорвали какую-то операцию антитеррористического центра. Комбат приказал все же выступить. Не знаем, что там происходит. Может, это связано с другой бандой. Прорвалась через границу и идет на перевал. Кстати, как, говоришь, зовут твоего пленника?

— Ширвани Бексолтанов…

— С той стороны шла банда Зияудди Бексолтанова… Сам эмир при переходе убит пограничниками. Не родственник? Не встречу они готовили?

— Сейчас спросим… — Павловский поднялся и пошел к своему пленнику. Разговор нам слышен не был, но вернулся капитан быстро.

— Родственник. Родной брат. Он назвал брата женой Геримхана и говорит, что тот шел на выручку Геримхану. Совсем, надо сказать, не опечалился гибелью. Высказал к нам просьбу дать ему возможность пристрелить самого Геримхана…

— Понял, — констатировал я. — Но сидеть так долго мы тоже не будем. Что там за поворотом? Сложно прорваться?

— Бруствер выложили. После моих гранат не думаю, чтобы снова за него залегли. Там дальше, кажется, еще один бруствер есть. Там, думаю, нас ждут…

— Кэп… Ты место знаешь. Оставляю своих парней тебе. Если идти в атаку, сначала подави встречный огонь пулеметом, потом — вперед. Я с винтовкой на противоположный склон проберусь, пока темнота позволяет. С противоположного склона можно за поворот заглянуть. У меня внизу тоже пулеметчик. Его выставлю. Будет вашу атаку прикрывать.

— Годится, — согласился Павловский.

Я быстро спустился к группе младшего сержанта Отраднова. Группу отправил наверх под командование Павловского, с собой взял только пулеметчика, выбрал место вместе с ним, пользуясь тепловизором, чтобы определить сектор обстрела для пулемета, потому что в темноте самостоятельно подобрать себе позицию пулеметчик не смог бы. А сам я полез выше. Правда, теперь у меня не было такой острой необходимости забираться слишком высоко и висеть на корнях куста, подобно горной обезьяне. Мне необходимо было подняться только на пять метров выше уровня тропы противоположного склона. Там я пристроился у корня дерева, чтобы было о что опереться. И включил тепловизор.

Поворот охраняло только три человека за вторым, как и предполагал Павловский, бруствером. Остальные, в большинстве, спали, положив оружие под голову, и только четыре человека сидели в стороне и оживленно что-то обсуждали.

Дальнобойные винтовки, к сожалению, не снабжаются таким же мощным, как сам ствол, глушителем. Это по той простой причине, что стреляют из них, как правило, с дистанции, с которой выстрел не услышишь. И не учитывается то, что стрелять иногда приходится в ущелье, которое выстрел может унести далеко-далеко. Правда, есть, я слышал, и такие винтовки с глушителем, но мне такая в руки не попала…

Я выбрал себе цели — уж слишком заманчиво смотрелись в качестве мишени люди, оживленно беседовавшие в стороне от других, и мне почему-то показалось, что это командиры бандитов, эмиры. Долго прицеливаться я не стал. Просто перевел для тренировки ствол с одного на другого и в последнего уже выстрелил. Отдача помешала мне сделать следующий выстрел сразу. Вернув прицел на место, я убедился, что пулю напрасно не истратил и что трое оставшихся в живых не убежали в поисках укрытия, а залегли здесь же, и мне с более высокой позиции их было видно хорошо. Еще три выстрела последовали с коротким интервалом на возвращение прицела в зону обстрела. Наверное, я обезглавил только что проснувшиеся джамааты…

Бандитов осталось, кстати, не так и много. Я насчитал двадцать два человека в лагере и тут же округлил это количество до двух десятков. Скорострельность винтовки была низкая из-за отдачи, и с простой, не дальнобойной винтовкой, но снабженной тепловизором, я добился бы большего результата.

Но звуки моей стрельбы лагерь бандитов переполошили. Довольно быстро они определили, что убиты их эмиры. Начался какой-то спор. А потом, к моему удивлению, бандиты стали сниматься с позиции. И это было похоже на бегство. Жалко, что у меня не было связи с капитаном Павловским. Хорошо бы дать ему отсюда команду.

— Огонь! — крикнул я, не надеясь, что на той стороне ущелья меня услышат.

Но меня услышал и понял мой пулеметчик. Конечно, ему видно было плохо, тем не менее движение бандитов он заметил и начал плотную стрельбу. Это послужило командой и для Павловского. Почти сразу включился второй пулемет у скалы, и за обрыв полетели гранаты. А следом за гранатами и мои мальчишки в атаку пошли. Чтобы обезопасить их, я выискивал отставших боевиков, которые пытались отстреливаться, и так опорожнил полностью магазин, поставил запасной и очень быстро расстрелял и его. И каждая пуля при этом ложилась в цель точно, потому что при такой оптике промахнуться было невозможно.

Стрелять я прекратил уже на третьем магазине только потому, что в тепловизор вполне можно было спутать боевиков с моими солдатами, уже практически догнавшими покинувших позицию беглецов.

С нижними джамаатами было покончено. Но я вовремя вспомнил про вертолет. И скоро нашел его на недалеком расширении дна ущелья. К вертолету бежало несколько человек. Я уже даже выстрелить хотел в одного их бегущих, думая, что кто-то мечтает улететь от нас, но вовремя узнал капитана Павловского. Да и то узнал только потому, что от него не отставал человек в странной для взгляда через прицел одежде. Черные полы рясы развевались по ветру, как знамена. А автоматом лжесвященник размахивал так, словно грозился разнести им весь вертолет…